Ласковый ветерок

Угрюмый Алебардист, 2023

Человек милосердного искусства – Гатаи Гэмон спешит чтобы успеть дать "представление", ведь от этого будет зависеть очень многое, даже в масштабе всей страны.

— Какой восхитительный цвет! — тоном знатока, но скорее из вежливости произнес Кумо, разглядывая настой в подставленной лучам послеобеденного солнца пиале.

— За чай у меня отвечает Шицу, — ответил бакку Гэмон и едва заметно кивнул, обозначая, что принимает похвалу.

— Юноша, проводивший церемонию?

— Да, он.

— Хороший слуга, должно быть, обходится недешево?

— Он полностью оправдывает затраты на содержание.

— О! Не сомневаюсь. Это, кстати, не его цитра? — Кумо покосился на стоящий в углу комнаты инструмент под шелковым пологом.

— Нет. Играю сам. Мое искусство требует поддержания проворства и ловкости пальцев, а цитра для этого подходит лучше всего.

— Бесспорно, — Кумо пригубил и отставил пиалу на столик. — Кстати, если уж мы заговорили о деньгах… — рука посланника Ирогавы выудила из складок одежды и уложила рядом с чашкой конверт из толстой красной бумаги, в каких обычно передавали значительные суммы. Иные, впрочем, не приличествовали положению наместника провинции.

Гэмон удостоил конверт лишь мимолетным, лишенным любопытства взглядом.

— Не подумайте, — учтиво продолжил Кумо, — я не столь невежественен, чтобы предлагать деньги духовному лицу. Тут, — он легонько коснулся пальцем красной бумаги, — расписка на зерно. Годовой паек для ста человек. И это пожертвование в пользу Обители — только задаток. Оно будет как минимум удвоено после представления.

— Вот как? И в чем причина столь неслыханной щедрости? — Гэмон и вправду заинтересовался.

— Дело в том, что господин Ирогава получил из столицы письмо на золотой бумаге, исполненное синей тушью… — Кумо замолк, изображая тяжелые переживания.

— Не продолжайте. Я хорошо знаком с придворным этикетом! Слова, рвущие сердце, излишни! — подыграл ему Гэмон. — Скажите лишь кто, где и когда.

— Благодарю Вас! Ибо описывать все перипетии выше моих сил! Вам надлежит поразить своим выступлением невесту наместника — госпожу Токинада. Это должно произойти в его загородной резиденции, на закате в праздник Первого дня весны. Госпожа — обладательница безупречного вкуса в самых разных изящных искусствах, но более всего она ценит театр. Господин Ирогава вызвал из Столицы труппу Канотаки сыграть ее самую любимую пьесу.

Он приглашает и Вас дать выступление. Наместник очень рассчитывает на Ваше искусство и надеется, что Вы его не подведете. Провал совершенно недопустим, это будет катастрофа. Для всех, — последнее слово он выделил, произнеся его с особой вкрадчивостью.

— Хорошо, я согласен.

— Тогда, — рядом с красным конвертом на столе появился голубой, — Вот пропуск в поместье.

***

— Господин Гатаи Гэмон! — хозяин мастерской Суразука склонился в угодливом поклоне и вытаращил глаза, отчего стал похож на загнанного в ловушку зайца. — Произошло ужасное недоразумение! Ремонт Вашего инструмента не завершен! Мастер, который им занимался, допустил ошибку, и нужно время, чтобы устранить ее, — выпалил он.

Гэмон поднес пиалу к губам и, не позволяя бушевавшему внутри неистовству вырваться наружу, принялся пить, считая крохотные глоточки. На двадцатом гнев улегся достаточно, чтобы он смог говорить ровным голосом.

— Это недопустимо. Праздник уже завтра, а на дорогу уйдет целый день.

— Да, господин, я все понимаю. Я очень подвел Вас. Конечно. Но, даже разрезав меня на куски, Вы не измените того, что инструмент не готов.

— Это полностью уничтожает Вашу репутацию.

— Вы абсолютно правы, я сгораю от позора… и все же рассчитываю выйти из ситуации, сохранив лицо.

— Что же позволяет Вам надеяться?

— Другой инструмент!

— Другой?

— Да, у нас есть готовый. Хотя он и выполнен по вкусу иного заказчика, ни в чем не уступает тому, что был изготовлен нами для Вас. И если Вы проявите милость и примете его в подарок, мы надеемся, что нам удастся загладить свою вину!

— А что же Вы намерены сообщить тому заказчику?

— О, не волнуйтесь: к сроку, когда он явится, мы изготовим другой.

Гэмон углубился в раздумья. С одной стороны, использовать инструмент, к которому не успел приноровиться — это большой риск. Мало ли как тот себя поведет? С другой, альтернативы все равно не было.

Бакку тяжело вздохнул и, бросив исподлобья угрюмый взгляд, велел принести изделие.

Лакированный футляр из драгоценного черного дерева, покрытый строгим и лаконичным серебряным узором, в самом деле вызывал восхищение. Открыв крышку, он обнаружил, что и сам инструмент столь же великолепен внешне. Полированная до зеркального блеска поверхность словно приглашала дотронуться.

Гэмон извлек его, прикидывая насколько удобно тот лежит в руке. Инструмент подходил идеально. От щелчка ногтем он издал высокий чистый звук. Бакку опробовал изделие и, поупражнявшись некоторое время, пришел к выводу, что оно вполне годится.

— Я принимаю твое предложение. Как его назвали? — спросил Гэмон.

— Весьма поэтично, — добавил он, услышав ответ Суразуки.

***

«Есть дни, когда дева удачи скрывает за веером свое лукавое лицо» — так подумал Гатаи, когда лошадь, запряженная в нанятую им двуколку, оступилась на крутой горной тропе и сломала ногу. Особенно досадно становилось оттого, что персональный гороскоп Гэмона, составленный славившимся безупречными прогнозами астрологом Вакуру, обещал беспрепятственное достижение целей с грандиозными и чрезвычайно благополучными последствиями.

Лошади было уже ничем не помочь: с такими повреждениями животные не поднимаются. Это понимали и бакку, и даже сама Сливка. Молодой возница по имени Удзуро тоже понимал, вот только никак не хотел принимать.

Гатаи видел, что старая кобыла была не просто источником заработка: Удзуро привязался к ней всем сердцем. Бессильно опустив плечи, извозчик стоял возле заходящейся от боли любимицы, не зная, что предпринять. По щекам безудержно бежали крупные капли.

— Ей нужно помочь, — Гэмон положил руку ему на плечо и крепко сжал.

Пальцы бакку стальными крючьями впились в плоть, отрезвляющей болью возвращая возницу в реальность. Удзуро обратил к нему распухшее лицо, но всхлипы не дали словам сорваться с дрожащих губ.

— Только мучается зря, — продолжил Гатаи, и возница закрыл ладонями мокрые глаза. — Удзуро, — Гэмон силой отвел руки возницы от лица, — у тебя есть лакомство для Сливки? — тот утвердительно кивнул. — Неси. Неси все.

Пока Удзуро искал угощение, бакку приготовил меч.

Возница вернулся с полотняным узелком, в котором оказались высушенные без косточек сливы.

— Дай ей! Успокой и прикрой Сливке глаз, чтобы не испугалась, — велел Гэмон.

— Она…

— Ничего не почувствует, — ровным голосом пресек колебания бакку.

Удзуро приблизился к лошади и опустился на колени. Во взгляде тянущей к нему шею Сливки читались боль и страх. Из глаз катились жгучие градины. Она растерянно и с мольбой смотрела на Удзуро, ища помощи.

Возчик выбрал самую крупную сливу и подал ей на ладони. Кобыла на мгновение замешкалась, затем потянулась губами и взяла угощение. Тот подал ей следующую, потом еще одну и еще. Он ласково гладил морду Сливки, шептал ей что-то нежное, успокаивающее, не позволяя терзавшим его мучениям прорваться наружу.

На мгновение лошадь расслабилась и затихла, будто забыв о муках. Наступил момент безмятежности. Казалось, что она ребенок, уснувший на руках у матери.

Удзуро положил ладонь на глаз Сливки. Она даже не вздрогнула, когда острие меча Гэмона, пробив височную кость, вонзилось в мозг.

Возница прижал голову лошади к груди и, дав волю чувствам, зарыдал в голос.

Бакку отер от крови клинок и убрал его в ножны.

Отнявшему наконец голову мертвой кобылы от груди Удзуро почудилось, что на ее морде застыла та самая блаженная улыбка, с какой Сливка еще жеребенком находила материнское вымя.

Возница подумал, что именно такая должна быть у лошади, скачущей по бесконечному небесному пастбищу со вкусом сладкой сушеной сливы на губах. Не нарушивший ее покоя удар был исполнен с великим искусством. На душе Удзуро сделалось легко и спокойно.

— Я должен теперь отплатить за Вашу услугу, — произнес Удзуро, приблизившись к Гэмону, который напряженно всматривался в линию горизонта.

— Это не требует беспокойства, — не оборачиваясь, ответил бакку.

— Надо. Я так чувствую. У себя внутри, — непреклонным тоном возразил извозчик.

— Хм, — Гатаи пожевал губу в раздумье, — видишь парус? — он указал на излучину реки.

— Вижу, — подтвердил Удзуро, когда, приложив ладони ко лбу козырьком, наконец, различил торговый сампан.

***

— Что ты там делал? — спросил купец и хозяин сампана Камада Онгон у только что вытащенного нагим из студеной воды Удзуро, которого гребцы, завернув в одеяло, с чашкой водки усадили на палубе.

— Й-йа, х-хот-тел на-нять л-ло-дку! — стуча зубами от холода, но все же учтиво ответил тот.

— В какое же место ты сунул деньги? — иронично поинтересовался купец, и команда дружно загоготала.

— У н-него! — извозчик, не понявший юмора, указал на одинокую фигуру Гэмона на берегу и жадно отхлебнул обжигающую жидкость.

— Кто это?

— Это б-ба-к-ку, чел-ловек м-ми-ло-с-сер-дно-го ис-кусс-тва, его оч-чень ж-жду-ут. У на-мест-ника. З-зав-в-тра.

— Вот как? — произнес Камада, подозрительным взглядом прочесывая поросшее редким кустарником побережье в поисках пригодных для засады разбойников мест.

— Д-да.

— Он заставил тебя искупаться в зимней реке, чтобы предложить подвезти до Кусётоно?

— Не заставлял. Я сам.

— Почему? — изумился купец.

— Он изба-вил мою л-ло-шадь от пре-дсм-ерт-ных ст-рад-ан-ий. Од-ним уда-ром м-ме-ча. Я хо-тел отпл-ати-ть ему.

— Мы же могли не вытаскивать тебя.

— Ни-чего луч-ше я н-не при-думал.

— Правь к берегу, Кагасу! — после недолгих размышлений крикнул купец кормчему.

— Я — Камада Онгон, хозяин лодки, — соблюдая приличия, представился он немного погодя, встав на носу сампана.

— А я — Гатаи Гэмон, бакку из Обители Умиротворенного озера.

— Парень, — купец небрежным жестом показал за спину на Удзуро, — сказал, что тебе срочно нужно в Кусётоно.

— Это так. Дело не терпит промедления.

— Ты готов хорошо заплатить?

— Да.

— Но учти, мне не нужны расписки.

— Бакку не могут притрагиваться к деньгам…

— Он сказал, что ты — человек милосердного искусства. Я приму в уплату представление.

— Хорошо, после…

— Нет, господин Гатаи, — оборвал его купец, — у нас тоже мало времени. Не переживайте, такое совпадение не случайно! Нас свели сами боги, а значит, мы под их покровительством, и нам во всем будет сопутствовать удача. Вы обязательно успеете. Нужное место нам как раз по пути. Одно короткое представление для моей тетушки. Это не займет много времени, а после ребята налягут на весла и будут грести всю ночь, чтобы к рассвету доставить Вас в Киригасу. Оттуда до поместья не более трех часов пешком.

— Я полагаю, обсуждению эти условия не подлежат? — вздохнул Гэмон.

— Верно.

— Тогда договорились.

***

— Черти слепошарые! Олухи дерьмоголовые! — неистовствовал купец, в ярости мечась по лодке. — А ты куда смотрел, обезьяна косоглазая? — бросил он виновато потупившемуся кормчему. Однако сдвинуть с места намертво севший в ночной темноте на мель сампан эти «заклинания» нисколько не помогали.

Гатаи устроившийся на тюках с товаром, сохраняя выражение безупречной невозмутимости на усталом лице.

— Простите, бакку! Я… — Гэмон остановил его спокойным жестом.

— Никак?

— Нет. От удара в днище открылась щель. Даже если снимем лодку с мели, ей нужен ремонт, а иначе станем главным угощением на пиру у речных демонов.

Бакку тяжело вздохнул, на все лады костеря про себя Вакару и его гороскоп.

— В какой стороне поместье господина Ирогавы и как далеко до него отсюда?

— Ну-у-у, — купец задумчиво потер подбородок, сверяясь со звездами, — идти надо в том направлении, — он указал рукой. — А вот, сколько времени займет дорога, я не знаю. Там дальше горы, но я слыхал, что местным известны короткие пути через пещеры. До гор добраться тоже непросто, там полно болот. Да и в самом лесу кишат разбойники. Я бы не совался в эти места без крайней нужды.

Конец ознакомительного фрагмента.