Желание

Трейси Вульф, 2021

«Желание» – третья часть серии, продолжение бестселлеров «Жажда» и «Искушение» Трейси Вульф. Серия-бестселлер № 1 New York Times. Выбор Amazon в категории «Лучшая YA-книга месяца». Самая популярная вампирская сага 2022 года. Для поклонников «Сумерек» и «Дневников вампиров». Наверное, я достигла поворотной точки. Статус моих отношений превратился из запутанного в настоящую катастрофу. Как будто попытка окончить академию была недостаточно сложным для меня уровнем. Ах да, еще Кровопускательница решила сбросить на всех нас бомбу невероятных размеров… С другой стороны, разве в Кэтмире бывает хоть один спокойный день? Джексон стал холоднее зимы на Аляске. Круг расколот из-за моей предстоящей коронации. Ордер на арест за наши с Хадсоном предполагаемые преступления, вероятно, означает пожизненное тюремное заключение со смертельным нерушимым проклятием. Нужно принять слишком много непростых решений. И я боюсь, что выживут не все. Трейси Вульф – американская писательница, автор 64 книг в разных жанрах, некоторые из них стали бестселлерами по версии New York Times и USA Today. В прошлом преподавала английский язык и литературу, сейчас полностью посвятила себя писательству. Любит создавать загадочные и романтические истории с непростыми героями и крутыми героинями. Обожает вампиров, драконов и всяких жутких ночных тварей. Все свои книги написала в своем доме в Остине, Техас, где живет по сей день вместе со своей семьей.

Глава 36. Как монстр на огонь

— Ну так что тебе в самом деле известно о Короне? — спрашиваю я Хадсона на следующий день после полудня, когда мы оба сидим в библиотеке, заканчивая работу над нашим дополнительным заданием по этике.

Оторвав взгляд от «Пира» Платона на древнегреческом, он настороженно смотрит на меня. Павлин.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну мне показалось, что ты ничего не знаешь о Короне, когда Кровопускательница заговорила о ней вчера. Но когда мы обсуждали ее с Орденом вечером, ты вел себя так, будто знаешь о ней все.

— Я знаю о ней не больше других, — отвечает он и снова начинает читать.

— Я тебе не верю. Ты сказал, что твой отец одержим этой штукой.

Отвечая на этот раз, он даже не отрывает глаз от книги.

— Так оно и есть. Он ею одержим. Но, если ты еще не заметила, нельзя сказать, чтобы мы с Сайрусом были близки.

Я жду, чтобы он сказал еще что-нибудь, но он, разумеется, молчит. Что тут скажешь, ведь это же Хадсон, а он всегда бывает немногословен, когда раздражен — хотя я ума не приложу, почему он раздражен теперь.

— Мы что, растянем это на весь день? — спрашиваю я, и у меня вырывается досадливый вздох.

Он вскидывает одну бровь.

— Что именно?

— Вот это. — Я машу рукой, показав на него, потом на себя. — Когда ты такой, как сейчас, пытаться поговорить с тобой — это то же самое, что дергать клещами клыки.

— Вообще-то, если у вампира удалить клыки, это его убьет, так что, полагаю, это все-таки не то же самое, ведь удаление клыков потребовало бы насилия. — Он картинно переворачивает страницу.

Я не уверена, что удержусь от насилия, если следующую страницу он перевернет так же. Однако я отвечаю ему:

— Я никогда не слышала про ваши клыки.

— Надо же.

Мои брови ползут вверх.

— Я думала, вампира можно убить, если загнать кол ему в сердце, а не…

— А кого бы это не убило? — Он закатывает глаза. — И вполне понятно, что прежде ты никогда не слышала про наши клыки. Думаешь, мы готовы болтать об этом направо и налево, чтобы люди смогли нас истребить?

— Да, но… — Я замолкаю, поняв, что мне нечего на это сказать. К тому же Хадсон все равно уже вернулся к своей книге. Впрочем, это меня не удивляет.

Я перевожу взгляд на свою книгу — «О душе» Аристотеля (разумеется, не на древнегреческом) — и пытаюсь сосредоточиться на моей части нашего проекта. Чем раньше я прочитаю эту книгу, тем скорее смогу дать ответ на вопрос о том, что о предмете нашего исследования по этике говорил Аристотель. И убраться подальше от Хадсона с его паршивым настроением.

Вот только я никак не могу сосредоточиться, когда он сидит рядом, молча накручивая себя. Возможно, он и понимает, что читает, когда бывает раздражен, но я с таким же успехом могла бы читать по-древнегречески. А значит, если мы не найдем способ выяснить отношения и разрядить атмосферу, то наша работа так и не будет завершена.

Только поэтому я и спрашиваю:

— Эй, что не так? — Во всяком случае, я говорю себе, что только поэтому.

Пока он не отвечает:

— Ничего.

— Это чушь, и ты это знаешь, — говорю я. — Ты игнорируешь меня, и я не понимаю, почему.

— Мы сидим за столом в библиотеке, работая вместе над заданием, и я отвечаю на все, что ты мне говоришь, — заявляет он с таким выраженным британским акцентом, что я злюсь еще больше. — При чем тут игнорирование?

— Не знаю, но так оно и есть. И мне это не нравится.

И да, я отлично понимаю, каким нелепым это может показаться, но мне все равно. Я знаю, когда меня игнорируют, даже если при этом не молчат, и Хадсон ведет себя именно так. Это несправедливо, ведь вчера вечером я всего-навсего не захотела выбивать его из колеи, когда сама совершенно расклеилась.

— Да, трудно быть горгульей. — Он опять многозначительно переворачивает страницу, и я выхожу из себя.

И, не дав себе возможности передумать, я подаюсь вперед и спихиваю его книгу со стола на пол.

Я ожидаю, что он разозлится, спросит, какого черта. Но вместо этого он просто смотрит на меня, потом на свою книгу и опять на меня. И говорит:

— Тебе не нравится Платон?

Я стискиваю зубы.

— Нет, сейчас нет.

— Похоже, у вас с Джексоном больше общего, чем я думал, — отвечает он и наклоняется, чтобы подобрать свою книгу. И снова начинает ее читать.

— Знаешь что? Я не буду делать это вместе с тобой, — буркаю я и начинаю запихивать свои вещи в рюкзак, даже не глядя на них. Слышится звук рвущейся бумаги, но я так зла, что мне плевать.

— Вот сюрприз так сюрприз, — отвечает он и переворачивает страницу так резко, что, кажется, тоже что-то рвет. Но я тут не останусь, чтобы выяснить, что. Я вернусь в свою комнату и закончу свою часть работы над нашим заданием, а он останется тут один.

— И ты еще обвиняешь меня в том, что я ухожу от конфликтов? — говорю я и, повернувшись, выхожу вон.

Я киплю от злости, поднимаясь по лестнице, а потом идя по коридору. Мне надо работать — у меня огромный список дел, — и у меня нет времени на пошлые штучки Хадсона. Конечно, ехидство — это его состояние по жизни, но не так же. И не по отношению ко мне.

Вот бы понять, чем именно это вызвано. Возможно, тогда я пойму, как это исправить. Но чем дольше мы сидели в библиотеке, тем больше он злился, а я понятия не имею почему. И почему он рассказал мне про клыки, несмотря на то, что явно зол на меня.

Я все еще пытаюсь все это просечь, когда делаю последний поворот… и вижу, что он стоит, прислонясь к стене возле моей двери. Тьфу. Ох уж эти вампиры.

— Прости, что я вел себя как осел, — говорит он со своим безупречным британским акцентом.

— Ты хочешь сказать, как последний дебил? — Я открываю дверь.

Он неопределенно качает головой.

— По-моему, это резковато, но да. Если тебе от этого будет лучше. Я вел себя как дурак.

— Как последний дебил, — повторяю я, переступая порог моей комнаты. И не могу не ухмыльнуться, когда он пытается последовать за мной, но застревает на другой стороне дверного проема.

— Ты это серьезно? — спрашивает он.

— Я тебя не приглашаю. И не стану перед тобой извиняться. — Я пытаюсь закрыть дверь, но он резко выбрасывает вперед руку и не дает ей закрыться.

Что довольно-таки удивительно — я всегда считала, что никакая часть вампира не может попасть в комнату, в которую он не приглашен, но, похоже, это не так.

Тот факт, что он утер мне нос, злит меня еще больше, и я толкаю дверь, хотя и знаю, что мне не сдвинуть ее с места.

Однако он немного отступает, издав странный звук, похожий на шипение.

— Перестань, — хрипит он.

— В чем де… — Я осекаюсь, потому что, взглянув на его руку, вижу, что на ней краснеют глубокие рубцы.

На секунду меня парализует паника, затем до меня доходит, что к чему.

— Входи, — говорю я, и мой голос звучит намного выше, чем обычно. — Входи, входи, входи.

Должно, быть жжение сразу же прекратилось, потому что он вздыхает с облегчением, отпускает дверь и переступает порог.

— Какая муха тебя укусила? — спрашиваю я, схватив его за предплечье, чтобы лучше разглядеть его кисть и запястье, которые выглядят так, будто он только что сунул их в огонь. — Зачем ты это сделал?

— Я хотел извиниться.

— Ожогом? — потрясенно выговариваю я, таща его к своей кровати. — Дай мне хотя бы перевязать тебя.

— Это пустяки, — говорит он. — Не беспокойся.

— Это точно не пустяки, — возражаю я, потому что, хотя ожоги уже немного зажили — подкожные ткани больше не видны, — они все еще выглядят так, что понятно: это по меньшей мере вторая степень. — Это не займет много времени. У меня в рюкзаке есть аптечка.

Он улыбается мягкой улыбкой.

— Я знаю.

— Откуда ты можешь это знать? — спрашиваю я, но тут меня осеняет. — Ты узнал это, когда мы были заперты вместе?

— «Заперты» — это такое неприятное, жесткое слово, — отвечает он, и его чуть заметная улыбка превращается в лукавую ухмылку. И у меня трепещет сердце.

— Что ж, сейчас я чувствую себя довольно жесткой, — бормочу я, хотя это и не совсем так. Ну, может, чуть-чуть. — Поверить не могу, что ты сотворил такое с собой.

Он больше ничего не говорит, я тоже молчу, нанося крем с антибиотиком — не знаю, действует ли он на вампиров, но хуже точно не будет — на то, что осталось от его ожогов. А затем, поскольку мне невыносима мысль о том, что Хадсону больно из-за меня, закрываю глаза и сосредоточиваюсь на отправке целительной энергии в его ожоги. При этом я внимательно слежу за своим дыханием, чтобы он не догадался, что врачевание забирает у меня энергию.

Я занимаюсь последним ожогом, когда он прочищает горло и говорит:

— Мне не понравилось, когда ты выгнала меня из своей комнаты вчера вечером. Я думал, мы решили попытаться выстроить наши отношения и даже почти… — Он на секунду отводит глаза, и я смущенно краснею. — А потом ты просто вышвырнула меня вон, как будто я чужой.

Я совершенно не ожидала услышать от него такое. Возвращаясь к моему рюкзаку, чтобы положить тюбик крема с антибиотиком обратно в аптечку, я тереблю тюбик в руках.

— Я… — начинаю я и замолкаю, потому что понятия не имею, что на это сказать.

— Я понимаю, что это глупо. Ясное дело, ты имеешь полное право выгонять меня из своей комнаты в любое время. Просто я не привык… — На этот раз замолкает он сам.

— Ты хочешь сказать, что ты привык все время находиться в моей голове? — Я поднимаю бровь. Потому что я понимаю его. Правда понимаю.

Я думала, что буду в восторге, когда Хадсон отделится от меня, и по большей части так оно и есть. Но иногда случается, что я собираюсь чем-то поделиться с ним лишь для того, чтобы вспомнить, что его там уже нет.

Иногда я жалею, что его там нет, и почти чувствую себя одинокой без него.

И это всего лишь после пары недель вместе — тех, что я помню. Насколько же тяжелее это, должно быть, дается ему — ведь он помнит целых четыре месяца, которые мы провели вместе. Я даже не могу себе этого представить.

— Да, возможно, мне этого немного не хватает, — соглашается он. От этого его сомнения мне становится еще хуже, как и от его нежелания смотреть мне в глаза.

— Прости, — шепчу я, проводя пальцами по его зажившей гладкой коже. — Я выгоняла не тебя. Я просто не могла выносить этого, мне было невмоготу и дальше находиться в окружении всех этих вампиров с их тестостероном, пытающихся учить меня жизни. Это было слишком.

— Что ж, с этим не поспоришь. — Он опять улыбается своей лукавой улыбкой, и я тоже невольно улыбаюсь.

— Если от этого тебе станет лучше, то твой сэндвич с сыром был восхитителен.

— Правда? — На его лице написан скептицизм, но также и некоторая надежда.

— Безусловно. Он был очень вкусный.

Его плечи расслабляются.

— Я рад. Как-нибудь я сделаю тебе еще.

Я не знаю, что на это ответить, и поэтому просто улыбаюсь и киваю. Это наше сопряжение — даже если мы просто друзья — на удивление тяжелая работа. И в то же время нет.