СС. Орден «Мертвая голова»

Хайнц Хёне

Империя Генриха Гиммлера надежно хранила свои секреты. Даже самые видные руководители Третьего рейха не могли контролировать деятельность СС. Только падение гитлеровского режима открыло тайны этой организации. В подробном повествовании Хайнца Хёне предстает панорама апокалиптического расового безумия. Автор использовал документы Международного военного трибунала в Нюрнберге, дневники, письма и многочисленные монографии.

Глава 2

ГЕНРИХ ГИММЛЕР

Состав медленно тащился на север. Лицо пассажира становилось все мрачнее. Вот уже несколько часов первый нацистский гауляйтер Гамбурга доктор Альберт Кребс был вынужден выслушивать болтовню человека напротив, который, как и сам Кребс, сел в поезд в Эльберфельде.

Визави гауляйтера был среднего роста, крепко сбит и носил выражение собственной значимости на вполне заурядном лице. Если маленький, слегка скошенный подбородок говорил о некоторой хлипкости характера, то острый взгляд серо-голубых глаз за стеклышками пенсне свидетельствовал о значительной силе воли. Грубоватые манеры плохо сочетались с аккуратными, ухоженными, почти женскими руками.

Впрочем, тогда, весной 1929 года, гауляйтер не обратил особого внимания на несообразность в облике и повадках своего попутчика. Он просто с растущим раздражением внимал тому, что новый рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер имел сообщить о политической ситуации. В политике, поучал его Гиммлер, многое зависит от тайных обстоятельств и частной жизни людей. Вот хотелось бы знать, например, как получил фюрер СА Конн столь странную фамилию? Очень уж созвучна она еврейской фамилии Коган, не правда ли? Далее: гауляйтер Генрих Лозе был в свое время банковским служащим, а значит, мог попасть в зависимость от еврейского капитала… Надо докопаться… Кребсу оставалось только молча кивать. И по прошествии тридцати лет эти гиммлеровские речи все еще казались ему «ужасающими»: он назвал их «смесью воинственного пафоса, каких-то сплетен из пивной и нетерпимости фанатика-проповедника».

Гиммлеру тогда было всего 29 лет, и он совершил свою первую инспекционную поездку по охранным отрядам НСДАП. Кребс описывает его как громогласного, но не слишком в себе уверенного и довольно провинциального гитлеровского прихвостня. Эту точку зрения разделяли и другие национал-социалисты, сохранившие способность самостоятельного мышления. Дьявольские, демонические черты в портрете «проповедника» и «сплетника из пивной» проявились позже. Чем большую власть захватывали «женственные ручки» Гиммлера, тем призрачнее и страшнее становился его образ для немцев. Со временем рейхс-фюрер утратил для них черты личности, превратился в некую абстракцию, бездушное воплощение нацистского полицейского государства, в монстра, чуждого всему человеческому, только и стремившегося уничтожать любое инакомыслие. Никакая деталь частной жизни не раскрывала, что это был за человек — рейхсфюрер СС; мы и сегодня толком этого не знаем.

Те, кто видел его, так сказать, во плоти, не в состоянии дать вразумительное описание Гиммлера как человека. Любая сколько-нибудь связная картина содержит столько противоречий, что современники и биографы предпочли показать его во множестве разных обличий: есть портреты Гиммлера — палача, Гиммлера — добропорядочного бюргера. Гиммлера — фанатичного идеолога расизма, Гиммлера — неподкупного апостола нравственной чистоты, Гиммлера — послушного исполнителя воли своего фюрера и, наконец. Гиммлера — тайного сторонника немецкого Сопротивления.

«Этот человек — злой дух Гитлера, холодный, расчетливый, жаждущий власти. Он являлся, пожалуй, наиболее целеустремленной и самой бесчестной фигурой Третьего рейха», — считает бывший военный адъютант Гитлера генерал Хоссбах. А генерал Гудериан сказал: «Он был вообще как с другой планеты». Верховный комиссар Лиги Наций по Данцигу швейцарец Карл Буркхардт писал о Гиммлере: «Что делало эту фигуру особенно зловещей, так это умение концентрироваться на мелочах, пугающая добросовестность в крючкотворстве и абсолютно бесчеловечная методичность. В нем было что-то от робота». Разглядывая фотографию вождя черного ордена, нацистский идеолог Альфред Розенберг обнаружил факт: «Мне ни разу не удалось взглянуть в глаза Гиммлеру. Его глаза всегда были скрыты за отблесками стекол пенсне. Сейчас же они смотрят на меня прямо с фотографии, и мне кажется, я в них кое-что смог разглядеть. Это зло». Генералу-ракетчику Вальтеру Дорнбергу, напротив, рейхсфюрер казался похожим «на интеллигентного школьного учителя, вовсе не способного к насилию». По его словам, Гиммлер «обладал редким талантом внимательного слушателя, был спокойным, сдержанным — человеком без нервов».

Граф Бернадотт из Швеции, проводивший с Гиммлером тайные переговоры в 1945 году, был удивлен: «Я не нашел в нем ничего демонического». По словам шведа, Гиммлер был весьма любезен в общении, показал, что обладает чувством юмора, всегда был готов к шутке, если разговор не клеился. Многие дипломаты признавали трезвость его суждений, а немецкие и иностранные участники Сопротивления считали его единственным нацистским лидером, которого можно было бы использовать для свержения Гитлера. Британский историк Трево-Ропер заключает: «Это чудовище — Гиммлер — обладало множеством любопытных качеств, которые делают его в глазах некоторых невероятной, загадочной личностью».

В итоге биографы рейхсфюрера выдвинули теорию, призванную хоть как-то объяснить наличие столь разных людей в одном человеке. Они решили, что ключ к разгадке личности Гиммлера следует искать в отрочестве и юности их героя. Чувствуя себя совершенно одиноким в семье среднего достатка, задавленный отцом-педантом и жестокосердной матерью, он искал другого общества и понимания в послевоенной жизни, пока не обрел наконец защиту в нацистском движении.

Гипотеза выглядит привлекательно и соответствует веянию времени, когда все непонятное легко объяснялось с помощью психоанализа. К сожалению, это неправда. Гиммлер происходил из очень добропорядочной, совершенно обычной баварской буржуазной семьи. Ничто не омрачало его отношения к родителям и братьям, старшему — Гебхарду, родившемуся в 1898 году, и младшему — Эрнсту, 1905 года рождения. Когда он стал расти в чинах и переполнился сознанием важности своего дела, то да, семейная гармония в какой-то степени пострадала. Его жена Маргарита, нервная и нудная особа, не сошлась с его родными. Тем не менее Гиммлер никогда не порывал с отчим домом. Несмотря на то что сам был нездоров, целую ночь провел у постели умирающей матери. Во время похорон над могилой, взяв за руки братьев, он произнес с обычным пафосом: «Мы всегда будем вместе!»

Он сам себя назначил наставником для семьи. «Папеньке не следует так много работать. Пусть в течение недели чаще выходит на прогулку», — писал в 1921 году сын-студент Гиммлер «милой маменьке». К братьям он относился с педантизмом школьного учителя. «Меня весьма радуют твои хорошие оценки. Однако зазнаваться не следует! — прочел 14 ноября 1920 года малыш Эрнст в письме Генриха, который был лишь на пять лет старше его самого. — Я ожидаю, что ты исправишься и по истории… Нельзя быть столь односторонним. Будь хорошим и послушным, не серди папочку и мамочку».

Свою долю воинственной заботливости получил и старший брат Гебхард, имевший несчастье обручиться с дочерью банкира Паулой Штольце, а наш «железный блюститель нравственности» этого не одобрил. И вот 18 апреля 1923 года Генрих без обиняков сообщил девушке все, что о ней думает: «Чтобы ваш союз принес счастье вам обоим, а также пользу народу, который строится из здоровых, чистых в нравственном отношении семей, вы обязаны сдерживать свои порывы. В связи с тем, что ваше поведение не отличается строгостью, а ваш будущий супруг слишком мягкосердечен, этим вопросом придется заниматься кому-то еще. Я почитаю это своим долгом». Решимость увериться, что женщины XX века следуют тому же моральному кодексу, что и героини германских саг, была одной из навязчивых идей будущего рейхсфюрера СС; он рассматривал любые внебрачные связи как личное оскорбление. Поэтому он дал задание мюнхенскому детективному бюро Макса Блюмля расследовать прошлое девушки. Блюмль прислал отчет 14 марта, но нетерпеливый Генрих обратился за два дня до этого к некоему чиновнику Рёсснеру: «Прошу вас безотлагательно сообщить мне все, что вам известно о фройляйн Штольце и в особенности о ее отношениях с вашим сотрудником Дафнером!» Брат Гебхард капитулировал и расторг помолвку.

Этот эпизод из жизни Генриха Гиммлера показывает, что тот, в отличие от большинства нацистских вождей, вырос в обеспеченной, добропорядочной бюргерской среде.

Гитлера замучили кошмарные воспоминания о работном доме в Вене; Геббельс был сыном рабочего-десятника; выходца из Прибалтики Альфреда Розенберга ожесточила эмиграция; но Гиммлер — это действительно произведение чиновного класса, всего-навсего второй сын Гебхарда Гиммлера, школьного наставника, домашнего учителя.

Генрих появился на свет 7 октября 1900 года на втором этаже дома номер 3 по Хильдегардштрассе в Мюнхене. Гиммлеру-старшему не было нужды беспокоиться о будущем общественном положении сына: над новорожденным простиралась заботливая длань одного из влиятельнейших людей Баварского королевства — виттельсбахского принца Генриха, бывшего когда-то учеником Гиммлера-старшего. Принц милостиво согласился дать ребенку свое имя и стать крестным отцом. С таким именем и таким крестным Генриху было обеспечено достойное место среди верных монархии граждан.

Никогда юный Гиммлер не ставил под сомнение авторитет родителей, не говоря уже об общественном устройстве. От отца он узнал, какими замечательными были древние германцы, уже тогда в нем была заложена основа вагнеровского исторического романтизма — мира, населенного мужественными германскими героями и их величественными женщинами, которым в недалеком будущем суждено было трансформироваться в нордическую расу людей-господ, в соответствии с потребностями нацистской диктатуры. Мальчик быстро научился обращаться с должным почтением к окружающим. Еще в школе он завел дневник, где все знакомые упоминаются при полных чинах и титулах.

Если у тебя в крестных отцах принц, ты, разумеется, должен стать офицером. Здесь и лежит ключ к пониманию натуры Гиммлера: он всегда мечтал вести свои войска к победе, но не мог сделать этого в действительности. Поначалу он хотел пойти во флот, но у него было слабое зрение, а во флот очкариков не брали. Тогда Генрих подумал о сухопутных войсках. 26 июня 1917 года папа Гиммлер написал: «Мой сын изъявил настойчивое желание стать профессиональным пехотным офицером». Генриху не терпелось попасть на фронт. Еще в феврале 1915 года, когда брат Гебхард вступил в ополчение, в дневнике Генриха появилась запись: «Ах, как бы я хотел быть таким взрослым и тоже воевать!» Слово в слово он переписывал фронтовые сводки Генерального штаба и упрекал обитателей города Ландсхута, куда семья переехала на жительство, в отсутствии военного пыла.

Генрих так упорствовал, что отец вынужден был просить своих друзей при дворе досрочно устроить сына на военную службу. Друзья обещали похлопотать. Примерно в это самое время молодой Гиммлер получил последний презент от своего крестного, уже убитого в бою. Управление двора сообщило Гебхарду Гиммлеру, что банкирский дом Оберндорфера уполномочен перечислить ему тысячу рейхсмарок из пяти-процентного военного займа. «Примите эту сумму в качестве дара Вашему сыну Генриху от его крестного отца — ныне покойного, его королевского высочества принца Генриха».

В конце 1917 года Генрих Гиммлер был зачислен в 11-й пехотный полк «Фон дер Танн». Однако военная карьера закончилась, фактически так и не начавшись. Незадолго до своей смерти рейхсфюрер рассказывал шведскому графу Бернадотту, как «вместе со своими согражданами ушел на войну», а в других источниках вообще говорится о том, что Гиммлер участвовал в сражении на Западном фронте. Все это чистый вымысел, Гиммлер никогда не был на передовой, он так и остался кадетом. Полгода у него ушло на начальную военную подготовку в Регенсбурге, с 15 июня по 15 сентября 1918 года — кадетские курсы во Фрайзинге, а с 15 сентября по 1 октября он осваивал пулемет в 17-й пулеметной роте в Байройте. Через два месяца он был демобилизован из 4-й роты запасного батальона 11-го пехотного полка.

И, как ни странно, послевоенная неразбериха вроде бы предоставила Гиммлеру шанс сделать военную карьеру. В феврале 1919 года баварский премьер-министр Курт Айснер, принадлежавший к левому крылу социалистов, был убит офицером. Коммунисты тут же провозгласили Баварскую советскую республику. Законное правительство социал-демократов бежало в Бамберг, где вокруг него, даже против его воли, стало собираться войско. Оно состояло в основном из бывших фронтовиков и добровольцев, которые назвали себя фрайкор — вольный корпус. Берлин поднял регулярные войска рейхсвера, и в апреле 1919 года фрайкор изготовился к походу на Мюнхен. В небольшой отряд лейтенанта Лаутенбахера записался и Гиммлер, но опять пропустил бой: эта часть не дошла в Мюнхен, и Гиммлер так и остался «солдатом на плацу». Однако руки не сложил и 17 июня 1919 года он отправил письмо в штаб 11-го пехотного полка с просьбой выдать ему его военные документы «в связи с тем, что в ближайшие дни меня переводят в рейхсвер».

С рейхсвером тоже ничего не вышло. Дело в том, что утрата высокого покровительства при дворе и растущая инфляция подсказали прагматичному Гиммлеру-старшему единственно правильное решение относительно дальнейшей судьбы сына: Генриху следует заняться чем-нибудь более солидным и пригодным для мирных времен. Например, сельским хозяйством. Тот согласился, потому что сельское хозяйство его тоже очень интересовало, разумеется, после военного дела. Еще мальчиком он собрал огромный гербарий, и прямо-таки болезненное пристрастие к цветам и всяческим растениям все усиливалось. Позже это ляжет дополнительным бременем на узников нацистских концентрационных лагерей: каждый лагерь должен выращивать все мыслимые травы, так как рейхсфюрер СС ценил их целебные качества выше лекарств.

Но и с фермерством неудачи гнались за ним по пятам: только-только Генрих Гиммлер приступил к обучению в крупном крестьянском хозяйстве под Ингольштадтом, как его свалил тиф. Врач по фамилии Грюнштадт решил: «Работу прекратить на год и поучиться». После выздоровления, 18 октября 1919 года, Гиммлер был зачислен на сельскохозяйственное отделение Высшего технического училища при Мюнхенском университете.

Ничего удивительного, если бы Гиммлера сломили пережитые неудачи и он превратился в «одинокого волка», брошенного всеми на задворках общества, как говорят легенды.

Но все наоборот! В Мюнхене начался самый светлый, безоблачный период его жизни, поставивший перед биографами массу проблем.

Он был дружелюбен, всегда готов помочь, очень прилежен и довольно нуден. Однажды он явился на вечеринку с маскарадом в костюме турецкого султана Абдул-Хамида. Он пережил несчастную любовь к девушке по имени Майя Лориц. В нем развилась страсть гурмана. И никто не подозревал, что вот он, перед ними, — будущий массовый убийца.

Правда, политика и военные дела по-прежнему завораживали его. Согласно членскому удостоверению от 16 мая 1920 года, он записался в Мюнхенский отряд самообороны и получил на складе 21-й стрелковой бригады «1 винтовку и 50 патронов к ней; 1 стальной шлем; 2 патронташа, 1 мешок для сухарей (старого образца)». 1 декабря 1921 года Гиммлер считал великим днем в своей жизни: пришло сообщение из рейхсвера, что ему присвоено звание прапорщика. Вместе с группой других националистов — студентов и офицеров — Генрих готовил заговор, чтобы освободить из тюрьмы убийцу премьер-министра Баварии Айснера — графа Арко-Валлея. Когда же смертный приговор графу был заменен пожизненным заключением, заговорщики отказались от своего плана. По этому поводу Гиммлер особо расстраиваться не стал. Он невозмутимо записал в дневнике: «Что ж, как-нибудь в другой раз».

У него были гораздо более неприятные проблемы. В ноябре 1919 года он вступил в студенческое объединение «Аполлон» и теперь ломал голову, как примирить свою новую жизнь со строгим католическим воспитанием и слабым желудком. Дело в том, что церковь запрещала драки, а врач — пивные возлияния. Проблему пива он уладил сравнительно легко — братство выдало ему специальное освобождение от пивных застолий. Безусловно, сотоварищи не слишком дорожили им и провалили на следующих же выборах «Аполлона». Долго не мог он найти партнера для драки: сокурсники считали его малоспособным и в этой области. Только в последнем семестре в июне 1922 года нашелся студент, изукрасивший Гиммлеру физиономию; тогда и у будущего главаря СС тоже появились шрамы, без коих он не представлял себе истинно тевтонского воспитания.

Церковное табу на поединки, на борьбу оказалось куда более серьезной проблемой, чем пиво! Гиммлеры всегда относились к верным католикам. Кузен Генриха — Август Вильгельм Патин даже стал каноником кафедрального собора в Мюнхене. Да и сам Генрих Гиммлер считался прилежным прихожанином. Посещение воскресной мессы являлось для него не просто ритуалом, а внутренней потребностью. В дневнике он каждый раз записывал впечатления от мессы и порой отмечал: «В этой церкви я чувствовал себя особенно хорошо». Когда от девушки, за которой он робко ухаживал, Генрих услышал, что она причащается каждый день, он записал в дневнике: «Это была самая большая радость, что я испытал за последние восемь дней!»

Вступление в студенческое братство отодвинуло в тень отношения с церковью. Ничего похожего на резкий разрыв, просто постепенно Генрих отдалялся все больше и больше. Поначалу он пытался сохранить в себе церковное неприятие поединков, тем более что и сам действительно питал отвращение к дракам, но настоятельная потребность соответствовать своему кругу (тоже семейное наследие) одержала верх над религиозной традицией. «Я полагаю, что вступил в конфликт со своей религией, — записал Гиммлер в дневник 15 декабря 1919 года. — Но, что бы ни произошло, я всегда буду любить Господа, буду ему молиться, я навсегда останусь верным сыном католической церкви и буду ее защищать, даже если она отвернется от меня». (И это писал человек, который в будущем заставит десятки тысяч эсэсовцев отречься от церкви и предложит прилюдно казнить папу римского.)

Новое отношение к церкви оставило неприятный осадок, но и только. К тому времени его интересы уже перенеслись в сферу мирской суеты. Политика и религия отошли на задний план: его захватывала полная соблазнов жизнь буржуазного Мюнхена, обеды у фрау Лориц и вопросы пола, волновавшие молодежь.

Анна Лориц, вдова оперного певца, приходилась Гиммлерам дальней родственницей. Она содержала семейный пансион на Егерштрассе. Генрих влюбился в ее дочь Марию (все звали ее Майя), но ему перебежал дорогу будущий торговец кожгалантереей из Штутгарта Ганс Книпп, оказавшийся более удачливым ухажером. Большая семья Гиммлеров частенько собиралась вместе под гостеприимным кровом пансиона. «Когда все пятеро появлялись в доме Лориц, там начинался веселый переполох, — вспоминал позже Книпп, — семья Г. могла быть уверена: у доброй тетки Лориц всегда для них накрыт хороший стол».

Генрих бывал, естественно, и на вечеринках, которые устраивала фрау Лориц. «Учишься ли ты танцевать?» — поинтересовался как-то в письме сослуживец по полку Роберт Кистлер, и Гиммлер тут же стал брать уроки танцев, чтобы не спасовать перед красавицей Майей. В январе 1920 года он даже овладел модным тогда бостоном. Вместе со своим приятелем Людвигом, или Лу, он стал завсегдатаем мюнхенских традиционных карнавалов. Даже подобные развлечения он считал событиями, достойными записи в дневнике: «Зал был разукрашен под восточный гарем, — описывал он прием в доме тетки Лориц. — В углу у камина — большой шатер для меня и Лу… Фрау Лориц наготовила необыкновенно много. Подали какао, и я пролил его себе на штаны…»

Гиммлер был так занят своей собственной жизнью, что от него ускользнуло одно немаловажное событие — состоявшийся в это самое время в Мюнхене съезд НСДАП. Американские историки Вернер Ангресс и Бредли Смит пишут о Гиммлере тех дней как о молодом человеке, который «мыслил банальными категориями, наслаждался ценностями баварского среднего класса и казался в целом добродушным, бесцветным, вполне заурядным».

Его усердие не знало границ. Во время рождественских каникул он носил булочки для бедной старушки, читал слепому, играл в благотворительном спектакле в пользу бедных венских детей и бегал с одного собрания на другое, являясь членом бесчисленных кружков и объединений: разведения домашних животных, сельскохозяйственного, гуманитарного, стрелкового, ветеранов войны, альпинистов, туристов, спортсменов, полковых товарищей. При таком количестве членских билетов человек не может испытывать трудностей в общении с окружающими. Политические взгляды молодого Гиммлера были простым отражением взглядов и предрассудков его среды: обычный национализм среднего класса, без следа фанатизма и веры в призраков, свойственных нацистскому мировоззрению.

В ту пору он принадлежал к баварским консерваторам. Чтобы проводить в последний путь бывшего короля Людвига III, он взял напрокат цилиндр и фрак; на выборах студенческого комитета отдал свой голос националистам: Генрих гордился тем, что он баварец. В тот период даже его замечания в адрес евреев были умеренными и не переходили рамки приличия. В связи с убийством министра иностранных дел Ратенау Гиммлер бросил фразу: «Я доволен», однако тут же поспешил добавить, что покойный был «весьма толковым человеком». Своего одноклассника Вольфганга Халльгартена он называл «вшивым еврейчиком», но просто смеясь; а свою знакомую по бару «Рейхсадлер», танцовщицу еврейского кабаре Инге Барко, изгнанную из дома за связь со студентом, Гиммлер считал «девушкой, достойной уважения».

И только в одном вопросе дневники указывают на агрессивность, свойственную позднему Гиммлеру: он никак не может смириться с постигшей его неудачей в военной карьере. Когда Майя Лориц, девушка его мечты, окончательно дала несчастному влюбленному отвод, Генрих решил, что только война и солдатская жизнь смогут принести успокоение его измученному сердцу. 28 ноября 1919 года он записал в дневнике: «Если бы сейчас я мог смотреть в лицо опасности, рисковать жизнью, сражаться — это стало бы для меня освобождением». 22 ноября 1921 года впервые проявился стиль будущего, зрелого Гиммлера. Он пишет: «Если начнется новая война на Востоке, я буду участвовать. Восток для нас важнее всего. С Западом будет легко покончить. На Востоке надо бороться, его следует колонизировать». Со временем тяга Гиммлера к военщине все усиливается. 19 февраля 1922 года: «Скорей бы снова сражения, война, выступление войск!» 11 июня 1922 года: «Наверное, я, так или иначе, все же попаду на службу. Я же в основе своей — солдат… Но сначала сдам экзамены».

В июле он сообщил родителям: «Пока на экзаменах я чувствую себя достаточно уверенно». Но затем в жизнь Генриха Гиммлера ворвался капитан Эрнст Рем и предложил неудачливому влюбленному перспективу удовлетворения его милитаристских амбиций.

Когда впервые встретились эти двое, чьи судьбы связались таким кроваво-драматическим узлом, установить не представляется возможным. Уже не раз пересекались их пути: в конце 1918 года Рем служил при штабе 12-й Баварской пехотной дивизии в Ландсхуте, где тогда проживали Гиммлеры, позже он руководил вооружением и снабжением в 21-м стрелковом полку, со складов которого Гиммлер в мае 1920 года получил свое первое оружие. К тому же Рем являлся основным поставщиком оружия для полу легальных оборонных организаций — своеобразного ополчения, народной милиции, сформированной в тени официального рейхсвера. Запись в дневнике Гиммлера свидетельствует, что в январе 1922 года они увиделись на собрании одного из таких отрядов в мюнхенской пивной «Арцбергеркеллер». «Капитан Рем и майор Ангерер (бывший ротный командир Гиммлера) тоже там были. Все очень дружественно, Рем пессимистически настроен к большевизму».

Капитан произвел на Генриха сильное впечатление. Он снова чувствовал себя кадетом, зеленым новобранцем, не в силах отрешиться от мысли, что на военной иерархической лестнице Рем стоит на несколько ступенек выше. Встречаясь с «господином капитаном», Гиммлер и в дальнейшем всегда внутренне вытягивался в струнку. Казалось бы, несовместимая пара: отмеченный наградами и боевыми шрамами воин Первой мировой — и добропорядочный бюргерский сынок, этакий гомосексуальный «солдат удачи» Эрнст Рем — и «нравозащитник» Генрих Гиммлер… Однако капитан сумел найти верный подход к студенту. Для старшего товарища Гиммлер был готов на все.

Сдав 5 августа 1922 года выпускные экзамены и получив должность сельскохозяйственного ассистента на фабрике удобрений в Шляйсхайме, он сразу вступает по совету Рема в националистическую организацию «Рейхсфлагге» («Флаг империи»). Наконец-то он был удостоен чести снова носить униформу. Форма была, разумеется, не армейская, просто серая куртка-ветровка да ботинки с обмотками. Но это была ФОРМА! Субботними вечерами, после работы, Гиммлер с упоением занимался военными упражнениями готовясь с единомышленниками к уличным боям будущей гражданской войны…

Вскоре у Гиммлера появилась возможность делом доказать свое восхищение Ремом. В конце августа 1923 года он оставил работу в Шляйсхайме и переселился в Мюнхен, где уже в ноябре, во время «пивного путча» Адольфа Гитлера впервые вплотную столкнулся с нацистским движением.

Организация «Рейхсфлагге», после внутренних раздоров переименованная в «Рейхскригсфлагге» («Имперский военный флаг», сокращенно — РКФ), перешла к этому времени в руки Гитлера и Рема. Эрнст Рем давно уже был членом гитлеровской партии и знал, как уговорить своих друзей вступить в НСДАП. Гиммлер тоже вступил. Это еще не значит, что он стал настоящим нацистом. Своим вождем он считал вовсе не Гитлера, а Рема, и символом будущего ему казалась не свастика, а знамя монархии.

Вечером 8 ноября 1923 года Гиммлер предстал перед сподвижниками с военным знаменем в руках. Это было на собрании РКФ, проходившем в мюнхенской пивной «Лёвенбройкеллер». Туда поступило сообщение, что Гитлер, размахивая пистолетом, убедил ведущих политиков и военных Баварии, собравшихся в другой пивной — «Бюргербройкеллер», выступить против «ноябрьских преступников» в Берлине. Рем вспоминал, что люди в порыве энтузиазма «вскакивали на стулья, обнимались, многие плакали от радости и восторга. Солдаты рейхсвера срывали с фуражек желтые кокарды. „Наконец-то!“ — этот вздох облегчения вырывался из каждой груди».

Рем вручил Гиммлеру военный флаг империи, на котором только что присягали бойцы РКФ, и дал приказ к выступлению. Дикая толпа быстро построилась в походную колонну и направилась в сторону «Бюргербройкеллер», где Гитлер и баварская политическая верхушка — государственный комиссар фон Кар и генерал рейхсвера фон Лоссов договаривались о «народной революции». Однако по пути колонну остановил гонец от Гитлера. Он передал Рему приказ захватить здание военного министерства, где располагался штаб VII (Баварского) военного округа. Капитан сделал, как велено. Через час военное министерство было в его руках.

Окна здания ощетинились стволами винтовок и пулеметов четырехсотенного ремовского войска. Однако капитан уже начал осознавать: что-то идет не так.

Все действительно пошло «не так»: оправившись от изумления, политики и генералы решили нанести ответный удар. Ранним утром 9 ноября грохот танковых моторов известил об этом «защитников» здания военного министерства. Части рейхсвера и полиции выдвигались вперед, блокируя все дома вокруг; артиллерийские расчеты готовили к бою орудия и пулеметы.

Наступила убийственная тишина. На Людвигштрассе у заграждения из колючей проволоки, разделявшей противников, стоял Гиммлер, вцепившись в древко военного флага.

Гитлеровский порыв безумия причудливо перемешал в этой толпе будущих друзей и врагов; рядом стояли будущие убийцы и их жертвы. Рядом с Гиммлером — Рем, будущий вождь штурмовиков, через одиннадцать лет его убьют эсэсовцы, посланные его нынешним знаменосцем. Дальше — будущий начальник разведки СА граф Мулен-Экарт, он встретит свой конец в концлагере Гиммлера.

По ту сторону колючей проволоки лейтенант рейхсвера Герман Хефле, бывший адъютант Рема и тайный член «Рейхскригсфлагге». Летом 1934 года он предупредит своего бывшего шефа о смертельной опасности, а позднее, уже в ранге генерала войск СС, надоест Гиммлеру хуже занозы в мягком месте.

Вот уж точно: не знаешь, кто тебе завтра друг, кто враг. Фон Кар и Рем, враги в 1923 году, — оба приняли смерть от рук эсэсовских головорезов, и в один день — 30 июня 1934 года. Мало кто из действующих лиц 1923 года пережил историю черного ордена. Среди них — бывший командир Рема Франц фон Эпп, пытавшийся в тот день примирить Кара с путчистами. Но попытка посредничества не удалась. Рему пришлось капитулировать перед рейхсвером и полицией и сложить оружие. Только безоружных выпускали за оцепление. Итог: движение Гитлера и Рема было разгромлено, капитана посадили в тюрьму Штадельхайм.

Гиммлер остался один, без идола, без униформы, без веры. Он переживал кризис: прежнюю работу потерял, а новую, несмотря на многочисленные попытки, найти никак не удавалось, Майя Лориц решительно его отвергла, а политическая борьба принесла полное разочарование. Лишь благодаря моральной поддержке своих новоявленных почитательниц Гиммлеру удалось остаться на плаву. Они на самом деле верили, что 9 ноября 1923 года бравый знаменосец совершил подвиг исторического значения. Одна поклонница буквально упивалась воспоминаниями: «Перед военным министерством — колонны „Рейхскригсфлагге“. Впереди — Гиммлер со знаменем. Видно, как надежно чувствует себя знамя в его руках и как он горд этим. Я подхожу к нему, не в состоянии произнести того, что звучит во мне:

Гордитесь — я знаменосец!

Не бойтесь — я знаменосец!

Любите меня — я знаменосец!»

Подружка Гиммлера Мария Р. (возможно, Мариэле Раушмайер), направляя «знаменосцу» письмо неизвестной поклонницы, сделала следующую приписку: «Это письмо — моему другу Генриху. Оно должно стать маленьким знаком горячей благодарности и дорогих воспоминаний о подвиге, который вновь научил нас надеяться».

Гиммлер все же решил остаться в политике. Когда НСДАП была запрещена, движение раскололось на две «народных» группировки. Он сделал выбор в пользу национал-социалистического освободительного движения, возглавляемого генералом Людендорфом. К данному объединению также принадлежал случайный знакомый Генриха, ландсхутский аптекарь Грегор Штрассер, по-деревенски хитрый и напористый, считавшийся истинным главой «освободительного движения». Штрассер быстро распознал в Гиммлере организаторский талант и сразу привлек его к работе.

На май 1924 года были намечены выборы в рейхстаг. Враги республики решили, что это удобный случай — перехватить «оружие демократии» и уничтожить демократию. Штрассер хотел, использовав гитлеровский путч, ставший сенсацией для всей Германии, провести своих нацистов в рейхстаг. Первый спектакль предвыборной борьбы увлек Баварию. Привычной чертой предвыборной шумихи стал треск мотора шведского мотоцикла. На нем восседал затянутый в кожу пропагандист: он носился по деревням Нижней Баварии, распространяя послания Грегора Штрассера.

Мотоциклист Гиммлер побил все рекорды нацистской демагогии. Он разоблачал евреев и масонов, натравливал крестьян на финансовых магнатов, воспевал будущий мир, населенный исключительно благородным крестьянством, он метал гром и молнии в сторону большевизма, клеймил демократию и другие направления рациональной политики. Не зная ни отдыха, ни усталости, переезжал он из одной деревни в другую. Вот запись в его рабочем календаре:

« — 23.02.24: речи в Эггмюле, Ландвайде и Бирнбахе;

— 24.02.24: выступления в Кельхайме и Заале, затем индивидуальная работа;

— 25.02.24: полуторачасовая речь в Pope».

«У меня ужасно много дел, — писал Гиммлер своему другу Кистлеру. — Я должен создать организацию на территории всей Нижней Баварии и направлять ее работу». Его усилия не пропали даром: движение Штрассера получило почти 2 миллиона голосов и смогло провести в рейхстаг 32 депутата.

Однако успех на выборах не обрадовал Гиммлера. Он засомневался: а является ли движение, к которому он примкнул, по-настоящему перспективным? Другу Кистлеру он жаловался: «Никакие самоотверженные усилия, по-видимому, не принесут нам, народникам, быстрых и видимых результатов» — и добавлял, что по его ощущению он поддерживал «заведомо проигранное дело».

Разногласия между группировками, интриги противников и сторонников находящегося в заключении Гитлера смущали слабохарактерного Гиммлера. И вот он стоит в полной растерянности — член экстремистской крайне правой группировки, озираясь в поисках своего идола — вождя, под которого можно приспособиться. Он готов стать рабом, но не видит хозяина. Он готов верить во что угодно, но вот во что? Он страстно желает играть роль в истории и уже представляет себя мучеником. В дневнике Гиммлера есть и такие строки:

Даже если будешь ранен,

Встань, борись, держись!

Подними повыше знамя,

Пусть ценою — жизнь!

И далее — о том, что он приведет других к победе и славе, о которых мечтал и за что готов отдать свою жизнь. Проблема была в неизвестности, что это за знамя и в чем состоит то самое святое дело, за которое стоит отдать жизнь? Генрих Гиммлер прекрасно знал только то, что никакой он не спаситель, он не рожден для великих дел. Постоянно его точили сомнения, будущий всесильный рейхсфюрер так и не смог увериться, что создан быть лидером. В дневнике Гиммлер честно записывал, что думает о себе самом. Так, он считал, что ему не хватает внутренней опоры, что слишком много болтает лишнего, сыплет дурацкими шутками. Однажды написал: «Какое все-таки жалкое создание — человек!» В другой раз: «Я просто болтун и пустая погремушка. У меня не хватает энергии. Ничего не получается… меня считают парнем, которому все дается играючи, который всегда обо всем позаботится: „Хайни? Он справится!“» Это относится к началу 1922 года.

Он до такой степени не понимал себя, что даже стал носиться с мыслью об эмиграции. Изучал русский язык, чтобы уехать куда-нибудь на Восток, осесть в деревне, заняться там крестьянским трудом. В другой раз он представлял свое будущее в Перу или в Турции. За период с 1919-го по 1924 год упоминания о планах эмиграции встречаются в дневнике Гиммлера раз пятнадцать.

В конце концов этот нерешительный суеверный человек пришел к убеждению, что его преследует злой рок. Позже, годы спустя, он писал жене: «Нам, ландскнехтам, на роду написано быть одиночками, изгоями», на что получил следующий ответ: «Довольно видеть все в черном цвете! Оставь будущее в покое — оно само распорядится». Через несколько дней фрау Гиммлер выразилась еще яснее: «Опять у тебя одно и то же: новый год будет неудачным! Ты что, стал астрологом и веришь, что над нами довлеет Марс и поэтому нас ждут сплошные несчастья? Прошу тебя, оставь это».

Справиться со своими мучительными сомнениями Гиммлер смог лишь тогда, когда на его горизонте появился человек, ставший для него полубогом, — Адольф Гитлер.

Из тюрьмы Ландсберг Гитлер был освобожден в декабре 1924 года. Он сразу приступил к восстановлению своей запрещенной и расколовшейся партии. То, что Гиммлера смущало в лагере народников, Гитлер смог устранить в течение года. 27 февраля 1925 года ему удалось объединить под своим руководством Национал-социалистическую и Народную партии Баварии, сформировав новую НСДАП. Еще через два месяца он образовал СС, потом разобрался с внутренней оппозицией в собственном лагере, а к концу 1926 года собрал собственную партийную армию — СА.

Гиммлер, подсознательно искавший, кому бы подчиниться, чутьем понял, что нашел своего идола. В августе 1925 года он получил членский билет обновленной НСДАП и вскоре после этого очутился в убого обставленном помещении рядом с церковью Святого Мартина в Ландсхуте в качестве секретаря Грегора Штрассера, с окладом 120 марок в месяц. Штрассер, руководивший тогда пропагандой в Нижней Баварии, был рад загрузить помощника. Гиммлеру поручено было поддерживать постоянную связь с самыми отдаленными нацистскими группами. В итоге для нацистов из баварской глубинки он и его мотоцикл стали олицетворением партийного руководства. Через некоторое время Гиммлера выдвинули на должность управляющего делами партийного округа (гау) Нижней Баварии.

Устоялось мнение, будто бы Гиммлер подобно рейнскому оратору Йозефу Геббельсу был искренним приверженцем идей Штрассера — будущего противника Гитлера. На самом деле Гиммлер считал себя скорее конторским служащим правления партии, чем соратником Штрассера. Когда тот перебрался в Берлин, став северогерманским противовесом фюрера, Гиммлер плотнее придвинулся к своему вождю. Никто не знает, когда впервые встретились эти двое. Известно, однако, что Гиммлер до конца своих дней так и не сумел преодолеть в себе робость, постоянно возникавшую при общении с «величайшим умом всех времен и народов», как он называл Гитлера.

Еще работая в Ландсхуте у Штрассера, Гиммлер по-детски преклонялся перед вождем. Один его приятель рассказал английскому писателю Вилли Фришауэру, что Гиммлер нередко вполголоса бормотал что-то, обращаясь к портрету Гитлера, висевшему у него в конторе. А при телефонных разговорах с фюрером Гиммлер вытягивался по стойке «смирно» и щелкал каблуками. Был случай во время войны, когда массажист рейхсфюрера Феликс Керстен ответил на телефонный звонок Гитлера. Так Гиммлера после этого просто распирало: «Господин Керстен, вам известно, с кем вы только что говорили? Вы слышали голос ФЮРЕРА! Вот удача! Напишите сейчас же об этом супруге! Представляю, как она будет счастлива что вам выпал такой исключительный случай…»

Дни борьбы, когда он находился рядом с Гитлером, были величайшим взлетом его карьеры. «Это было славное время, — взволнованно вспоминал он уже в 1945 году. — Мы, бойцы нашего движения, постоянно подвергались смертельной опасности. Но страха мы не испытывали. Адольф Гитлер сплотил нас и повел за собой. Эти годы — самые лучшие в моей жизни».

Служа фюреру, он без устали носился на мотоцикле по сельским дорогам, сжигаемый честолюбием и болями в желудке, доводившими его порой до обморока. «Это колоссально — то, что вы делаете, — восхищалась осенью 1927 года одна из его берлинских поклонниц. — Но вы слишком много требуете от себя, и вот ваш организм мстит вам. Справедливо: организм прав». «Ты опять в дороге, и мне приходится думать, что вся твоя жизнь — одна сплошная гонка!» — отчаивалась будущая жена.

Гитлер воздавал ему по заслугам, и Гиммлер поднимался по лестнице партийной иерархии: в 1925 году он стал заместителем гауляйтера Верхней Баварии — Швабии, в том же году — заместителем главного пропагандиста партии, а в 1927-м — заместителем рейхсфюрера СС. За несколько лет нерешительный, не имеющий цели в жизни студент превратился в фанатичного приверженца Гитлера, поражавшего фюрера выдающимися организаторскими способностями. Но одна только оргработа Гиммлера не удовлетворяла. Он желал быть наставником и воспитателем, мечтал вывести партию и нацию к «истинным источникам жизни».

Долговременное пребывание в сельских краях Нижней Баварии сделало для него неодолимо притягательной философию «крови и почвы». С самого нежного возраста благодаря своему романтическому восприятию истории Гиммлер привык видеть в крестьянстве первоисточник народной силы. Позже он заявлял: «Человек на своем собственном участке земли — вот источник мощи и становой хребет национального характера германской нации». Он говорил, что «по происхождению, крови и характеру я и сам тоже крестьянин». Гиммлер не мог себе представить великих людей истории иначе, как выходцами из крестьянства. Своего любимого героя, саксонского короля и покорителя славян Генриха I Птицелова (876–936) он тоже причислял к «крестьянской знати народа».

После университета, околдованный народнической пропагандой, он рисовал себе общество будущего, построенное на простых, крестьянских ценностях. Сохранилась недатированная записка: сельскую школу он считал ячейкой государства типа «назад — к земле!»; взаимоотношения учителей и учеников там являют «картину истинной немецкой государственности» и потому должны стать предвестниками нового общества.

Учителями в этой школе, равно как и среди всего воображаемого «народа», должны быть «мастера» и их помощники обоего пола. Мужчины должны обладать «качествами вождя», они обязаны уметь распознавать «ложь и обман этого мира». А учительницам надлежит быть милыми, жизнерадостными, высоконравственными; они обладают настоящим материнским чувством и не знают недугов, свойственных современным городским женщинам. Они сильны и грациозны и с удовольствием оставляют за мужчинами право последнего слова. Домашнее тепло будет способствовать тому, чтобы эта «школа» стала духовным центром притяжения и для горожан, для поэтов и художников; домом, всегда открытым для соотечественников. Рабочие городов тоже должны иметь возможность черпать силы в этом источнике, чтобы пройти через предрассудки современности. Вот они — начала нацистской и эсэсовской общественной утопии! «Никакие ценности, даже знания, не могут стоять выше характера и убеждений», — утверждал геополитик Гиммлер, представляя воображаемый продукт своей лаборатории — людей «со стопроцентным здоровьем, крепкой нервной системой и сильной волей, которым постоянная тесная связь со школой помогает вырасти и стать вождями своего народа».

Гиммлеру даже удалось найти единомышленников, готовых воплотить его фантазии. Они приобрели ферму в Нижней Баварии и предоставили ее в распоряжение Гиммлера. Однако надежды на то, что «найдется еще немало благородных людей, способных в зависимости от их состояния и сил материально поддержать» его начинание, оказались тщетными. «Деревенская школа будущего» оставалась игрой воображения. Тем не менее Гиммлер не отступился от идеи своей сельской утопии. В конце концов, его отец был учителем, а значит, педагогический дар должен быть и у сына. И он решил, что рожден для великой просветительской миссии, даже готов был извлечь урок из случившегося.

Поучая окружающих, Гиммлер вечно донимал их рассказами, как бы поступили предки в том или ином случае. У него всегда был наготове подходящий пример из истории, чтобы проиллюстрировать настоящее и прикинуть, чего ждать от будущего. В годы войны, по словам его массажиста и самого близкого друга Керстена, Гиммлер мечтал о мирном времени, когда снова можно будет заниматься образованием. Керстен вполне серьезно считал, что в глубине души Гиммлер предпочел бы перевоспитывать восточные народы, а не истреблять их.

Из неудавшейся затеи с «деревенской школой» Гиммлер все же извлек пользу: впервые непосредственно столкнулся с трудностями, в которых билось немецкое крестьянство. Однако сделал из увиденного весьма своеобразные выводы, очень далекие от реальности.

Крестьянский мистик Гиммлер не разглядел тяжелейший системный кризис, настигший германское сельское хозяйство после прекращения бисмарковской политики протекционизма, а может быть, и раньше. Не осознал он и настоятельной необходимости рационализации, отказа от непродуктивных мелких хозяйств. Гиммлер все воспринял совершенно иначе. Он увидел многоцветную, дьявольскую паутину с ярлыком: «Мировое еврейство». «Главным врагом крестьянства, — писал он в 1924 году, — является международный еврейский капитал, натравляющий горожан на сельское население». А происходит все это следующим образом: «С помощью спекуляций и рыночных афер еврейский капитал добивается низких цен от производителя и высоких цен при продаже. Сельский производитель, таким образом, меньше зарабатывает, а горожанин больше платит. Полученную прибыль заглатывает еврейство и его приспешники».

До «пивного путча» 1923 года евреи попадали в дневниковые записи Гиммлера как отдельные личности. Теперь они были объединены в некий общий страшный стереотип, и в каждом неарийце можно было подозревать диверсанта всемирного еврейского заговора. С этого момента евреи в сознании будущего рейхсфюрера превратились в предмет коллективного поношения. Гиммлер нашел своего врага.

В том же самом меморандуме он ссылается и на другого смертельного врага, без которого рейхсфюрер больше не сможет обойтись, — славян. «Только в борьбе со славянством, — доказывал Гиммлер, — немецкое крестьянство проявит себя и окрепнет, так как будущее лежит на Востоке… На Востоке имеются громадные территории, пригодные для обработки. Сейчас их держат крупные хозяйства. Сыновья фермеров и сельские рабочие должны переселиться туда, чтобы прекратилась практика, при которой второй и третий сыновья немецкого крестьянина вынуждены ехать в города. Расширение немецкого влияния будет способствовать тому, чтобы крестьянское население вернуло себе ведущую роль в Германии». Переселение, согласно Гиммлеру, — это также проявление немецкого национального духа: «Увеличение численности сельского населения будет также препятствовать нашествию рабочих масс с Востока. Как и шестьсот лет назад, немецкий крестьянин должен чувствовать себя призванным перед немецкой нацией бороться против славянской расы за обладание и увеличение территории святой матери-земли».

Не осознавая того, уже в 1924 году Генрих Гиммлер сформулировал два ключевых пункта программы будущих СС, дал обоснование антисемитской и антиславянской политики Третьего рейха.

Борьба со славянским «недочеловеком» и «всемирным еврейством» превратилась в идею фикс. В программе, конечно, пока отсутствовали фанатизм и псевдорелигиозный экстаз, однако в случае с Гиммлером это можно назвать точкой отсчета. Дальше политическая фантасмагория будет развиваться неудержимо.

НСДАП в тот период была еще не настолько влиятельной организацией, чтобы осуществить на практике крестьянские мечты Гиммлера, и тогда он примкнул к группе, серьезно воспринявшей его лозунг «Назад — к земле!». Это так называемые «артаманы» — народническое крыло немецкого молодежного движения, идеалисты, помешанные на «собственном клочке земли». Большинство из них не были членами НСДАП, но их вождь Георг Кестлер — был. Однако и эти молодые люди молились «крови и почве», и им были присущи антиславянские комплексы. Так, например, они планировали вытеснить польских сельскохозяйственных рабочих с земель восточнее Эльбы и заставить вернуться в Польшу.

В 1924 году первая группа артаманов отправилась в Саксонию, чтобы выполнить то, что они считали своим долгом и перед экономикой, и перед соотечественниками в целом. (Возможно, хозяйство Гиммлера в Нижней Баварии тоже должно было служить целям этого ордена.) Две тысячи человек разъехались по фермам Восточной Германии, где стали готовиться к отражению «нашествия славян».

Конец ознакомительного фрагмента.