Волки Второй мировой войны. Воспоминания солдата фольксштурма о Восточном фронте и плене. 1945

Ханс Тиль, 2007

С февраля 1943 г. война стала склоняться явно не в пользу Третьего рейха, людские ресурсы Германии таяли, и в сентябре 1944 г. Гитлер издал декрет о создании фольксштурма – народной армии – последнего средства обреченных. Несмотря на свой прежний статус важной персоны тыла, Ханс Тиль попал под призыв в ряды фольксштурма. Предполагалось, что солдаты этих соединений будут защищать лишь те районы, в которых проживали, однако многие из них, в их числе автор воспоминаний, увязли на Восточном фронте. Военный путь Тиля оказался недолгим, но ему довелось полной ложкой хлебнуть из котла солдатской жизни: жестокие бои в Померании и Восточной Пруссии, хаос гибельной эвакуации беженцев, операции по их спасению и ненависть к преступно безответственной нацистской пропаганде. Больше всего Ханс Тиль боялся русского плена, но попал в руки польских властей и на себе испытал все тяготы существования лагерного заключенного. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Тиль как мемуарист

Не всякий читатель будет одинаково реагировать на те события, которые Тиль описывает в своих воспоминаниях, да и отношение к самому автору может быть разным. Однако большинство, скорее всего, согласится с тем, что гамма настроений в повествовании постоянно меняется от злости к настоящему отчаянию, от страха — к случайной надежде, от отвращения — к своеобразному юмору, что придает тексту характер аутентичности, заставляет принимать его и даже относиться с сочувствием. Юмор всегда оттенен иронией, порой доходящей до уровня сарказма. Возможно, эти мрачные шутки объясняются характером аудитории и в не меньшей мере — характером самого автора. В конце концов, аудиторию Тиль почти точно ограничивал своей семьей, а может быть, даже всего лишь одним из братьев, которому он отправил этот документ как нечто вроде длинного письма. Для такого документа характерна почти полная откровенность, вызванная близкими родственными отношениями автора и получателя, которые, помимо всего прочего, обеспечивают легкость в личном общении.

Привлекают особое внимание некоторые страницы воспоминаний, описывающие поведение Тиля в различных обстоятельствах. Одной из них является постоянное нежелание Тиля занимать по рекомендации администрации любую командную должность. Это нежелание могло быть вызвано просто намерением всегда оставаться в тени, так как потенциально любая должность несет с собой ответственность, а также риск последующих жалоб и даже обвинений. То, что, несмотря на это нежелание, его постоянно назначали на такие должности, можно объяснить отчасти его энергией, очевидным опытом управления и даже откровенно впечатляющими внешними данными — при росте 195 сантиметров Тиль обладал внушительной фигурой. Так, в фольксштурме Тиль в возрасте между 40 и 45 годами попал в общество тех, кому зачастую было либо за шестьдесят, либо, наоборот, юношей из гитлерюгенда, которым еще не исполнилось 18 лет.

Кроме того, Тиль часто упоминает о своей необыкновенной удачливости и способности избегать откровенно опасных ситуаций. Но при этом порой он, похоже, считает, что выжил благодаря редкой сообразительности и силе духа, а не удачливости, описывает свои действия как результат скорее храбрости и умения, чем просто фортуны. Эти два объяснения входят в странное противоречие между собой. С одной стороны, автор подчеркивает свою удачливость, описывает случаи, когда держится скромно, на грани унижения, и это спасает его. Вот отрывок из его текста: «Как я говорил, они никогда не знали, как поступить со мной — у них не было никаких причин напасть на меня». В то же время здесь присутствуют описания храбрости и непобедимого духа; в частности, он настаивает на том, что никто не может тронуть его просто так: «Никто не прикоснется ко мне, оставшись безнаказанным», что находится явно за гранью человеческой скромности. Это странное сопоставление несопоставимого, однако, вполне объяснимо. Оно просто демонстрирует, как сложно было понять самому Тилю то, как ему жить и, в конце концов, выживать среди разнообразных «волков», появление которых было вызвано войной. В целом, однако, судя по оставленному нам Тилем документу, можно понять, что его выживание, как и выживание многих других при схожих обстоятельствах, меньше всего зависело от его умения хитрить и еще меньше — от способности одержать верх над «волками войны»; важнее было умение выживать и держаться до тех пор, пока не окажешься на свободе, если даже и не вернешься к прежней, по-настоящему мирной жизни.

Ирония и зачастую черный юмор особенно присущ метафорам, которые порой не соответствуют словам, которыми они описываются. Это может служить отражением неосознанного применения автором средств для защиты от ужасов, которые он испытал, о которых пишет. Среди этих особенно характерных примеров применения черного юмора можно привести уже упоминавшийся ранее пассаж: автор не собирался позволить русским «вальсировать» в своей стране и «предоставить им наших жен». А далее он часто называет пули и другое смертельное оружие «подарками» от противника. О появлении пестрой толпы бойцов фольксштурма автор говорит так: «Какой-нибудь разбойник-барон был бы доволен таким пестрым и колоритным войском». О жестоком бое: «Мы видели, как раненые помогают друг другу, а мертвые уже не нуждались в помощи». И о четырех солдатах, которых он увидел мертвыми перед разложенной перед ними снедью: «Должно быть, эти четверо давно уже не ели». О том, как бой вселяет в людей силы: «Мимо ушей со свистом летели тяжелые комья земли, и старые ноги сразу же стали на удивление проворными». Наконец, у него есть желчный комментарий по поводу расположения тюрьмы в Конице: «Характерным является то, что тюрьмы всегда строятся стеной к стене со зданиями культа». А прокомментировав, как партийные бонзы сновали туда-сюда на своих больших машинах «с прихорашивающимися потаскухами», Тиль продолжает с настоящим юмором висельника: «Пусть они того и заслуживали, но никто из нас не осмелился прострелить колеса тех машин — заседания военного трибунала проходили очень быстро: достаточно было найти поблизости дерево». Все эти пассажи и зарисовки позволяют охватить всю сложность и неразбериху событий тех времен, что невозможно было бы при обычном описании, даже тогда (вернее, особенно тогда), когда они уместны для того, о чем идет речь.