Клуб смертельных развлечений

Фридрих Незнанский

Следователь Генпрокуратуры Александр Борисович Турецкий найден в бессознательном состоянии в служебной «Волге» в компании с мертвой стриптизершей, которая была застрелена из его пистолета. Громкий скандал привлекает внимание даже президента страны. Защищать следователя берется адвокат Гордеев, который сразу же выясняет, что слишком много людей заинтересовано в том, чтобы скомпрометировать Турецкого, расследовавшего одновременно несколько серьезных преступлений.

Глава 1

Детство

Детство всегда было для него понятием относительным. Оно не имело четко очерченных границ. В тот момент, когда у большинства детей оно сменялось отрочеством, у него началась свобода. Он не помнил своих родителей. По тем обрывочным сведениям, которые доходили до него, его отец вроде бы умер, а мать половину своей жизни промаялась в психиатрических лечебницах. Где она была сейчас, никто не знал. Единственное, что осталось ему в наследство, была самая обычная фамилия Дубинин. Впрочем, и она очень быстро трансформировалась до удобоваримого прозвища: Бова.

Бова — в пять лет, Бова — в двенадцать, Бова — в пятнадцать. Тогда казалось, это имя — на всю жизнь. Оно устраивало его гораздо больше, чем фамилия. Фамилия подразумевала наличие родственников, а их у него не было. Иногда он тосковал. Не по родителям, нет. А по чему-то, что было у других детей, ведь чем-то они отличались от него. Несмотря на свое кажущееся безразличие, глупым он не был. И еще обладал звериным чутьем. И оно подсказывало ему, что он не такой, как все. Он отличался не только от обычных домашних детей, но и от тех, кто жил с ним вместе в школах-интернатах для сирот.

Единственной непреложной истиной для него стало одиночество. Один — это не констатация факта, это образ жизни, а возможно, диагноз. Одиночество никогда не пугало его, с ним можно было жить, и причем очень даже неплохо. Проведя все детство в стороне от других детей, меняя раз в год детдома, он никогда не нуждался в чьей-либо поддержке. Ему не нужен был никто. Он искал в одиночестве свою силу и находил ее. Страх? Это понятие было для него чужим и непонятным. Можно бояться, когда ты можешь что-то потерять. А терять ему было нечего. Никто так и не смог объяснить ему, что такое страх. Он знал умом, что обычных людей пугает предчувствие боли, что приближающаяся опасность вызывает у них взрыв адреналина в крови. Дети, которых пугал страх наказания, говорили, что возможное разоблачение заставляло сердце биться с удвоенной скоростью. Он знал это, как знал и то, что живет на планете Земля и что она вертится. Но он знал это умом, но никогда не чувствовал.

За это его не любили. Не любили и боялись. Сначала детей восхищало, что он может залезть на крышу по трубе, а потом спрыгнуть с высоты двух этажей, не плача, даже если при этом у него отнимались от боли ноги. Когда он стал старше, то на спор прижигал себе руку, выигрывая таким образом все пари. Он никогда не спорил «на интерес», потому что его не волновала победа или поражение. Эмоции эти были ему чужды. Просто это было одним из средств получить лишнюю порцию за обедом или скопить какую-то сумму карманных денег, чтобы купить ножик.

Нож. Это отдельная тема.

Оружие Бова любил. Оно его завораживало. Он мог часами рассматривать, как блестит на солнце нож, как входит в тело птицы, пойманной во дворе. В его незрелом уме сталь ассоциировалась с волшебной палочкой. Ею можно было сделать все: отрезать, убить, с ее помощью можно было получить деньги…

В семь лет, в белгородском детском доме, за свое болезненное бесстрашие он чуть было не поплатился жизнью. Все произошло в первый же день, буквально в первый же час его пребывания в этом учебном заведении. Он стоял около кабинета директора вместе с двумя другими мальчиками, переведенными, как и он, из детдома города Вышимска, и ждал, когда выйдет Фома Кузьмич, который привез их сюда, и расскажет, что им теперь делать. Время шло. Фома все не выходил. Мальчишки начали от скуки слоняться по коридору, вышли на лестничную площадку, послушали, как ревет токарный станок в кабинете труда, вернулись на место, снова вышли на площадку, спустились на первый этаж. В вестибюле было тихо и безлюдно.

Вдруг откуда-то из-за стены раздался нечеловеческий вопль, а затем топот многочисленных детских ног. Через несколько мгновений в конце коридора показались бегущие дети. Они неслись сломя голову, словно за ними гналось безжалостное чудовище. Заметив стоящих около лестницы чужаков, один из бегущих парней замахал руками и что-то неразборчиво прокричал. Бова смог разобрать только одно: «Бегите!!!»

Бегите? Они приехали сюда час назад, а теперь должны были бежать неведомо куда, непонятно почему и от кого. Зачем?! Этот вопрос Бова часто задавал себе. Многочисленные «зачем» возникали в самых разных ситуациях, но он редко находил на них ответ. И сейчас, когда десять ошалевших парней пробежали мимо него, когда двое его товарищей, с которыми он приехал, последовали их примеру, он остался стоять на месте и смотреть в конец коридора, стараясь найти там ответ на свой, такой на первый взгляд простой вопрос. Зачем бежать?

И вот в конце коридора появился Он. В нем не было ничего сверхъестественного. Ни крыльев, ни рогов, ни копыт. Он не извергал огонь и не клацал зубами. Это был простой пятидесятилетний завхоз Гордеич, с врожденной хромотой на правую ногу и лысой, как коленка, головой. Он не был злодеем. Он был просто запойным алкоголиком. В принципе, он даже любил детей. В свои редкие трезвые дни. Но в минуты, когда разум оставлял его, а выпитой водки еще не хватало, для того чтобы свалить завхоза в постель, он зверел. И повода особого не требовалось, и сдержать его было некому. А сейчас десятилетние засранцы дали ему этот повод: детки решили повеселиться и разбавили ему водку ацетоном. Гордеич выпил отраву и понял, что сердце жаждет мести.

Он ковылял по коридору, тяжело дыша и безостановочно матерясь. В его руках то и дело мелькал тонкий металлический жгут. Он знал, что не догонит гаденышей, но не мог остановиться, он должен был бежать, он должен был мстить. Он должен был… И в этот момент он увидел Бову.

Мальчик стоял около лестницы и смотрел на него. Его не мучили угрызения совести, он не чувствовал страха, он просто стоял. И разглядывал его с любопытством, как какое-то редкое насекомое. Гордеичу даже показалось, что мальчик взглядом, как булавкой, приколол его к бумаге, будто бабочку.

Гордеич забыл о том, что любит детей. Он уже не помнил, почему он был в ярости, он забыл про ацетон и водку. Он только почувствовал, что взял с собой жгут неспроста. Он взял его, для того чтобы стереть с лица земли этот холодный недетский взгляд маленького выродка. В следующий миг он обрушился на Бову.

Зачем? Это был отвратительный вопрос. Вопрос, на который Бова так и не смог найти ответ. Он успел закрыть лицо, сжаться в комок и подтянуть ноги к груди. Боли он почти не чувствовал, потому что она захватила все его сознание. Кроме боли, не было ничего.

Его спасло чудо. У Гордеича не выдержало сердце. Он последний раз взмахнул жгутом, но так и не ударил им. Его лицо на мгновение приобрело осмысленное выражение, в нем промелькнуло страдание. А затем он умер.

Это была первая смерть, которую увидел Бова.

Он провел полгода в больнице, на его руках и спине остались широкие шрамы, но он выздоровел. И вернулся в детдом. И страх по-прежнему был чужд ему.

Но и после этого случая он не стал среди ребят своим. Его обходили стороной, считая, что он немного не в себе. Ребята не могли понять, почему он не убежал от Гордеича. Почему остался. Одно время даже ходили слухи, будто это он убил завхоза. Правда, этому не особо верили, но тем не менее рекламой для Бовы это стало неважной. Его не приглашали участвовать в играх и в проказах. Зато о нем вспоминали, когда наступало время драки с заводскими. Тогда он становился незаменим. На старом футбольном поле сходились стенка на стенку парни из заводского микрорайона с детдомовскими и бились до крови.

Бова любил драться, любил чувствовать, когда кулак достигает цели, когда слегка ноют сжатые пальцы, когда почти бесшумно похрустывают суставы. Он был идеальным бойцом. Он мог драться с двумя, с тремя, с пятью. Его могли бить ногами, руками, хоккейными клюшками, все равно он оставался победителем. Если его валили на землю, то через секунду он поднимался и бросался на врага с удвоенной яростью. Если у него выступала кровь, то противник понимал, что не отделается пустячными синяками. Если он терял сознание, то все знали, что во время следующей драки он непременно отыщет обидчика и расквитается с ним. Он не умел проигрывать. С возрастом он оценил вкус победы ради победы. Финальную точку в любой драке, с кем бы Бова ни дрался, мог поставить только он, и никто другой. Если его лишали такой возможности, он ждал своего часа. И когда этот час наступал, он был жесток и не по-детски хладнокровен.

В пятнадцать лет у него впервые в жизни появился друг. Маленького Сашу перевели к ним из камышинского детского дома. Щупленький, тощий рыжик с конопушками. Первый раз Бова увидел его на футбольном поле. За детдомом был пустырь, который ребята расчистили сами, соорудили подобие ворот и часто теплыми вечерами там играли. Иногда к ним присоединялись дети, живущие неподалеку.

Бова в этих играх не участвовал, его не приглашали, потому что в первый же раз, когда он вел мяч к воротам противника, он сшиб мальчика, который хотел остановить его, и сломал ему ногу. Воспитатели сказали, что это случайность, в спорте бывает еще не то, но мальчишки отказывались с ним играть. Так же, как и всегда. Они считали, что он слишком жесток и сделал это специально.

Поэтому он не играл, но часто приходил посмотреть, как играют другие. В тот раз он отметил, что среди знакомых фигур появилась новая, с яркой головой, похожей на апельсин. Мальчишка был шустрым и очень драчливым. Если его задевали, он подскакивал к обидчику, как молодой петушок, и кричал на него. Тогда он просто отметил новичка, как отмечал автоматически все новые явления, с которыми сталкивался.

В следующий раз он столкнулся с ним в столовой. Рыжий со слезами на глазах, но молча, сжав зубы, отбивался от двух мальчишек постарше. Те били его серьезно. Дубинин прошел мимо, даже не думая вступаться, такие разборки были здесь самым обычным делом. Выживал сильнейший, это Бова усвоил с младенчества. Окружающий мир не давал ему повода усомниться в этой простой истине.

Постепенно новенький прижился, влился в коллектив, у него появились здесь друзья. Бова часто с удивлением видел его в окружении детей. Саша показывал им что-то, а они смеялись. Малыш был настоящим комиком. Бова заинтересовался, что такого интересного делает этот задохлик, и однажды подошел поближе к детям, которые кольцом обступили новенького. Саша мельком оглянулся на Бову и продолжил представление.

Это было шоу! Он изображал разных людей: их директора, учительницу математики, сторожа. И делал это так, что даже Бова не выдержал и рассмеялся. Это было столь неслыханным событием, что престиж Саши поднялся еще выше. До этого Бову никто не видел смеющимся.

Однажды в столовой Саша подсел к Бове, который в одиночестве доедал хлеб, оставшийся от обеда.

— Почему ты всегда сидишь один? — спросил его одиннадцатилетний паренек, и Бова не нашелся, что ответить.

Саша подождал, но ответа не услышал. Это его не смутило.

— Хочешь, я покажу тебе свой секрет? — заговорщицки склонился он к Бове. Тот неопределенно пожал плечами.

— Смотри. — Мальчик полез в карман и достал оттуда малюсенькую корзинку, размером не больше пятикопеечной монеты. В корзинке сидело два цыпленка из желтого пуха. У птичек даже были глазки и клювы, и вообще они сильно напоминали настоящих, только уменьшенных в размерах, будто перенесенных сюда из Лилипутии.

Саша полюбовался ими немного, дал Бове. Тот без особого интереса повертел цыплят в руках и отдал ему.

— От бабушки осталось, — с гордостью сказал мальчик. — Я никому это не показывал, только тебе. Не говори никому. — И Саша убежал.

После этого он часто подходил к Бове, старался вместе с ним есть, часто приглашал его гулять, а однажды даже подрался с двумя старшими, когда они сказали, что Бова псих и что они не хотят с ним вместе идти в кино.

Дубинин чувствовал, что начинает привыкать к мальчику. И это ему не нравилось. Всю жизнь он был один, он привык к этому, и это чувство нужды в другом человеке мешало ему, как заноза в ноге.

Один раз Сашка попросил его сходить с ним в кино. Показывали «Фантомас», фильм Бова видел уже два раза, но почему-то не отказался.

Саша был еще совсем мальком, снисходительно заметил про себя Бова, глядя, как мальчишка радуется тому, что происходило на экране. Он даже угостил малька мороженым, потратив на это весь остаток своих карманных денег. У детдомовских денег было немного, и добывание их было связано с определенными сложностями.

После кино Сашка потащил своего взрослого приятеля гулять, по дороге рассказывая о своей семье. Своих родителей он, как и Бова, не помнил. Они насмерть замерзли в степи по пути домой, возвращаясь ночью на колхозном тракторе из другого села. Двигатель заглох, и они сбились с пути, пытаясь отыскать дорогу. Тогда Саше было года два. Они с братом, которому уже было двенадцать, стали жить у бабушки в Воронеже. Старушка растила их несколько лет, но умерла, когда Саше исполнилось семь. Ему пришлось отправиться в детский дом. Сначала они с братом были вместе, но через год тому исполнилось восемнадцать, и он смог вернуться в бабушкину квартиру, где был прописан. Младшего брата он забрать не успел. Его забили насмерть в пьяной драке на проходной завода, где он успел проработать три месяца.

— Знаешь, ты очень похож на моего брата, — сказал Сашка Бове, жадно облизывая эскимо. — Я тебя люблю. Давай теперь ты будешь моим братом?

Что испытал Бова в этот момент? Нежность? Ревность к незнакомому ему брату Сашки, которого так любил рыжий пацан? Он и сам толком не понял. Но с этого дня его отношение к Рыжему резко изменилось.

Через несколько дней он увидел, как Коля, его ровесник, зажав Сашку в углу, выворачивал ему руку. Бова мгновенно оказался рядом. Ему достаточно было просто посмотреть на Колю, чтобы тот разжал руку и отошел в сторону.

— Еще раз увижу, что ты его тронул, убью! — спокойно, как о чем-то будничном, сообщил ему Бова.

Коля кивнул и убежал не оглядываясь. Он знал, что Бова сделает то, что обещал.

С тех пор Сашку все оставили в покое, а он гордился тем, что находится под защитой самого Бовы. Он был не таким безрассудным, как Бова, который ничего не боялся, но ненавидел все, что, на его взгляд, было несправедливым, и всегда стоял на своем.

— Не бойся, — говорил он плечистому, сильному Бове, — мы с тобой можем сделать кого угодно. Пусть не думают, что на них нет управы. А если этот Зекин еще раз назовет тебя психом, я ему нос сверну. Я так и сказал!

Часто он просто сидел рядом и смотрел, как Бова играет со своими ножиками. Сашка и сам здорово умел кидать ножи, почти так же хорошо, как Бова.

— Слушай… Представляешь, как было бы хорошо, если бы у нас были родители? — как-то спросил его мальчик.

Бова не представлял. Для него это было настолько чуждым и непонятным, что он даже не тосковал, как многие другие ребята, втайне мечтающие найти своих родителей.

— Да, и жили бы мы с тобой в настоящей квартире с ванной, и у нас была бы отдельная комната, — фантазировал Сашка, стругая какую-то веточку для своей модели корабля. Он очень любил мастерить кораблики с помощью палочек, пластилина и бумаги. — У тебя были бы гантели, а у меня — письменный стол. И полка, на которую можно ставить мои кораблики. А еще у нас были бы всякие книги… Интересные. С приключениями. И можно было бы ходить в кино каждый день, а еще смотреть телевизор… А еще есть колбасу каждый день! А мама бы покупала нам рубашки и новые штаны. Папа играл бы с нами в футбол…

Бова слушал его и пытался представить себе эту жизнь. И не мог. И сердился на себя за это. Ему тоже хотелось, чтобы у него была отдельная комната, убеждал он себя. И чтобы колбаса каждый день. И не мог убедить, потому что чувствовал, что не нуждается в этом, как не нуждается ни в гантелях, ни в телевизоре, ни во вкусной еде. Он даже не мог представить, для чего нужна мама и зачем для футбола нужен отец. Но ему очень хотелось почувствовать то, что чувствует этот мальчик с веснушками и голубыми глазами.

Ребята постепенно привыкли к их дружбе и даже не удивлялись. Бова был странным типом, это верно, но, в конце концов, каждому свое. И если Рыжему так приспичило общаться с психом, это его личное дело…

Это случилось спустя полгода после приезда Саши в их детдом. Бова возвращался с новым ножиком, который сумел выменять у одного алкаша за пару бутылок водки. Водку Бова на этот раз заработал честно, помог разгрузить машину с дровами одной супружеской паре.

Еще издалека он увидел, что во дворе детского дома почему-то стоит «скорая». Эта машина нечасто появлялась у них, потому что ребята болели редко, а врачей к ним вызывали еще реже. На этот раз рядом с машиной толпились дети. И смотрели на что-то, чего Бова не видел.

Он хотел было пройти мимо. Его не слишком интересовало, что там стряслось, он спешил показать Сашке свой новый ножик. Но что-то привлекло его внимание, и он подошел поближе. Ребята, увидев его, расступались и прятали глаза.

Что-то тяжелое и холодное навалилось ему на грудь, стало трудно дышать, а во рту почему-то стало солоно. На земле в странной позе сломанной куклы лежал Сашка. Его Рыжий. Его руки были раскинуты в стороны, а голова вывернута.

— Полез за кошкой и упал с дерева. И всего-то метра три, и как неудачно… — краем уха он слышал разговоры врачей.

Мужчина в куцем белом халатике уже закончил осмотр тела, и санитары собирались грузить его на носилки.

Бова чувствовал, как из его тела уходит душа. Душа одиннадцатилетнего ребенка, неудачно упавшего с дерева. У него, Бовы, только что кто-то отнял последний шанс понять, что же хорошего в том, чтобы каждый день есть колбасу на завтрак и ставить на собственную полочку модели кораблей. И он молча стоял и смотрел, как тело Сашки грузят в нутро «скорой». Он опять остался один со своим одиночеством, от которого уже успел отвыкнуть. И тогда он стал ненавидеть всех.