По миру с барабаном. Дневник буддийского монаха

Феликс Шведовский, 2014

«Я не спешил становиться верующим, а воспринимал буддизм скорее как исследователь-психолог. Позже я узнал, что сам Будда советовал именно так относиться ко всем его словам: “Ничего не берите на веру, все проверяйте на собственном опыте…”. Как бы то ни было, 8 января 1994 года я побрил голову и стал монахом ордена Ниппондзан Мёходзи. Через полгода пришло время ехать в Японию. Сэнсэй решил, что в Японию мы поедем через Китай». Потом были Индия и Непал, потом опять Китай и Япония. Пять лет странствий в желтом одеянии и с барабаном в руках. И пять томов дневников – они перед вами.

ДНЕВНИК БУДДИЙСКОГО МОНАХА

ПРЕДИСЛОВИЕ

Орден Ниппондзан Мёходзи, монахом которого является автор, возник на территории Манчжурии благодаря японскому монаху — преподобному Нитидацу Фудзии, жившему в 1885—1985 годах. Орден был основан немногим позже Октябрьской социалистической революции, вылившейся в многолетнюю войну всех против всех внутри и вне России. Монахи Ниппондзан Мёходзи известны как одни из организаторов пацифистского движения, объединяющего людей самых разных национальностей и религий в «борьбе за мир». Это понятие, как и понятие миротворчества, имеет свой изначальный, евангельский контекст, в котором «блаженны миротворцы». Лишь в ХХ веке смысл этих слов был дискредитирован сначала советской пропагандой, а потом и международными СМИ, когда «борцы за мир» въезжали на танках в Венгрию, Чехословакию и Афганистан, а вооруженные «миротворцы» стали носить голубые каски с надписью «ООН». Но монахи ордена Ниппондзан Мёходзи верят, что миротворчество как безоружное, ненасильственное движение за мир — это сейчас главный способ практиковать истинное Учение Будды. Они считают себя также учениками великого индийского святого ХХ века — Махатмы Ганди, с которым был близок Фудзии-гурудзи^[1], как стали называть Нитидацу Фудзии в Индии, где он вместе с Ганди боролся за бескровное освобождение этой страны от Британской империи.

Что такое буддизм? Каковы его исторические корни и нынешние цели? Какую линию буддийской преемственности наследует орден Ниппондзан Мёходзи? Вот в чем пытался разобраться молодой журналист, который, задавая эти и многие другие вопросы, неожиданно для себя принял буддийский постриг у непосредственного ученика Нитидацу Фудзии — японского монаха по имени Дзюнсэй Тэрасава, а в России, где он прожил долгое время, — просто Сэнсэй, или Учитель. Его ученики в 90-х годах совершили вместе с ним несколько путешествий — в Китай, Японию, Индию и Непал.

Записки, сделанные в тех странствиях, и есть «Дневник буддийского монаха», главный сюжет которого — духовный поиск юноши из московской преподавательской семьи, воспитанного в СССР и ищущего свое место в постсоветской действительности. Хотя теперь я смотрю на него несколько отстраненно, все же он — это по-прежнему я сам.

ИЗ-ПОД ЗЕМЛИ ВЫПРЫГИВАЕТ ОДИН ИЗ СТА

моя предыстория

Я стал монахом буддийского ордена вскоре после того, как в 1993 году двадцатилетним мальчишкой закончил факультет журналистики МГУ, успев поработать сотрудником экологической газеты «Спасение» и юмористического журнала «Крокодил».

Карьера складывалась неплохо, даже, можно сказать, удачно. Казалось бы, чего еще хотеть. Но уже с последних классов школы идет вторая, параллельная линия моей судьбы. Началось с листовки, которую я написал от руки печатными буквами и вывесил в школе в 1987 году. Это был протест против материализма и «да здравствует» Духу, определяющему бытие, и фантазерам, которые выше «рабов логики». Протест не метафизически тихий, а общественно громкий.

По случаю такого неслыханного в истории нашей советской спецшколы № 20 события было устроено собрание всех старшеклассников. Я стоял перед полным актовым залом и проповедовал свою веру. Призывал учиться не у взрослых, а у детей, ибо на самом деле они — наши отцы; ведь наших предков можно назвать «молодым человечеством», а значит, кто моложе, тот и старше. Увлеченный этим парадоксом, опровергавшим всякую логику и, тем не менее, совершенно несомненным, я интуитивно выразил глубочайшую суть всего Учения Будды, тогда еще ничего не зная о нем и даже не интересуясь им. Эта суть заключена в словах 15-й главы буддийского писания — Лотосовой сутры: «Отец — мал, дети — стары». Но мне еще предстоял долгий путь, прежде чем я встретил Лотосовую сутру…

В школе тогда, хоть и отчитали, и «разобрали» по-комсомольски, но в целом отнеслись по-человечески: все-таки уже началась перестройка. К тому же очень помогла поддержка преподавателя биологии — Григория Наумовича Штеренго, оказавшегося втайне религиозным человеком. Он не скрывал, что практикует йогу, которая в Советском Союзе не считалась крамолой, покуда оставалась видом физической гимнастики, но нам на уроках он очень осторожно, в завуалированном виде, рассказывал также о ее духовных аспектах. Так, неназванное, передалось мне Учение.

Следующей весной, в выпускном уже классе, я снова взорвался, на сей раз целой стенгазетой, которую мне доверили в качестве комсомольского поручения, после годового испытательного срока, выдержанного мной безо всяких «высовываний». Теперь уже у меня наболело от долгого молчания и еще более пробужденного наблюдения за школьной, да и в целом за общественной жизнью. Стенгазета вышла злая, особенно передовица, озаглавленная «Ненавижу». От веры, от чистого, мечтательного мальчика там почти ничего не осталось, больше было «антисоветчины», но, призванный комсомольской организацией школы к ответу и принужденный выйти из комсомола, я все же в качестве главной причины назвал веру в Бога, тогда — в Христа. И какое-то время я считал себя христианином, хотя крещения так и не принял. Просто я полагал, что каждый народ дает Духу свое имя на своем языке — а значит, это всего лишь по-русски Он называется Бог Христос.

Библия, Блаженный Августин, о. Павел Флоренский, о. Владимир Соловьев — до них я буквально дорвался в Фундаментальной библиотеке МГУ, когда поступил-таки на журфак (времена-то были перестроечные, и история с комсомолом не помешала мне, нашлись заступники среди демократически настроенных «старших товарищей»). И вместе с тем я начал читать книги о восточных религиях. Особенно понравились мне китайские даосы: мысли их, выраженные намного проще и яснее, были очень глубоки. Моя голова ломалась на богословских построениях христиан, даосы же подтверждали ту мудрость, что «все гениальное просто».

И вот наконец я наткнулся на упоминание о том, что даос Чжуан-цзы многое взял от буддизма. И впервые мне очень захотелось узнать, что такое этот буддизм. Милый моему сердцу Чжуан-цзы потом померкнет и забудется на фоне Учения Будды, но я так же благодарен ему, как и учителю биологии…

Изучая христианство, я находил себя все больше и больше задетым тем, что «обидели грешников». Как же так — муки на веки вечные?! Да что же это за Бог такой мстительный?! Помню, как пропустил лекцию на первом курсе: вышел на перемене во двор на Моховой, сел на скамейку возле памятника Ломоносову, а рядом — женщина, наверное, помешанная, стала хватать меня за руки. Не пуская от себя целый час, она путано рассказала мне горькую историю своей жизни и вдруг спросила: «Ну скажите, скажите, я попаду в ад?». А я с неожиданной для себя самого твердостью ответил: «Все попадут в рай».

И с тех пор это стало моим убеждением. Позже я узнал, что и в христианстве есть подобное ответвление, но тогда показалось: через Христа не все Дух сказал людям, только часть правды. А что же Будда? Он говорил, что ад не вечен, что ада вовсе не существует, он только порождение нашего сознания. Будда говорил как раз то, что я ответил тогда помешанной женщине, только Просветленный в Лотосовой сутре употреблял другие слова: «Все станут буддами». И хоть не русское, стало мне это Его (безымянного Духа) имя (Будда) ближе всех других. К концу первого курса я начал узнавать о буддизме не только по книгам — я стал искать верующих этой религии.

Обида за грешников привела меня также к Фрейду и Ницше. Они не верили в Бога, как показалось мне, потому, что не верили в исконность зла. Зло — репрессированное добро. Посему инстинкт невинен, а греховным становится тогда, когда его начинают подавлять, вытеснять в подсознание. Об этом лучше всего написал психолог Карл Густав Юнг, как раз отстаивавший превосходство восточных религий, с их идеей страдания, над западными — с их идеей первородного греха.

Вот так и пошли бок о бок эти два моих интереса — к психологии и к буддизму. Оставив веру в христианского Бога, я не спешил становиться верующим, а воспринимал буддизм скорее как исследователь-психолог. Позже я узнал, что сам Будда советовал именно так относиться ко всем его словам: «Ничего не берите на веру, все проверяйте на собственном опыте», — гласит Дхаммапада, сборник изречений Будды.

Вскоре я оказался в особняке Центрального управления буддистов (ЦДУБ) СССР на улице Остоженка, а потом и познакомился с нелегальной еще тогда, в 1989 году, буддийской общиной, оказавшейся впоследствии первой из зарегистрированных в Москве (кстати, я принял участие в ее регистрации и могу считаться одним из первых официальных буддистов столицы). Собиралась община то в ЦДУБ, то в каких-то подвалах, встречались иногда с монахами, приезжавшими в основном из восточного зарубежья на очень короткий срок.

Были и учителя с Запада. Помню, в одном подвале набралось особенно много народу — на очень популярного ныне учителя школы Карма-кагью, норвежца Оле Нидала, который рассказывал о том, как у практикующего его систему образуется в макушке дырочка, через которую можно выпрыгнуть из круговорота суетного бытия — сансары. Наверное, я излагаю его учение искаженно, но так я это понял, и когда в тот вечер лидер нашей общины Анатолий Подругин (говорят, он уже давно эмигрировал во Францию) неожиданно предложил мне принять посвящение в ученики Оле Нидала, я потихоньку, пока к нему выстраивалась очередь жаждущих посвятиться, по стеночке выкрался из того подвала.

Тем не менее со мной продолжали общаться и всюду приглашать. От меня ничего особенного не требовали, никакой веры. Оставаясь спокойным наблюдателем, я находил в Учении Будды все больше положительных сторон, толкуя его не столько как религию, сколько как систему совершенствования человеческой психики, то есть как психологию, гораздо более древнюю, чем у Фрейда или Юнга.

А потом я понял, что психология — это наука, которую невозможно изучить только по книгам. Необходим эксперимент. Но, проводя его на других, можно увидеть не больше, чем на входе и выходе, сама же душа экспериментируемого по-прежнему остается «черным ящиком». Поэтому истинный психологический эксперимент возможен только над самим собой. Надо попробовать следовать Учению Будды и посмотреть, что выйдет из этого. Так противоречие между наукой и религией оказалось для меня снятым.

А дальше начались странные вещи. Поскольку Будда учит, что вся жизнь — Учение, а все люди — учителя, то вот я и решил поучиться у самой жизни — обыкновенной, бытовой. Забросил общину и книги, которые мне там давали, и завел семью.

Однако летом 1990 года, незадолго до того, как произошел этот поворот в моей жизни, я успел мимолетно встретиться с моим будущим Учителем. Случилось это так.

Подругин пригласил нас с моим другом-однокурсником Ярославом Петровым в Рахманиновский зал Московской консерватории на концерт японского традиционного ансамбля «Но». Мы пришли пораньше и встретили Подругина на улице, перед входом в консерваторию. Анатолий разговаривал с человеком в ярко-желтом монашеском одеянии. Больше всего меня поразил смех этого монаха. Делал он это необычно, как-то слишком откровенно. Во всем общении, которое давала мне до сих пор община, было много постности и, я бы сказал, наигранности. Ламы, приезжавшие из Бурятии и Монголии, были какие-то суровые, а единственного улыбчивого — Оле Нидала — я испугался. Поэтому к тому времени я уже почти перестал контактировать с общиной. Этот же монах показался мне первым естественным буддистом. И даже больше, чем просто естественным. Когда он смеялся, я чувствовал что-то вроде родственной связи с ним. Ощущение длилось всего один миг…

Музыка ансамбля «Но», состоявшего из флейт и маленьких ручных барабанов, оказалась очень необычной. Она сопровождалась пением, больше похожим на крики зверей, резкие, но действовашие неожиданно усыпляюще, гипнотически. После концерта состоялся фуршет. Слушатели общались с музыкантами. Собралось слишком много народу, все они обступили того монаха (оказывается, он и организовал выступление ансамбля «Но»), и мы с другом почувствовали себя здесь случайными людьми. Ярослав потянул меня к выходу. Но прежде чем выйти, он поклонился неизвестно кому, а может быть и всем, по-буддийски сложив ладони перед собой. Ей-богу, необъяснимо, почему он это сделал. Хоть община наша и считала себя буддийской, мы друг друга никогда не приветствовали так. А может быть, Ярослав поклонился тому монаху?.. Но через несколько секунд стало совершенно ясно — монах заметил его жест. Когда мы были уже на лестнице, он нагнал нас и крикнул сверху на ломаном русском: «Спасибо!». Это поразило меня. Он бежал через весь зал, только чтобы сказать нам это единственное слово…

Через три года я снова встретился с ним и узнал, что его зовут Дзюнсэй Тэрасава, он известный во всем мире буддийский учитель. А чуть позже понял, что у нас с ним глубокая кармическая (с прошлых жизней идущая) связь. И стал его учеником.

Как произошла эта вторая встреча? Что толкнуло меня на монашеский путь? Ведь на три года я погрузился в семейную жизнь. Купался в счастье с молодой женой, мы растили малыша. И в то же время глубоко внутри я много переживал и страдал. Да и не только я — все, кто были вокруг, вечно испытывали какую-то неудовлетворенность. Напомню, ведь погружение в мирское было для меня психологическим экспериментом. Я пробовал мирскую жизнь, смотрел на результаты — и не видел их. Не находил ни духовной глубины, ни даже просто душевного, психического спокойствия. Ведь суть мирской жизни — в утомительной добыче средств к существованию и в бессмысленных развлечениях, в которых надеешься отдохнуть, однако они делают тебя бесконтрольным — и ты снова страдаешь, обижая других и обижаясь сам. Это утомляет еще больше. От накопившегося утомления наступает смерть. Такова суть мирского бытия. Негде почерпнуть настоящую, не сиюминутную радость. Некогда глубоко задуматься! А мне очень хотелось задуматься…

Однако для истинно глубоких мыслей необходимо пожертвовать тем, чем красна мирская жизнь. Глубоко задуматься — это как забастовка. Но для забастовки нужны решимость, воодушевление. Одному не справиться. Нужен учитель. Хотя бы на первых порах, чтобы было кому воодушевить тебя на то, что ты сам давно хочешь сделать, но не хватает смелости.

Я понял это спустя три года после ухода из буддийской общины. За это время понятие «учитель» трансформировалось в моем сознании. Я читал много книг о духовном совершенствовании, таких авторов, например, как Гурджиев и Калинаускас, и понял, что духовный учитель надрелигиозен, его можно найти в любой вере и в любой сфере жизни. Однако искать учителя в каких-то новых сферах я решил в последнюю очередь. А для начала открыл заброшенную в дальний угол старую записную книжку с телефоном Юры Кондюкова — парня, с которым мы беседовали в приемной ЦДУБа, когда я впервые пришел туда. Мне не хотелось возвращаться к тем странным отношениям, на которых я расстался с общиной, и поэтому я решил позвонить именно Юре — человеку, с которым мы после той единственной встречи ни разу не пересекались — только вот телефон остался.

Юра, как ни странно, сразу вспомнил меня и посоветовал в качестве учителя Дзюнсэя Тэрасаву, «если есть такая потребность». Я еще не знал, что так зовут уже виденного мной однажды японского монаха. На тот момент он уже в течение двух лет часто приезжал в Москву, у него появился широкий круг знакомых и даже первые ученики-монахи из бывшего СССР, и Юра обещал сообщить мне, где я смогу встретиться с Тэрасавой в следующий его приезд. С Юрой Кондюковым после этого мы никогда не общались, но я бесконечно благодарен ему за то, что он свел меня с Учителем. Таких людей Будда называет «добрые знакомые».

Наша встреча с Сэнсэем произошла в апреле 1993 года в гостинице «Свиблово» на северо-востоке Москвы. Он только что приехал из Индии. Я постучался в номер. Дверь открыл смиренный молодой человек с бритой головой. Из номера донесся запах благовоний. Парень поклонился мне, сложив ладони в буддийском приветствии. Я неловко ответил ему тем же. Внутри обычного советского номера на кровати сидел, скрестив ноги, японец с такой же бритой головой и грыз огурец. Как и его русский помощник, он был не в монашеской одежде, и поэтому я не сразу признал его, хотя смутно почувствовал, что где-то мы с ним уже виделись.

Разговор наш был совсем коротким. Тэрасава продолжал свой нехитрый завтрак и на английском языке отвечал на мои вопросы, а его помощник, представившийся как Сергей Коростелев из Донецка, переводил.

Я спросил:

— Как мне стать господином самого себя?

Выражение «господин самого себя» я вычитал у Георгия Гурджиева.

Тэрасава ответил:

— Для этого нужно стать царем вселенной.

— Что нужно для этого?

— Спасти весь мир.

— Но как?

Тут возникла сложность с переводом. Тэрасава несколько раз переспросил Сергея, потом сказал два слова по-русски:

— Стремление. Сострадание.

И добавил:

— Ко мне приходит много людей получить информацию. Но я не даю информацию. Я учу. Поэтому из ста человек остается один.

Мне сразу захотелось стать этим одним из ста… Но я, конечно, промолчал. Только спросил, не виделись ли мы где-то раньше. Тут-то и выяснилось, что японец, грызущий огурец, и монах, смеявшийся во дворе консерватории, это один и тот же человек. Мы посмеялись теперь уже вместе. Сергей записал мой телефон и обещал пригласить на медитацию, когда они снимут в Москве квартиру.

А потом Тэрасава попрощался со мной, сложив ладони на груди, я повторил этот жест и пошел к выходу, как-то пятясь, боясь повернуться непочтительно спиной к Учителю, и, помню, смешно ударился о стоявший у выхода холодильник.

Через две недели, к моей радости, Сергей позвонил, дал номер телефона и просил перезвонить, чтобы уточнить, когда состоится медитация. Забавно, я ошибся в одной цифре, набирая номер, и попал… в бордель. Мне ответил женский голос.

— Когда можно встретиться? — спрашиваю.

— А вам в апартаментах или с выездом?

Я тогда ничего про это не знал, но чутье подсказало, что не стоит продолжать разговор…

Это было как одно из первых испытаний Будды, когда он воссел под дерево, чтобы обрести Просветление. Дух зла — Мара прислал к нему тогда своих соблазнительных дочерей…

Наконец я оказался в квартире панельной многоэтажки на улице Ротерта, неподалеку от пересечения Ярославского шоссе с Московской кольцевой автодорогой, то есть на самой окраине Москвы, все на том же северо-востоке, что и гостиница «Свиблово». Северо-восток, как я потом узнал, считается «воротами Мары», и поэтому издревле буддийские монастыри строились именно в этой части поселений. Кстати, теперь, через двадцать лет, прямо возле того дома, где Тэрасава-сэнсэй снимал квартиру, вьетнамцы возвели буддийскую пагоду перед построенным ими торговым центром «Ханой — Москва».

Вместе со мной на церемонию пришел и Ярослав, три года назад поклонившийся Сэнсэю в консерватории. Вообще рядом с Учителем тогда было немало людей искусства (как потом оказалось, он и сам неплохо играет на фортепьяно). Так мы познакомились на той церемонии с артистом балета Романом и его женой Светой. Роман посоветовал нам с Ярославом плавнее опускаться на колени, совершая поклон, а то мы бухались так, что пол сотрясался.

Медитация, или церемония, была самой первой на этой квартире, или Месте Пути^[2] — Учитель называл ее прямо так, русскими словами. Мы вошли в тот самый момент, когда Сэнсэй забивал в стену последний гвоздь, на который повесил развернутый свиток с иероглифами.

Началась церемония. На покрытом красивой тканью алтаре стояли статуи будд и бодхисаттв^[3], а также портрет преподобного Нитидацу Фудзии — учителя Сэнсэя. Я тогда ничего этого не знал и сосредоточился лишь на том, чтобы повторять все движения за монахами. После трех поклонов со вставанием и припаданием к полу все начали петь непонятную мантру под барабан, в который ударял Дзюнсэй Тэрасава. Поза, в которой они сидели, на пятках, поджав под себя ноги, была очень неудобной, и я вскоре поменял ее, скрестив ноги, но поклялся себе научиться сидеть так же долго, как и монахи. Каждый жест, каждую деталь я воспринимал как неотъемлемый ингредиент того лекарства, которое Учитель дает мне, чтобы я научился «быть господином самого себя»…

И все же я был ужасно невнимательным. Перед следующей церемонией я пару раз заметил в центре Москвы, неподалеку от факультета журналистики, молодых людей в желтых одеяниях, бивших в барабаны, и не понял, что одеяния и барабаны были точно такие же, как у Дзюнсэя Тэрасавы. Пазл сложился у меня в голове лишь тогда, когда я встретил одного из них, придя на вторую церемонию. Он представился как Тимур Махаматов. Оказалось, тоже студент и даже сосед — учится через дорогу, на другой стороне улицы Герцена (сейчас Большая Никитская), в Институте стран Азии и Африки при МГУ. Тогда и еще в течение нескольких лет он почти каждый день обходил с барабаном центр города. В отсутствие Тэрасавы-сэнсэя он был моим наставником по этой «уличной практике», когда и у меня появился такой же барабан. Но все это будет намного позже.

А весной 1993-го я был еще во власти стереотипа, что барабанят на улице «кришнаиты», которых надо обходить стороной. Вспомнил, что видел их и раньше, в декабре 1992 года, ударявшими в барабаны на выходе из метро «Библиотека имени Ленина», прямо напротив Кремля. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил, что это те же самые люди, вместе с которыми я стал теперь проводить церемонии на улице Ротерта. Но я уже был настроен на обучение — и мои стереотипы таяли один за другим.

Сидение напротив Кремля в 1992-м, как объяснил Тэрасава-сэнсэй, было молитвой о том, чтобы Россия, находившая тогда на перепутье из-за правительственного кризиса, не погрузилась в хаос и не погибли люди. Хаос и гибель, к сожалению, случились осенью 1993-го, но все же хочется верить, что та молитва отсрочила их приближение, а возможно, и смягчила их последствия.

Я стал чаще приходить улицу Ротерта. Каждый раз это было для меня праздником. А в мае Сэнсэй предложил мне съездить вместе с ним в Петербург на празднование Дня рождения Будды. Набралась внушительная компания из его учеников и просто друзей. Поездку большинства из нас оплатил Учитель. В отличие от многих буддийских «лекторов», он никогда не брал ни с кого денег ни за одну церемонию, ни за одну свою проповедь. Конечно, он с благодарностью принимал любое подношение, но в те времена мы, пять минут назад «бедные советские люди», предпочитали больше брать у «богатого японца», чем давать ему, а Учитель никому не отказывал, следуя «дане» — первейшей заповеди буддизма, которая гласит, что путь к Просветлению лежит через даяние… Лишь позже я узнал, в какой нищете он жил все свои двадцать монашеских лет сначала в Индии, а потом в Англии. Только относительно недавно его стали поддерживать богатые последователи в Японии, и практически все их пожертвования Тэрасава-сэнсэй тратил на свои поездки в бывший СССР — и на нас…

В Петербурге я впервые побывал в дацане — единственном буддийском храме в этнически не буддийской части России, построенном в 1913 году как резиденция далай-ламы: царская Россия тогда установила дипломатические отношения с Тибетом. После революции в храме чего только не было, и только в конце 80-х — начале 90-х в нем возобновились службы.

Бурятские ламы в питерском дацане с большим почтением принимали Тэрасаву-сэнсэя. В северной столице он также снимал квартиру — Место Пути. Там мы и остановились.

На Месте Пути постоянно жил Стас Овшинов — монах из Калмыкии, принявший посвящение у Дзюнсэя Тэрасавы. Он любил поговорить о кочевых народах, особенно о том, что у них, в отличие от кавказцев, плохо растет борода. Мы с ним подружились. Через несколько лет он, к сожалению, куда-то исчез.

Мне надо было уехать из Питера раньше, и на прощание Тэрасава-сэнсэй неожиданно вручил мне барабан. Я уже имел представление об «уличной практике» с барабаном, и однажды даже участвовал в ней вместе с Сэнсэем и несколькими его учениками, среди которых были и Сергей, и Тимур, и Стас. Мне тогда дали барабан на время практики, и я ударял в него невпопад.

И вот Учитель дарит его мне!

Чтобы было понятно, что такое эта «уличная практика», сделаю небольшое отступление. Вообще практиковать для монахов ордена Ниппондзан Мёходзи означает идти пешком, ударяя в барабан, не говорить, не объяснять, что такое буддизм, но только произносить молитву за мир: «Наму-Мё-Хо-Рэн-Гэ-Кё» (именно ее мы и поем на церемониях). А также — размышлять о том, что сказано в «Библии» половины буддистов — Лотосовой сутре, и следовать в особенности словам из главы 20-й Лотосовой сутры, о Бодхисаттве Никогда Не Презирающем, который всегда почитает людей и поклоняется им, думая о каждом человеке, что, каким бы он ни был в данный момент, в будущем он обязательно обретет наивысшее совершенство — станет буддой. То есть взращивать в себе глубоко внутреннее, а не внешнее почтение к окружающим.

Вот что объяснял нам Тэрасава-сэнсэй после церемоний и к чему стремилась моя душа. И наконец-то я обрел барабан. Я начал бить в него сразу же по дороге на Московский вокзал. Для меня было важно не затягивать с преодолением себя и прямо сейчас начать работать со своими эмоциями, которые неизбежно возникали в ответ на реакцию прохожих, зачастую негативную. Еще раз напомню, я продолжал относиться к обучению прежде всего как к психологическому эксперименту над самим собой.

А потом наступило лето, одно из самых чудесных в моей жизни. В нем было переплетено все: и скандальный переезд нашей семьи из квартиры моих родителей на Новых Черемушках в отдельную комнату на Маяковской, пускай в коммуналке, зато независимо; и ремонт в этой комнате, моими собственными руками; и устройство на работу в журнал «Крокодил»; и поездка с Учителем в Алма-Ату, где все лето отдыхали мои жена и сын…

Каждый день я старался бить на улице в барабан. И каждое утро и вечер приезжал на улицу Ротерта. Когда я вернулся из Алма-Аты, а Сэнсэй остался там с Сергеем, мне было поручено «поливать цветы» на Месте Пути, и я стал уже сам проводить там церемонии. Мое чувство ответственности постепенно росло. Иногда приходили гости, и я оказывался «старшим» на церемонии, а один раз в Москве проездом из Киева оказался еще один из первых учеников Сэнсэя — монах Слава Слесаренко со своими друзьями, и я принимал их как «хозяин» квартиры, кормил их и стелил им постель.

Мы много беседовали со Славой о монашестве. Он, с одной стороны, подталкивал меня стать монахом, с другой — говорил о том, что мирская жизнь — это тоже путь к Просветлению, через любовь к близким и заботу о них. Практика — ведь это не только бить в барабан, но и мыть пол, белить потолок, красить стены, кипятить и гладить пеленки, выносить горшок, подметать улицы.

Когда моя семья вернулась в Москву, я как раз стал подрабатывать дворником и старался вкладывать «Наму-Мё-Хо-Рэн-Гэ-Кё» в каждый взмах метлы. А когда приехал Тэрасава-сэнсэй, разговоры о монашестве возобновились. Он подтвердил слова Славы и даже предложил создать «орден дворников-бодхисаттв».

Потом был октябрь 1993 года, кровавые события вокруг Белого дома. Приехало несколько учеников Сэнсэя, и мы били в барабаны в довольно опасных местах. Впрочем, тогда вообще было опасно находиться на улице, особенно в центре, на Маяковской, где мы жили, — пули свистели везде и в любой момент, на чердаках были снайперы.

Нас часто задерживала милиция, и тогда я впервые узнал, что такое «обезьянник». Барабаны у нас отбирали, но мы продолжали и за решеткой петь «Наму-Мё-Хо-Рэн-Гэ-Кё». Впрочем, барабаны нам возвращали и отпускали после проверки личности.

После того как все завершилось, в день общероссийского траура 7 октября, Тэрасава-сэнсэй повел нас молиться к большому кресту на Поклонной горе. Там он предложил мне стать монахом через пять дней, 12 октября, в день ухода из мира великого святого Нитирэна, одного из столпов школы Лотосовой сутры в Японии. Сэнсэй сказал, что я могу продолжать вести семейную жизнь, но что принятие монашеской одежды будет важным символом моего перехода на новую духовную ступень. А также он предложил мне поехать с ним на обучение в Японию на несколько месяцев.

Я понимал, что для меня это не может быть просто символическим посвящением. Да, Сэнсэй не требовал от меня ничего особенного, но мне хотелось стать настоящим, а не символическим монахом. К тому же, чтобы уехать на несколько месяцев, мне придется уйти из журнала «Крокодил», куда я совсем недавно устроился на работу. Это оказалось главным камнем преткновения, когда я сообщил жене о своем решении. Семья хоть и сохранялась, но должна была остаться без доходов. Ни жена, ни наши с ней родители не имели ничего против моего общения с Тэрасавой-сэнсэем, но перспектива того, что я лишусь средств к существованию, шокировала всех.

Был большой скандал, много слез и слов. В итоге 12 октября я не приехал на посвящение, которое тогда приняло сразу много москвичей. К сожалению, ни один из них не смог продолжить монашескую жизнь даже один день. Говорят, они сняли монашескую одежду уже на выходе из квартиры и никогда больше не надевали ее. Так что, может быть, и хорошо, что я не пришел.

Еще два месяца мы постоянно обсуждали с женой мое предстоящее посвящение. Ходили вместе на церемонии и обсуждали с Учителем. Не знаю, каким чудом, но жена смягчилась. Наверное, она поняла главное — что я люблю ее и, несмотря ни на что, буду продолжать всеми способами заботиться о семье. А может быть, сыграло свою роль обещание Тэрасавы-сэнсэя взять меня в Японию. Может, подумала, это редкий шанс, а там, глядишь, вернувшись из Японии, я вернусь и к обычной жизни.

Но к обычной жизни я вернулся нескоро. Может быть, только через десять лет, когда стал совмещать монашество с низкооплачиваемой работой, которую мне все равно приходится часто менять из-за долгих путешествий…

Как бы то ни было, 8 января 1994 года я побрил голову и стал монахом ордена Ниппондзан Мёходзи. Я не переехал на улицу Ротерта, как это сделали остальные монахи, а продолжал жить со своей семьей. Но я ушел с работы и стал ходить за подаянием на многочисленные тогда в Москве рынки. Иногда я делал это вместе с другими монахами, но чаще — сам, потому что у меня рос маленький сын, и свежие фрукты и овощи были нужны ему каждый день.

Меня продолжали забирать в милицию, а люди на рынках часто ругали за то, что я не работаю. Но я вырабатывал в себе кротость, по-прежнему воспринимая это все как психологический эксперимент.

А то, что я перестал заниматься журналистикой, помогло мне заняться писательством и глубже и поэтичнее относиться к слову. Впрочем, и своим журналистским способностям я нашел применение, выпустив газету о жизни нашего ордена. Называлась она «Выпрыгнувшие из-под земли». Это про нас, взявшихся ниоткуда буддийских монахов в христианской стране. Также я помог Сергею Коростелеву с редактурой его книги «Память о земле вечного спокойного света» — о его путешествии с Учителем в Японию в 1992 году.

Через полгода пришло время ехать в Японию. Сэнсэй решил, что в Японию мы поедем через Китай…

ПОКЛОНИТЬСЯ ДРЕВНИМ МАСТЕРАМ

Итак, мы, пять учеников Дзюнсэя Тэрасавы (четверо монахов и один мирянин), полтора месяца путешествовали вместе с ним по Китаю, без какой-либо туристической путевки, бок о бок с обычными китайцами, на местных автобусах и в вагонах низшего класса на поезде. Проделали путь от Урумчи на северо-западе страны до Шанхая на юго-востоке, откуда на корабле направились в Японию.

Маршрут нашего странствия был неслучаен. Исторически японские буддисты являются учениками буддистов китайских, поскольку Учение Будды пришло в Японию из Китая. Вот почему Сэнсэй повез нас учиться сначала в Поднебесную.

Маршрут передвижения по стране учитывал также пути, по которым буддизм попал в нее из Индии. Мы принципиально не пользовались воздушным транспортом, так как древние монахи странствовали исключительно по суше. Вместе с тем, у нас не было столько же времени, сколько было у них, чтобы передвигаться пешими тропами, поэтому, въехав в Китай из Алма-Аты, в начале нашего путешествия мы были жестко ограничены скудостью автомобильных дорог через пустыню Такла-Макан, составляющую значительную часть Синьцзянь-Уйгурского автономного округа.

Главной целью нашей поездки являлось ощутить благодарность мастерам прошлого, жившим в Китае и передавшим нам Учение Будды. Насколько глубоко каждый из нас пережил эту благодарность и не стал обычным зевакой, зависело от силы нашей веры.

Именно вера помогала увидеть и замысел Тэрасавы-сэнсэя в том, с какой последовательностью он показывал нам те или иные места, и замысел самого Будды в том, какие события происходили с каждым из нас в этом непростом, зачастую непредсказуемом путешествии.

Паломничество — это благодарность, а Китай — учитель Японии

16 августа 1994 г. Пересекли на автобусе казахско-китайскую границу. Повсюду дома из необожженных кирпичей, некоторые строения облицованы кафельной плиткой. Земля почти вся возделанная. Вдоль дороги много стоек с толстыми связками чеснока.

Ужинаем в придорожном заведении, построенном предельно просто — нет потолка, видна крыша, окна без стекол. Украшением служат цветы на подоконниках. Кухня отгорожена лишь низенькой перегородкой, что позволяет наблюдать за приготовлением пищи.

Едва отъехали от столовой, как автобус остановила милиция. Дело в том, что водитель по дороге посадил много пассажиров без билетов, получив с них юани. Автобус-то международный, «долларовый». Часа два длилось разбирательство. Милиционеры побили водителя прямо под окнами автобуса. А безбилетников увели в участок. Оттуда через некоторое время они выходили прихрамывая… Какой-то китаец, из местных, наблюдавший все это, сидя на лавочке напротив милицейского участка, тихонько хихикал. По мнению Тэрасавы-сэнсэя, милиция в прямом смысле выколачивала из несчастных деньги. «Бандиты! — крикнул он по-английски. — Ведь водитель помогал людям». Однако бабушка-турчанка, ехавшая с нами в автобусе, возразила: «У них хорошо — порядок».

17 августа 1994 г. И вот мы в Урумчи. Общаться с китайцами пытаемся при помощи разговорника и японских иероглифов (они совпадают с китайскими процентов на двадцать), которые Сэнсэй пишет на бумажках. Кстати, и сами китайцы из разных областей страны зачастую не понимают друг друга и общаются при помощи иероглифов: в Китае множество очень разных диалектов, а научить всех единому пекинскому оказалось не так легко.

Ищем гостиницу подешевле. Есть и такие, где селить иностранцев запрещено. За нарушение администрацию ждет большой штраф. В связи с тем, что гостиницы для иностранцев дорогие, решаем схитрить: взять четырех-, а не шестиместный номер; мы же с бритыми головами и в одинаковой монашеской одежде похожи друг на друга.

Ходим по рынку. Товары разложены на тележках, которые перевозятся вручную. Тут же столики с шашлыком, самсой, чаем. Каждый второй китаец тихонько напевает. Необычайно музыкальный народ.

Во второй половине дня отправляемся к буддийскому сооружению — пагоде. Едем на повозке, запряженной осликом. «Одна Колесница», — сказал Учитель. Мы одеты по-разному: кто — в монашеской одежде, кто — просто в майке. Хотя Сэнсэй считает, что монах должен всегда носить монашескую одежду, но на этот раз он напомнил о том, что Учение Будды — это Колесница для всех людей, независимо от того, монахи они или миряне и какую религию исповедуют. Перед пагодой расположен парк с фонтаном, «танцующим» под разную музыку. Как ни странно, нас встретили «Подмосковные вечера». На входе в парк выторговали два юаня (для иностранцев плата выше).

В другом парке, с пагодой под названием «Ступа^[4] Драгоценностей», увидели также даосскую^[5] площадку для молитвы — круглую, белокаменную, окруженную перильцами. Почтительно сняв обувь, поднялись по лесенке на нее, но тут же спустились: Сэнсэй объяснил, что на возвышениях, подобных этому, императоры Китая устраивали казни.

Возле пагоды — храм с росписью председателя Всекитайской буддийской ассоциации — четыре больших золотых иероглифа на черном фоне, над входом. Статуи в храме созданы и расставлены безо всякого знания, сооружение-то всего лишь современная стилизация под буддийский храм. Но это несущественно: во 2-й главе Лотосовой сутры говорится, что даже дети, рисующие Будду ногтем, уже прошли Путь. А вот пагода сравнительно древняя, она построена в 1785 году^[6].

18 августа 1994 г. По-прежнему в Урумчи. Направились к Музею истории Китая. Все надписи на китайском и уйгурском языках, за исключением коротенькой заметки об оригинальном урумчийском способе сохранения древностей — и слов «Не фотографировать», написанных по-английски. Из-за этого запрета с нами и приключилась история.

В начале обозрения экспонаты были не очень интересные. Московский мирянин Андрей их фотографировал, и никто не обращал на него внимания. Но вот мы приблизились к бюсту Кумарадживы (344—413 годы) — известнейшего буддийского миссионера, наполовину уйгура, который лучше всех перевел с санскрита на китайский язык Лотосовую сутру, или, если давать полное название нашего священного писания, — Сутру о Цветке Лотоса Чудесной Дхармы. И стоило нам затем подойти к фотографии чайтьи^[7] с его прахом и свитку Лотосовой сутры с главами о Бодхисаттве Самантабхадре (Всеобъемлющая Мудрость) и Бодхисаттве Авалокитешваре (Постигающий Звуки Мира), как появился служитель и запретил нам фотографировать. Андрей все же успел сделать важные снимки, можно было бы на них и успокоиться. Однако нас ждали неприятности. Украинский монах из Донецка Сергей не слышал предупреждения служителя и, увидев эти ценнейшие экспонаты, тоже решил их запечатлеть. Это переполнило чашу терпения служителей, и они потребовали, чтобы мы заплатили штраф, либо они засветят всю пленку, на которой также много других дорогих нам снимков. Сэнсэй сказал, что предпочтет сесть в тюрьму. Администрация музея вызвала милицию.

И вот мы, задержанные, сидим в служебном помещении. Время идет, мы опаздываем на автобус до Кашгара. Билеты, купленные заранее, нельзя сдать, а стоят они достаточно дорого. Наконец появляется офицер и увозит Тэрасаву-сэнсэя и Сергея в участок. Там они договариваются заплатить штраф, а пленку срочно проявить и вырезать из нее запрещенные кадры. Оказалось, что они и не получились.

Гуляя по Урумчи, мы заметили, что у малых ребятишек (как и у нищих) на штанах дырка для удобства отправления естественных потребностей. Андрей пошутил, что если у китайцев к шестнадцати годам штаны зашивают, то у нас наоборот.

Здесь многие, особенно дети, приветствуют нас по-буддийски: «Амита Фо»^[8]. Сэнсэй сказал, что так в Китае закончился буддизм — когда стали почитать второстепенного Будду Амитабху, а не исторического Будду Шакьямуни, которому, собственно, и обязано современное человечество, поскольку именно через него и его сутры^[9] оно получило Учение Будды. А дети, которых мы видим, уже и вовсе неверующие. Они просто «по приколу» повторяют то, что видят в боевиках про буддийских монахов. На севере Китая буддизм не существует даже формально, хотя в древности он здесь процветал.

20 августа 1994 г. В 11 часов вечера приехали в Кашгар. Вокруг полно пакистанцев и индийцев, внешне отличающихся от своих смуглых собратьев в Индии: хотя форма лица индийская, однако цвет белый, слегка желтоватый. Сэнсэй сказал, что это тип Шакьев, из рода которых и был Будда Гаутама.

Кашгар, возможно из-за близости к границе, не такой крикливый город, как Урумчи. Китайцы вообще шумливы. Чтобы чего-нибудь добиться, нужно быть громогласным и бесцеремонным. Хотя машины постоянно сигналят, главенствуют на улице не их гудки, а людское горло. В Урумчи, например, когда автобус подъезжает к остановке, кондукторы (а их по одному у каждой двери автобуса) через динамики оглашают окрестности информацией о маршруте.

21 августа 1994 г. Отправляемся на Кашгарский базар. Ворота базара — огромные, в мусульманском стиле, на них снаружи написано на нескольких языках, в том числе и на русском: «Кашгарский средний и западный азиатский мировой рынок», а внутри — «Рука об руку снова развертываем торговлю Шелкового пути».

Вот уж верно назван базар «мировым». Издревле в этом месте пересекались пути многих народов. В воскресенье здесь — срез всего человечества.

Базар представляет собой проспект, загроможденный торговыми рядами, которым и с возвышения не видно конца-края. Ишаки, вело — и моторикши, автомобили, люди, бараны — все это в тесноте маневрирует, орет и сигналит что есть силы. Коричневый ручей с высокими обрывистыми берегами рассекает рынок. Люди передвигаются на повозках, лошади при этом по грудь в воде. Тяжело нагруженные людьми повозки чудом не переворачиваются. Мы не рискуем перебираться в другую часть рынка таким способом. Моторикша перевозит нас по мосту, расположенному в стороне. Чего тут только не продают и не делают прямо на месте! От дынь до лечения зубов при помощи какого-то страшного станка, приводимого в движение, наверное, ногой, как швейная машина.

Вечером идем к озеру, чтобы проводить церемонию по случаю полнолуния. Озеро пересекают дорожки, выложенные каменными плитами, на перекрестках дорожек — беседки. В одной из них проводим церемонию.

Здесь, в Кашгаре, мастер Сурьясома вручил Лотосовую сутру Кумарадживе. Он завещал распространять ее на северо-восток, то есть дальше в Центральную Азию и Китай, согласно предсказанию Будды о перетекании Дхармы^[10] вослед за лучами заходящего солнца.

А в «Увещевании Хатиману», написанном через девять веков японским монахом Нитирэном (1222—1282 годы), утверждается, что, выйдя из Индии и достигнув крайней точки на востоке, то есть Японии, Учение Будды начнет возвратный ход — с востока на запад, так же, как движется восходящее солнце. И теперь пророчество сбывается. Это подтверждается хотя бы тем, что есть мы — западные ученики японского монаха.

22 августа 1994 г. Утром вышли на уличную практику. Ударяя в барабаны, прошли мимо огромной статуи Мао. Закончив практику, сели в кузов моторикши. И вдруг обнаруживаем, что он повез нас не в гостиницу, а в милицейский участок… Два плюгавеньких стукача, один в кепке и круглых очечках, собственноручно высадили нас из повозки и проводили до дверей. Тот, что в очечках, тут же, в нашем присутствии, писал заявление на нас. Милиционер, держа в руках книжку законов, объяснил, что в Китае запрещена религиозная пропаганда, то есть молиться можно только в храмах, но не проповедовать за их пределами, и посоветовал нам стучать в барабаны на базаре.

Правоохранитель спросил также, есть ли у Тэрасавы-сэнсэя религиозная литература. Повертел в руках Лотосовую сутру на древнекитайском языке и сказал, что к пропаганде относится и распространение литературы. Сэнсэй ответил: «Это моя личная книга, я только сам ее читаю», — и тот отдал ему книгу. Нас быстро отпустили.

Авторикше за задержку мы заплатили, разумеется, в два раза меньше. Пока он нас вез все-таки туда, куда мы просили, мы восхищались, как аккуратно здесь забирают. Все делается за кулисами, без шума. Милиционеров с грозными лицами на улицах, как у нас, тут не видно, и дубинок обычно у них нет. Это не нужно, когда весь народ — диктатор и осведомитель.

И вот мы едем на микроавтобусе к древней ступе Морф (вернее, к тому, что от нее осталось). Въезд в пустыню, посреди которой она возвышается, платный — музейная зона. Вокруг ступы — развалины древнего города. Время стерло со ступы все краски, сделав ее одного цвета с пустыней. Раньше здесь протекала река. Ушла река, и город умер.

Мы обошли вокруг ступы и уже собирались садиться в микроавтобус, как вдруг путь нам преградили несколько китайцев с кирками и лопатами. Хотя мы заплатили в кассу за въезд на территорию музейной зоны, они потребовали от нас денег еще и лично для себя — за то, что мы совершили церемонию почтительного обхода ступы. Угощаем их арбузом, попросив водителя разрезать его, тот делает это мастерски. Но рабочие не смягчаются и после трапезы снова не пускают нас в автобус. Тэрасава-сэнсэй строго сказал нам, чтобы мы ни в коем случае не прибегали к насилию и никак не реагировали. Мы протиснулись в салон между рук этих рабочих, как между веток… Они были настолько обескуражены тем, что мы не спорили с ними и даже как будто не замечали, что, видимо, поэтому не пустили в ход кирки и лопаты. Один рабочий все же залез в автобус вслед за нами и стал о чем-то горячо спорить с водителем. Другой все протягивал в окно бумажку в 10 юаней, мол, платите по столько. Все это продолжалось довольно долго, пока Слава из Киева не схватил резко эту купюру и не разразился тирадой на русском языке, энергично сопровождая ее красноречивыми жестами: «Вы своему Аллаху молитесь, но денег за это не платите, помолились и пошли, так чего же от нас-то хотите?!» И швырнул купюру за окно. Рабочего из автобуса как ветром сдуло. Автобус тронулся. Водитель заметил: «Аллах подействовал».

Уйгуры, населяющие эти края, раньше были буддистами, а потом стали мусульманами и до сих пор остаются ими, несмотря на жесткую атеистическую пропаганду в Китае.

Когда стемнело, Сэнсэй, Сергей и я пошли прогуляться по вечернему Кашгару. Вдоль одной из улиц сплошь стоят кухни на колесах, низенькие столики и стульчики. Здесь можно дешево поесть.

24 августа 1994 г. Рано утром приехали в Хотан. Это одноэтажный глиняный поселок. Гостиница, в которой мы остановились, возвышается на центральной площади, как дворец. Возле нее — сохранившаяся до наших дней часть крепостной стены старинного Хотана.

В местном музее увидели кусочки полуистлевшей одежды легендарного буддийского монаха Сюань-цзана, совершившего в 629—645 годах путешествие на верблюдах из древней столицы Китая Чанъань в Индию. Он написал путевые заметки «Путешествие на запад», представляющие интерес прежде всего с исторической, а не с буддийской точки зрения: тогда в индийский буддизм уже проникло множество индуистов, которые изнутри разрушали истинную Дхарму, подменяя ее суть. Обучившись в Индии такому буддизму, привезя с собой такие тексты и переведя их, Сюань-цзан основал в Китае школу Фасян (ее продолжение в Японии называется Санрон), учение которой противоположно Лотосовой сутре. Согласно этой школе, Одна Колесница, или Большая (Великая) Колесница — Махаяна, на которой спасутся все, является уловкой Будды, тогда как на самом деле Будда, мол, учил трем Колесницам, имея в виду спасение лишь для избранных.

В то же самое время, однако, жил мастер Чжи И (или Тяньтай, основоположник одноименной школы), сумевший в честном диспуте доказать, что Сюань-цзан ошибается. И при жизни Тяньтая все китайские буддисты признали, что наивысшим учением Будды является Сутра о Цветке Лотоса Чудесной Дхармы, утверждающая, что все без исключения живые существа обретут просветление и станут буддами. Правда, второе и третье поколения учеников мастера Тяньтая уже сильно исказили его доктрину.

Наряду с Сюань-цзаном известен также Фасянь, путешествовавший в Индию до него, в IV веке, когда жил Кумараджива. Тогда в Индии еще не была разрушена Дхарма, и Фасянь привез из Китая много важных сутр.

25 августа 1994 г. Микроавтобус везет нас на место древнего Хотана. Остановились у реки Белого Жемчуга. Отсюда ранним утром видна горная гряда Каракорум, одна из высочайших в мире. Река славится тем, что приносит множество драгоценных камней. Издревле существовал обычай: в сезон, когда река пересыхала, со дна обнажившегося русла лучшие камни выбирал царь, потом — министры, за ними — простой народ.

Рядом с рекой увидели развалины древнего города — бесформенные глыбы в пустыне. Видимо, это были высокие сооружения: по словам гида, они ушли на десять метров под землю. Мы совершили молитву.

В Хотане родился царь Канишка, правивший во II веке н. э., при нем Кушанское царство превратилось в империю со столицей в нынешнем пакистанском городе Пешавар. Империя охватывала современные Афганистан и Пакистан, северную часть Индии и значительную часть Центральной Азии, в том числе территорию нынешних Таджикистана, Узбекистана, Киргизии и Казахстана. При Канишке на всем этом пространстве процветал буддизм наравне с другими религиями, которые мирно уживались друг с другом.

29 августа 1994 г. Мы в Куче. Здесь провел большую часть своей молодости и зрелых лет Кумараджива. Едем в Цубаши — к развалинам древнего городка, посреди них — хорошо сохранившаяся ступа. Как написано на доске перед ней, раньше в Цубаши монастыри и ступы были видны по всем четырем сторонам света. Сейчас под нашими ногами — осыпающаяся почва: глина и песок.

Отправляемся в Кезир Гохан — монастырь, располагавшийся в пещерах трех глиняных холмов. В одной из них стены были расписаны знаменитыми изображениями Тысячи Будд. К сожалению, все пещеры закрыты, и мы смотрим через щели в дверях. Роспись мало где сохранилась. В любой точке слышно сказанное даже вполголоса где бы то ни было в пределах трех холмов. Это было очень удобно для проповедей Дхармы.

Оттуда поехали в Кезир — тоже пещерный монастырь (в этой части Китая много таких памятников, не говоря об известнейшем Дунхуане). По дороге — фантастический ландшафт. Слои почвы на огромном пространстве пустыни вздыблены наподобие ледяных торосов, только гигантских. Когда-то здесь было море.

Кезир огорожен забором. Вход стоит 120 юаней. Это очень дорого. За воротами — красивый домик и статуя Кумарадживы. Восстановление исторических памятников буддизма на территории Синьцзян-Уйгурского автономного района (сейчас здесь живут в основном мусульмане) началось недавно. Причем при большой помощи международных организаций, таких как, в данном случае, ЮНЕСКО, японских и корейских буддистов. Нас встречает группа японцев. Все они — монахи школы амидаизма, или Чистой Земли Будды Амитабхи. Несмотря на то, что Нитирэн резко критиковал амидаистов за неблагодарность к историческому Будде Шакьямуни, а мы являемся последователями Нитирэна, мы с этими монахами рады друг другу и фотографируемся вместе. Доктринальные разногласия в буддизме не мешают видеть прежде всего людей, каждый из которых обязательно станет Буддой и поэтому достоин самого глубокого почитания.

Присоединяемся к англоязычной экскурсионной группе и идем к пещерам. В первой же пещере все настолько ужасно… На едва угадывающемся, почти стертом изображении головы Будды — какие-то иероглифы. Иностранцам их переводят как наставление медитировать в этой пещере. Экскурсовод сказал, что это древние иероглифы, но очевидно же, что они появились уже после того, как изображение стерлось, и написали их, скорее всего, то ли нынешние хулиганы, то ли хунвейбины во времена «культурной революции».

Я отошел от группы и попал в райское безлюдное ущелье. Все заросло зеленью, журчит ручеек. Иду к истокам. Звенят маленькие водопады. Вскоре оказываюсь в тупике — на дне огромного колодца. Передо мной — высоченная стена, холм в разрезе. На самом верху виден толстый слой сухой почвы, под ним слои один влажнее другого, и наконец — травка, прямо на отвесной стене. И из-под этой травки бьет ключик. А еще ниже почва просто сочится грунтовой водой. Я искупался, прижавшись к сочащейся стене. Прохладная мягкая, нежная вода. Громко произносил в этом ущелье «Наму-Мё-Хо-Рэн-Гэ-Кё»^[11] и говорил во весь голос духу этого места, как мне здесь хорошо.

30 августа 1994 г. Ужинаем неподалеку от ворот старого города Кучи. Из них правитель Кучи вышел приветствовать отца Кумарадживы — прославленного монаха Кумараяну, чтобы просить его быть наставником государства. У Дживы, дочери правителя, была на теле родинка, означавшая рождение от нее великого человека. Поэтому правитель просил Кумараяну стать мужем Дживы. И у них действительно родился сын, чье имя составлено из имен родителей и чье величие заключалось в переводе с санскрита на китайский важнейших сутр Будды.

31 августа 1994 г. В пять часов вечера приезжаем в Курулу (старое название — Карашар). Билеты до Турфана, поэтому мы не ожидали, что нас высадят на середине пути. До сих пор автобусы всегда продолжали движение ночью, делая лишь короткие остановки. Однако теперь до шести утра надо устраиваться в привокзальном отеле.

Вечернюю церемонию проводим в гостиничном номере.

Отвечая на вопрос Андрея, что такое «освобождение», «мудрость» и «Тело Дхармы», Тэрасава-сэнсэй сказал, что освобождение — в желаниях, мудрость — в карме, созданной ими, а Тело Дхармы, или Тело Будды — в страданиях, созданных кармой.

2 сентября 1994 г. Турфан — зеленый город. Некоторые улицы похожи на виноградники. На табличках суровое предупреждение: за сорванную виноградину — штраф 30 юаней.

В пригороде — раскопки древнего города Йао Хэ. Ударяя в молитвенные барабаны, прошли по главной улице к ступе. Дальше на возвышении — маленькие ступы, а также остатки мужских и женских монастырей, где видны явные следы приспособлений для стряпни, погреба. Маленькие ступы и высокие сооружения-мандалы посредине образовали место для посвящения в монахи. Здесь мы провели особую церемонию. Обычно в этих местах очень жарко. Сегодня — пасмурно. Когда мы проводили церемонию, нас окропил короткий дождик.

Йао Хэ расположен на плато, с трех сторон — отвесные высокие склоны, к краю которых страшно подойти. На дне этих каньонов, далеко внизу, река полукольцом охватывает город. Мы познакомились с китайцем-археологом, говорившим на японском. Он сказал, что город построен в I веке н. э. В обрывистых склонах скалы, на которой он стоит, недавно открыли множество пещер, в которые пока посторонних не пускают. Там нашли свитки сутр на китайском и уйгурском языках.

Водитель микроавтобуса высадил нас в Турфане возле базара. В отличие от многих городов, где мы побывали, этот город хорошо пахнет. Базар понравился мне своей какой-то приглушенностью. Возможно, она оттого, что шум гасят ковры, которые здесь продают во множестве. Они развешаны так, что образуют длинные анфилады ковровых комнат.

Вечером пошли на уличную практику. После нее у нас второй раз возникли проблемы с милицией (все тот же запрет на «религиозную пропаганду»), которая с тех пор стала следить за нами по всему Китаю. Ее агентов мы легко распознавали по неожиданной для китайцев способности хорошо разговаривать на английском языке. Мы перестали практиковать на улицах Китая, за исключением мест, удаленных от действующих монастырей не более чем на несколько метров.

Вечером Слава из Киева рассказал мне историю, описанную в одной из сутр. Раньше люди жили по несколько тысяч лет. Цари под старость уходили в монахи — и Дхарма не исчезала. Но вот один царь, только заступивший на царство, не посоветовался с мудрецами о том, как править страной, и допустил ошибку — не раздал милостыню в бедствующих регионах. Вскоре оттуда привели человека, который «взял, что не дано, как говорят — украл». Царь решил дать вору золото, чтобы тому не было нужды красть. Но тогда все решили, что красть — хорошо. Привели другого вора к царю. Ему отрубили голову. Тогда все решили, что воров надо сразу убивать, и стали вооружаться. С этой истории и началось сокращение жизни людей.

3 сентября 1994 г. На пути к Дунхуану, в городе Хамин, остановились в отеле автовокзала. Ужинаем в необычном ресторане. Прямо в стол вмонтирован котел, под него ставится газовая плитка. Котел разделен на две части перегородкой, изогнутой наподобие разделительной линии внутри символа Инь-Ян (мужского и женского начала природы, согласно учению даосов). В одной половине котла в масле кипит очень острая пища, а в другой — суп. Пламя плитки сплошное, а не язычками. Суп не перестает вариться весь ужин. Официант подносит продукты и бросает их в котел, через короткое время уже можно есть: рыбу, мясо, картошку, капусту, макароны. Кстати, однажды мы ели сырую картошку. Ее разрезают тончайшей лапшой (умение быстро и тонко нарезать лапшу считается необходимым для китайской жены), потом купают в кипящем масле — недолго, чтобы она только стала горячей, и затем едят.

Все было вкусно. Стоило удовольствие 130 юаней, что-то около 14 долларов. Для Китая это дорого.

4 сентября 1994 г. В город Дунхуан мы едем через пустыню Такла-Макан на микроавтобусе. В нем разместились 17 пассажиров, очень сплоченный коллектив. В дороге читал Ошо. Учение его сильно расходится с Дхармой Будды и близко скорее индуизму.

Наконец автобус выехал за пределы Синьцзян-Уйгурского автономного района. К вечеру пустыня стала постепенно отступать, появилась зелень, и вот мы в Дунхуане. Недалеко от города, в пещерах, был найден Бяньвэнь по Лотосовой сутре (фольклорный вариант некоторых ее глав), переведенный на русский язык петербургским профессором Меньшиковым.

Наша гостиница возле автовокзала выполнена в китайском стиле: роскошный административный корпус с несколькими номерами люкс, а рядом — неприметное здание низшего класса. За ужином харьковский Слава подметил две главные, по его мнению, особенности Китая: необходимость торговаться даже в магазине и то, что в гостиничный комплект входят резиновые тапочки, чтобы не подхватить грибок.

5 сентября 1994 г. Направляемся в пещеры Могао — это буддийский монастырь, вырубленный в цельной скале. Он не очень древний. Ворота красивые, в старинном китайском стиле, но построены они недавно. Вход охраняет милиция. Все сумки, даже наши монашеские, а также фотоаппараты сдаем в специальную будку, где выдают фонарики для осмотра пещер. Билет для иностранцев дорогой — 30 юаней.

Зашли в пещеру, где были найдены сутры. Они были замурованы в стене. Теперь эти сутры хранятся в России (в Эрмитаже), Англии, Франции и Германии. Английский археолог нашел их в хранилище при помощи одного даосского священника, жившего в пустующих пещерах в XIX веке.

Провести церемонию, да и то очень короткую, нам удалось лишь в одной из пещер, поскольку везде было много экскурсантов из Европы. Грустно было видеть этих людей, движимых просто любопытством. Какая-то иностранка донимала Тэрасаву-сэнсэя: выясняла, почему у одной статуи Будды лицо коричневое, а у другой нет глаз… К сожалению, она не оценила уникальную возможность спросить настоящего буддийского монаха о том, в чем он действительно сведущ… Сэнсэй отвечал ей, что дело во времени, изменившем химический состав краски, и в варварах, попавших в монастырь.

Потолок и стены большинства пещер разлинованы в клеточку, а в них маленькие изображения Будды с золотым лицом. Это и есть знаменитая Тысяча Будд. На одной стене изображена джатака^[12] о том, как Бодхисаттва (Будда Шакьямуни в одной из своих прошлых жизней), отправившийся на охоту, увидел тигрицу, которая от голода не могла передвигаться, а вокруг нее — тигрят, для них у нее не было молока, и она даже хотела съесть их. Потрясенный Бодхисаттва сбросился со скалы, чтобы тигры съели его тело. Его братья из глубокого уважения к поступку Бодхисаттвы построили на том месте ступу. Она до сих пор стоит в Непале, в местечке Нама Будда (переводится как «Слава Будде»). На протяжении бесчисленных жизней Бодхисаттва совершал такие трудные, мучительные деяния из сострадания, прежде чем родиться Буддой Шакьямуни.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Гурудзи на хинди означает: уважаемый учитель.

2

Место Пути — любое место практики Дхармы; в данном случае имеется в виду квартира, которую снимает Учитель, чтобы он сам и его ученики могли жить в ней и проведить утренние и вечерние службы.

3

Бодхисаттва — тот, кто стремится не к своему просветлению, а хочет спасти других людей. Так сначала называли только Будду в его прошлых перерождениях, но в Махаяне стали называть любого человека (любое существо) на пути к Просветлению.

4

Ступа — на санскрите то же, что и пагода, главный объект буддийского почитания, сооружение в форме кургана, как правило, с реликвиями Будды Шакьямуни (частицы его тела или одежды) внутри. В Китае, однако, ступы стали строить в виде башен, более известных под названием «пагода».

5

Даосизм — одна из добуддийских религий Китая.

6

Сравнительно — так как буддизм возник 2500 лет назад.

7

Чайтья — надгробие, которое, однако, может ставиться даже там, где нет праха умершего, просто в качестве памятного знака.

8

Амита Фо — китайское произношение санскритского Будда Амитабха (по-японски Амида Бо), то есть Будда, чье существование не подтверждено исторически; он, согласно буддийской мифологии, обитает на Западе и создал Чистую Землю (аналог христианского Рая), куда попадают после смерти те, кто произносит его имя.

9

Сутры — священные тексты, содержащие проповеди Будды, а также истории из его жизни, записанные после его ухода в паринирвану со слов его любимого ученика Ананды, обладавшего феноменальной памятью.

10

Дхарма (санскр. Учение) — так сокращенно называют Учение Будды.

11

«Наму-Мё-Хо-Рэн-Гэ-Кё» — главная мантра, или по-японски о-даймоку («великое имя»), школы Нитирэн и ее ответвления — ордена Ниппондзан Мёходзи. Произнесение о-даймоку является наивысшей формой почитания Лотосовой сутры. Также это молитва за мир.

12

Джатаки — истории о прошлых перерождениях Будды Шакьямуни, когда он был еще только на пути к Просветлению.