Тайна Эдвина Друда. В переводе Свена Карстена, с окончанием и комментариями

Чарльз Диккенс

«Тайна Эдвина Друда» – в чём она? Только ли в судьбе юноши, таинственно пропавшего незадолго до получения богатого наследства и брака с прекрасной Розой Буттон? Или её знает скрытный и мстительный дядюшка Джаспер – наркоман, таящий страсть к невесте племянника? А может, что-то известно его врагу и сопернику Невилу, «злобному индийскому дикарю»? Смогут ли разобраться в загадке инспектор Портерс и отставной агент Дэчери, взявшиеся за это дело? Узнайте полную разгадку Тайны – впервые за 150 лет!

Глава III.

«Приют Монахинь»

Кажется, пора уже дать нашему старинному английскому городку хоть какое-нибудь название. Лучше всего выдуманное — причины этого станут понятны позднее. Назовём его Клойстергэм. Наш древний городок при друидах носил одно имя, при саксонцах другое, при норманнах так и вовсе третье, поэтому ещё одно наименование ему уж никак не помешает.

Тихий городок, этот наш Клойстергэм, прибежище таких же спокойных и степенных жителей. Можно даже сказать, сонный городок. И столько имеется в нашем городке всяческих древних гробниц и монастырских развалин, настолько пропах он весь ладаном из собора, что кажется порой, будто именно поэтому в головах его жителей и сохранились до сих пор нетронутыми все самые нелепые традиции и самые отжившие суеверия.

Весь Клойстергэм состоит, по сути, из одной единственной улицы, гордо называемой Главной. Всё прочее же — сплошные тупики и скучные дворики (исключая разве что церковное подворье). Примерно на половине длины Главной улицы стоит старинный кирпичный дом, чьё название недвусмысленно напоминает о его монастырском прошлом — зовётся он «Приют Монахинь», а с недавних пор в нём располагается «Школа и Пансион для Молодых Леди», властно управляемая некоей мисс Твинклтон.¹⁸

Эта почтенная годами директриса, скажем по секрету, обладает одной примечательной особенностью — жизнь её протекает как бы в двух несоприкасающихся фазах. Днём, во время занятий, нет дамы строже и чопорнее её, но стоит церковному колоколу пробить девять, как мисс Твинклтон слегка ослабляет тугой узел волос на затылке, слегка добавляет блеску в глаза и превращается в совсем другую мисс Твинклтон, которую её воспитанницы при встрече вряд ли бы и узнали. И свой ежевечерний разговор с верной помощницей и компаньонкой миссис Тишер она продолжает ровно с того же места, на котором случилась остановка вчера. Темой этого бесконечного разговора служат свежие клойстергэмские сплетни, а так же воспоминания о единственном сезоне, проведённом мисс Твинклтон на курорте Танбридж-Уэллса пятнадцать лет назад в компании «этого забавного мистера Портерса» — история, о которой «дневная» мисс Твинклтон имеет не больше представления, чем мраморная колонна. Эта её ощущаемая во всём двойственность и служит причиной того, что юные воспитанницы школы не без основания считают свою директрису «противной старой притворяшкой».¹⁹

Любимицей и украшением школы-пансиона является мисс Роза Буттон, своею красотой, своим почти детским очарованием (и своею колкостью суждений) чрезвычайно напоминающая настоящий розовый бутон — неудивительно, что именно этим ласковым прозвищем и наградили её прочие воспитанницы «Приюта Монахинь». Всеобщую любовь к этой юной леди подогревает ещё одно романтическое обстоятельство: всем известно, что волею покойного отца она с самого детства обручена с неким молодым человеком, за которого ей и завещано выйти замуж по достижении последним возраста совершеннолетия — практика, скажем прямо, в наших краях не частая. И всякий раз, когда означенный юноша осуществляет свою привилегию навещать свою наречённую невесту в стенах школы мисс Твинклтон, весь «Приют Монахинь» охватывают совершенно немонашеское волнение и сладкий трепет: стоит прозвучать дверному колокольчику, раскачиваемому его рукой — и всякие уроки оказываются сорванными, а возбуждённые сверх всякой меры воспитанницы прилипают к окнам, тут же забывая и о французских глаголах, и о разучивании пьес на фортепьяно.

Вот и сегодня, на следующий день после уже известного нам дружеского ужина в домике над воротами, звон колокольчика и последовавшее за тем известие, принесённое старшей горничной, что «мистер Эдвин Друд желает видеть мисс Розу Буттон», привели именно к такому результату. И когда Роза, получив от ставшей вдруг непередаваемо чопорной мисс Твинклтон позволение покинуть класс, направилась к лестнице вниз, десятки горящих любопытством взоров соучениц буквально жгли ей затылок и спину.²⁰

Спугнув от дверей самую юную из горничных, которая ещё не имела счастья лицезреть жениха любимицы пансиона и теперь жадно навёрстывала упущенное через замочную скважину, мисс Роза Буттон — розовея более обычного и пытаясь скрыть это, накинув на голову подол кружевного фартучка — появляется на пороге кабинета директрисы, традиционно предоставляемого для такого рода официальных свиданий.

— Ах, ну это же просто смешно, Эдди! — произносит это прекрасное видение, тормозя на пороге и не желая сделать и шага навстречу жениху. — Нет, Эдди, не надо!

— Что не надо, Роза?

— Не надо подходить и целовать меня. Это такая глупость!

— Почему же именно глупость, Роза?!

— Потому, что глупость! Наша помолвка глупость, и то, что служанки и горничные шныряют вокруг, словно мыши под обоями, тоже глупость, а больше всего глупость — то, что ты пришёл!

Эдвину кажется, что Роза, говоря это, держит пальчик во рту, но точно рассмотреть он не может — мешает кружевной фартучек.

— Ну и шикарно же ты меня встречаешь, Роза!

— Я хотела бы встретить тебя иначе, Эдди, но сейчас ещё не могу, погоди минутку. Как ты?

— Я бы тебе ответил, что «лучше, поскольку вижу тебя», но не могу, поскольку я тебя практически не вижу.

Из-под фартучка на секунду сверкает чёрный любопытный глаз, и тут же раздаётся поражённый возглас:

— Боже мой, Эдди, да ты постригся! Половину волос отрезал!

— Да лучше бы я себе голову отрезал! — отвечает Эдвин, бросая косой взгляд в висящее на стене зеркало и нетерпеливо притопнув. — Мне что, уйти?!

— Только не сейчас, Эдди. Иначе меня девчонки со света сживут расспросами, почему ты так рано сбежал.

— Так, Роза, хватит! Сейчас же сними с головы эту тряпку и поздоровайся со мною как следует!

Фартучек послушно спадает с юной головки, и Роза примирительно и ласково произносит:

— Я очень рада, что ты пришёл, Эдди. Ты же это хотел услышать, да? Теперь дай мне руку. Нет, целовать меня не надо, у меня губы от леденца липкие.

— Я гляжу, ты совсем не рада меня видеть, Киска.

— Вовсе нет, я ужасно рада. Давай сядем, а то мисс Твинклтон идёт.

Директриса, считающая своей обязанностью во время подобных посещений следить за соблюдением приличий, каждые три минуты заглядывая в кабинет за какой-нибудь якобы забытой здесь вещью, возникает в дверях:

— Какое удовольствие видеть Вас снова и в добром здравии, мистер Друд! Нет, прошу Вас, не вставайте! Я только… мой пинцет… Ах, вот он где! Благодарю Вас!

— Я получила вчера твой подарок, Эдди, — говорит Роза. — И он мне очень понравился, честно-честно! Перчатки очень миленькие.

— Ну хоть что-то, — бурчит Эдвин, глядя в пол. — С тобой, похоже, надо уже каждой мелочи радоваться. Расскажи хоть, как прошёл твой день рождения.

— О, замечательно, Эдди! Мне столько подарков надарили! Потом было угощение, а вечером танцы!

— Угощение и танцы, да? Похоже, ты неплохо веселилась тут без меня.

— Чудесно веселилась, Эдди! — восклицает Роза, оставляя безо всякого внимания подавленность своего жениха.

— Хм-м… И что же у вас было за угощение?

— Пирожные, апельсины, компот и конфетки!²¹

— А с кем же вы танцевали?

— Ну конечно с другими девочками, сэр! Но некоторые из них изображали собственных братьев. Это было так весело!

— А изображал ли кто-нибудь из них… меня?

— Тебя? Ну а как же?! — смеётся Роза. — Это-то и был главный номер программы!

— Ну хоть похоже вышло-то? — с деланным безразличием интересуется Эдвин.

— Очень похоже! Так похоже, что я нипочём не желала с тобой танцевать!

Эдвин на это замечает, что не видит в сказанном никакой логической связи и просит объяснений, которые незамедлительно и получает:

— Ну потому, что ты мне и так уже слишком надоел! — и Роза, тут же заметив, как изменился лицом Эдвин, и мгновенно пожалев о сказанном, добавляет извиняющимся тоном: — Но ведь и я тебе тоже надоела, правда же, Эдди?

— Я этого не говорил, Роза.

— Не говорил? Нет, ты и не скажешь! Ты только показываешь, только даёшь мне это понять всякий раз!.. И Лиззи Фердинанд это так отлично изобразила! — восклицает Роза, снова вспомнив вчерашнюю пародию на своего погрустневшего жениха.

— Похоже, что она у вас чертовски наглая девчонка, — говорит Эдвин Друд. — В любом случае, Киска, это твой последний день рождения в стенах этой школы.

— Ах, ну да… — вздыхает Роза, опуская взгляд.

— Я гляжу, тебя это не радует, Роза?

— Мне жаль расставаться с милым старым домом. Думаю, и он будет по мне скучать. Ведь я уеду так далеко… и такая молодая…

— Может, нам вообще отказаться ото всего, Роза?

Роза бросает на Эдвина быстрый косой взгляд, потом качает головой и снова смотрит в пол.

— Или ты считаешь, что мы должны смириться?

Она кивает, а потом, после паузы, вдруг выпаливает:

— Ты же сам знаешь, Эдди, что пожениться мы обязаны! И конечно же в этом доме, иначе все девочки будут жутко разочарованы!

На какой-то момент во взгляде её «жениха по завещанию» сквозит больше сострадания к несчастной судьбе их обоих, чем любви к невесте. Потом он пересиливает себя и спрашивает:

— Может, выйдем и погуляем, милая Роза?

Милая Роза задумывается на секунду, потом лицо её вдруг проясняется.

— Да, Эдди, давай пойдём погуляем! И знаешь что? Давай притворимся, будто ты влюблён в другую, а я вовсе ни в кого не влюблена! Тогда мы уж точно не будем постоянно ссориться.

— Думаешь, это поможет?

— Ну конечно же!.. Погоди, Эдди, миссис Тишер идёт! Сделай вид, будто смотришь в окно!

Старательно изображая, будто она заглянула в комнату случайно, почтенная матрона появляется на пороге и, проплывая по комнате словно привидение «женщины в белом», бормочет:

— Надеюсь, с Вами всё благополучно, мистер Друд… Хотя, тут и спрашивать не надо, это по Вам и так видно… Не хотела бы вам мешать, но… мои ножницы… а, вот они, спасибо! — и этот престарелый призрак снова исчезает сквозь щель в дверях.

— Только, Эдди, пообещай мне вот что, — говорит Розовый Бутончик, дождавшись, пока в коридоре стихнет шелест юбок. — Когда ты выйдешь, то сразу прижмись к стене и так по стенке и иди всё время, а мне дай идти отдельно.

— Ну, если ты так хочешь… А можно мне спросить, почему?

— Ох… Ну, я просто не хочу, чтобы девчонки тебя видели.

— Может, мне тогда ещё и зонтик над собой раскрыть?!

— Не злитесь, сэр, — дёргает плечом Роза. — Просто у тебя сапоги не начищены.

— Может, они этого и не заметят, — говорит вполголоса Эдвин, разглядывая свои сапоги c внезапным отвращением.

— Ещё как заметят! И знаешь, что они тогда скажут? Они скажут, что вот у них-то будут женихи, у которых сапоги всегда будут начищены до блеска!.. Тихо, мисс Твинклтон идёт! Сейчас я попрошу у неё разрешения на прогулку.

Директриса, тактично делающая вид, что заглянула в кабинет лишь в поисках шкатулки с пуговицами, милостиво разрешает любимой воспитаннице короткую прогулку, и минуту спустя молодая пара покидает стены «Приюта монахинь» — покидает со всеми предосторожностями, призванными не дать чужим взорам заметить прискорбное состояние обуви мистера Друда, и тем не уронить чести будущей миссис Друд.

— И куда же мы пойдём, Роза? Может быть, в парк?

— Нет, сначала за рахат-лукумом! — отвечает Роза, внезапно оживившись.

— Это ещё что такое, чёрт возьми?!

— Турецкие сладости, сэр, что же ещё? Боже мой, Эдди, ты просто обязан знать такие вещи, если называешь себя инженером!

— Да зачем же мне и знать-то такую глупость?!

— Ну как же, Эдди! Потому, что их люблю я! Хотя постой… Я же и забыла, что мы договорились быть друг другу посторонними… Хорошо, не обращай внимания, ты и не должен про меня ничего знать.

В лавочке на углу Эдвин покупает Розе пакетик рахат-лукума; это мягкие желейные кубики розового, бежевого и светло-зелёного цветов, посыпанные сахарной пудрой для того, чтобы они не липли к рукам. Роза грациозно и быстро отправляет их в рот один за другим, потом, смахнув мизинцем с губ остатки сахара, интересуется у своего жениха:

— Значит, ты помолвлен с другой, Эдди?

— Что?.. Ах да, эта твоя игра… Да, я помолвлен с другой, Роза.

— Она красивая?

— Очень.

— Высокая?

— Ну… повыше тебя.

— Значит, дылда, — констатирует Роза. Сама она невелика росточком.

— Почему, вовсе нет! — возражает Эдвин. — Она, как это говорится, подходящего размера женщина. Такая, представительная.

— Наверняка с большим носом! — фыркает Роза.

— Отличный у неё нос, — упирается Эдвин. — Очень пропорциональный — любая позавидует!

— Чему тут завидовать, большому бледному носу c бородавкой посередине?! Видала я такие носы!

— Таких ты не видела, — начинает раздражаться Эдвин, — потому что у неё вовсе не такой нос!

— Не бледный?

— Да нет же!

— Значит, красный? Так бы сразу и сказал, Эдди, что у неё красный нос. Такие носы я тоже видала! Но это не беда, уверяю тебя, ведь она всегда сможет его припудрить!

— Да ей и в голову не придёт его пудрить! — горячится Эдвин.

— Правда?! Значит, она у тебя ещё и дура, Эдди! Скажи, она же у тебя дура?

— Да ни в малейшей степени!

После паузы Роза продолжает, не сводя с жениха капризно-обиженного взгляда:

— И это красноносое и долговязое создание наверное прыгает от радости, что её отправят в Египет, словно чемодан какой?

— Разумеется. Она проявляет горячий интерес к достижениям инженерной мысли, особенно если они призваны улучшить условия жизни в технически отсталой стране.

— Ну надо же! — прыскает Роза.

— Имеешь что-то против её горячего интереса? — свысока интересуется Эдвин.

— Интереса?! Прошу тебя, Эдди, будь честным и признайся, что она тоже ненавидит все эти насосы и колёса.

— Я могу признаться только в одном, — говорит Эдвин уже со злостью в голосе. — В том, что она не такая идиотка, чтобы ненавидеть насосы.

— Но уж всех этих арабов, турков и прочих придурков она уж точно ненавидит!

— Нет, это не так, — отвечает Эдвин, с трудом сдерживаясь.

— Ну а пирамиды?! Хоть пирамиды-то она ненавидит? Ну же, Эдди, признайся!

— Я не понимаю, Роза, почему она должна непременно что-то ненавидеть? Тем более пирамиды!

— Ах! Слышал бы ты, что рассказывала о них мисс Твинклтон, — часто кивая головкой, говорит Роза, — ты бы тогда не спрашивал! Да это всё просто кладбище какое-то! Все эти фараоны и тутанхамоны, кому до них может быть какое дело?! А ещё там был такой Бельцони, или как там его звали, так его и вовсе из пирамиды за ноги вытягивали, всего в пыли и паутине! У нас все девочки так и сказали: и поделом ему, нашёл куда лезть, и лучше бы он там вообще задохнулся!

Всё ещё бок о бок, но уже не рука в руке, молодая пара сворачивает на церковное подворье; там Эдвин вынужден раздраженно ожидать, пока Роза ногой вдоволь «нашуршится» опавшими листьями.

— Что ж, — говорит Эдвин после длительного молчания. — Всё как обычно. Мы так и не можем не ссориться, Роза.

Роза встряхивает локонами и говорит, что это не её вина.

— Миленькое замечание, дорогая моя! Особенно если принять во внимание…

— Принять что?

— Если я тебе скажу, ты опять разозлишься.

— Нет, это ты всё время злишься, Эдди! Не будь таким эгоистом!

— Эгоистом! Вот это здорово!

— Это вовсе не здорово, должна тебе сказать!

— Нет, это я должен тебе сказать! Ты высмеиваешь мою профессию, моё предназначение…

— Твоё предназначение! Может, твоё предназначение и состоит в том, чтобы дать похоронить себя в пирамидах! Но это уж точно не моё предназначение! Или у тебя другие для меня планы? Ты уж скажи, Эдди, я же не могу читать твои мысли!

— Довольно, Роза, ты всё прекрасно понимаешь!

— Да, я прекрасно понимаю, зачем ты начал этот дурацкий разговор про твою противную красноносую великаншу! Чтобы меня позлить! И она будет, будет, будет пудрить свой дурацкий нос! — кричит Роза в минутном приступе раздражения и упрямства.

— Как так получается, Роза, — со вздохом и почти смирившись говорит Эдвин, — что в каждом споре оказываюсь виноватым только я?

— Ну а чего вы хотите, сэр, если только вы всегда и виноваты? А если ты, Эдди, обиделся из-за Бельцони, или из-за того, что его тащили за ноги и он весь перепачкался, так тебе-то что за дело? На мёртвых ведь не обижаются, а он давно уже умер… По крайней мере, я очень на это надеюсь.²²

— Давай возвращаться, Роза. Не очень-то милая у нас получилась прогулка, правда?

— Милая, сэр?! Ужасная, отвратительная прогулка! Из-за неё я буду вынуждена не пойти на урок танцев, потому что у меня теперь все глаза заплаканные! И это всё твоя вина!

— Роза, давай помиримся. Будем друзьями, а?

— Ах, Эдди! — кричит Роза и плачет теперь уже настоящими слезами. — Как бы я хотела, чтобы мы были только друзьями! Но ведь в том-то всё и дело, что друзьями мы быть уже не можем! Поэтому-то мы и ругаемся всё время! Я ещё слишком молода, чтобы иметь на сердце такое горе, но оно там есть, я его чувствую! И я знаю, что и ты чувствуешь то же самое! Я бы всё отдала, только бы мы не были этими дурацкими женихом и невестой, а были бы просто друзьями! Я серьёзно, Эдди, я не шучу! Только бы мы перетерпели друг друга при встрече хоть разочек, как мы оба того так желаем!

Обескураженный и задетый этой внезапной вспышкой подлинно женских чувств, столь неожиданных в этом юном создании, почти ещё ребёнке, Эдвин молча смотрит, как Роза рыдает, и всхлипывает, и прижимает обеими руками кружевной платочек к глазам. Затем, когда она немножко успокаивается и даже начинает слабо улыбаться, как бы подтрунивая над собственной минутной слабостью, ведёт Розу к скамейке под вязами.

— Роза, дорогая моя, давай будем откровенны. Я не такой сообразительный во всём, что не касается моей профессии… Да, если честно, в ней я тоже не такой уж сообразительный, но тут уж я хотел бы всё по уму сделать. Скажи, нет ли у тебя… то есть у тебя же может быть… чёрт, не знаю как и сказать-то! Но я должен узнать это, прежде чем мы расстанемся! Может быть, у тебя есть… кто-то другой?

— Ах, нет, Эдди, нет! Так мило, что ты спрашиваешь, но — нет, нет, нет!

В этот момент звуки органа и пение хора, доносящиеся из-за окон собора, в тени стен которого они сидят, на минуту смолкают, и Эдвин внезапно вспоминает вчерашние мрачные откровения Джаспера. Действительно, как же не соответствует эта возвышенная и благозвучная музыка мучительному разладу, царящему сейчас в их душах!

— Я просто слышу голос Джека во всём этом… — задумчиво произносит Эдвин.

— Ой, давай уйдём отсюда, Эдди, — вдруг торопит его Роза, вставая. — Сейчас они, наверное, будут уже выходить. Не хочу никого видеть. Музыка чудесная, но лучше мы не будем ждать конца и пойдём уже сейчас.

Лишь выйдя за пределы церковного подворья, Роза успокаивается, снова берёт Эдвина под руку, и они чинно и степенно идут по Главной улице в направлении «Приюта Монахинь». У дверей, убедившись предварительно, что на улице вокруг не видно ни души, Эдвин пытается поцеловать Розу на прощание, но та со смехом уворачивается.

— Ах, нет, Эдди, не надо! Говорю же тебе, у меня губы липкие. Дай мне лучше свою ладонь, я подарю тебе туда воздушный поцелуй.

Эдвин протягивает руку, Роза быстро чмокает её, а потом преувеличенно серьёзно вглядывается ему в ладонь.

— Ну, Эдди, видишь ли ты там что-нибудь?

— Что вижу, Роза?

— Наше счастливое будущее, например? Разве вы, египтяне, не можете читать будущее по линиям ладони?²³

Но только одно можно сказать со всею уверенностью: ни один из них не верит в своё счастливое настоящее в тот момент, когда двери школы закрываются, разделяя их.

Примечания

18

Здание, описанное в романе под именем «Приюта Монахинь», сохранилось в Рочестере до наших дней: это так называемый «Eastgate House», построенный еще в 1590-м году. Сначала это здание было просто жилым домом, но с 1791 по 1870 годы в здании действительно располагалась школа-интернат для девочек. В двадцатом веке там находился музей Диккенса, закрывшийся, однако, в 2004 году. В парке возле этого здания и сегодня можно видеть перенесённое туда из имения Гэдс-Хилл швейцарское шале Диккенса, в котором он и писал «Тайну Эдвина Друда».

19

«Двойственность» мисс Твинклтон (Twinkleton) заложена в самой её «говорящей» фамилии: глагол «twinkle» означает «мерцать, мигать», слово «tone» переводится тут как «характер». То есть директриса имеет, так сказать, мерцающий, переменчивый характер. Пассаж о двойной жизни мисс Твинклтон, вопреки мнениям многочисленных исследователей, не имеет никакого отношения к разгадке тайны романа и не служит намёком на двойную жизнь хормейстера Джаспера. В этом переводе он оставлен только потому, что там упоминается миссис Тишер, пару раз появляющаяся в сюжете позднее, и давний поклонник директрисы некто Портерс.

20

Несмотря на уверения Диккенса, что Роза является всеобщей любимицей в пансионе, на самом деле она сильно страдает от постоянных насмешек и нескромного любопытства подруг. Девочки не стесняются вышучивать её помолвку, открыто высмеивать внешность и манеры её жениха, и отчасти именно это и делает для Розы невозможным дальнейшее пребывание в роли «невесты по завещанию родителей».

21

Вообще-то у Диккенса девочки после пирожных и компота грызут сушёные креветки, т.е. от сладкого переходят к морепродуктам. В XIX веке креветки в Англии были популярны примерно так же, как подсолнечные семечки в России.

22

Джованни Батиста Бельцони был итальянским инженером-гидравликом, бежавшим в Англию от Наполеона. Не найдя применения своим познаниям на новой родине, он был вынужден даже какое-то время выступать силачом в цирке, но потом он уехал на Мальту, познакомился там с представителем египетского правителя Мохаммеда Али и подрядился осуществить для него несколько ирригационных проектов. В Египте Бельцони увлёкся раскопками могил фараонов, вывез в Англию огромное количество древнеегипетских ценностей и музейных экспонатов, гастролировал с выставками и издал несколько богато иллюстрированных книг, имевших большой успех. История про то, как его «вытаскивали из пирамиды за ноги» является, однако, апокрифом — сам Бельцони нигде не упоминает о таком случае. К моменту событий романа (1842 год) Бельцони действительно уже двадцать лет как умер.

23

Умение гадать по руке приписывалось в викторианские времена не только цыганам, но и египтянам. Собственно, цыгане и считались тогда египтянами в прошлом. Так же эта сцена служит отсылкой к роману Коллинза «Лунный камень», в котором египетские жрецы прозревают будущее, вглядываясь в налитые в ладонь мальчику-слуге чернила.