Волшебный город

Эдит Несбит, 1910

Эта книга рассказывает о необычных приключениях и дружбе двух детей, которые попали в волшебный мир.

Потеря

Филипп заснул, и ему приснилось, что он снова дома и что Хелен пришла к его постели, чтобы позвать его, ведя за собой белого пони, который должен был стать его собственным. Это был пони, который выглядел достаточно умным для чего угодно, и он не удивился, когда тот пожал ему руку, но когда он сказал:"Ну, нам пора", — и начал пытаться надеть туфли и чулки Филиппа, Филипп крикнул:"Эй, я говорю, прекрати это", и проснулся в комнате, полной солнечного света, но без пони.

— Ну что ж, — сказал Филипп, — Пожалуй, мне лучше встать. — Он взглянул на свои новые серебряные часы, один из прощальных подарков Хелен, и увидел, что они показывают десять.

— Послушайте, вы знаете, — сказал он часам, — с вами не все в порядке. И он потряс часы, чтобы те одумались. Но часы по-прежнему говорили"десять"совершенно ясно и безошибочно.

Теперь завтрак в Грейндж начинался в восемь. И Филипп был уверен, что его не звали.

— Это недоразумение, — заметил он. — Должно быть проблема в часах. Может быть, они остановились.

Но они не остановились. Следовательно, прошло уже два часа после завтрака. В тот момент, когда он подумал об этом, он почувствовал сильный голод. Он встал с постели, как только понял, насколько проголодался.

Вокруг никого не было, так что он отправился в ванную и провел счастливый час с горячей и холодной водой, коричневым виндзорским мылом, мылом для бритья, щеткой для ногтей, щеткой для тела, мочалкой, ванной и тремя губками. До сих пор ему не удавалось досконально исследовать и насладиться всем этим. Но теперь некому было вмешиваться, и он наслаждался собой до такой степени, что совершенно забыл удивиться, почему его не позвали. Он подумал о стихотворении, которое Хелен сочинила для него, о ванне. Закончив играть, он лег на спину в очень горячую воду и попытался вспомнить стихи. К тому времени, как он вспомнил стихи, вода уже почти остыла. Они назывались"Мечты о жизни великана", и звучали так:

Мечты о жизни великана

Кем я был когда-то давным-давно?

Я оглядываюсь назад, и я вижу себя. Мы растем.

Так изменился я за эти годы, что я почти ничего не вижу.

Как то, на что я оглядываюсь, может быть мной?

Славный и великолепный, как великан, я стоял

На белом утесе, увенчанном темнеющим лесом.

Подо мной, безмятежные, яркие и сверкающие,

Ровные воды прекрасной бухты лежали.

Ее окружали белые скалы — спокойные и светлые

Она спала в теплом и безмолвном воздухе.

Я стоял один — голый и сильный, прямо.

И тело мое блестело в чистом золотистом свете.

Я видел под собой всю воду.

Я что-то ждал, и это был я.

Я наклонялся, нырял, волны плескались надо мной.

Я лежал, великан в маленьком море.

Белые скалы кругом, увенчанные лесом, и так я лежал,

Я видел славу умирающего дня.

Ни один ветерок не потревожил мое море; солнечный свет сиял.

Как будто он проникал сквозь окна из золотого стекла.

Белые скалы вздымались надо мной и вокруг.

Лежало чистое море, чистое, совершенное и глубокое;

И я был хозяином скал, моря,

И золотого света, который сиял надо мной.

За много миль отсюда простиралась равнина,

Поднимающаяся, как скалы из тихого майна.

На них можно было бы построить маяк, чтобы показать

странствующим кораблям тот путь, которым они не должны идти.

Я был хозяином этого опоясанного скалами моря.

Я плескал руками, волны накатывали на меня,

И в ямочках моего тела были

маленькие каменные пруды, где могли бы играть маленькие морские звери.

Я нашел лодку, ее палуба была продырявлена;

Я запустил ее, и она бросила вызов бурям судьбы.

Ее шерстяной парус выделялся на фоне неба,

поддерживаемый мачтой из слоновой кости.

Другая лодка гордо подплыла к моей руке,

На ее палубе стояла тысяча копий;

Я запустил ее, и она полетела на полной скорости, яростно и быстро.

Против лодки с мачтой из слоновой кости

И шерстяной парус, и перфорированная палуба.

Эти двое пошли ко дну в одном колоссальном крушении!

Под волнами я гонялся радостной рукой

На ложе воображаемого песка

Скользкая коричневая морская мышь убежала,

Там, где была глубокая пещера под моим коленом.

Но я поймал ее, наконец, в клетку, как и остальных

На мелководье моей погруженной груди.

Потом, пока я лежал, завернутый как бы в какую-то руку

сладостного мира вод мягких и теплых,

воскликнул громкий голос с какого-то далекого невидимого берега,

и я больше не был великаном.

— Выходи, выходи, — закричал властный голос,

— Ты здесь уже четверть часа.

Вода холодная… Пойдемте, мастер Фил, у вас вся голова

мокрая, и вам пора в постель.

Я поднялся весь мокрый из волшебного моря

И оставил корабли, которые были

Мыльницей с перфорированной декой,

Щеткой для ногтей, потерпевшей крушение,

Фланелевым парусом, зубной щеткой, которая была мачтой,

Гладкой мыльной мышью

Наконец—то я оставил их всех.

Я вышел из этого волшебного моря и заплакал.

Потому что пришло время, когда я должен высохнуть

и оставить великолепие радости великана

и ложиться спать — маленький, хорошо вымытый мальчик.

Когда он окончательно вспомнил стихи, то принял еще один душ, а затем, насладившись горячими грубыми полотенцами из сушильного шкафа, вернулся в свою комнату, чтобы одеться. Теперь он почувствовал, как сильно хочет позавтракать, поэтому оделся со всей возможной скоростью, даже забыв как следует завязать шнурки. Он так торопился, что уронил свой воротник, и только нагнувшись, чтобы поднять его, вспомнил свой сон. Вы знаете, это действительно был первый раз, когда он думал об этом. Сон — вот уж действительно было бы о чем думать.

Завтрак был действительно важной вещью. Он спустился вниз очень голодный. — Я попрошу завтрак, как только спущусь, — сказал он. — Я спрошу у первого встречного, — и он никого не встретил.

Ни на лестнице, ни в холле, ни в столовой, ни в гостиной никого не было. В библиотеке и бильярдной не было живых людей, а дверь детской была заперта. Итак, Филипп направился в те места, что находились за обитой сукном дверью, где находились помещения для слуг. И никого не было ни в кухне, ни в зале для прислуги, ни в кладовой дворецкого, ни в судомойне, ни в прачечной, ни в кладовой. Во всем этом большом доме, а он был гораздо больше, чем казался с фасада, из-за длинных крыльев, которые тянулись по обеим сторонам сзади, — во всем этом большом доме не было никого, кроме Филиппа. Он убедился в этом еще до того, как побежал наверх и заглянул во все спальни, и в маленькую картинную галерею, и в музыкальную комнату, и в спальни слуг, и на самый чердак. На этих чердаках были интересные вещи, но Филипп вспомнил об этом только потом. Теперь он несся вниз по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки. Все двери комнат были открыты, как он их и оставил, и почему-то эти открытые двери пугали его больше всего. Он побежал по коридорам, вниз по лестнице, мимо открытых дверей, через заднюю кухню, по заросшей мхом дорожке вдоль кирпичной стены, мимо трех тисовых деревьев и монтажного блока к конюшне. И там никого не было. Ни кучера, ни конюхов. И никого не было ни в конюшне, ни в каретном сарае, ни на чердаке.

Филипп почувствовал, что не может вернуться в дом. Должно быть, случилось что-то ужасное. Возможно ли, чтобы кто-нибудь захотел заполучить слуг Грейнджа настолько, чтобы похитить их? Филипп подумал о няне и понял, что, по крайней мере для нее, это невозможно. Или, может быть, это была магия! Происходит что-то вроде Спящей Красавицы! Только все они исчезли, вместо того чтобы просто уснуть на сто лет.

Он был один посреди конюшенного двора, когда эта мысль пришла ему в голову.

— Может быть, их просто сделали невидимыми. Может быть, они все здесь, наблюдают за мной и смеются надо мной.

Мысль была не из приятных.

Вдруг он выпрямил свою маленькую спину и запрокинул голову.

— Они все равно не увидят, что я напуган, — сказал он себе. И тут он вспомнил о кладовке.

— Я еще не завтракал, — объяснил он вслух, чтобы его могли услышать невидимые люди. — Мне пора завтракать. Если мне его никто не даст, я возьму свой завтрак.

Он ждал ответа. Но никто не пришел. На конюшенном дворе было очень тихо. Тишину нарушали только стук недоуздка о ясли, стук копыт по камням конюшни, воркование голубей и шорох соломы в ящике.

— Очень хорошо, — сказал Филипп. — Я не знаю, что, по-вашему, мне следует есть на завтрак, поэтому я возьму то, что думаю.

Он глубоко вздохнул, стараясь набраться храбрости, расправил плечи еще более по-солдатски, чем прежде, и прошел через заднюю дверь прямо в кладовую. Затем он взял то, что, по его мнению, должен был съесть на завтрак. Вот что он придумал:

1 вишневый пирог,

2 заварных пирожных,

1 холодная колбаса,

2 кусочка холодного тоста,

1 кусок сыра,

2 лимонных сырника,

1 маленький пирог с вареньем (остался только один), сливочное

масло, 1 пирожок.

— Какие забавные вещи едят слуги, — сказал он. — Я никогда не знал. Я думал, что тут есть только баранина и рис.

Он положил всю еду на серебряный поднос и вынес его на террасу, расположенную между двумя крыльями в задней части дома. Потом он вернулся за молоком, но его нигде не было видно, и он достал белый кувшин, полный воды. Ложек он не нашел, зато нашел разделочную вилку и ломтик рыбы. Вы когда-нибудь пробовали есть вишневый пирог с кусочком рыбы?

— Что бы ни случилось, — сказал себе Филипп, поглощая вишневый пирог, — что бы ни случилось, нужно хорошо позавтракать", — и он откусил щедрый дюйм от холодной колбасы, которую наколол вилкой.

И теперь, сидя на солнышке и все меньше и меньше ощущая голод по мере того, как он поглощал ломтики рыбы на вилке мяса, он мысленно возвращался к своему сну, который начинал казаться все более и более реальным. А если бы это действительно случилось? Возможно, так оно и было; волшебные вещи, похоже, случались. Посмотрите, как все люди исчезли из дома — возможно, и из мира тоже.

— Предположим, все исчезли, — сказал Филипп. — Предположим, я единственный человек в мире, который не исчез. Тогда все на свете будет принадлежать мне. Тогда я мог бы иметь все, что есть во всех игрушечных магазинах, — и его ум на мгновение с нежностью остановился на этой прекрасной идее.

Затем он продолжил. — А если я тоже исчезну? Возможно, если я исчезну, то смогу увидеть других людей, которые исчезли. Интересно, как это делается?

Он затаил дыхание и изо всех сил попытался исчезнуть. Вы когда-нибудь пробовали это? Это не у всех легко получается. Филипп вообще не мог этого сделать. Он затаил дыхание и старался, старался, но чувствовал себя все толще и толще, и все больше и больше, словно вот-вот лопнет. Поэтому он перевел дыхание.

— Нет, — сказал он, глядя на свои руки, — я не стал более невидимым, чем был раньше. Думаю, не на много, — задумчиво добавил он, глядя на то, что осталось от вишневого пирога. — Но этот сон…

Он глубоко погрузился в воспоминания, которые были для него подобны плаванию в водах волшебного озера.

Внезапно его выдернули из озера голоса. Это было похоже на пробуждение. Там, за зеленым парком, за провалившейся оградой, шли люди.

— Значит, не все исчезли, — сказал он, подхватил поднос и взял его. Он спрятал его под полкой кладовки. Он не знал, кто эти люди, которые должны были прийти, а лишняя осторожность не помешает. Потом он вышел и, притаившись в тени красного контрфорса, услышал, как их голоса звучат все ближе и ближе. Они все заговорили одновременно, в той быстрой заинтересованной манере, которая заставляет вас быть уверенным, что произошло что-то необычное.

Он не мог точно расслышать, о чем они говорили, но уловил слово:"Нет".

— Конечно, я спрашивал.

— Полиция.

— Телеграмма.

— Да, конечно.

— Лучше удостовериться.

Когда все заговорили разом, не было никакой возможности понять, о чем говорят. Филипп был слишком занят тем, что прятался за контрфорсом, чтобы разглядеть, кто это разговаривает. Он был рад, что хоть что-то произошло.

— Теперь мне будет, о чем подумать, кроме няни и моего прекрасного города, который она разрушила.

Но что же все-таки произошло? Он надеялся, что никто не пострадал или не сделал ничего плохого. Слово"полиция"всегда вызывало у него неловкость с тех пор, как он увидел мальчика ростом не больше его самого, которого тащил по дороге очень крупный полицейский. Филиппу сказали, что мальчик украл буханку. Филипп никогда не мог забыть лицо этого мальчика; он всегда вспоминал его в церкви, когда там говорилось"узники и пленники", и еще больше, когда там говорилось"опустошенные и угнетенные".

— Надеюсь, это не так, — сказал он.

И он медленно заставил себя покинуть укрытие красного кирпичного контрфорса и последовать к дому за теми голосами и теми шагами, которые прошли мимо него.

Он пошел на звук их шагов на кухню. Кухарка была в слезах и в виндзорском кресле. Кухарка, в чепце, сдвинутом набок, плакала, и по грязным щекам текли слезы. Там был кучер, очень красный, и конюх без гетр. Няня была там, опрятная, как всегда, но Филипп обрадовался, когда более тщательный осмотр показал ему, что на ее больших туфлях и нижней части юбки была грязь, а на платье — большая треугольная дыра.

— Я бы не допустил этого и за двадцать купюр, — говорил кучер.

— Джордж, — обратилась нянька к конюху, — иди и приготовь лошадь. Я напишу телеграмму.

— Лучше возьми Мяту, — сказал кучер. — Она самая быстрая.

Конюх вышел, пробормотав себе под нос:"Научи свою бабушку", что Филипп счел грубым и неуместным.

Филипп незаметно стоял у двери. Он ощутил то чувство трепета, если не удовольствия, но больше похожее на него, чем на что—либо другое, которое мы все испытываем, когда происходит что-то реальное.

Но что случилось? Что?

— Лучше бы я никогда не возвращалась, — сказала няня. — Тогда никто не смог бы сказать, что это моя вина.

— Не важно, что они скажут, — сказала кухарка, перестав плакать. — Дело в том, что это случилось. О, боже мой! Я бы предпочла, чтобы меня выгнали без жалования, чем это случилось.

Конец ознакомительного фрагмента.