Волчье кладбище

Тони Бранто, 2022

«Золотая молодежь» частного английского университета облюбовала Волчье кладбище для своих утех. Тут можно свободно курить, выпивать, соблазнять местных простушек. Заводилой веселой компании по праву считается сын проректора – Тео, которому сходит с рук любая шалость. И в студенческой театральной постановке Тео – на первых ролях. Ему предстоит сыграть Святого Себастьяна, по преданию пронзенного стрелами на кресте. Никто и не подозревает, что эта роль окажется для парня пророческой… Проходя однажды вечером через кладбище, сокурсники Тео Адам и его брат Макс внезапно услышали душераздирающий крик и увидели молодого повесу распятым на кресте. Предположение, что это месть родителей кого-то из оскорбленных девушек, не находит подтверждения. Тогда кто же убил сына проректора? Адам и Макс начинают собственное расследование и узнают правду… на краю опасного крутого обрыва… Роман в лучших традициях классического английского детектива. Кровавая расправа на старом кладбище потрясла город. Но никто не знал, что стояло за этой новой Голгофой на самом деле…

Глава 2

Парфянская стрела

Пока в главной аудитории нарастал галдёж, мы с Питером сидели в последнем ряду и обсуждали, какой захват в регби менее травматичен и более продуктивен — верхний или средний. С нижним всё понятно — в нас обоих по шести футов росту, поэтому нижний нам не удавался.

— Важен вес, — настаивал Питер. — Сто пятьдесят пять фунтов — идеально для среднего. И мало для верхнего.

— Теоретически — да, — сказал я. — Но при наличии воли к победе вес можно заменить скоростью.

— Всё равно, проблема в реальности — слишком большой разброс по весу. Мы почему с тобой укладываем друг друга и верхним, и средним — мы одинаковой комплекции. А возьми хрюшку Мэтью — его же только нижним!

Я мрачно кивнул:

— Тому проще капкан выставить.

Питер рассмеялся. Спелая рожь, спадавшая с его головы, здорово перекликалась с утренними солнечными лучами. Этот свет через исполинские витражные окна наполнил залу майским золотом.

Мы с Питером играем на позициях столбов^[11]. Питер — левый открытый, я — правый закрытый. Ирония жизни в том, что даже вне регби Питер — открытый, а я — закрытый. Он — лучезарный парень с красивой улыбкой. Вдобавок талантливый актёр; у него — заслуженное право первой руки в выборе себе ролей. Разумеется, в очереди после Тео.

Что до меня, я — как запертая красивая дубовая дверь в мрачном коридоре. Всех привлекает, но ключ подобрать ни у кого не выходит. Я сам не открывал её лет десять. Да и затея, в общем, заранее провальная — ключ я давно посеял, кажется, как раз когда война началась. Что-то во мне тогда сломалось. Как будто не по той дороге пошёл, и дальше только мрачнее и мрачнее. Эффект снежного кома.

Я ухмыльнулся, завидев входящего Мэтью. Его, как и остальных, вытащили из койки. Зрелище то ещё: красные, налитые, как помидоры, щёки подпирали круглые очки, рыжие волосы смяты в плохо пропечённый пудинг, ночная сорочка задралась на толстом пузе, её без конца и тщетно оправляли отёкшие рыхлые ручки. Натуральный Билли Бантер^[12].

Мэтью прошёл вперёд к зубрилам из левого крыла. Казалось, его сейчас одышка одолеет (вначале — спуск со второго этажа в тридцать три ступени, затем длинный коридор, да ещё люцифер Дарт подгоняет), и он разляжется на столе, как это обычно у него происходит по дороге из раздевалки до зрительской скамьи.

В середине аудитории расположился пуп земли Тео, его свита опустилась рядом. Показался Дарт и с ним последняя партия баранов. Наконец, двери в загон были закрыты, сие пафосное действие произвёл сам Милек Кочински. Отец Лерри и Дарт среди прочих преподавателей расположились позади кафедры. Питер украдкой указал на колени Дарта — они сомкнулись с девичьей стыдливостью. Мы оба негромко посмеялись.

Кочински прошёлся глазами по головам присутствующих. Вроде бы количество его устроило.

Сидевший перед нами Джо обернулся.

— Нас отчислят? — тревожно спросил он.

Мы с Питером ухмыльнулись.

— Это вряд ли. Коней с золотыми шарами на переправе не меняют, — обрисовал положение дел Питер.

— Не знаю. Экзамены скоро. Могут не допустить.

Я с сожалением взглянул на продолговатое нетронутое земными радостями лицо Джо. Этот тип с торчащим из башки тёмным ёжиком и сильным сассекским акцентом не отличался уверенностью ни в регби — ни одного типично вингерского^[13] синяка на теле, — ни в планах на будущее. Я слышал, что его отец — из лидеров партии консерваторов. Уныние, одним словом.

Впервые за год учёбы вчера нам с Питером удалось вытащить Джо на танцы. Решили делать из него человека. Приготовили ему заранее подружку. Что он с ней будет делать, думали мы, не наши проблемы. Нас до жути раздражала робость Джо, и мы просто хотели дать ему шанс. Кстати, надо будет поинтересоваться, чем дело-то у них кончилось с барышней. Парень, в общем, славный, но как ни взглянешь — сплошной тростник на ветру, сидит себе в пепле между табуретами^[14], носа не высунет. В одном не откажешь — бегал хорошо. Оттого сразу попал в вингеры.

Я даже не заметил, как Кочински приступил к ораторству. Общая лабуда: о престиже университета, об угрозе срыва грантов и прочих финансирований со стороны главы региона, о подрыве репутации всех — его, Кочински, его отца и деда, и деда его деда, и деда прадеда, построившего и открывшего Роданфорд триста или четыреста, или тысячу лет тому назад. А ещё — преподавателей, других студентов, прочих работников, уборщика Секвойи, лесника и его собаки и всего графства, в конце-то концов. Там и до короля недалеко.

Мы перешёптывались, вполуха внимая сыпавшимся словам. На аудиторию помаленьку накатывал баюкающий гомон. Милек Кочински возглавил ректорат только в прошлом году, когда у его отца случился инсульт, но уже успел заработать среди учащихся и преподавателей репутацию рохли. Даже мы, первокурсники, не воспринимали его всерьёз. Особенно не воспринимал его собственный сын, но оно и понятно было. Род Кочински веками передавал следующему поколению место у штурвала, и Тео — следующий после Милека — этим страшно кичился. Удивительно, но ни разу главой Роданфорда не становилась женщина.

При умирающем, но ещё официально действующем ректоре-отце Милек Кочински пребывал на своей должности, как меж двух огней. Он нёс ответственность за положение в университете, но серьёзных решений не имел права принимать. Мы были наслышаны о его отце-тиране и его деспотических методах воспитания. Задница начинает болеть от одной только мысли…

Нам повезло. Наш Джон Кит^[15] оказался слабаком. Я даже помню пассаж из учебника по психологии — кто-то из парней меня в него ткнул, — яснее ясного разъяснявший типаж Милека Кочински. Там утверждалось, что подобным типам со слабой психикой, выдвинутым на ответственные должности, свойственно поведение, которое у собак называют трусливо-агрессивным, а у людей — защитной агрессией. Они боятся любой критики в свой адрес или неподчинения и в ответ демонстрируют властность и агрессию. Что-то вроде «не смей царапать мой постамент». С теми же, кто обладает большей властью, они покорны и уступчивы. Но на чрезмерное давление в силу неустойчивости психики могут ответить взрывом.

Завладев такой ценной информацией где-то к Рождеству, мы распоясались, стали давить, но в меру. Взрыва ещё ни разу не случалось.

Когда неумолчные потоки нравоучений были прерваны желанием Кочински глотнуть воды, Мэтью с первого ряда издал удивлённый взвизг:

— А что мы сделали?

По залу прошёл звонкий хохот.

Дарт подскочил:

— Silentium^[16]!

Но униматься никто и не думал. Действительно ведь смешно. Настолько, что Тео снял ботинок и запустил им по слипшейся каше волос вопрошавшего. Точное попадание. У хрюшки на плечи метелью посыпалась перхоть. Отшвырнув ботинок в сторону кафедры, Мэтью развернулся и подскочил. Жалкая была сцена, хотелось даже заступиться, но было бы глупо и для Мэтью ещё более унизительно.

— Чей это ботинок? — голос его старался звучать грозно, но вышло вновь визгливо, по-поросячьи.

— Твоей мамаши, — парировал Тео.

Вновь гогот. Оскорблённый в одночасье кинулся перелезать через столы, а жаждущие мордобоя принялись скандировать хрюшино имя. Всех пробило на смех, когда поросёнок, растеряв силы уже на втором препятствии, застрял и остался барахтаться на пузе.

Положение омрачилось внезапной одышкой и резко обрушившейся тишиной, когда перед Мэтью во весь свой огромный рост встал Гарри. Ноги Тео в этот момент — одна разутая, другая в ботинке — расслабленно лежали на столе.

— За вторым лезешь? На твои копыта не по размеру. Могу предложить свои — запах натуральной кожи! — угрожающе протянул Гарри.

Всем было понятно, ботинки Гарри — худшее в жизни предложение. Казалось, Мэтью вот-вот лопнет; его щёки были пунцовыми, а из горла вырывался хрип.

Раздался внезапный сильный удар — отец Лерри стукнул ботинком Тео о кафедру.

— Прошу всех занять свои места, — негромко сказал он. — Я отниму немного времени.

Он положил ботинок рядом с потрёпанным томиком Библии и чуть погодя добавил:

— Чтобы понять смысл, что стоит за именем Иезавель^[17], не нужно много времени и много мозгов. Верно, Гарри?

Последовал хохот, и только Гарри не понял, при чём тут он.

Отец Лерри был не лишён юмора. Хотя я священников на дух не переношу, приставленному к нам святоше отдаю должное: он не втаптывал нас в грязь, как это, к примеру, делал Дарт. Капал в уши помаленьку, да, но всегда оставался где-то посередине противостояния нашей студенческой братии и руководства университета как посредник или даже миротворец, утешающий, вразумляющий, наставляющий и всё понимающий.

Сейчас, впрочем, всё это нагоняло тоску. Мне до смерти хотелось спать. Я зевнул.

— Сердце Иезавель, — проникновенно продолжил священник, — было отравлено чёрной завистью. К тем, у кого был дом, к тем, у кого был сад и были вскопаны поля, у кого был друг, у кого был верный супруг, у кого были дети…

— Ну всё, крыша в приходе поехала, — хмыкнул Питер.

— Иезавель не могла иметь всего этого, ведь для того, чтобы быть счастливым, требуется открытое сердце. И тогда Иезавель решила, что будет причинять боль, что будет она сеять семя зла и наблюдать, как бесчестные её действия приносят свои отравленные плоды…

По рядам ходило гулкое перешёптывание вперемешку со смешками.

–…и тогда в порочных целях своих принялась она использовать своё тело. Грязное, бесстыдное, бездушное, исполосованное внутренними шрамами, обезображенное безнравственными мыслями и желаниями…

…Чистое, бледное, в меру стыдливое соблазнительное тело Джульетты всплыло перед моими глазами. Я уже почти спал. Питер меня толкнул, мы переглянулись. Как спать, когда тут отец Лерри сокрушается по наши с Питером неблагочестивые души!

–…видела она, как Велвл заглядывался на сад Кармита. И пришла она к Велвлу под покровом ночи, и принесла ему своё тело. Велвл поддался искушению, и, когда Иезавель покидала его ложе, она сказала: «Велвл, храбрый сын волка, ты ведь можешь получить этот сад. Ты обладал женой израильского царя Ахава целую ночь и теперь познал, как сладок запретный плод. Сад, что за окном твоего соседа, прекрасен. И ты можешь им обладать. Для этого тебе только нужно убить Кармита».

Велвл послушался Иезавели, и следующей ночью отправился он к соседу своему Кармиту и нанёс ему удар по голове мельничным жёрновом. Тело Кармита Велвл сбросил с горы, и не узнал никто, что убили Кармита. Посчитал судья так: пренебрёг Кармит осмотрительностью, гуляя ночными кручами и наблюдая обманчивые звёзды, оступился он и упал. Велвл получил прекрасный сад, о котором мечтал, а Иезавель получила то, что хотела, — наслаждение от содеянного греха…

— Вот дрянь! — саркастическим тоном прокомментировал Тео.

Зал вновь разразился смехом.

— Они будут ходить из деревни, юные Иезавели, на территорию Роданфорда, чтобы совращать тела и умы студентов, покуда знают они… — Отец Лерри запнулся и проглотил слюну. — Знают, как чисты ваши помыслы и как наивны ваши души.

— И как богаты наши отцы! — подбросил Тео.

Дикий хохот.

Милек Кочински был мертвецки бледен. Дарт привстал и пару раз хлопнул в ладоши, требуя тишины.

Отец Лерри не поднимал глаз от ботинка Тео. Он выждал момент, чтобы заговорить вновь:

— Верно, достопочтенный Теофил Кочински. Вам выпала особая честь находиться под крышей Роданфорда. Я уверен, что вы — все вы, молодые люди, — понимаете степень вашей ответственности. Равно как и степень вашей привилегированности.

Вопль с первых рядов вновь перебил священника:

— Да что мы сделали-то?

Интересовался один из «левых» ботаников, кто в лес не ходит. Они себе лес в штанах отращивают и никого, кроме самих себя, туда не впускают.

Дарт поднялся.

— Мы с вами поговорим отдельно, — сказал он первым рядам.

Отец Лерри, сокрушённо вздохнув, вновь уставился в библейские откровения.

— Представьте, что вы лично присутствуете на Тайной вечере, — сказал он. — Это довольно сложно, и мысль крамольная, даже слишком. Надеюсь, Господь простит её мне. Но если бы вам это удалось, возможно, вы смогли бы познать всю значимость своего пребывания в Роданфорде.

Он поднял глаза на молчавшие головы. Тишину предательски нарушало сиплое дыхание Мэтью.

Я был, мягко говоря, шокирован, хотя это слово ко мне мало применимо.

— И кто — Иисус? Ну у нас тут, на трапезе? — спросил Тео громко, так, что похоже, у преподавателей сжались внутренности.

Лерри не назвал Иисуса. Вместо этого он долго и страстно — его лицо напоминало закипающий чайник — читал заповеди о смирении и всепрощающей любви, однако же достойно выйти из положения ему не удалось.

Мой сосед по комнате как-то пытался научить меня играть в шахматы. Так вот, цугцванг, узнал я, это такая унизительная поза, которую ты пытаешься сменить, но любое твоё движение нагибает тебя ещё сильнее.

Отец Лерри сейчас в такой позе стоял, и стало ему хуже, когда Тео повторил вопрос. Он, конечно, провоцировал священника назвать Иисусом Милека Кочински. Чтобы прогиб местной церкви перед спонсором надолго запомнился и легендарный Тео вновь был бы у всех на устах.

Лерри сглотнул.

— Стригите овец, мистер Кочински, но шкуры не снимайте, — сказал он. — В каждом из нас Иисус. В вас — Теофиле, «любимце божьем»^[18] — в не меньшей степени. Будучи привилегированным, человек никогда не должен забывать об ответственности…

Тео встал, оборвав дальнейшее резонёрство, которое от волнения нашего преподобного начинало повторяться по кругу. Я не видел лица Тео, зато видел его отражение во взглядах преподавателей, обращённых к нам со сцены, в них читались безысходность и отчаяние.

— Простите, падре, — Тео залез на стол. — Иисус во мне вот-вот меня покинет. И воле его я не в силах противостоять.

Он согнулся в позу, с которой начинается схватка, и дал оглушительный залп во всю задницу. Нас затрясло, как во время извержения, а сидящих сзади снесло волной.

Кочински и Дарт подскочили. Аудитория захлёбывалась от смеха и возмущения.

— Откройте чёртовы окна!

— Бычий член! — взорвался Питер.

Тео выпрямился, произведя вздох облегчения.

— Парфянская стрела на все ваши заповеди, — блаженно улыбаясь, заметил он.

Отец Лерри отступил назад и сел на своё место, скрывшись за кафедрой от поднявшегося хаоса. Народ, повалив на пол стулья, ринулся прочь от центра, где в геройском смраде стоял Теофил Кочински.

Сквозь всю эту катавасию мой взгляд остановился на бледном лице проректора. Бедолага не знал, как поступить. Внезапно его глаза, метавшиеся по рядам, остановились на мне. Я рефлекторно напрягся.

Милек Кочински вскричал:

— Адам Карлсен! Где Адам Карлсен?!

Примечания

11

В регби игроки первой линии нападающих.

12

Вымышленный школьник-антигерой, созданный английским писателем Чарльзом Гамильтоном (1876–1961).

13

Вингер — крайний защитник в регби.

14

Сидеть в пепле между табуретами — быть слишком нерешительным (старинная фламандская поговорка).

15

Бывший директор Итонского колледжа (1773–1852).

16

Тишина! (лат.).

17

В Библии жена израильского царя Ахава, ярая идолопоклонница. Имя Иезавели стало нарицательным для порочных женщин — гордых, властолюбивых и тщеславных, богоотступниц.

18

Мужское имя Теофил в переводе с древнегреческого означает «любимец бога».