Шабашник

Фёдор Романович Козвонин, 2020

Перед вами поэма о необходимых, но ненужных людях. О соли бессолой земли и о надежде, что город-сад всё равно будет. О столице, о провинции; о провинции в столице и о провинциальной столичности. Книга для тех, кто прожил десятые и готов с головой ринуться в двадцатые. Это рассказ с рассеянной и тревожной улыбкой на лице. Роман – наследник всех своих родных. Полемичная история с надеждой на то, что диалог породит если не истину, то понимание. Магический соцреализм с хтоническими замашками. Притча о том, что в тоннеле кромешной серости за поворотом есть свет. Лауреат премии "В поисках правды и справедливости" – 1 место в номинации "Молодая проза России". Содержит нецензурную брань.

Глава IV

20.09.201… года. Москва.

Потолкавшись в очереди освобождавших плацкартный вагон пассажиров, Сергей оказался на платформе Ярославского вокзала. Сам не заметил, как это произошло — платформа была вровень с дверями поезда, не такой, как в Кирове, где нужно было, придерживая поручень, смело ринуться вниз. Тут было проще — нужно просто сделать шаг и перед тобой…

Москва! Как много это слово значит для каждого не-москвича, впервые прибывшего в столицу: в нём былинное великодушие, и державная благодать, и государственное величие, и раскинувшееся широкой, спокойной рекой тихое могущество. Здесь вся национальная широта души и горний полёт снисходительной непоколебимости — и всё это в одном, таком дорогом для сердца каждого слове. Первым слогом которого будто вбираешь в себя, пробуешь, и, ощутив всю терпкую медвяность вкуса, в благодарном восхищении открываешь рот: «Мос-ква».

В самом воздухе этого города ощущается какая-то обволакивающая душу свобода, душеспасительная лёгкость и духотворная магия. Рюкзак за спиною кажется каким-то совершенно невесомым, будто и нету его вовсе. Есть только высокое голубое небо, а под ним добрая мощь широких проспектов, которые непрерывным и нескончаемым строгим потоком незыблемо верно движутся куда-то вдаль во имя всего самого хорошего. Спешащие же среди фонарей и светофоров осмысленно-беспорядочные пешеходы — это шумный камыш и беспокойная осока у подножья холмов торговых центров, особняков и церквей, которые сами лишь подлесок для храмов, башен и небоскрёбов, увидеть вершины которых можно только если навзничь закидывать голову. Сергей почувствовал себя неуютно, ему захотелось поскорее стать частью всего этого: хоть ряской малозначной над омутом, хоть ракитовым кустом над стремниной, а хоть бы и ивой по-над берегом крутым. Даже спящий под памятником Ленину бродяга, вид которого в Кирове порядком бы смутил и озадачил Сергея, тут казался вполне органичной болотной кочкой, которая живёт по писанным самой для себя законам, и никто ей не указ.

Спустившись в метро, в котором ему ещё никогда бывать не случалось, Сергей сначала ничего удивительного не заметил, потому что прагматично всё новое пытался заместить и сопоставить с тем, что он уже видел; с тем, что стало ему привычным и обыденным. Поэтому станция «Комсомольская» в глазах Сергея сперва предстала каким-то глубоким подземным переходом, по которому электрички ездят. Конечно, это очень удобно, но из-за чего ажиотаж такой, почему столько восторгов? Не будет же столько народу на ровном месте с ума сходить и восхищаться тем, что малейшего внимания не заслуживает. Подземные переходы кировчане своим достоянием не считали, громогласно не славили, а про метро Сергей сходу вспомнил целую уйму песен, которые играли на больших радиостанциях и клипы на эти песни показывали по самым центральным каналам.

Сергей встал и внимательно огляделся по сторонам… Именно здесь, по задумке архитекторов, Москва должна навсегда пленять собою людей, чтобы потом не верить их слезам. Глаза Сергея, как лучи прожектора, скользили по всем мозаикам, колоннам, лепнинам, барельефам, изразцам, скульптурам и колоннам. Взгляд старался зацепиться за одну диковинку и сконцентрироваться на ней, но где-то в уголке обязательно оказывался какой-то новый элемент, отвлекавший внимание, и стоило бросить первый и приглядеться ко второму, как тут же появлялся третий, а за ним ещё один… Сергея достаточно грубо толкнули, отчего он пришёл в себя и отошёл к одной из осмотренных им колонн и уже там, никем не тревожимый, в полной мере оценил окружающее его великолепие. Было, что оценить! Трубящие горнисты, словно архангелы, возвещали великую и радостную весть:"Ты в Москве, друг!". Иллюстрации слов великого и единого в одном лице отца и вождя нерушимого Союза были навеки впечатаны разноцветным битым стеклом в стены, достославно прославляя подвиги великого прошлого и самых его ярких героев, принёсших своим окружающим так много радости и счастья. Угрюмый, но справедливый Дмитрий Донской словно говорил:"Молодец, что приехал! Скоро с нами в один ряд встанешь! Вон туда, куда Кутузов показывает!"

Мраморные стены вокруг блестящие и светлые, над головой купола: просторно, светло и душно, как в музее или храме. Но этот храм — он храм наоборот: не над ландшафтом окружающим высится, а под спудом хоронится. Так надёжнее будет. К тому же храм или музей — это дело праздничное, торжественное, требующее к себе особого отношения, уважения и настроя. Каждый день шастать не будешь. А в метро — не цель, а средство, здесь всегда многие тысячи волей-неволей, но приобщатся к исконному и общему. Тому, что и влечёт людей в этот город.

Улыбнувшись этим мыслям, Сергей сел в поезд. С такой же улыбкой он пересел на кольцевой и с этой же улыбкой вышел на нужной станции. И поехал вверх на эскалаторе.

Но на поверхности Сергея настолько ошеломили окружившие его призрачная тишина и безмолвная пустота, что улыбка спала с лица и он скорее поспешил по адресу из своего потрёпанного блокнота. Безмолвный вакуум ошеломил, навалился и накрыл с головой, как февральский сугроб, как сноп затхлого сена или зеленоватая вода пруда, когда широко шагнул и к своему ужасу не нашёл ногою дна, зато вкус и запах тины ударил в пытавшийся вдохнуть нос. Почему вокруг никого нет? Нету ни детей, ни пенсионеров, ни праздношатающихся бездельников. Только на стеклянной остановке кто-то длиннополый сидел и чего-то ждал, а за остановкой дворник выметал окурки и с осуждением поглядывал на проезжающие автомобили. Стало неуютно, сумрачно и захотелось поскорее убежать от гнетущей пустоты.

Значит, корпус"б"двенадцатого дома по этой вот улице. Войдя в тень двора, Сергей почувствовал, как будто он попал в другой мир со законами, муссонами и приливами. Внутри квартала заметно какое-то копошение и атмосфера не та, которая была только что на главной улице у магистрали в восемь полос. Здесь, у дороги, на которой с трудом разъедутся две легковушки, всё какое-то совсем другое, независимое. Будто незаметно пересёк границу разных государств.

Здание, к которому Сергей держал путь в тысячу километров было похоже на сувенирный снежный шар, где под стеклянным куполом кружились снежинки и какой-то такой же стерильно-праздничной была и атмосфера вокруг него. То есть здание было вовсе не из ряда вон этаким пряничным домиком, наоборот, оно было полутораэтажным сооружением непонятного первоначального назначения, обшитое чем-то тёмно-серым и блестящим с претензией на мрамор; больше походило на спрессованные мусорные пакеты. У фасада курили разные люди в одинаковых пиджаках и что-то весело обсуждали. Видимо, только что пришли на работу в свою то ли адвокатскую, то ли коллекторскую, то ли микрофинансовую контору — таблички Сергей не разглядел. Через дорогу невнятные грузчики разгружали стройматериалы, а солидный мужчина в джинсах и футболке поло зорко следил за процессом. По той же стороне улицы, навстречу поло-мужчине показательно небрежно дефилировала надменная женщина младшего пенсионного возраста с апатичным далматинцем на поводке. То есть картина перед глазами обыденная, но что-то в ней смущало. Будто видишь перед собой недоделанную ещё аппликацию, где все элементы собраны, расставлены по местам, но пока не приклеены к листу, поэтому не составляют единства: чуть коснись листа или подует ветер — всё полетит в разные стороны, безвозвратно развалится. Словно отдельно друг от друга грузчики и мешки с цементом, а хозяин мешков тоже от этого всего отдельно. Унылый пёс бредёт по своему собственному пространству отдельно от поводка и тротуара. И уж подавно отдельно от хозяйки, которую даже совместный всемирный эфир никак не объединяет с разными пиджаками на одинаковых людях. У этой молодой старухи аура упругая, напряжённая и пассивно-агрессивная, как скафандр. Пиджаки же обитали в своем пространстве — прокурено-инфантильном и вялотекущим по беспочвенности. Почему создатель этого коллажа бросил работу? Может, демиург заметил какую-то фатальную ошибку и ушёл в другое место творить что-то другое, научившись на горьком опыте? Или, сделав основную, главную и самую сложную работу, мастер оставил всё на попечение не весьма прилежному и старательному балбесу-ученику? Или мозаичный бизнес у хозяина отжали завистники, которые сумели отжать, но не сумели дела завершить? Или демиурга, творца, создателя и криэйтора никакого вовсе нет. Отсюда и результат, который на лицо, когда всё к месту, но неуместно.

Конец ознакомительного фрагмента.