Говорящие изнутри

Х. Д. Раш

Война лишила Али всего родного – и даже простого безмятежного детства. Трагическое одиночество приучило его к глубокому созерцательному взгляду. Он находится в постоянном процессе поиска и пытается понять, в чем его призвание, в чем смысл и цель его жизни; ему хочется постигнуть тайны людских мотивов и поступков. И в один прекрасный день в нем открывается невероятная способность, помогающая ему находить ответы на свои вопросы.

Дизайнер обложки Ольга Третьякова

© Х. Д. Раш, 2017

© Ольга Третьякова, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4490-0812-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Али стоял на вершине горы и созерцал бескрайние горные долины, испещренные глубокими ущельями, на дне которых стремительно, с волнующим шумом, извиваясь и сильно, в такт дующим ветрам, шипя, куда-то вдаль мчалась горная речушка с шероховатой поверхностью. По правую сторону от него, за дальней горой, неспешно, за день сияния подуставшее, опускалось багровое солнце. Он стоял на краю крутого обрыва, весь озаренный желто-красными лучами уходящего в покой небесного светила. Прохладный ветер обдувал его лицо, играючи трепля челку его недлинных волос. Али впитывал спокойствие, исходящее от окружающего вида, и ему на душе было хорошо и спокойно. Но вдруг из-под небесного свода, нарушая гармонию момента, послышался какой-то неприятный, стремительно нарастающий рокочущий шум. Внезапно встревоженный Али, задрав голову, стал нервно оглядываться по сторонам неба, в мыслях причисляя из безмятежности его вырвавшие звуки то ли военным вертолетам, то ли реактивным боевым самолетам — или же, что вернее, и тем и другим. Но ничего не было видно, а шум все усиливался, отчего становился более тяжелым и невыносимым. Окружающий вид прекрасных горных пейзажей с залитыми нежным цветом солнца кронами деревьев, зеленых альпийских склонов и крутых каменистых утесов резко начал меняться и принимать какие-то странные, искаженные формы: горы поплыли и выровнялись, шум ветра и речки совсем исчез, и вокруг внезапно стало совершенно темно. И лишь противный поднебесный рокот звучал все сильнее и сильнее.

Али резко открыл глаза, и только спустя секунды его разум смог оценить реальность. Противный звук, приписываемый им во сне военной авиации, на самом деле исходил от будильника, поставленного им на утреннюю молитву в 6:30.

Быстро вскочив с постели, он подбежал к стулу в дальнем углу комнаты (поставленного им вдали от кровати с той целью, чтобы, преодолевая путь до будильника, окончательно прогнать остатки сна), взял телефон и отключил противный звук. Вернувшись обратно к постели, он сел и с серьезно-задумчивым видом начал вспоминать свой сон. Понемножку восстановив в памяти весь сюжет приснившегося до самого момента пробуждения, Али, негодуя на будильник, расстроивший и прервавший столь прекрасное видение, пошел в ванную. В ванной, когда он, все еще сонный, стоял напротив зеркала над умывальником, ему вдруг подумалось: «А ведь этот будильник мог подождать еще хотя бы пять минут». Затем он ополоснул лицо водой, снова посмотрел в зеркало на свое отражение и, заключив: «В следующий раз поставлю на пять минут позже», почистил зубы, сделал омовение, вышел, встал на свой коврик в сторону юга и помолился.

Али вот уже как третий год проживает один в московской однокомнатной квартире, расположенной на седьмом этаже десятиэтажного дома. Учится же он — по настоянию дяди — на ненавистном ему экономическом факультете одного из столичных университетов и четвертый год подряд посещает, слушает и заучивает нелюбимые лекции. Самого же его больше потягивает к гуманитарным наукам, в частности к философии, психологии и истории. Поэтому часть времени он посвящает учебным дисциплинам, а часть — гуманитарным. Также предметом его интереса являются книги по теологии. В иных же случаях, в минуты жажды отдушины от строгих дум, он брался за художественные произведения.

Все его расходы, включая аренду жилья и учебу, оплачивает дядя — Исмаил, проживающий здесь же, в Москве, и опекающий его с того самого момента, как он переехал в столицу России лет шесть тому назад.

До рассвета оставалось еще примерно час времени. С тех пор как Али стал жить один, он неизменно следует графику, им же самим для себя составленному. Так, согласно его суточному расписанию, после утренней молитвы он должен посвятить чтению книг от одного до двух — двух с половиной часов, в зависимости от времени года. В основном утренними книгами были философия, богословие, психология и история; и лишь в редких случаях (во время сессии) эти книги заменялись на учебные. После же университетских занятий время делилось им между учебными и художественными книгами; в редких случаях, в состоянии особой усталости, мешавшей соображению, он мог себе позволить дневной сон до одного часа. К вечернему же сну он отходил не раньше 21:00 и не позже 23:00.

Сделав небольшую зарядку, Али прошел на кухню, включил электрочайник и вернулся к столику возле кровати, на котором были расставлены его утренние книги. Раскрыв одну из них, он погрузился в чтение. Спустя некоторое время его слух ясно уловил щелчок, оповещавший о том, что чайник вскипел. Продлив свое чтение еще на пять минут, Али пошел на кухню и вернулся с чашечкой крепкого черного кофе. Поставив чашку на стол справа от себя, он продолжил чтение, временами потягивая бодрящий горячий напиток. Пока он читал, сумерки за окном незаметно рассеялись и с улицы начали доноситься звуки городского оживления. Когда он оторвался от книги, то заметил перед собой пустую чашку с небольшим остатком давно остывшего кофе и светлый проем окна. Али взглянул на часы. Полтора часа пролетели незаметно. Закрыв книгу, он выключил свет и, слегка позавтракав, пробежался по учебным лекциям, после чего оделся и вышел. На дворе стояла свежая, морозная московская зима. Пройдя пешком десять минут, Али скрылся под землей — в метро. Проехав несколько станций, вынырнул на поверхность и, прошагав еще минут десять-пятнадцать, достиг храма науки. Зайдя в аудиторию, он прошелся между полупустыми рядами и сел за четвертой партой. До начала занятий оставалось десять минут.

Али был человеком, у которого мозг любил постоянно быть чем-то занятым: размышления, мечты, анализ, воспоминания, обдумывание всевозможных жизненных ситуаций, сюжетов прочитанных книг, услышанных рассказов, попытка чего-то понять, что-то сделать, — в его голове постоянно происходила какая-то операция, какой-то сложный внутренний процесс, который он и сам не всегда был в состоянии понять. Находясь среди людей, он любил наблюдать за ними, за их жестами, мимикой, повадками, вникать в смысл ими произносимых слов и всеми этими наблюдениями определять характерные особенности людей; он хотел угадать человека, уловить мотивы его поступков. Али находился в состоянии непрерывного анализа окружающей действительности, в ходе которого он пытался уловить некую всеобщую особенность человека, выявить самое ядро его интересов и психических особенностей. Он буквально был подвержен какой-то жажде познания людей и жизни, желанию понять, что ими движет в их устремлениях, словно хотел вывести некую общую формулу человеческой природы. Эта страсть, бессознательно зарожденная в нем в годы военного детства, по мере его взросления принимала формы необъяснимой осознанности. И чем больше он в этом постигал, тем сложнее ему казалась загадка человека.

Вот и сейчас, как почти каждый день, он был занят этой внутренней работой. За годы учебы Али довольно хорошо успел узнать и изучить своих согруппников. Слева, у окна, сидели две подруги, Оля и Вика; постоянно веселые, они шушукались вместе, а потом громко хохотали, разливая в аудитории атмосферу, которая на лицах одних вызывала раздражение, других — непонимание или забавную ухмылку. В них не было ничего примечательного, и Али не стал применять в отношении них свои когнитивные способности. За второй партой в среднем ряду сидели Наташа и Андрей, наполовину повернувшись к задней, третьей парте, которая, в свою очередь, была занята Верой и Катей. Вся эта четверка походила на душевных близнецов, с типичными тривиальными интересами и взглядами на жизнь. Был еще парень Виталий — самый тихий и нелюдимый студент всей группы, если не сказать всего университета. В своей казавшейся болезненной замкнутости он был как не от мира сего. Никто не замечал ни его отсутствия, ни присутствия. Он был для Али (который, кстати сказать, и сам не отличался особой сговорчивостью) интересен дольше всех, но, однако, спустя некоторое время его интерес к нему тоже пропал, как и ко всем остальным. Однако в группе был один объект, вызвавший у Али познавательное возбуждение интеллекта, появившийся дня три тому назад. Это была новенькая, Аня, вышедшая из академического отпуска, взятого ею в прошлом году в другой группе. Она пока была молчаливой, и иметь о ней какое-либо представление было весьма затруднительно. Подперев ладонью голову, Али начал наблюдать за ней сзади. Объект его интереса сидел за второй партой справа, в то время как Али — за четвертой в среднем ряду, и поэтому он видел лишь ее затылок и часть левой щеки. Время от времени, когда Аня, оторвавшись от телефона, поворачивалась к группе, ему открывался весь ее левый профиль.

Тем временем в аудитории звучали слова настолько привычные, что уже казались такими же естественными, как и шум легкого дождя, и от этого было ощущение, что там тихо. Время от времени открывалась дверь и кто-то из группы со словами «Привет!» заходил в аудиторию и опускался на стул за одной из парт. В беседах приглушенно звучали слова «… новые туфли…», «… купила…», «…телефон…», «… фильм…», «… я был…», «… я ходила…» и так далее, и все это сопровождалось несмешными шутками и невеселым смехом. За две минуты до начала занятий в аудиторию зашел взрослый мужчина профессорско-советского вида, поставил свою сумку на стол, после чего грузно опустился на стул. Это был преподаватель по истории экономики. Затем он раскрыл свою папку, чуть покопался в ней, после чего снова закрыл, так ничего и не взяв.

— Итак, — сказал он, окинув аудиторию заумным взглядом, — сегодня очень важная лекция, которая пригодится вам на экзаменах… Так что, надеюсь, сегодня отсутствующих нет… Все пришли?

Взращенный советской дисциплиной, он не мог этого не спросить. Однако, не получив ответа на свой вопрос (студенты-то воспитаны после распада Советского Союза), обращенный ни к кому конкретно, он решил сузить круг ответственности за ответ и спросил:

— Где староста?

— Я здесь, — откликнулась Юля и сразу же, поняв, что от нее требуется, как школьница, доложила:

— Отсутствуют Алексеева и Сидоров. Алексеева болеет, а Сидоров сказал, что задержится на полчаса.

Преподаватель недовольно пробормотал что-то в ответ и начал говорить о новой теме.

Несмотря на важность лекции, запись ее он сделал делом добровольным и с напускной важностью старых университетских преподавателей, которая призвана ежеминутно напоминать «глупым» студентам их личное над ними превосходство, начал умудренным голосом устно читать лекцию.

Али с большим удовольствием воспользовался выбором не записывать то, что не вызывало в нем никакого интереса. И в скором времени он заметил, что этим правом также воспользовались еще несколько человек, и новенькая в том числе.

Преподаватель расхаживал по аудитории то влево-вправо поперек доски, то по рядам парт и монотонным голосом спокойно раскрывал содержание своей лекции. Али сидел, подперев ладонью голову таким образом, что кончики слегка раздвинутых пальцев левой руки касались его левого виска. Он все еще рассматривал новенькую, которая копалась в телефоне.

И вдруг в этот самый момент он четко услышал, как кто-то сказал: «Да ладно, тоже мне, нашел проблему». Али резко выпрямился и стал, вертя головой, оглядываться вокруг — и даже назад посмотрел, хоть и знал, что позади него никого нет. Успокоив себя тем, что ему это всего лишь почудилось, он вернулся к своему прежнему состоянию.

Мысли, протяженность лекции, монотонный голос лектора — все это спустя некоторое время усыпляюще подействовало на него. То его веки опускались, то поднимались, то он проваливался в сон и оказывался в каких-то странных местах, то возвращался в реальность, в аудиторию со студентами и читающим нудную лекцию пожилым человеком. И вот в очередной раз, закрыв глаза и пока еще находясь в промежуточном состоянии полузабытья, когда сознание медленно и незаметно уступает бессознательному сну, ранее звучавший голос спокойно начал говорить: «Ее внешний вид, манера сидеть и черты лица явственно свидетельствуют о том, что она не обременена интеллектом». Как только Али открыл глаза, голос умолк. И он снова стал настороженно озираться вокруг себя. Но на этот раз он был не так сильно озадачен, как десять минут назад, потому что теперь это уже можно было списать на голос из сна.

Взглянув на новенькую еще разок, он, как ранее, навалился на руку и закрыл глаза. Минуту спустя знакомый голос быстро выпалил: «Сидит, наверное, в одной из соцсетей и читает глупые статусы или не менее глупые сообщения. Она воплощение современной молодежной банальности. Не занимай МЕНЯ вещами бессмысленными».

Али вздрогнул, открыл глаза и вновь стал рассеянно оглядываться по сторонам. Голос, как и прежде, умолк, как только он пришел в себя. В этот момент прозвенел звонок — пара закончилась. С трудом просидев еще две пары, но уже без «голоса», Али вышел на улицу.

Стоя перед зданием университета, он думал, куда ему податься. У него был обычный выбор из трех пунктов:

— Пойти домой, покушать, отдохнуть и взяться за книги.

— Погулять и посидеть в парке, по пути перекусив в каком-нибудь фастфуде или закусочной.

— Позвонить одному из знакомых и предложить встретиться где-нибудь посидеть.

Пока он стоял и думал, решение само пришло в пользу более редкого, третьего пункта. Ему позвонил Тимур и предложил приехать в торгово-развлекательный комплекс «Европейский» (популярное место встречи и времяпрепровождения многих чеченских ребят), сказав, что Умар тоже сидит рядом с ним.

Али, Умар и Тимур — это представители трех разных категорий молодых чеченцев, проживающих в Москве. Чтобы узнать, что есть такие категории, Али понадобилось некоторое время, когда он впервые попал в этот мегаполис.

Когда Али только приехал в Москву, а случилось это, как уже было упомянуто выше, лет шесть тому назад, он попал в среду беспечных подростков с узким кругом интересов и нехитрым образом жизни. Вначале это в нем вызвало удивление и даже какое-то резкое отторжение. То, что он видел здесь, разительно отличалось от всего, что он знал доселе. Его представление о жизни, времени, людях — все было другим, нежели здесь. И все же он понемногу привык, а спустя какое-то время начальная контрастность для него и вовсе исчезла. Однако на исходе второго года столичной жизни и накануне своего студенчества обычная жизнь московского подростка ему наскучила: он окончательно понял, что это не его. Тогда Али записался в спортивную секцию. В спортзале встретился и подружился со многими земляками-чеченцами. Это были правильные ребята. И правильность их заключалась в том, что они не употребляли алкогольные напитки, не курили, занимались спортом и регулярно по пятницам посещали мечеть. Али понял, что это и является его кругом. Он быстро подстроил свой образ жизни под их и легко вошел в колею столичной жизни правильного чеченца.

Потом, чуть позже, он сблизился с еще одной прослойкой своих земляков. Это так называемые «бродяги», приехавшие покорять Москву. То были истинные представители «потерянного поколения» конца XX века, детство которых, как и детство самого Али, застряло в вакууме между двумя российско-чеченскими войнами. Многие из них, впервые приехав в Москву, начинали с работ на стройплощадках. Но затем перед их взорами открывалась другая жизнь, жизнь достатка и роскоши, что бесстыдно и заманчиво демонстрировалось повсеместно дорогими машинами на проезжих частях, элитными ресторанами, ночными клубами и бесконечными рассказами и легендами, повествующими о том, как легко и просто всего этого достичь. На этом фоне будущие бродяги считали свое горское достоинство ущемленным и начинали испытывать презрение к тому, чем они занимались, — к стройке, параллельно с этим убеждаясь в мысли, что в этом мегаполисе и среди этого общества не составит особого труда быстро и легко разбогатеть, ведь здесь везде крутятся большие деньги.

Это поколение пережило две войны, оно закалено страхом, смертью близких, лишениями. В то время, когда их сверстники в других городах и странах игрались водяными пистолетами, они уже имели опыт стрельбы из боевых автоматов и пистолетов, а их ранней забавой были игры с боеприпасами, которые они находили в блиндажах и городских руинах после войн. Также все еще были свежи на слуху легенды о былом могуществе чеченской мафии в Москве в начале лихих девяностых, влияние которой было ослаблено российской правоохранительной системой принципиально в преддверии и в период Первой российско-чеченской войны.

Основной вид деятельности бродяг — отбивание долгов, «крышевание», вымогательство, грабеж. Кража среди них, особенно мелкая, считается делом низким и даже постыдным. Но также не возбраняются и законные способы наживы, если такие имеются. Подобные занятия на территории государства, бомбы которого падали на их дома годами, унеся жизни их родственников и знакомых, не казались их разуму и морали, еще в детстве испытанным горестными войнами, чем-то предосудительным.

Среди бродяг тоже были «правильные» и «неправильные». Правильные время от времени тоже посещали спортзалы и ходили в мечеть; также были дела, на которые они не шли по религиозно-моральным соображениям. «Неправильные» же представляли их полную противоположность. Однако же, когда требовалась всеобщая мобилизация, они, сплоченные сознанием необходимости единства частиц маленького народа, проживающего на чужой территории, представляли один лагерь.

В результате Али подружился со многими «правильными» и «неправильными» ребятами. Несколько раз в качестве вызванного помощника участвовал во многих стычках, в которых заработал перелом двух ребер, многократно разбитое лицо и несколько посещений отдела полиции, тогда еще именовавшейся милицией.

Однажды, после того как дядя в очередной раз приехал за ним и забрал его из «обезьянника», как именуют в народе следственный изолятор, они сели в машину и выехали из участка, влившись в бесчисленные потоки машин. Али чувствовал себя очень неловко перед дядей Исмаилом. И то, что Исмаил не проронил ни единого слова с момента их встречи, лишь усиливало неловкость молчания. Машина остановилась напротив одного из элитных московских ресторанов. «Выходи», — сказал сухо Исмаил, вылез из машины и направился к входу ресторана. Али пошел за ним.

День был будничным, а час — довольно поздним, и поэтому внутри было мало народу. Они сели за дальним столиком возле окна. За окном мерцали густо светящиеся фонари движущихся машин, что вместе с фонарными столбами рассеивали тьму ночи. Томительное молчание и недовольно-серьезное выражение лица дяди все еще пребывали в неизменности.

Исмаил был человеком справедливым и добрым той сдержанной добротой, которая проявляется без игривой мягкости. Такие люди имеют обыкновение проявлять акт заботы в той строгой форме, в какой иные — акт наказания. Если Исмаил, протягивая тебе деньги, говорит: «Бери», то это выглядит так же, как если бы грабитель, наставив на тебя пистолет, сказал бы: «Гони бабки». И ты в той же мере не можешь отказать первому, как и второму. Но ты всегда уважаешь личность, оказывающую по отношению к тебе ту заботливую строгость, которая не терпит возражений, когда речь идет о твоем благополучии, и понимаешь, что за его твердой оболочкой суровости скрывается нежная любовь. Подобных людей, испытывая перед ними почтительный страх, как правило, и любят, и уважают. И именно такие чувства, чувства трепета и благодарности, испытывал к дяде Али. К тому же авторитет Исмаилу придавало и его прошлое, о котором Али узнал здесь от посторонних людей. Исмаил был не последней фигурой в системе чеченской мафии в начале девяностых. Но, однако, его участие в мафиозных структурах, как говорят, было коротким. Он, воспользовавшись подвернувшимся случаем, быстро перешел на легальный бизнес. И все почтенные люди, которые пересекались с ним в деловых путях, имели сказать о нем лишь похвальное слово.

Спустя некоторое время подошла официантка с двумя папками меню, поздоровалась, положила две папки по одной перед каждым и удалилась. Исмаил взял меню, развернул и, вперившись глазами в названия разных блюд, как-то строго сказал:

— Возьми и выбери себе что-нибудь.

— Нет, дядя, спасибо. Я не голоден, — робко ответил Али.

— Бери, бери! Ты ведь там провел восемь часов. Не думаю, что менты тебя хорошо кормили, если вообще кормили, — спокойно сказал Исмаил, все еще не поднимая глаза с меню.

Али послушно взял меню, прошелся по нему глазами, закрыл и положил обратно.

— Выбрал? — спросил Исмаил.

— Да.

— Хорошо. И что же?

— Кофе и штрудель.

— Гм! Ну ладно.

Исмаил подозвал официантку и, когда она, держа в руке небольшой блокнот и ручку, подошла, сказал:

— Принесите нам, пожалуйста, вот это. — Он провел пальцем по странице меню сверху до половины листка, потом перекинул страницу и, так же проведя пальцем с середины до самого конца по наименованиям разных блюд, сказал: — И это.

— Извините, — непонимающе сказала официантка, вам…

— Да, — вежливо прервал ее Исмаил, — принести нам, пожалуйста, все, что у вас есть из того, на что я вам только что указал.

— Хорошо, — сказала официантка, но для верности, уточнив еще раз, что именно заказал клиент, сделала пару заметок в своем блокноте и начала удаляться.

— И да, — обратился к ней Исмаил и, когда та приостановилась и повернулась, сказал: — Принести по мере приготовления. Мы очень голодны.

— Хорошо, — сказала официантка еще раз и удалилась.

Минут пять без движения и слов понаблюдав улицу через витрину ресторана, Исмаил, не отводя взгляда от стекла, спокойно начал говорить.

— В тысяча девятьсот шестьдесят третьем году, когда я родился, прошло уже шесть лет с того времени, как нам, чеченцам, было позволено вернуться на родину из ссылки, куда, как ты знаешь, зимой сорок четвертого по приказу Сталина сослали весь наш народ. А твой отец родился в ссылке, и, когда мы вернулись, ему шел восьмой год. За те тринадцать лет нашего отсутствия на родной земле многие дома чеченцев были заселены русскими и представителями некоторых других национальностей. Ведь Сталин не намеревался позволить нам вернуться через тринадцать лет. Да он и не позволил бы, если бы дожил. Многие по возвращении обнаруживали в своих домах семьи, которые считали, что это уже их дома. Происходили стычки, ссоры и даже убийства. Многих, конечно, все же выгнали. Но у нашей семьи была другая ситуация. Во время выселения у отца в качестве дома было небольшое жалкое строение из глиняных кирпичей. Жилище это было настолько невзрачным, что туда никто и не стал заселяться. И за тринадцать лет заброшенности оно почти совсем развалилось. Когда наша семья вернулась домой, нашим с тобой отцам приходилось ездить в лес, срубать деревья, точить, пилить и использовать их для строительства дома. Помогала им в этом только мать. Пока длилось это строительство, их настигла зима, к концу которой они и завершили постройку подобия дома, в котором позже появлялись на свет, жили и росли Идрис, Зулихан и я.

Твой отец был приучен к трудностям с раннего детства. А я был лентяем… наверное, потому, что мне не довелось так страдать, да и берегли меня, как младшего. И берег, в первую очередь, твой отец. Он умел беречь всех, кроме себя самого. Он был из той породы трудящихся, строгих и добродушных людей, постоянно заботящихся о благополучии своих близких и родных, а сами безропотно проживающих тяжелую жизнь. А я был из той породы, которым все доставалось слишком легко и которые поэтому считают, что так и должно быть, что другие обязаны создавать мне эти условия и что это им даже должно быть в радость. Когда ты не видишь, какого труда стоит твоим близким и родным создать тебе хорошие условия, тогда ты и благодарным не бываешь. И лишь спустя какое-то время ты осознаешь, на какие жертвы они шли, чтобы ты находился в тех хороших условиях, когда ты уже можешь пренебречь их трудами и поддержкой. И тебе очень повезло, если ты успеваешь это понять и отблагодарить их за это до того, как их совсем потеряешь…

Думаю, я успел кое-чем его отблагодарить. В начале девяностых, когда у меня здесь все шло хорошо, я купил ему дом в Грозном, в котором вы жили, и обставил его мебелью, хоть сам и ютился здесь в однокомнатной съемной квартире… Но все же я чувствую себя виноватым и в долгу перед ним, ибо всем, что у меня есть, я обязан твоему отцу. Он работал на стройках по всему Союзу, чтобы я мог без материальных забот учиться в одном из лучших университетов Москвы… Помню, как он сильно и искренне радовался, когда узнал, что я окончил его с отличием. — Исмаил умолк и посмотрел на улицу, чтобы дать нахлынувшим чувствам успокоиться и отойти, а затем продолжил: — Когда началась Первая война, я предложил ему и Идрису (второй дядя Али) переехать сюда. Тогда дела у меня, как в целом и по всей России, были не очень, и я по-прежнему жил в своей съемной однокомнатной квартире. Но если бы они приехали, я нашел бы средства снять еще одну квартиру. Но даже если бы и не нашел, то нашел бы для себя одного другое место, поселив вас там… Я очень долго его уговаривал, просил хотя бы вас прислать. Но он принципиально не соглашался. С одной стороны, он боялся, что мне будет трудно, а с другой — не хотел никуда уезжать… Да, смерть, судьба и все такое… никуда не убежишь, конечно. Нам всем чрез это пройти. Но все же жалею, очень жалею и считаю себя перед ним виноватым, что не поехал в Грозный и не выволок его вместе с вами оттуда, что хотя бы не постарался… И вот его нет, нет многие годы. Но есть его единственный сын, сын моего ныне покойного старшего брата — есть ты!.. Послушай меня, сынок. Я хочу, чтобы ты добился большего, чем мои собственные дети. Говорю это прямо, потому что уверен в искренности своих слов. И мне приятно иметь такое желание не только потому, что ты сын моего покойного брата, но и потому, что вижу в тебе достоинство своего отца. — Исмаил снова выдержал паузу, только на этот раз это уже была пауза размышления, а не успокоения, как в первый раз, и затем сказал: — Кто такой рожденный ребенок?

В этот момент пришла официантка с подносом и стала аккуратно раскладывать на столе перед ними тарелки с блюдами. Исмаил умолк и стал в молчаливой задумчивости наблюдать за ее движениями. Когда же она закончила и удалилась, он сказал:

— Кушай…

Али медленно взял вилку и нож и стал неспешно пробовать одно из блюд.

— Так вот, — продолжил Исмаил прерванную мысль, — кто такой ребенок? Это нулевой уровень знаний, нулевой уровень опыта. В нем пока есть только инстинкты, необходимые ему, пока он будет набираться знаний и опыта. Итак, ребенок — это всего лишь подобие глины, из которой родители и другие окружающие, подобно гончару, могут лепить угодные им фигурки. Но чем больше проходит времени, тем сложнее лепить, потому что глина начинает затвердевать, в результате чего перестает поддаваться лепке. Так же и человек — со временем, набравшись некоторых знаний, он приобретает свою форму мировоззрения и характера. Тогда уже его бывает сложнее в чем-то переубедить, перевоспитать, ибо его ценности, характер и мировоззрение начинают твердеть и укрепляться. И подростковый возраст — один из этапов значительного «затвердения» человека. Ты пришел в Москву именно в этом возрасте. И поэтому я не стал особо тебя наставлять, загружать советами, читать мораль. Я, ограничившись лишь некоторыми напутствующими словами, ждал, пока ты сам начнешь видеть, понимать и ошибаться. Ребенку, который еще никогда не обжигался, можно много и хорошо говорить, чтобы он не приближался к печи… Но он все равно тебя не поймет, потому что ему непонятно чувство боли, испытываемое при ожоге. Но стоит ему лишь разок обжечься — и нужда убеждать и уговаривать его не подходить к печи отпадет: он уже будет вырываться из рук и плакать, если кто-нибудь попытается его насильно подвести близко к огню. Это особенность всех людей, а не только детей. Вот я и ждал, пока ты начнешь «обжигаться». Я сухо давал тебе советы, чтобы тебе было над чем призадуматься. Но, повторюсь, не утруждал себя и тебя чтением бесполезных нравоучительных лекций. Ты иногда возвращался домой слишком поздно — я ничего не говорил; я замечал у тебя на лице синяки — но делал вид, что ничего не вижу, и каждый из нас занимался своим делом. Вернее, я делом, а ты в основном ерундой. Когда тебя впервые в отдел забрала милиция, я прождал ровно два часа, потом приехал и забрал тебя. Когда милиция тебя забрала второй раз — я прождал четыре часа и только потом приехал за тобой. На этот раз я позволил тебе сидеть в «обезьяннике» восемь часов. Знаешь почему? Чтобы у тебя было побольше времени подумать и сделать выводы. Чтобы получше почувствовал, что значит провести в тюрьме часы, а что — годы. Я давал тебе слегка «обжигаться», чтобы ты уберег себя от губительных «ожогов» в дальнейшем. — Исмаил сделал паузу, неспешно промочил горло одним из принесенных напитков, а затем сказал: — Но если ты и сейчас ничего не понял, то ты ничего и не поймешь. — Он снова повернулся к витрине. Потоки машин значительно поредели. — Знай, — сказал он, продолжая смотреть на улицу за окном, — если тебя еще раз заберет милиция, я уже не стану ждать, а сразу же выеду и постараюсь тебя вытащить. Если заберет десятый раз — то я и в десятый раз приеду и постараюсь добиться твоего освобождения. Если мне для этого придется продать весь свой бизнес, то я и это сделаю, я просто обязан это сделать. Но вопрос не в этом. Вопрос в том, устроит ли тебя самого это?.. Али, я привел тебя сюда, в Москву, лишь для того, чтобы у тебя были хорошее образование, работа и безбедная жизнь. Но если ты скажешь, что Москва тебя портит и ты желаешь вернуться в Грозный, то мне не составит никакого труда купить тебе там квартиру, устроить на учебу, помочь с работой и так далее. Но я хочу, чтобы ты хотя бы окончил университет и получил достойное образование. Потом уже поступим так, как ты того пожелаешь. Ну, что скажешь?

— Спасибо за все, дядя… Как бы я ни поступал, я понимаю и ценю твою заботу и внимание…

— Оставь свою благодарственную речь, — прервал его Исмаил, — и ответь на вопрос.

— Да, я закончу учебу.

Официантка пришла во второй раз и стала бесшумно перекладывать тарелки с едой с подноса на стол.

— Вот и славно, — сказал Исмаил, не дожидаясь, пока она закончит. — Знаешь, а ведь не все так плохо. — Исмаил как-то оживился и даже повеселел. — Примерно неделю назад ко мне обратилась Амина, сказав, что Мансур и Асхаб мешают тебе читать книги. — Официантка ушла. — Я порядком удивился и спросил, что за книги ты читаешь. Она не знала. Тогда я зашел в вашу с детьми комнату и увидел твои книги. Знаешь… философия, история, всякие там романы и так далее — это, конечно, тоже хорошо, но мне было бы намного приятнее, если бы это были книги по твоей программе в университете. Но как бы там ни было, я рад, что ты увлекаешься чтением, наукой. Так вот, на второй день после этого случая, сидя у себя в кабинете, я все это внимательно обдумал. Человеку, который читает, учится, непременно нужно мыслить, чтобы понимать и разуметь то, что он читает и изучает. А чтобы мыслить, нужна тишина и покой. В нашей квартире у тебя таких условий, понятное дело, нет. И я решил, что тебе надо снять отдельное жилье. Единственное, чего я боялся, так это то, что ты и, может быть, некоторые наши родственники… да и посторонние, пожалуй, тоже, подумают и даже будут говорить, что я выжил своего племянника из собственной квартиры, что ты стал мне лишним и тому подобное. Но в последующие дни наблюдения за тобой я убедился, что покой тебе все же необходим. И буквально вчера я снял однокомнатную квартиру, которая находится где-то посередине между нами и твоим университетом. Вся необходимая мебель там уже имеется, тебе остается только взять свои вещи и заселиться. Хозяину я заплатил аванс, чтобы он ее пока попридержал. Если тебя такой вариант устраивает и если устроит эта квартира, то мы ее возьмем до конца твоей учебы. Но если тебе удобнее жить с нами, то я с удовольствием откажусь от этой затеи. Итак, решать тебе. Что ты выбираешь?

— Дядя, я… я не хочу обременять тебя лишними затратами. Ты мне и так здорово…

— Постой! — прервал его Исмаил, — здесь вопрос не стоит о затратах. Если в уединении ты сможешь лучше учиться — то мне плевать на расходы. В школе ты учился неважно, и это я как-то могу понять. Но сейчас ты на первом курсе, и я хочу, чтобы хотя бы вуз ты закончил более успешно. Итак, я еще раз тебя спрашиваю: ты сможешь лучше учиться, если будешь жить один? Ответь мне: да или нет.

— Да, но…

— Никаких но. Решено, квартиру берем. Вот. — Исмаил достал из внутреннего кармана пиджака ключи и блокнот. Затем развернул блокнот, вырвал из него листок и передал его Али вместе с ключами. — Это ключи от той квартиры и адрес. Завтра же поезжай и осмотрись. Если тебя устроит, можешь заселяться когда тебе угодно. С хозяином я сам поговорю. Понял?

— Да. Спасибо, дядя!

— Ерунда, сынок… Что-то ты мало покушал. Что так, а? Болен, что ли?

— Нет, я прилично поел. Просто ты слишком много заказал.

— Это не много. Когда перекочуешь на квартиру, будешь почаще приходить к нам обедать и ужинать, понятно? Как минимум два раза в неделю чтобы кушал у нас. Это приказ! А так можешь приходить хоть каждый день, буду только рад. Вот еще. — Исмаил аккуратно отодвинул левую половинку пиджака, сунул руку во внутренний карман, вынул банковскую карточку и протянул Али. — Вот, держи. Каждый месяц я буду переводить на нее деньги — на питание и карманные расходы. Деньги за этот месяц я на нее уже перевел. Так тебе будет удобнее.

— Спасибо… — Али как-то неуверенно и робко протянул руку и взял карточку. Он был безмерно благодарен дяде, и ему внезапно как-то стало стыдно за упущения в учебе и поведении, и также он понял всю свою ответственность перед этим человеком.

— Здесь, Али, в Москве, нас никто не любит… Да что там нас — здесь никто никого не любит, да и не обязан. Это мегаполис — место, где все и отовсюду рвутся разбогатеть, прославиться, сделать карьеру. Здесь царствуют алчность, жестокость, предательство и зависть. Все пороки человечества в одном городе. Один человек не может этого изменить. Это система, понимаешь? Система! Нужен некий компромисс. Это не значит, что ты должен быть таким, как все. Тогда ты пропадешь. А если ты пропадешь как личность, то мне и к черту не нужно твое образование и благополучие, потому что в таком качестве оно не устроило бы и твоего отца. Хочешь помогать друзьям? Хорошо, помогай! Но знай, кому помогаешь и как лучше это сделать. И еще, постарайся сначала сам чего-то добиться, тогда у тебя будет больше возможности быть полезным своим близким и друзьям, и твоя помощь тогда будет весомее, чем помощь голых кулаков. Итак, мой тебе совет: не становись образованным, богатым и эгоистичным подлецом, но и безрассудно-благородным дураком тоже не будь. Выбери нечто оптимально-срединное. Это и есть компромисс. Ты же понимаешь, о чем это я, а?

Али кивнул в ответ.

— Очень на это надеюсь, — сказал дядя.

Затем Исмаил позвал официантку и рассчитался с ней. После чего они вышли и поехали домой.

С тех пор прошло почти три года. Учился Али, как и обещал, хорошо. К милиции больше не попадал. Близких друзей у него особо и не было, а со знакомыми приятелями встречался раз в две недели. Почти все его время было поглощено чтением книг, учебой и одиночными прогулками в парке. Строго два раза в неделю, как и обещал, он ходил к дяде на ужин.