Дивизия особого назначения. Пограничники бывшими не бывают!

Фарход Хабибов

Правду говорят: пограничники бывшими не бывают. Если в наше время ты служил срочную на таджикско-афганской границе, то и провалившись в 1941 год, быть тебе лейтенантом Погранвойск НКВД и носить зеленую фуражку. Вот только не рассчитывай на обычные в романах про «попаданцев» легкие и скорые победы. Пограничнику из будущего предстоит пройти через множество мучительных смертей – от штыка в грудь, от очереди в живот, под гусеницами немецкого танка, – каждый раз «перезагружаясь» в том же теле, накапливая бесценный боевой опыт, преображаясь в матерого фронтовика и грамотного командира «Дивизии особого назначения», которая способна изменить ход войны, деблокировав защитников Брестской крепости!

Глава I

«Как кур в ощип»

24 июня 1941 года, где-то в Белоруссии, в полусотне километров от границы с Польшей

Открываю глаза, думаю: «Покемарил чуток, и баста, скоро Машундра должна подтянуться…» А вокруг какая-то хрень происходит, и не просто хрень, а гигамегатеракилохрень. Лежу я с какого-то перепугу в окопе (или то — ячейка, ну, не спец я). Короче: в земле — яма, в яме — я! Однозначно припорошен землицей… Странно, а почему не песком, я ж на пляже? Оглядываюсь тихонечко, себя осматриваю: ба! — на мне форма военная! Только вот такого фасона я точно никогда не носил… Хотя знакомая форма — по фильмам да по картинкам. Не сказать, что я к форме совсем непривычен. Когда служил на границе, у меня сперва советское х/б^[1] было (причем, по-моему, рабочее, стройбатовского образца), после окончания учебки выдали «трехцветку» (так у нас камуфляж обзывали). А эта одежка, хоть и явно военная, но уж слишком непривычная, не ходил я в такой даже на маскарадах. Да и не видел вживую людей в такой… ну разве что — в кино. Плюс к тому — без погон! Я-то когда-то привык, что на мне погоны зеленые, еще и с буквами «ПВ», вдобавок — шеврон на плече «ПВ РОССИИ» с триколором. Правда, с тех пор прошло много лет. Ну, как я погранцом-то на таджикско-афганской границе был. К тому же на петлицах вместо нормальных эмблем обнаружилась какая-то фигня из скрещенных на фоне кружка мишени винтовок (Блин! — ВОХРа, что ли? Видел в детстве что-то похожее на петлицах охраны заводской проходной, когда нас на экскурсию водили), плюс какие-то три параллелепипеда или как их там — параллелограмма, что ли. Да и красный цвет петлиц до этого ко мне никакого отношения не имел… То ли мент, то ли мотострелок… На рукаве какие-то желтые уголки в количестве трех штук на красном фоне… Штаны синие с кантом, вместо берцев — сапоги… Сапоги, правда, качественные, не кирза. Яловые или хромовые, под слоем пыли не понять. Портупея офицерская, на ремне пряжка непривычной конфигурации, хоть и со звездой, кобура непривычной формы… Бред да и только!

Та-а-ак… А что так-то, коли все не так?! — как говаривал Евгений Гришковец (а кто это?)… А что у нас вокруг? Рядом человек в такой же форме лежит… Бля! — он же мертвый! Да и нижней половины тела нет!.. Вот так вот просто: ниже пояса человека нет, только что-то землей присыпанное, с землей перемешанное, тускло поблескивает, жидким сочится. Бр-р! — у меня глюки! Тут слышу, кто-то что-то непонятное говорит, причем звук, не только как будто у меня беруши вставлены, а еще и какой-то… во-во! — порнофильмовский. Ну да, точно — по-немецки гуторят. Приподнялся чуток, высунулся из ямки, оглядываюсь: двое типусов в классическом гитлеровском прикиде из фильмов. Смотрю на них с интересом: блин, реконструкторы, что ли? Вот психи! Какого хрена немцев в Таджикистане реконструировать? Ну я б еще понял реконструкцию боев с басмачами (с татаро-монголами какими, накрайняк).

И тут в мою бедную башку паровым молотом лупит мысль: «Вокруг моря нет, да и лес рядом, и кусты вокруг, и все тут какое-то подозрительно нетаджикское!» Да ни херадзе себе, чего-то я наш пляж вообще не узнаю! А за это время типусы, прикинутые в немецкое, подходят ближе и, лопоча на своем, чего-то мне говорят:

— Грым-брым-брым-ферфлюхтер-русише-швайне-брым-грым-брым.

Во! В роль вошли, заигрались!

— Хоре, пацаны кино мочить, че за херня происходит? Может, уже по-русски чего-нибудь скажете?

— Грым-брым-брым-ферфлюхтер-русише-швайне-брым-грым-брым…

— Пацаны, хватит выеживаться! Я ж могу и в тыкву дать, да так, что голова в трусы провалится и памперс не поможет. Что происходит, где я, кто вы?

— Грым-брым-брым-ферфлюхтер-русише-швайне-брым-грым-брым… — произнося эту нечленораздельную (фу, какое некрасивое слово!) фразу, немцеприкинутый эдак непринужденно берет свою ружбайку, передергивает затвор и стреляет в меня. Пуля попадает в голову. Бо-о-ольно же! И я даже чувствую, как разлетаются осколки черепушки, и мой несчастный мозг так и брызжет в стороны… Я что — умер?

Темнота!.. И тут же свет!..

Черт побери, я снова жив? Или меня никто и не убивал? Во, блин, солнышком головушку напекло! Щупаю дырку во лбу. Оп-па! А ее-то и нету! Что за дела?!

Опять доносится какая-то чепуха, похожая на немецкий язык… Что, все сначала?!

— Хоре, пацаны кино мочить, че за херня происходит? Может, уже по-русски скажете?

— Грым-брым-брым-ферфлюхтер-русише-швайне-брым-грым-брым…

— Пацаны, да хватит уже выеживаться! Я ж могу и в тыкву дать, да так, что голова в трусы провалится и памперс не поможет! Что происходит, где я, кто вы?!

— Грым-брым-брым-ферфлюхтер-русише-швайне-брым-грым-брым… — произнося эту нечленораздельную фразу, одетый в фашиста мужик опять снимает свою ружбайку с плеча, снова передергивает затвор и снова стреляет в меня.

Мне показалось, или это со мной уже было? Опять мощная пуля пробивает мне на фиг черепушку и разносит на брызги мозг… Бо-о-о-о-ольно же!!!

Темнота!.. И тут же снова свет!..

Перемотка! Черт побери! Я снова жив?!! Это что, компьютерная игра и я, так сказать, засейвился и сохранил прогресс?! Ну, бре-е-ед!!!

Щупаю лоб, затылок: дырок нет! А тогда откуда мозги брызгали?! А как же кровь, залившая глаза?! Я ЭТО чувствовал!!! Это что за «Каунтер-Страйк»?! Блин, в жизни наркотики не пробовал!.. Может, мне их подкинули в овсянку, что я лопал на завтрак? Есть же какие-то наркодилеры, которые так вот, по-хитрому, подсаживают! Не так давно в инете читал про что-то подобное. Неужели влип?!

А «оно» не унимается:

— Грым-брым-брым-ферфлюхтер-русише-швайне-брым-грым-брым…

И меня, как «заело» на одном, ничего другого сказать не могу:

— Хоре, пацаны, кино мочить, че за херня происходит? Может, уже по-русски скажете?

— Грым-брым-брым-ферфлюхтер-русише-швайне-брым-грым-брым…

— Пацаны, хватит выеживаться! Я ж могу и в тыкву дать, да так, что голова в трусы провалится и памперс не поможет. Что происходит, где я, кто вы?

— Грым-брым-брым-ферфлюхтер-русише-швайне-брым-грым-брым… — произнося эту нечленораздельную фразу (она меня уже не напрягает), немцеприкинутый эдак непринужденно берет свою ружбайку, поудобней.

Блин! Опять же убьют!.. Не, ребята, надо что-то делать… Делаю милое доброе лицо. «Немцу это, видимо, нравится. И он лениво так, всего лишь — хрясь! — мне по башке. И взрыв мозга на фиг! Не знаю, что больнее было, пуля или приклад! Все! Что ли, опять убили меня?! Два раза меня убили выстрелом, а на третий обошлись прикладом?! Охренеть!..

Темнота… свет…

Что-то вжикнуло, и, блин, опять немец ружжом замахивается. Это что, включили опцию «повтор понравившегося зрителям кадра»? А кто зрители-то?! Мама! Опять на голову опускается приклад проклятого карамультука! И снова аццкая боль!.. Да что это со мной?! Да где же это я?! Вспышка… Я умер… Темнота… Вспышка… Снова немец с занесенным прикладом… Да сколько ж можно?! Приклад летит к моей дыне с огромной скоростью и силой, а у меня успевает сверкнуть мысль: «День сурка»???^[2]

Точно! Видимо, как и герой того фильма, я что-то должен сделать, чтобы остановить этот одноместный конвейер смерти!..

Не-а, не успеваю! Опять убили… в какой уж раз… Вжик… Вспышка… Вжик… Вспышка… Может, мне голову чуть отодвинуть? Не пойму, когда и где, но я отодвигаю ее вправо… Вжик… Убили… Темнота… Вспышка… Вжик… Убили… Темнота… Вспышка… Блин! Надо было голову влево сдвигать! Вроде где-то сдвигаю… Бам-м!!! Больно, сука!

Хоть что-то изменилось! Потому что жив, и доказательством тому в глазах заплясали не то чтобы звездочки, а целые галактики. На хрен! — я столько звезд и ясной ночью на высокогорье не видал! Реконструкторы^[3] хреновы! Офигели, что ли?!.. Упал, конечно…

— Ты че, с дуба рухнул, верблюдофил обдолбанный?! В немцев заигрались?! — заорал я, поднимаясь и одновременно потирая ушибленное место (шишка — с кулак, не вру!), отряхивая голову и форму от землицы (прикиньте: по-моему, это чернозем! Это в Таджикистане-то?). — У тя че, лишние яйца завелись?! — и буром пру на ударившего. А тот почему-то чуть сел на очко и взглядом другого просит хелпнуть.

Рывком выхватываю ружбайку (офигеть! — она какая-то… необычная) и наотмашь хреначу фулюгана по башне. Тут уже второй снимает с плеча свое ружье. Карамультук у него — вроде как точная копия того, что у меня в руках, он пытается передернуть затвор…

Я отчего-то вдруг широко зеваю, а у этого баобаба патрон идет в ствол… И он, вскинув винтовку, стреляет прямо мне в грудь! Мама! — как же больно-то!.. Вжик… Убили… Темнота… Вспышка… Вжик… Вспышка… Твою мать, это что, компьютерная игра с полным погружением?! Больно же! Это, блин, Мюнхгаузен в фильме говорил: «Господи! Как умирать надоело!» Его бы на мое место, что бы он тогда сказал, враль немецкий!.. Хотя… какой он, на фиг, немецкий, если никакой державе, кроме России, в жизни не служил. А служил кирасирский ротмистр достойно, турок зачетно лупцевал под Очаковом… А я?.. Что, хуже?..

Пока я раздумываю над ситуацией, одетый в ископаемого нацика дятел снова стреляет… Меня опять убили… Ну, сколько можно-то! Кто это так надо мной издевается? Кто-нибудь объяснит мне, что на фиг тут происходит?! Что за серийный геноцид в отношении отдельно взятого индивидуума, гражданина суверенного Таджикистана?!

Вжик… Вспышка… Темнота… Вжик… Вспышка…

Кажется, я понял тутошний расклад! Мне надо увернуться от пули! Ну, или чморнуть второго фулюгана, первый-то уж какой раз тихо-мирно лежит, пуская кровавые сопли. Урод снова вскидывает ружжо, и я в последний миг делаю шаг влево. Не, Нео из «Матрицы» отдыхает: пуля кретина в фельдграу летит мимо, а я поднимаю захваченную винтовку над котелком (то есть головой немца), тот судорожно (так он все-таки немец?!) пытается дослать патрон в ствол своего гансегана… А вот хрен тебе! — я научен горьким опытом…

Да куда там тебе, кривоногому?! Хренанасеньки! — Прикладом: «получи фашист гранату»! И получивший блаженствует. Результат наконец-то радует: оба дебошира лежат у моей ямки (окопа, щели, ячейки — выберите нужное сами), раздвинув пасти на ширину собственных винтовочных прикладов (как нас в свое время учили правильно «Ура!» кричать). Кстати, если это все-таки реальная немчура, то отчего у них на пузе нет знаменитых «Шмайссеров» и почему рукава до локтя не завернуты, да и на поясе тушек куриных не видно? Неужели киношники обманули, а?

— Не, пацаны, в чем дело, я, в натуре, что ли, в танке?!

«Второй», прямо вот так вот — лежа на спине, опять тянется ручонками очумелыми к своей ружбайке… Ну, нет! Хрясь! — получает прикладом по опрометчиво подставленным колокольчикам. Минуты три высокооктанового оргазма ему обеспечены как минимум, да и детей у него теперь, видимо, не будет. А то ж они опять меня строить начнут, то есть убивать немножко, а местами — так даже очень множко.

Значицца, фулюганы Вилли и Рулле^[4] валяются, и оба уж очень недобро смотрят на меня. Стою я над ними, в руках, как неандерталец дубину, держу одно ружьецо, второе уже тоже подобрал, себе за спину повесил.

— Ну и кто вы такие, гады?!

Они не то чтобы совсем не отвечают мне. Нет, что-то лопочут-бормочут. Только мне их ответ — набор неинформативных звуков, причем звучащих как-то по-немецки. Вот ведь утырки!..

Оп-па! Кто это кричит за спиной? Не дай бог, еще такие же пожаловали! И будет мне: «Гуляй, «узбеки», рыдай Европы! — Я попал в самую, самую глубокую… опу!» А как это еще назвать-то?!

— Товарищ старший лейтенант… а, товарищ старший лейтенант, — кто-то кого-то упорно зовет. Осматриваюсь: ко мне идет паренек в такой же форме, как и моя. Только штаны зеленые…

Оглядываюсь, старлеев вокруг никаких и нигде не видать… Че? И у этого глюки? Где ж он старлея увидал?

А парень прет на меня как паровоз, а сам через слово на второе тормозит, воздух широко открытым ртом набирает:

— Товарищ командир… значит, мы только… двое выжили… тут по полю… такие же, как эти… немцы ходят… добивают наших.

— Это кто командир? Я, что ли? — чувствую, что шизею окончательно и бесповоротно.

— Товарищ… старший лейтенант… что с вами?.. А вас, по-моему, контузило… у вашей ячейки мина упала… я думал, что вас — в куски… а у вас, значит, только контузия…

— Ты кто, боец?

— Красноармеец Василь Тыгнырядно.

— А я кто?

— Как кто? Старший лейтенант Любимов.

— Слышь, Василь, а число сегодня какое?

— Так двадцать четвертое июня, второй день немец прет… Вчера вечером вы с группой пограничников вышли к нашему батальону… с самой границы, видать, шли… а у нас комроты-три^[5] убило… ну, и комбат, как старший по званию, вам приказал принять третью роту… а теперь… роты нет… да и батальона… тоже…

По грязным щекам Василия, оставляя отчетливые светлые дорожки, прокатились слезы — ровно две штуки. Это я так подумал почему-то: «ровно две штуки — и все».

Я тупо сел… Домечтался, блин! Вот тебе — Белоруссия (или Украина?) образца 1941^[6] года: бери и жри ее! Мне это видится в непонятном состоянии? Или я реально попал в 24 июня 1941 года?

— Васек, ущипни меня.

Васек подошел и сделал какое-то ласкательное движение. Вроде дотронулся до меня, но уж как-то… Муха сядет — и то больше чувствуешь.

— Вам что, приказ непонятен?! Приказано ущипнуть командира, япона мать!

И вот тогда этот исполнительный сукин сын мне чуть бок не оторвал! Нет, блин, не снится! — от такой боли мертвый проснулся бы на фиг! Так ведь перед тем и по голове прилетало очень больно (что пулями, что прикладом), и в грудь фашик стрелял тоже — ого-го, без обезболивающего. Похоже, все-таки я в сорок первом! Домечтался, идиот! Дочитался книжек про попаданцев! И что я тут смогу сделать? Да ни хрена я не смогу! Очень хреново… Машуня осталась там, на берегу моря… а я тут…

Блин! Знал бы, что сюда попаду, я бы себе в голову схемы ППС^[7], ИС-2^[8], Б-29^[9] (или как там амерский бомбоносец обзывался?), ядрен-батона и так далее, напихал бы. А так я только нарисовать могу ППС (ни разу не Рубенс и даже не чертежник!). Только вот нарисованный мною ППС ничем от МП-38 отличаться не будет. Короче, Иосифу Виссарионычу я как бензонасос от «Мерседеса W-210» нужен, ну или, вариант, как кресло от «Боинга-777». То есть на фиг не нужен.

— Товарищ старший лейтенант, давай…те уж немцев прибьем, да и пойдем от греха подальше в лес. А то маячим тут как три тополя на Плющихе (блин, это мне точно показалось, фильма еще не было!.. Или тогда так тоже говорили?).

Пытаюсь взять себя в руки, раз уж я теперь командир и аж цельный старлей:

— Хорошо, добьем. А как?

Боец долго не размышлял:

— Ну… сперва прикладом по кумполу, как без чувств будет, тогда или штыком или душите, а можно сразу, без нежностей, нож в грудину, и поминай как звали.

Я выбираю более культурный, что ли, вариант убивства, чтоб прирезать немцев, находясь в состоянии нестояния.

Синхронно опускаются приклады, глухой треск. Потом Василий достал нож и неспешно, как на бойне, одним ударом, предварительно нащупав нужное межребрие, сделал из «своего» немца труп. А мне боязно. На границе-то убивать как-то не довелось, да и потом по жизни бог миловал, никого (даже животных) не убивал, максимум как-то машиной лягуху слепешил. Так что на себя у меня надежды маловато.

— Красноармеец Тыгнырядно, — я сглотнул, подавляя рвоту, — ты это… давай, тем же макаром оприходуй и этого.

И Васек, так же по-крестьянски (как валушка или кабанчика), неторопливо и обыденно прирезал второго. Потом, уже вместе, очистили от барахла мертвых немцев, им-то теперь шмотье на фиг не нужно. А меня порадовало: трупаки шмонал уже почти без эмоций и даже на блевашки почему-то не тянуло. Вот так маньяками, наверное, и становятся… Это я себя успокаиваю таким черным юмором. А что? Помогает ведь. С другой стороны, к трупам я всегда спокойнее относился. Юрист все-таки, на курсе судебной медицины поход в морг на вскрытие обязательным был. А там для студентов-юристов патологоанатомы чаще или бомжей подбирали, или что-нибудь еще, не совсем свежее. Издевались, гады, на прочность проверяли. Еще и коржики при этом грызли, той же самой рукой держа коржик, сволочи…

Еще заметил, что слова в своих мыслях употребляю почти исключительно как на каком-нибудь отвязном форуме. Отчего бы это? Вроде в жизни так если и говорил, то в шутку и изредка… Хрен с ним, со своим изменившимся лексиконом попозже разберусь… Если будет у меня это самое «попозже»…

— Все, товарищ лейтенант, идемте по-за кустами к лесу, только метров через пятьдесят придется немного проползти.

Мы короткими перебежками преодолели кусты. И тут я опомнился: Васек держал карабин немецкий как положено (хороший солдат), да еще и патрон в ствол дослал, а я, как придурок (скорее лох), схватил свой как дубину — за ствол (и со стороны напоминал троглодита в охоте на мамонта). Образумившись, перехватил фашистское оружие нормально (да-а-а, это вам ни фига не «АКМ»!), да и патрон тоже дослал в ствол (не сразу, но дослал)…

Наконец кусты кончились. Блин! А до леса-то еще метров пятьдесят почти открытого пространства. Но, как говорится, дома и стены помогают, а раз пока тысяча девятьсот сорок первый, то я здесь совсем не гастарбайтер (хоть я и русак рязанско-оренбургский, но по гражданству таки гражданин Таджикистана), а самый настоящий представитель хозяев страны. Короче, нам не стены, нам трава помогла. И, скрываясь в траве, как два агрессивных червяка, мы доползли до леса. Затем еще чуток проползли, а там, вздохнув облегченно, рванули бегом.

Набегавшись до икоты (это не художественный, блин, образ, а злая проза жизни!), остановились у лесного родничка, тот журчал себе аполитично да пацифично. И журчаньем своим напевал какие-то свои неподходящие к текущему моменту песни о любви, лете, тепле и тому подобном прочем. А он нам, кстати, в качестве источника политинформации и не нужен был, зато воду поставлял вкусную и холодную. Хлебали лежа, как ужи, жадно, периодически кашляя. Пока икота не прошла. Ну, почти прошла. Напившись, мы до такой степени пришли в себя, что даже начали прихорашиваться. У меня, оказывается, в нагрудные карманы набилось горсти с две землицы, пришлось вернуть их матери-земле. Больше в одном кармане ничего не было, зато в другом нашлись документы старшего лейтенанта погранвойск НКВД Виталия Любимова. Офигеть, и не вставать плюс бесконечность! — Это же мои инициалы! Но у меня предков с такими анкетными данными не было, значит, это не мой предок. Дед мой на войне оказался лишь в сорок втором (возраст не позволял, он три раза бегал на войну, но, пока не стукнуло восемнадцать, не брали его). Зато потом он аж до пятидесятого года в Европах шатался — оккупационные войска. Рассказывал, что у меня там, в Европах, возможно, дядьки-тетьки незаконные есть. Немок понять можно, мужиков война выбила, а дед тогда молодой был, красивый, ордена-медали… — красавЕц, короче.

Ну а мы с Василием, передохнув, снова рванули на восток, типа — к нашим. Я, как непьющий, из немецкой фляжки слил на фиг шнапс и набрал водички — в пути нужнее. А Васек не слил, алкаш анонимный.

Вот иду, а сам постепенно пытаюсь понять, что же происходит и что теперь делать. Сон-то у меня какой знатный! Правда, к Сталину путь заказан, к Гитлеру ваще на фиг не надо (да горит этот ублюдок в аду во веки вечные!). Значит, начитался ты, брат, книг о попаданцах, о советских партизанах, о Медведевых с Ковпаками, вот тебе и шанс: попробуй-ка теперь себя в роли партизана!

Все-таки интересно: что со мной на самом деле сейчас происходит? То ли голову напекло на пляже до какого-нибудь инсульта, и тогда я сейчас в ближайшем отделении экстренной терапии в коматозном виде под капельницами валяюсь. То ли вправду какие-нибудь афганские духи-экстремалы задали себе задачу отомстить всем, кто в российских погранвойсках служил, да и, в порядке той мести, подсунули мне какую-то хитрую наркоту в каше. И тогда я опять-таки в коматозе лежу и под капельницами, но только в ближайшей психушке… Нет, это уж полный бред был бы!.. Но, блин, какой у меня бред подробный, детализированный! И все цвета, и оттенки, и звуки, и запахи! Впрочем, глюков у меня до этого в жизни не ловилось, так что, может быть, это у всех такое в видениях… Или у всех, кто с богатым воображением…

Я, как долбанутый (контуженный на всю голову), плетусь в арьегарде, Васек движется чуть впереди, пересекая местность бесшумно, как привидение. Иду за ним, хрустя валежником. Вдруг Тыгнырядно приостанавливается, поднимает руку, типа — внимание. Ладно, тоже не пальцем деланные, понял я.

Пытаясь не шуметь как лось, подхожу к Василию, вглядываюсь параллельно взгляду Тыгнырядна (да, склонил несклоняемую фамилию). Чего вижу? — Вижу лесную дорогу, а на ней — два немца чего-то шебуршатся, рядом стоит мотоцикл. Жестом показываю Ваське — мочим гнид. Я ж все-таки офицер, то есть командир, и пора уже вернуть свой авторитет. Так же жестом показываю Ваське на левого и как бы намекаю, что правый мой. Затаив дыхание, крадемся вперед, наши карабины (Kar-98k^[10] — Васек сказал, как этот карамультук обзывается) давно готовы плюнуть свинцом. Осматриваемся, я — вправо, Васек — влево, ни хера больше в округе нет, то есть ни херра^[11] нет (немцев нет). Я показываю интернациональным жестом (ладонью по шее): амбец немцам, пора мочить.

Чтобы ружбайка не дрожала (впервые в живого человека стреляю), ставлю ее для упора в развилку куста, да уж, це не «калаш», совсем не «калаш»… Тыгнырядно стоит, блин, как заправский биатлонист (у них же там, в биатлоне, стоячий огневой рубеж есть). Пальцами левой руки веду отсчет до выстрела: три, два, раз — бац-бац! — и не мимо! На полсекунды раньше меня в затылок своего немца вогнал свою пулю Тыгнырядно, затем и в живот «моего» колбасника вошла моя пуля. И мы, как лоси в сезон течки (ну или когда там они агрессивны?), бросились к немчуре. Фрицы, оказывается, рылись в чужих вещах: на противоположной нам стороне дороги, зарывшись до половины в придорожные кусты, стоит грузовичок. Я не знаю, что это за тачка, «ЗИС» это или вообще «ГАЗ», Васек обозвал эту ископаемую «Газель» полуторкой.

Рядом валяются убитые: один, видимо, водитель полуторки, женщина и милиционер (а как я понял, что это милиционер?). Водила и женщина — в штатском, милиционер, как положено, в форме, в мертвой руке сжимает «Наган». Похоже, они тут не туда зарулили, застряли и ремонтировались: крышки капота открыты. А немцы, внезапно появившись, убили всех троих.

После осмотра документов выясняется, женщина — заведующая РайПО^[12], мужчина в штатском — водитель того же РайПО, а мильтон, видимо, при них для охраны был. И везли они золото (не слитки, конечно, а ювелирку всякую) и деньги, потому немчура, охерев от добытого, и не просекла нашего появления. Вот и представляет собой теперь дохлая фашистня, так сказать, наглядное пособие о вреде мародерства.

И тут экстрима добавляет «мой» немец: он приходит в себя и начинает нести какую-то ахинею:

— Майне либе кляйне, майне Лизхен (это я не дословно, но что-то такое и примерно так немец и лепетал)…

А мне нужно чуть потерянный авторитет перед бойцом поднимать, и как мне не ссыкотно, подношу к левой стороне груди немца карабин и жму на спуск (признаю, в момент выстрела глаза закрыл). Внутри и страх, и переживания, и волнение, но внешне-то держусь как Чингачгук^[13]. Ловлю уважающий взгляд Тыгнырядна (или Тыгнырядны?). Внутренне я уже почти раздулся от гордости: орел, в натуре! Ну что ж, продолжу «орлять» (или орельствовать?) дальше, пока прет:

— Красноармеец Тыгнырядно, сейчас мы с тобой похороним убитых, а потом перенесем все деньги и украшения в лес и прикопаем. Нести с собой нет резона, нам воевать надо.

— Ага! — отвечает бравый Тыгнырядно.

Наших убитых мы прикопали недалеко от дороги, честно говоря, кое-как, подрывшись в какую-то нору под сосной и расширив ее, сверху положили жестянку с документами погибших, после войны разберемся В машине нашелся еще и топор, которым я сделал на сосне затес, на котором кое-как выцарапал дату и написал: «Трое советских людей». Чуток отдохнув, возвращаемся к машине и кладем все ценности в один мешок, заворачиваем его, и снова — в другой мешок, затем Васек взваливает мешок себе на спину, я беру лопату, и мы идем в лес. Заховав златоценности, снова беру у Тыгнырядна нож и вырезаю на коре дерева (под которым прирыто добро) слово «Клад» (довольно неоригинально, но ничего больше в голову не пришло), потом делаю стрелку, показывающую вниз.

— Все, Тыгнырядно, теперь можно идти… Или ехать, — я притормозил. — Слушай, ты мотоцикл водить, случайно, не умеешь?

— Да, товарищ командир, в Осоавиахиме^[14] учился, только там у нас «ПМЗ» были и «ТИЗи»… — Василь почесал «у потылице», — А! Справлюсь как-нибудь. Тут ОРУДу нема.

— Тогда каску немецкую на голову и заводи эту шайтан-арбу!

— Чего заводить?

— Мотоцикл, говорю, заводи! — Да, Ильфа с Петровым красноармеец Тыгнырядно явно не читал.

Пока Василь разбирался с произведением баварского автопрома (или мотоциклопрома?), я собрал трофеи, в том числе и документы погибших, кому-нибудь передадим. Минут через пять-семь на весь лес (как нам показалось) затарахтел наш цундап (или БМВ — совсем другое?), я прыгнул в коляску и удобно сел, ухватившись за пулемет. Провозившись с пулеметом минуты две, дослал патрон в ствол, мало ли: вдруг впереди враг. И мы покатили вперед. Интересно, а переснарядить этот барабан я сумею? Надо бы разобраться получше во время следующей остановки. А пока, надеюсь, и этого хватит…

Ехали мы довольно долго, но, когда едва стало вечереть, не рискнули двигаться в сумерках и, оттолкав байк метров на двадцать в лес, решили поесть, ну арийцы нам консервов каких-то подкинули в кузове (вообще-то вроде багажник) мотоцикла. И только сели вечерять, как слышно пиликание по лесу одиночного мотора. Так ведь у нас пулемет имеется, как же пропустить одиночных полуночников-нелегалов с рейховыми паспортами без советской визы? Пограничник я или нет?! Получается, аж дважды пограничник! Натянув каски, отцепляем пулемет МГ, так обозвал его Васек (почти как Дженерал Моторз, но наоборот), таимся в кустах у дороги. Наконец рокот мотора приближается, вот уже виден силуэт очередного байка. И я даю щедрую (даже слишком — не рассчитал) очередь по тонкому лучу мотоциклетной фары (светомаскировка), мотик виляет, и с другой стороны дороги Васек влупливает из своего Kar-98 по сидящему в коляске немчурину. Нам, обормотам, повезло: и что на этом мотоцикле пулемета не было, и что мотоциклиста я убил первой очередью (правда, выпустил патронов пятнадцать, а попал, как оказалось, всего двумя, зато один — прямо в глаз), Васек своего ранил, потом прибил прикладом, ну нечего им было нам подлянить с ужином, кайфоломы. Само собой, у нас уже полная эйфория, за день шестерых немцев убили, Рэмбы, блин! Потому, на радостях пожрав, легли спать без предосторожностей. Даже не додумались замаскировать следы съезда, ну не идиоты?!

Единственное, о чем подумать успел, перед тем как отрубиться, так это: «А что, если утром проснусь, а прошлый день весь по новой запустится? «День сурка» же у меня! Ну, или «зеркало для героя», если патриотичнее…»

Так что нас, дрыхнувших, как в мирном турпоходе, немцы и взяли ночью, суки тевтонские! Васька хоть попытался отбиваться, его убили очередью из автомата, а мне, сонному, какой-то умник дал по тыкве — и абзац (они что, думают: у меня тыква казенная?). И даже никакой «перемотки», видимо, кто-то сверху так перепланировал мой путь в этом мире (или глюке?).

Немцы, оказывается, по дороге колонну военнопленных наших гнали, да и заночевали вместе с колонной всего в паре-тройке километров от нас. Услыхав звуки нашего блицкрига, малость обеспокоились и, выделив для той цели народец, старательно начали искать окаянцев, сначала нашли мотоцикл, который мы раздолбали, да еще с тепленькими трупами в комплекте, и по нашим же следам, по следам мотоцикла, которые только слепой бы не увидел, тут и Чингачгуком не надо было быть, прошли маленечко, да и взяли ночером тепленьких. К тому времени еще и не стемнело толком. Месяц июнь, как-никак, ночи короткие. И, почти не разбудив, опять ушибленного на всю голову, повели меня куда-то в полутьме. Сперва, само собой, побив гениально-генерально, нанеся мне «множественные ушибы тупыми предметами». Да нет, эти суки не предметами били, а всем, что попадалось под руки, ну и руками-ногами добавляли. Помню только, что очень удивился, почему немцы мотоцикл не забрали. Удивлялся недолго, пока из лесу на нашем мотоцикле не притарахтел немчик, который почти сразу по приказу своего командира потарахтел куда-то дальше, отвозить «выморочное имущество», вместе со второй тарахтелкой… Затем меня привели куда-то, а там большая толпа наших пленных ночует на поляне, точнее — на опушке леса, она же — широкая обочина дороги. Вокруг немчура у костров сидит, жрут. Никакой тебе светомаскировки! Не боятся никого. Нам, пленным, само собой, хрен что дали, то есть ничего не дали. Ну, мне-то не особо важно, мы с Васькой не так уж давно пожрали, и даже с часок, наверное, поспать успели. Васька хоть сытым помер. Может, ему не так обидно будет. А, как ни крути, в смерти бойца я виноват. Раз уж командиром назвался, должен был подумать обо всем: и о следах, и о дежурстве по очереди. Кем бы я ни был: хоть в реале сержантом погранвойск, хоть в этом бреду старлеем… Косяк, да еще какой! И, даже если косяк не в реале, а коматозном бреду, все равно как-то хреновато на душе… Одна надежда, что с утра или в сознание приду где-нибудь в больнице, или мой «День сурка» продолжится и я все исправлю, и Василий живой останется.

До рассвета я так и не уснул. Да и не пытался, честно говоря. И не только потому, что, лежа на пыльной обочине, да с раскалывающейся черепушкой, особо не поспишь. Уж больно много всего в мою ушибленную голову лезло. Еще немцы удивляли. Ведь, сволочи, нисколечко не боялись, что пленные в темноте рванут в разные стороны. Нет, посты они какие-то точно выставили, фонариками время от времени валяющихся красноармейцев высвечивали. Но ведь их не так уж и много было. И уж точно, что пленных как минимум раз в десять больше было. Наверное, потому, что пленные какие-то вялые были. Как пришибленные все. Даже не шептался между собой никто. Во всяком случае, я не слышал. Так вот, в раздумьях и в борьбе с головной болью, ночь и прошла…

И что было до того? Как я оказался в белорусском лесу, почти наедине, да с толпами фашистов немецких в придачу? А до того сначала было прекрасное утро 24 июня 2012 года.

Примечания

1

Хлопчатобумажная униформа.

2

Название голливудского фильма, где главный герой застревает в одном дне, во втором февраля.

3

Реконструкторы (реконы, меченосцы) — люди, занимающиеся воссозданием определенного исторического периода. Под воссозданием понимаются изготовление оружия, доспехов и предметов быта времен реконструируемого периода, изучение военного искусства и нравов мира того времени и выезды на пленэр с целью пожить жизнью предков.

4

Персонажи книги Астрид Линдгрен «Малыш и Карлсон» — мелкие жулики.

5

Командир третьей роты батальона.

6

Через одну-две страницы поймете, в чем дело.

7

Пистолет-пулемет Судаева, наиболее технологичный ПП Второй мировой войны.

8

Один из лучших танков ВОВ (и вообще Второй мировой войны).

9

Стратегический бомбардировщик США, бомбы на Хиросиму и Нагасаки были сброшены с этого самолета.

10

Стрелковое оружие Вермахта.

11

Херр (герр) — господин (нем.).

12

Районное Потребительское Общество, вся торговля бытовыми товарами (и не только) во времена СССР совершалась данной полугосударственной структурой.

13

Персонаж пенталогии Фенимора Купера «Кожаный Чулок», североамериканский индеец.

14

Старое название ДОСААФ.