Экспонат 2. Попутчики

Эдуард Билак

Сборник непредумышленных историй. О будничности невероятного,происходящего вокруг нас каждый день, опубликованы эти истории

Кошка

Сторож

Подвязались мы как-то с товарищем дачу человеку поставить взамен сгоревшей. Дело житейское: купил человек сгоревший домик по дешёвке в саду коллективном. Место хорошее: электричка рядом, деревенька с сельпо собственным, озеро небольшое, лес… Всё в лучшем виде. Приехали, посмотрели, обговорили стоимость и нюансы разные и стали «заселяться». Добыли нам палатку рыбацкую, от столба отрубленный во время пожара провод электрический нарастили, чтоб хоть какой-то ток на участок шёл. Хозяин продуктов завез на неделю, единственно, за хлебом да за сигаретами в сельпо по утрецу бегали.

Старый домик, не до конца прогоревший, разобрали быстро. В два лома да умеючи, ещё и напилили на дрова сразу же, куда горелки-то? Только дальше в печку догорать и дорога им.

Приехал хозяин через пару дней с материалом на новый домик да посмотреть, куда сруб сгружать, как привезут, почесал затылок. «Куда, — говорит, — дрянь мне эта? Пойду у дяди Вани, сторожа, спрошу, может, он кому нуждающемуся отдаст?» Когда вернулся, мы уж машину с материалом почти разгрузили, совсем чуток оставалось, он нам и говорит: «Давайте, мужики, дрова в эту же машину, и помогите у него (у сторожа) выгрузить, отдельно проставлюсь». Шофер было зафыркал, да машина-то хозяйская, и сам на него работает, помямлил что-то там для приличия, да и заткнулся. А нам, чем меньше хлама на участке, тем удобней работать.

Закидали мы головешки эти, да и к домику сторожа. Приехали. У сторожей дома — это срубы капитальные, чтоб зимой жить можно было, и собаки злые, всё как положено, и огородец имеется… А вот огородец неважненький какой-то: картошка вразнобой натыкана и, видно, окучена как бог на душу положил — убого, одним словом. Да наша ли это беда? Несуетливо встретил нас мужичок уже преклонного возраста, просто махнув рукой в сторону поленницы, уже заселённой кое-какими дровами. Подъехали да стали туда и скидывать. Головешки как ни кидай, всё равно в саже весь будешь. Оказались, естественно, в саже. Мужичок подошёл, ведро воды из бочки водосточной зачерпнул, перед нами поставил, мыло хозяйственное и тряпицу не первой свежести — всё учёл… Мы как верхнюю грязь смыли, тогда уж и из бочки ополоснулись по пояс. Пока моционились, его не видно было, только закончили, он с крыльца позвал: «Ходи сюда, хлопцы. Чайку попьём». Подошли. Чай оказался «ядом обыкновенным», дедок толк в чифире знал, челюсть сворачивалась на двух глотках. Пока гоняли кружку «по кругу», прочёл висевшее на дверях, написанное корявым почерком объявление: «Прошу, в виду моей должности и природной лени воровать, выделить, у кого осталось с прошлого года, моркови и свеклы. Ваш сторож».

Товарищ мой тоже то объявление прочёл, глянул на дедка, да и спрашивает с ехидцей так: «И что, несут мОрковь и всё прочее по доброй воле или ночью ты их собаками по саду гоняешь?»

— Несут. Ежели по-людски попросить, чего же не поделятся. У меня по зиме без налётов обходится. Всем хорошо. Оттого и несут.

— Ты что, бывший опер?

— Эк куда ты загнул, — крякнул удивлённо дядя Ваня. — Я скорее наоборот. Бывший лагерный пересидок. Опе-е-ер. Надо же такое ляпнуть…

— А как же ты воровать-то запретил? Деревня-то под боком. По понятиям, запретить воровать нельзя, даже вор запретить не может.

— Да ты и воруй. Кто тебе мешает? Но уж если попался, то и спросят с тебя, как с понимающего, как считают нужным… А это кому что на ум взбредёт… Всякие у всех причуды бывают…

— И чё?

— Сходил в деревню. Нашёл я первым делом их «смотрящего», хоть и деревня, а тоже модные, «смотрящий» у них. Я и покумекал с ним. Говорю: кого, мол, поймаю, не обессудьте, получу то, что захочу, может лоб, может жопу озолочу. А там уж не судачьте да шибко не плачьте.

— И как?

— Ты, видать, парень, любопытный дурак. Хоть как сунулись. Думали, видать, стар я. Да хоть глубоко и не пахал никогда и пахать не собирался, но полудурков могу бочками солить, как на промпроизводстве. Двоих наказал, остальным наука.

— А как? — не унимался напарник.

— Ты своими «каками» все штаны уже обгадил, запашок нехороший пошёл. Так можно порядочного общества лишиться, с запашком-то, от излишнего любопытства.

Не было в высказанном предположении дяди Вани ни злости, ни обиды, а лишь констатация дальнейшего развития наших взаимоотношений, пусть хоть и на короткий период нахождения на этой территории. Простой человеческий опыт знания людей. Разошлись миром, пожелав друг другу «не перегорбатиться на работе».

Утром, едва перекрестившись на солнышко, позавтракав, приступили к работе. Тут и появилась она… На ведьму не похожа. Бабка как бабка. Старенькая. Ухоженная. Видно, ещё крепкая, хотя в годах. Подошла. Стоит. Ждёт, пока работа не станет. Мы видим: стоит. Остановились. Мало ли чего? Она подошла. Поздоровалась. Мы в ответ. Всё как положено в таких случаях. Она нам и говорит: «У меня кошка из дома ушла. Если придёт, вы уж не гоните. Она добрая. Сходите до меня, я в конце этой улицы живу, я приду заберу. Я вам буду очень признательна».

— Хорошо. Если придёт, так и сделаем. А какая кошка-то?

— Да самая обыкновенная. Честно скажу — неказистая. Непримечательная кошка. Просто кошка…

— Хорошо.

— Спасибо вам заранее, — и пошла своей дорогой.

Только тут и заметили, при кошках она была. Ну, люди обычные с собаками прогуливаются, а она с кошками. Кошки ведь не собаки, они сами по себе гуляют, как всем известно. А тут она пошла, и мы заметили: кошки, незаметно для нас до этого сидевшие, рядом и сбоку пошли. Три!!! Три кошки. Как в порядке вещей. Как тут внимание не обратишь? А у неё ещё одной нехватка. Невзрачной.

Через пару дней, уже работать заканчивали, к закату вновь пришла, с тем же вопросом о своей кошке. Ответили, что, как и любой зверь, может, гуляет по природной необходимости, к нам пока не заглядывала. О просьбе сообщить помним. Угостила поспевшей редиской да щавелем. Пытались отказаться. Просто и мило объяснила, что свои не приехали, а в компостную яму выкидывать грех, когда живые люди рядом есть. Пришлось с благодарностью принимать под укоризненными взглядами её кошек. Опять ушла в окружении эскорта, так и не найдя пропажу.

Работа шла споро. Погода благоволила. Пару раз проведывал нас сторож дядя Ваня, скорее для приличия, чем из каких-либо других интересов. Был немногословен, нелюбопытен, цену времени знал, потому у людей занятых делом его не крал. Один раз, правда, приходил точить цепь для бензопилы. От цепи той уже осталось заточки «на козий волос». Посмеялись, попеняли ему: мол, на лесоповале был, а в цепях толка не знает.

Помолчал.

— Я, — говорит, — в лагере был чуть более тридцати лет, а вот шишек не видел. Не все же должны по шишки в лес ходить. Потому в цепях и не разбираюсь. Мне и эта-то тут по наследству досталась, от предыдущего. Не сталевар я, и не плотник я… а засидевшийся негодник, — уже с испортившимся настроением закончил дядя Ваня. Видно, тема была для него неприятная.

— А чё по шишки-то не ходил? — напарник опять встрял со своим никчёмным любопытством.

— Мне ещё по первой ходке к делу присобачили «склонен к побегу», а там даже к проходной в наручниках водили. Потому шишки я видел только начальственные, которые изредка в лагерь наведывались, да и то издали.

— Ты, дядь Вань, присядь пока, я попробую хотя бы чуток её подправить. Сколько-то ещё протянет, но, сразу скажу, дело, как говорят следователи, срок стопроцентовый.

— Все когда-нибудь выработаемся, — философски заметил, присев, дядя Ваня. Закурил.

— Тут, дядя Ваня, кошатница ходит, кошку спрашивает, хотя у неё их и так три. Твои собаки не задрали? — напарник от нечего делать, пока я прилаживал править цепь, решил поддержать беседу.

— Она вам мешает?

— Да нет.

— Ну и ладно. Её кошка. Хорошая.

— Кто хорошая?

— Кошка хорошая. Хозяйка хорошая. Погода вон хорошая. Цепь вот сейчас хорошая будет. Ты всё время переспрашиваешь. Ты или дурачок, или прикидываешься?

— У него привычка такая, дядя Ваня. Он не знает, как продолжить разговор, и потому задаёт вопрос, непроизвольно, так с людьми бывает. Он не следователь, — к чему я это добавил, я и сам бы не объяснил.

— То, что не следователь, я и сам догадался.

Правка цепи уже подходила к концу, когда нарисовалась на улочке необычная для этих мест картина маслом; мерседес шестисотый, следом ползёт крузак чёрный, зазеркаленный — и всё по садовым узким улочкам. Сидим. Наблюдаем. Движений лишних по жаре не делаем. Остановились они как раз напротив нас. Из мерина выходит солидный пожилой мужик, видно — масть, из крузака — «затылки» повыскакивали, и так на садовой улочке вдвоём не разойтись, а тут бугаёв полстада парнокопытных. Мужик не торопясь, сохраняя достоинство, подходит к дяде Ване, протягивает руку и говорит: «Привет, Ваня!» Тот ему в ответ: «Привет, Николай, как жив-здоров? Присаживайся». Тот, хоть и был в «финдиперсте» невесть за сколько бабла, спокойненько так на этот же брус, к дяде Ване и присаживается, и начинают они вести свою беседу. Нас, понятно, хоть день был безветренный, сквозняком утянуло подальше. Мы через соседний участок и пошли от греха подальше к деревне, за сигаретами, прогуляться решили. День-то какой! Гуляй — не хочу!

Вернулись через положенное время. Уже и нет никого. Я цепь доточил. Решили: или за цепью сам дядя Ваня зайдёт, или вечерком сами отнесём, после работы. А там то ли он не зашёл, то ли сами по запарке работы подзабыли, не отдали и не отнесли, да и работали дальше. Такое в жизни тоже случается сплошь и рядом. Он, видать, острой необходимости на тот момент не испытывал, а нам чужие проблемы и подавно, как проплывающее мимо бревно по реке, — вялотекуще. Не было бы этой цепи, мы бы истории, которую узнали впоследствии, и не услышали из уст самого дяди Вани.

Домик скатали, крышу приладили, окна-двери навесили. Тут и пришёл дядя Ваня за цепью. Спохватились: где цепь?.. А найти не можем. Неудобно получается. Просрали цепь. Хоть и не специально. Плохо дело, и свою не дать, пила у нас козырная, к его «Дружбе» не приладишь. Спрашиваем: срочно надо-то? Закажем заказчику. Привезёт. Куда деваться? За наш счёт.

— Я, пацаны, хотел дров одной напилить, к зиме. Она, как и я, зиму в саду живёт. Ей, конечно, сын помогает, но дрова не пилит.

— Так давай мы напилим. В чём проблема? Единственно — бензин, и наверно, складывать не будем. А так… коль тебя без цепи оставили…

— Ты не меня без цепи оставил, а бензопилу. Я ведь не собака, с цепью жить. Как из тебя глупости вылазят? И не бьют тебе морду за них? — это он моему напарнику на его идею попилить дрова. — У вас и своей работы хватает. А с цепью я могу и подождать. Уезжать будете — найдётся.

— У нас работы-то уже не на двоих. Можем незатратно что ещё сделать, не в ущерб себе, — за цепь надо было по-всякому оправдываться. — Да и работы на той заточке хватило бы на один раз, потом всё равно в мусор.

Пока не торопясь, вяло вели разговор, подошла кошатница. Она и так через день приходила, всё кошку свою спрашивала, а тут на время разговора и подгадала. И опять в сопровождении.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

— Здравствуй, Иван.

— Здравствуй.

— Вот пришла спросить за кошку.

— Если бы у них была, увидел бы. Пока не появлялась.

Кошки, находившиеся при ней, подошли к Ивану и стали тереться об его ноги, одна замяукала. Он подхватил её на руки и стал гладить. Кошка заурчала от удовольствия, выпустила когти от наслаждения, и они впились в руку дяди Вани. Он отнёсся к этому спокойно и стоически. Погладил её ещё раз, опустил на землю. Она отошла к хозяйке, и это как бы явилось сигналом, что церемония обмена любезностями при встрече закончена. Остальные потянулись за ней.

— Вот пильщиков тебе нашёл. Дров попилят. А я уж сложу.

— Да у меня и сын приедет сложит.

— Приедет. И не сложил. Не задерживается он у тебя. Торопится всё.

— Занятой он, Иван. Ему зарабатывать надо, семью кормить.

— Стыдно ему, что ты у него здесь. Потому и бежит. Со стыда.

— Зря ты, Иван, на него… — она не закончила фразу.

— Ты, дядя Ваня, скажешь, когда надо, напилим, — напарнику, по лицу видно было, хотелось побыстрее уйти с этого места. Сказав это, он пошёл в сторону домика.

— Вечером, — только то и произнёс в наш адрес дядя Ваня.

— Пойдём, я с тобой её посмотрю, — это он уже в адрес кошатницы сказал.

Они ушли.

Вечером напарник сходил напилил дров. Слышно было, с час пилил. Затем тишина. Ещё настолько же. Складывал. Пришёл со всякой снедью.

— Не отпустила порожняком. Я не мог отказать, с ней у меня не получилось, — оправдываясь, вывалил содержимое пакета на импровизированный стол.

— Да и ладно. Овощи не мясо, но и консервы мясные тоже без овощей достанут любого. Что долго-то?

— А я напилил, она мне чаю кружку принесла на травах. Это не чифир дяди Вани. От запаха голова кружится. Пока чай хлебал, спросил за кошку: нашлась, нет?

— Ты не можешь без вопросов-то?

— А о чём с ней говорить, пока чай пьёшь? Ну, она мне и сказала, что кошку эту из петли дядя Ваня вытащил и она у неё прижилась. Да вот ушла по весне и не вернулась. Хорошая, говорит, была кошка, добрая.

— Я надеюсь, ты у неё не спросил, как кошка повеситься хотела, а сторож её из петли достал?

— Нет. Что уж ты меня совсем за дурака держишь? Я у дяди Вани спрошу.

— Спроси. Он всегда рад, когда ты ему викторины устраиваешь.

— При чём здесь витрина?

Напарник, видно, не расслышал мною сказанного. Я стал смеяться.

— Чё вот ты ржёшь? Я пока пилил, она пол-огорода в сумку напихала. Я идти, она мне эту сумку суёт. Пришлось дрова сложить, неудобно мне брать-то было.

— Ну и молодец. По крайней мере, совесть чиста, отработал.

— Я завтра у сторожа спрошу, как он кошку спас.

— Слушай. Давай я сам спрошу. У тебя вопросы не получаются, — на том разговор на вечер о кошке и кошатнице у нас и закончился. Затем, видя горизонт окончания работ, подтянулись и… всё закончили.

Стали собираться. Приехал заказчик. Посмотрел, похвалил, спросил, когда въедет. Объяснили: пусть домик постоит чуток, сядет, тогда и полы застелет и потолок, а лучше пусть зиму постоит, тогда точно ничего потом корёжить не будет. Следующей весной внутрянку и сделает. Рад, конечно, он такому не был, но если ты дом делаешь деревянный, то проблем от торопливости только прибавится. Сказал: «Подумаю…» Обещал машину прислать на следующий день за нашими манатками и нами в придачу. Заказали ему цепь, сославшись на то, что свою угробили, пока его старые горелки пилили. То, что цепь не с нашей пилы, ему и неинтересно вовсе. «Куплю. Деньги за работу вместе с водителем отправлю. Если надумаю доделывать, имейте в виду, вы и будете, — уходя, добавил: — Со сторожем попрощайтесь, чтобы без претензий с его стороны. Хорошо?» — «Так и сделаем». Уехал он.

Вечером пошли к дяде Ване прощаться. Он только пришёл. С псами своими. Выгуливал вокруг сада. Псы нас увидали, хай подняли. Только сказал: «Цыц!» — примолкли враз. Видать, мог заставить слушаться.

— Пришли прощаться. Надеемся, что претензий к нам с его стороны и стороны соседей нет.

— Да от меня какие претензии? Работали и работали. Ничего не сломали. Не украли. Не сожгли, и на том спасибо.

— Цепь тебе завтра с машиной пришлют. Заказчик обещал купить.

— Вы ж её отработали уже.

— Да ладно. Не за наш счёт. А тебе здесь зимовать. Мало ли пила понадобится, а толку с неё без цепи?

— Пойду чай заварю. Как говорится — на посошок.

— Может, не стоит? Чай-то у тебя больно едок.

— Вам могу просто чай заварить, с водой, обыкновенный.

Развернулся и ушёл в дом, оставив нас докуривать.

Через положенное на заваривание чая время вышел с чайником, кружкой и пакетом с карамельками. Поставил всё на стоящий на улице стол, налил в кружку чифира:

— Подходи.

— А где кипяток?

Напарник мой не менял стиль общения ни с кем. Упорство его вопросительности было неодолимо.

— В Тынде! Или в Улан-Уде! Бери за правило не ехать туда, куда отправили! Не переводи заварку, пей чем порадовали.

Присели пить «чай».

— А что, дядя Ваня, у тебя кошки не видать? Или к тебе мышей ловить в огороде те приходят?

— Они, может, и ходят, я не слежу. А за кошкой смотреть надо, кошка без присмотра уйдёт.

— Может, кошка, которую вы смотрите, и ушла так?

— Кошка, которая ушла, ушла помирать.

— А что же ты не скажешь хозяйке как есть! Она всё её ждёт, спрашивает.

— Ты молодой. Ты ждать не научился… — сказав это, дядя Ваня задумался о чём-то своём.

— Она сказала, ты эту кошку из петли вынул. Спас.

— И ты бы вынул… Я, вообще-то, кошек до этой не воспринимал. Не было в лагере кошек. Собаки по периметру, а где им, кошкам, взяться?..

— А трудно в лагере?

— Трудно без цели жить. Везде.

— А в лагере какая же цель?

— Выжить! Иначе скомкают, как бумажку, и выкинут. Нет бумажки — нет человека. Слышал такое выражение?

— Так это от бюрократов выражение.

— Человеком быть трудно хоть где. А здесь ещё трудней.

— Чего трудней-то? Живи не хочу.

— От того, что всё можно, человек страха опасности не ощущает. И пускается во все тяжкие. Быть свободным хорошо, когда ты умеешь им быть. У каждого своя тюрьма, и каждый сам себе арестант и тюремщик.

— Ты, дядя Ваня, пересидел, это точно. У тебя всё тюрьма да тюрьма, а люди просто живут и ничего этого не знают.

— Да и пусть не знают. Кому эти знания нужны? Я вот многое видел, многое знаю, а передать, что пережил, не смогу. Это как кататься на коньках… Я тебе расскажу, как ехать. А толку? Шишек ты всё равно насобираешь.

— Ты, дядя Ваня, за что сел? Ты только на меня не ругайся, если не скажешь, то и ничего…

— Чего ничего? За глупость сел! Как и все. Я думал, я свободный человек. Оказалось — ошибался. Тюрьма, она во мне раньше оказалась, чем я в ней.

— Это как это?

Дядя Ваня молча уставился на моего напарника. Тот какое-то время тоже смотрел на дядю Ваню, затем смутился и отвёл взгляд.

— Ты давно женат?

— Пять лет.

— Дети есть?

— Двое у меня.

— Любишь?

— Кого?

Дядя Ваня засмеялся.

— Жену. Детишек. Семью свою. Кого ж ещё любить-то?

— Конечно.

— Ну вот. И я любил. Всё как у тебя. Только когда глупость свою совершил, понял, что всё, чем владел, это и была моя тюрьма. Не мог просто уйти, не отпускала она меня. Любовь, семья, дети… Мы все по большей части по собственным тюрьмам мыкаемся, только привыкли и не замечаем этого… или не догадываемся… — немного помолчал и продолжил: — Человека я покалечил. Сильно. Я уже срок мотал за него, а он всё ещё лечился. Так с инвалидностью и остался. Приревновал я его. К жене. Думал: уйдёт к нему и семья пропадёт. А без семьи я кто?.. Так я тогда думал. А присел и всё равно без семьи остался, только всем близким, да и не близким горя и хлопот доставил…

— А что, нельзя было по-другому?

— Чтобы уметь по-другому, надо терпению научиться. Вот тюрьма терпению и учит.

И говорить как-то после этого не очень охота было. Молча дуя на чай, прихлёбывали вприкуску с конфетами. Допили. Пообещали завтра после погрузки ещё заглянуть. Заместо напутствия дядя Ваня лишь сказал: «Бывайте, пацаны. Если не застанете при выезде, ворота не забудьте закрыть».

Пришла машина. Загрузились быстро. Оставшиеся продукты, включая консервы, сложили в коробку. Решили оставить дяде Ване. Куда их тащить? Да и как делить? Единственный вопрос возник: возьмёт ли? Ведь на побирушку не похож. Характерный. Чего доброго, и пошлёт, куда идти не захочешь. Решили: к воротам подъедем, там и видно будет. На месте его не оказалось. Нашим легче. Оставили коробку у порога, цепь от пилы в неё же и вложили, не думая, не гадая, что по весне хозяин, которому строили, как и обещал, вновь позовёт полы, потолки и прочее по дому делать. И думать про дядю Ваню, кошатницу местную и не думали, но если бы не вернулись, то и историю, от сторожа услышанную, никогда бы не узнали.

Кошка

Мы когда по весне в сад вернулись, встретил нас дядя Ваня по-обыденному: радушия не проявил, лишь констатировал: «Видно, срок вы на этой делянке не выработали. Вы всё знаете, объяснять ничего не надо, если что, сами найдёте». Вот и всех делов…

Сруб поставить, да крышу на него накидать — это дело быстрое, а вот отделка дома — это уже по времени затратно. Пока проконопатишь, пока потолок да пол настелешь, да обналичка, да прочее… Прикинули: месяц как пить дать уйдёт на всё это. Работа есть работа. Приступили мы к исполнению обязанностей. На следующий день хозяйку кошки и увидали. Подошла она, постояла, посмотрела, ничего не сказала и ушла. И эскорт кошачий, как и в прошлом году, с ней вместе. А вечером дядя Ваня заглянул на огонёк. Присел с нами покурить. Как дела, не спрашивал, как жизнь — тоже, не то чтобы человек любопытства лишён, скорее всего, привычка эта многолетняя — не лезть в чужие дела и жизни. А вот напарник у меня меняться не собирался.

— Дядя Ваня, кошатница приходила, посмотрела на нас, ничего не спросила, ушла. Кошка нашлась?

— Нет. Не нашлась.

— А почему не спросила тогда?

— Я предупредил, что вы за кошку в курсе, придёт — принесёте.

— Год уже прошёл. А она всё кошку ждёт. Ведь обыкновенная кошка. Даже не породистая, так, дворовая.

— Дорога она ей. Она ей жизнь спасла, да и мне, наверно, тоже…

Встал дядя Ваня, окурок свой затоптал аккуратненько и ушёл. Не ответ это, а прям загадка какая-то. У напарника зуд начался: «Как ты думаешь, такое может быть? Слушай, кошки ведь не собаки, ни защиты от неё, ничего, а жизнь, говорит, спасла. Ты сам-то что думаешь?» Достал он меня, я и скажи: «Ты у меня какого хрена спрашиваешь? У него и спроси. Чтоб я вопросов твоих дурацких больше не слышал!» Учёл он это моё пожелание, от меня отстал, но терпеливо выждал, когда дядя Ваня через пару дней на перекур заглянул. И как репей придорожный, прицепился к нему: «Объясни, как так. Ведь не собака, ничего не пойму…» — и всё в этом роде. Дядя Ваня в этот раз не злился, благодушный был какой-то, и не торопясь эту историю и рассказал… или выговорился… Человеку иногда надо вслух всё высказать, чтобы мысли свои в порядок привести.

— Я, когда сюда приехал, дикий совсем был, но тут за лето обжился чуток. Привыкать стал, потихоньку и к народу, и к воле. Мужики кто чем помогли, видя, что неумеха я по хозчасти. Как-то всё налаживаться стало…

Пока суть да дело, осень наступила, а затем и приходящая зима снега подкидывать стала. Садоводов, ночующих и проживающих в своих домиках, всё меньше становилось, а со снегами и вовсе остались я, мужик-рыбак на пенсии (его от ближайших водоёмов и смертью не отогнать) и женщина (та, что с кошками). У всех нас домики справные, топи вовремя — и холодную зиму пересидишь. Вначале я даже обрадовался: народу этого вольного, суматошного не будет, а значит, и проблем тоже. Корми собак, присматривай, чтобы не было желания у кого залезть да поживиться чужим барахлишком. Да стал замечать, что без народу-то совсем я не привык. Везде же по жизни то казармы, то ещё какие скопища людские… Поразъехались люди, и делать-то нечего толком. Только мысли в себе самом пережёвывать да на прошлое оглядываться… А смотреть порой не только мне, любому человеку не очень… Может, это совестью и называется… Когда смотришь на прожитое, а там — пустырь с сорняками, тобой не прополотый… Стало мне от этого всё тоскливей и тоскливей становиться. Чем больше было на улице снега и света дневного меньше, тем тоскливей. Я уж все книги, которые рыбак мне давал, перечитал и журналы, что на растопку мне садоводы подкидывали, а всё хуже и хуже мне от тоски. Прямо задавила она меня. Меня так карцера не ломали, как тоска эта. Мне рыбак, видя, что я уже всё, что можно, перечитал, посоветовал сходить к женщине этой, которая в саду осталась. У неё книг, говорит, во всю стену. Топить печку зиму можно без дров, если что. А как подойти? Если только здоровкаемся, и то когда случайно столкнёмся. К ней сын приедет, продуктов навезет на неделю-другую, и я её толком и не вижу. И кошек у неё тогда не было. Не гуляла она по саду… Вот тут-то и появилась та кошка, которую она позже потеряла…

Как-то вечером, уже спать собираюсь, стук в дверь. Ещё подумал: «Кто это? Даже собаки не взлаяли». Открыл. Стоит на пороге, плачет. Сначала оторопел. «Здрасьте», — говорю. А она: «У меня там кошка пришла. Ей помочь надо. Я не могу. У меня не получается, — а сама платочком глаза вытирает. — Помогите, пожалуйста». — «Хорошо», — говорю. Сдёрнул телогреечку, тут же, в сенках, висевшую, накинул, да и за порог. Она идёт, я следом. Вспоминаю, что кошки-то у неё и не было никакой. Думаю: вот от одиночества крыша и поехала… Пришли. Домик справный. Тепло в нём и уютно. И книг — во всю стену… Она меня в угол ведёт, а там на покрывале кошка. Только страшно выглядит. Как будто измяли её всю… Один глаз выбит, шея ненормально вывернута, и на шее той проволока, её, шею эту, перетянувшая. Присел я, думал — мёртвая. Нет, дышит, с трудом, но дышит. Попробовал проволоку ослабить — не получается. Видно, и у неё не получилось.

— За кусачками схожу. Надо было сразу же сказать, в чём дело.

–…

— Ладно. Если к моему приходу не помрёт, значит, освободим.

Пошёл обратно я. Сам про себя думаю: это ж какая сволочь такое наделала? Самого бы подвесить на проволоке да потом бить, пока проволока не порвётся… Да и есть ли в доме кусачки-то?.. Её ведь не спасать надо, а добить бы из чувства сострадания, чтоб не мучилась…

Нашёл я плоскогубцы какие-то. Вернулся. Ничего не изменилось. Кошка дышит еле-еле. Хозяйка плачет. Перекусил проволоку. Смотал. Кошка вроде вздохнула. Что делать дальше, не знаю. Постоял да ушёл. Смотреть на такую картину желания не было.

Ночью припурживать стало. В трубе печной свист разбойничий всю ночь стоял. Даже с обходом не пошёл. Чего зря собак и себя морозить? Часам к десяти утра стук в дверь. И опять собаки ни гу-гу… Открыл. Опять она. В этот раз додумался: «Заходите. Нечего на пороге стоять, избу выстуживать». Даже если и не хочет человек заходить, дверь открытую держать в дом не принято. Не центральное отопление.

— Здравствуйте. Вы меня за вчерашнее простите, пожалуйста, очень я растерялась и испугалась. Вышла я на крыльцо, а она лежит. С проволокой этой…

— Не извиняйтесь. Любой бы растерялся.

— Спасибо вам. Я вчера ведь даже спасибо вам не сказала.

Стою про себя думаю: наверно, померла кошка. Сейчас попросит похоронить «по-человечьи»…

— Я в посёлок собиралась, в магазин, да всё перемело. Вы не пойдёте, случайно?

Мне в магазине точно ничего не надо было. Но я промолчал. Ждал, что скажет.

— Видите ли, я водки дома не держу. Ни к чему. А с вами по-хорошему-то за помощь рассчитаться надо.

— За что? — сначала и не понял я.

— За помощь. Вы ведь помогли. Я вам дам на водку, всё как полагается…

— Кем полагается?

— Но так ведь принято. До вас сторож был, у него «без смазки суставы не двигались». Он всех приучил водкой с ним рассчитываться.

— Я на него похож?

— Да никоим образом.

— Тогда и водки мне не надо.

— Как же так-то? А я рассчитывала, вы в магазин пойдёте…

По лицу было видно, растерялась гостья. У меня у входа табуретка стояла, она на неё и опустилась.

— И как теперь быть?..

— Не переживайте вы так. Обойдусь я без водки вашей.

— Я не из-за этого переживаю. Я хотела попросить вас молока кошке купить, заодно… с водкой. Мне же её отпаивать нечем совсем. А может, пойдёте за водкой? На будущее… Пригодится ведь…

— Я совсем не пью. Нисколько.

— Вот ведь беда-то… Извините, не из-за того, что вы не пьёте, беда. Из-за того, что в магазин вам не надо. И рыбак наш, как пить дать, на рыбалку ушёл…

Устал я от вида её. Как-то не по себе мне от её жалости стало. Неуютно. Люди друг друга за слово непонравившееся режут насмерть, а она кошке помереть не даёт…

— Схожу я. Сейчас и схожу. Идите домой, я молоко куплю и принесу, и благодарить за это не надо.

Встала она. Посмотрела на меня. И молча вышла. Думаю: обидел, может, чем? Да и ладно. Надел свитерок, телогреечку свою, хоть и вольную, но более привычную, и отправился в сельпо местное.

В сельпо на витрине молока не увидел. Батарейный ряд бутылок разного калибра и фасона, лимонады всякие, чего только нет… А молока не увидел.

— Что брать будете в этот раз?

Я у них, кроме сигарет и чая с конфетами, и не брал ничего, все остальное мне привозили. Видно, удивил продавщицу, таращась на витрину.

— Молоко есть?

— Нет молока в продаже.

— Совсем нет?

— Ты, отец, в деревне. Тут молоком в магазине не торгуют.

— Почему?

— Потому что ты — в деревне! Ты откуда, мужик? С луны свалился? Тут ведь у людей коровы есть. Кто молоко в магазине покупать будет? И картошки у нас нет. И моркови. Ты точно не с луны? — развеселил я её. Заулыбалась вся. Наверно, будет потом покупателям рассказывать, смеясь…

— Я, милая, не с луны. Я вот тридцать лет подряд отсидел, скучал по молоку. Дай, думаю, зайду, если ещё раз кого убью, ведь опять лет десять дадут. Вряд ли выйду уже… там и помру…

Сползла с лица улыбочка. Ответственное лицо стало у продавщицы.

— У нас молоко-то нетрудно купить. Многие рады продать. Куда его? Дачники поразъехались. У меня есть, я дам, — развернулась и в дверь за спиной своей юркнула.

Ну, думаю, попал. Она ведь, дура, может потом наговорить, что я грабить зашёл. Зачем шутить с дурами, ежели тебе потом боком выходит?

Смотрю — нарисовалась. В руках банка трёхлитровая. С молоком.

— Ты, мужик, ведь сторож из сада, значит, всю зиму здесь будешь. Первый раз я тебе на пробу за так молока дам, а потом только за деньги.

— Ты знаешь, что «за так» делают?

— Знаю. Мне, бабе, это не страшно. Ну что, договорились?

Посмотрел я на банку эту. А что, у меня выбор был? Взял в руки да пошёл. А она мне вслед орёт:

— Так договорились али нет?

— Договорились…

Так с банкой этой и пёрся по сугробам. Иду и думаю: вот бы кто в лагере узнал, что я недобитой кошке молоко в метель потащу… охренели бы… И ещё продавщица эта… Ведь ничего барыгу не испугает, лишь бы навар был… Так и добрёл я с этой банкой до домика, где кошку с её новой хозяйкой встретил. Постучал. Зашёл. Хозяйка засуетилась: «Ах, спасибо. Ох, выручили», — и всё в этом роде…

— Сейчас вот молоко на печку поставлю, чтоб подогрелось, и попою кошечку. Я даже не знаю, чем вас отблагодарить?

Посмотрел я на стену, где до потолка книги стояли, и говорю:

— Вы мне, если не трудно, дайте пару книг почитать. Скука страшная вечерами.

— А что вы предпочитаете?

— Я предпочитаю, чтобы книга была на русском языке написана. Понятном. А о чём… разве это так важно? И разведчик, и сталевар — просто люди… если автор хороший, то мы этих людей поймём. Если автор — дрянь, то и люди у него будут не лучше.

— Тогда сами выбирайте. У меня пустых книг нет. Знаете, как выбрать?

— Да. Если обложка затёртая, значит, книгу читают. Проверено.

Выбрал я пару книг именно по обложке. Там даже название и автора прочитать невозможно было.

— Вот эти, — ей показал и пошёл к выходу.

— А деньги-то?

— В следующий раз. Мне с обходом идти пора, — это я уже в дверях сказал. Чтобы не разговаривать совсем. А то ведь и не уйдёшь, не прервав. Кто знает, сколько баба разговаривать может? Вечно!!!

Книги, естественно, я прочёл за пару дней. Между хождением по саду и колкой дров. Понёс обратно. Хозяйка встретила приветливо.

— Вы уж книги сами выбирайте. Не торопитесь, — это она после всех положенных «здравствуйте — проходите» мне предложила. Пока я уже более внимательно книги выбирал, она сообщила: — Вы знаете, кошка, наверно, жить будет. Покалеченная. Но будет. Я её с пипетки молоком отпаивала, а сегодня она уже сама из блюдца пила. Правда, ходить ещё не может. Ползком до блюдца добралась. Значит, жить будет.

Посмотрел я в угол, где кошка лежала. Покрывала уже не было. Лежал, видно, ненужный уже свитер, а на нём кошка. Свёрнутой шеи не видно, глаза выбитого тоже. Спит кошка в тепле и сытости, как и положено. И опять я подумал: ведь толку от кошки ну никакого, а её жалко. И все животных так или иначе жалеют. А некоторых людей удавили бы голыми руками, и никто жалеть не будет…

— Вас ведь Иваном зовут?

— Да.

— Вы мне скажите, сколько я вам за молоко должна?

— А нисколько. Мне его за так в магазине дали. Вот оно за так мне и досталось.

— Но ведь вы за ним ходили.

— Если надо, я ещё схожу, мне за сигаретами надо, — зачем я это сказал — и сам не понял. Расслабился. Никому никаких обещаний сроду не давал, а тут — сподобился. Она как будто ждала этого. Деньги мне протягивает и банку, чисто вымытую.

— Если вас действительно не затруднит, Иван. Можно я вас без отчества звать буду? Просто Иван?

— Можно, — говорю. — Иван не жбан, без отчества, как жбан без воды, не тресну.

— Ну зачем вы так?

— Завтра принесу. До свидания, — взял я банку, деньги, книги и был таков. Отвык я от бабьих разговоров.

Утром был в магазине. Продавщица как ждала.

— Понравилось молочко?

— Очень! Даже дохлая кошка оживать стала.

— Потому что деревенское.

Протянул ей банку, деньги, что вчера мне хозяйка в руки сунула. Она их взяла. А купюра-то крупная. Там банок на десять как минимум.

— Это, — говорит, — хорошо, мужик, что ты с крупной пришёл. Поставлю тебя на «абонентку». Будешь теперь почти месяц молоком питаться.

Я аж охренел от такой радости, её протокольно-наглую морду целый месяц наблюдать, хоть и за чужое бабло.

— Ты мне лучше сдачу сдай. Не ровён час, посадят не сегодня завтра, подавишься молочком-то тогда…

— А её, сдачи-то, всё равно нет. Зима. Я тебе сдачу с такой купюры только через денёк наскребу… это в лучшем случае. И кто тебя посадит? Ты уже не того возраста, чтоб насильничать и хулиганить. Так что за деньги свои не переживай, будут как у Христа за пазухой, — и по груди своей, с которой можно молоко, как с коровы, доить, похлопала.

Был бы мужик, приструнил бы, знаю, как и что сказать. А с бабой как? Только и подумал: вот ведь шалава продуманная…

— Давай мы с тобой, мужик, так договоримся: ты через день будешь приходить и забирать своё молоко. Я к твоему приходу банку готовить буду. Ты мне пустую, я тебе — с молоком.

Я ещё ответить не успел, только её задницу и видел. Быстро в дверь шмыгнула — и вновь она тут как тут. Правда, уже с банкой молока. Взял я банку и пошёл не спеша в сад к себе.

Хозяйка нисколько «абонентке» не удивилась. Только и промолвила, что это, мол, хорошо, стабильно, значит, молоком обеспечены будем. Почему «будем», я не понял. Переспрашивать не стал, мне на тот день сельмаговской примадонны хватило. Лишь позже дошло — буду теперь ходить за молоком для недобитой кошки, коли подписался. Махнул рукой я на это дело. Всё равно делать в саду нечего целыми днями, а тут хоть какое-то развлечение…

И стал я через день хаживать за молоком. Ей, продавщице, тоже целый день одной в своём сельпо куковать, со скуки сдохнешь. Как ни приду, она с разговорами. Я пока отогреваюсь, она мне про судьбу свою бабскую, будто мне интересно. Слушаю, куда деваться… Пока по морозу добредёшь из сада до магазина, подмёрзнуть успеваешь. Греюсь, не тороплюсь. Вот в это время и узнал: вдовая, мужик в своё время, как и я, в лагере побывал. За три мешка комбикорма — полтора года колонии. Любила она его. А как не любить? Дети у них… И всё бы ничего, да пил мужик, как и все мужики в любой деревне. Вот поехал как-то с халтуры на тракторе, а рассчитались как всегда — водкой. Не утерпел, выпил, не дожидаясь, пока до дома доедет. И перевернулся. «Беларуси» когда переворачиваются, это стопроцентный покойник. Ехали мужики с поля, видят: трактор валяется, а он под ним… Вдовой тяжело бабе одной хоть в городе, хоть в деревне. Всяк одинокую бабу обидеть норовит. Она когда это ввернула в окончание своих откровений, посмотрел я на её цветущую, довольную физиономию, задницу её, от меня часто уплывающую в подсобку, грудь пышную и подумал про себя: да кто ж рискнёт-то обидеть такую? Прихлопнет без затруднений… Промолчал. Я вообще во время разговора с бабами предпочитаю молчать. И вроде разговором это нельзя назвать, монолог. А начни разговаривать? Что у неё на уме? Ей, вполне возможно, и не надо от тебя ничего слышать, ей просто выговориться надо… Возьму банку с молоком, скажу положенное «благодарю» и ходу до дома.

Принесу молоко, там тоже у хозяйки тепло и маломальский уют. Пока книгу на следующую пару дней выбираю, кошка ожившая подойдёт и вокруг ног начинает круги нарезать. Хоть и осталась немного кособока да без глаза, но кто не знает — и так сойдёт.

— Вы бы, Иван, взяли её разок на руки. Она ведь вас отблагодарить хочет. А не знает как, — это мне хозяйка говорит. — Она ведь знает, что вы её спасли. И молоко вы приносите — ещё и кормилец.

Взял я её на руки, а она мне в лицо тычется, лизнуть хочет и сипит заместо мурлыканья, видно, когда вешали — повредили ей чего-то. Неудобно на руках её, любвеобильную, держать, присел на стул, а она на коленях устроилась, свернулась клубком, и видно, что хорошо ей. А мне? Сижу с ней на коленях и боюсь пошевелиться.

— Вы её погладьте, Иван. Порадуйте. Кошки, они доброту чувствуют, их не обманешь. Кошка никогда к плохому человеку на колени не пойдёт, да и вообще к чужому. Чуткие они, кошки.

Сижу. Глажу. Она урчит, довольная. И как-то спокойно мне от этого становится.

Посидел, кошку с колен снял. Засобирался домой. Книгу взял, банку пустую на следующую ходку, уже к порогу. Мне хозяйка вслед:

— Собакам возьмите, я тут им сварила.

— Я ведь собак сам кормлю.

— Я подкармливаю иногда. Ещё когда до вас сторож был, подкармливала. Не очень он за собаками ухаживал.

— Хорошо. — Взял и для собак варево. Про себя же подумал: вот собаки и не лаяли, когда она приходила.

Так потихоньку втянулся я в это: сельпо через день, молоко отнести, книгу взять, снег убрать у дома кошкиной хозяйки. Об этом она не просила. Пару раз чуть не застрял, к ней идя. Стал убирать. Она, конечно, пыталась отговорить: «Не надо… что вы…» Чего её слушать-то? Взял молча убрал, ушёл. Сын к ней, конечно, с продуктами каждую неделю приезжал, вне зависимости от погоды и обстоятельств. Это он, конечно, молодец. Мать всё-таки. Опять же что её, домой забрать нельзя? Позже узнал — коммерсант он. И квартиру ей купил хорошую, и обставил всю, а она на даче, которую её покойный муж построил, решила, что лучше. А как-то просто обмолвилась: тихо, мол, здесь, безлюдно. Где людей поменьше, там потише. Люди после распада Союза стали потихоньку сходить с ума. Это стало заметно. Не стал я ей поддакивать, хотя и сам убеждаюсь порой, что в лагере поспокойней было. Там один дурачок от другого неотличим, они и место своё знают. А на воле если приподнялся дурак над кем-то, то уж за версту от него идиотизмом пышет и по гонору, и по поступкам… Так ни шатко ни валко дотянули до Нового года. Пригласила она меня, рыбака к себе. Не всё же нам сычами сидеть. Сын ей понавёз всего, чего я и в жизни своей не видывал. Посидели, спраздновали, разошлись. Тихо сидели, тихо выпивали, не торопясь ели. Я уж и забыл, что праздник — это не шмон перед ним и не карцер после, а вот так просто сели люди за стол и скрывать им от других ничего не надо…

А потом пришёл февраль. С вьюгами и морозами. Я, как в сельпо смотаюсь, туда да обратно, как без ног. Каждый раз тропинку пробивать приходится. Всё переметает. В это-то время и случился случай с кошкой. Метель с утра занялась. Кое-как в магазин сползал. Мне хозяйка кошки и говорит: «Ты, Иван, пару дней не ходи. Я кошке бульон сварю. Проживёт пару дней без молочка». — «Ладно». С кошкой на коленях посидел по её требованию и привычке, книги выбранные взял и ушёл. И ничего необычного день этот, похожий на все остальные, не предвещал.

К вечеру не метелица, а полноценный буран поднялся. Поужинал. Собак покормил. Прилёг на кровать книгу читать да и заснул… Проснулся от лая я. Будто взбесились псы мои. Я, пока телогрейку накидывал, прислушивался. Да кроме лая да воя в печной трубе, ничего и не слышно было. Вышел, не видать ни черта! Цыкнул на псов. Да уж разошлись не на шутку, не уймутся. Осмотрелся я. Так ведь просто собаки не бесятся. Тут её и увидел, кошку эту. Сидит метрах в пяти от крыльца и на меня смотрит. Только один глаз и сверкает в потёмках. Ну, думаю, дела… Я ей сдуру-то и говорю: «Шла бы ты отсюда. Чего собак дразнишь?» — а про себя подумал: совсем дурак стал. С кошкой разговариваю. Она меня выслушала, встала и пошла от дома, повернулась, я смотрю на неё — села. Я уж в дом собрался, возвращается опять на то же место, где была. А собаки дуреют. Я с крыльца, чтоб прогнать её, она отошла не торопясь, опять села и смотрит на меня. Я к ней пару шагов, она отбежит, опять сядет. Вот, думаю, тварь игривая. Так она ночь собакам спать не даст. Сейчас поймаю, отнесу хозяйке да попрошу не отпускать. Не поймал я её. Была ведь уже кем-то ловленная, не дура. И всё дальше и дальше мы с ней таким макаром двигаемся. Уже и дом хозяйки её недалеко. Побежала быстрей. Решил — зайду, пожалуюсь на проказницу. Дошёл. А она уже у дверей и, прямо видно, пытается мордочкой своей кривой в щель дверную втиснуться. Стучусь. Тишина. Ещё стучусь. Свет горит, а тихо совсем, только ветер воет. Наверно, не слышит из-за ветра. Ручку дверную дёрнул — открыто. У нас хоть и не воруют и не шалят, но двери запирают. Зашёл. «Добрый вечер, — говорю. — На кошку пожаловаться пришёл». Я, когда дверь открывал, она прям ужом проскользнула вперёд меня. Всё равно тихо. Зашёл я в дом. Её тут хозяйку и увидел. Лежит на диване белая вся, сразу понял — больна. Я подошёл, руку взял, она — ноль эмоций. А рука холодная. Грешным делом решил — умерла. Прислушался — дышит. Еле-еле, но дышит. И что с ней делать? Растерялся я. Бежать к рыбаку? Да он тоже… медик ещё тот. Бухгалтер на пенсии. Скорую надо, а у нас в саду и телефона-то нет. Только у соседей. У них сад побогаче. Там телефон есть. Уйти? А куда потом от себя уйдёшь? Да и менты потом за покойника три шкуры спустят. Им раскрываемость нужна, по особо тяжким тем более. На меня и повесят как пить дать. А в этот раз ну не хотелось мне в лагерь, да ещё и за то, чего не делал вовсе.

Конец ознакомительного фрагмента.