Планета чудовищ

Эдуард Веркин, 2013

Ну почему вместо прекрасной «Зари» с теплым морем и розовыми пляжами я прохожу практику на обледеневшем спутнике Юпитера? Это похоже на изощренную издевку учителей. Месть лично мне, Тимофею Павлову, за то, что так и не превратился из лентяя в нормального человека, не оправдал возложенных надежд… Подумаешь! Я лодырь, но не дурак. Прекрасно понимаю: и отсюда можно сбежать. Вслед за одним странным парнем я пробрался на беспилотный грузовик. Только корабль прилетел совсем не на ту планету…

Глава 1

Нечеловеческие уши

— Я буду жаловаться, — без выражения сказал смешной тип и хрястнул дверью.

Дверь, конечно, не хрястнулась, за сантиметр до косяка остановилась и бережно, бесшумно притворилась. Так тихонечко-тихонечко.

Это привело типа в недоумение, а потом еще в раздражение. Тогда он дверь еще и пнул.

А зря.

Его нога коварно завязла в дверном полотне, он дернулся, взмахнул руками, упал на пол. Тут же вскочил. Хотел кинуться на дверь уже с разбегу, но передумал. Правильно сделал. Эти двери пинай не пинай, ничего не выпинаешь. Специсполнение. У нас все — специсполнение. Дверь не пнуть, на подоконник не сесть, после десяти лет бегать нельзя — подошвы к полу прилипают. Да вообще во всех школах специсполнение, на всей планете. А он не знает. Дикий… И совсем не смешной, тут я не прав. Не смешной, другой какой-то, я не понял. От него исходили какие-то волны, будто он искажал вокруг себя пространство. Что-то не то…

Уши вот странные… Такие, альтернативные. В смысле формы. У людей ведь какие уши обычно — большие, маленькие, острые, круглые. Длинные еще иногда встречаются. А у этого какие-то ненормальные — мочки неестественно выпрямлены вниз. Никогда такого не видел. Нечеловеческие уши, в общем.

Странноухий скрипнул зубами, подошел ко мне и зачем-то сообщил:

— У меня дядя — черный егерь, между прочим.

— Ого… — протянул я. Больше не придумал, что сказать.

— Их же распустили, — влез сбоку всезнающий Жуков. — Еще двадцать лет назад, я видел фильм.

— Да, он в отставке, — грустно сказал тип. — Но у него остались связи, я ему скажу… сейчас же…

Но сейчас же говорить почему-то не стал. Постоял немного, почесал подбородок, пошагал быстро по коридору куда-то. Вполне может быть, что к дяде. Жаловаться ему в непосредственной форме.

— Это же Барков, — зевнул Жуков. — Ты что, не знаешь?

Барков? Ну и что? Никакого Баркова я не знал.

— Про «Блэйк» слыхал? — спросил со значением Жуков.

Про «Блэйк» я слыхал. Жуткая история. Хотя информация была весьма обрывочная, общественное мнение не хотят беспокоить, а само оно беспокоиться тоже не спешит. «Блэйк» — база где-то в районе Беты Живописца. Висели там в пространстве, наблюдали за звездными дисками, а потом все — как в кино: связь с базой была утрачена, и к Живописцу отправили карантинную группу, которая выяснила, что все взрослые с базы «Блэйк» исчезли непонятно куда, остались только дети. Там у них какой-то феодализм возник, или того хуже, точно не знаю. Объяснить, куда делись взрослые, дети не могли. Говорили, что ушли. А еще те дети очень ловко кидались самодельными ножами.

— Барков там был, — сказал Жуков. — А потом ребят с «Блэйка» распределили по разным школам и запретили им за пределы Системы выходить. Но они все рвутся в космос. Центробежный синдром. Вот и Барков тоже рвется.

— Что-то я его раньше не видел в школе, — заметил я. — Наверное, хорошо рвется.

— Так он только на экзамены приходит. Высокая степень социопатии, ему с другими нельзя, плохо на них влияет. Психика расстроена. Еще не успел восстановиться.

Жуков огляделся и добавил уже шепотом:

— Говорят, они-то всех своих родителей и перебили!

Я поглядел вдоль коридора, но Баркова уже не было, убежал.

— Чушь, — сказал я. — Такого не бывает.

— Чушь не чушь, а родители их куда-то подевались, — уже громко сказал Жуков. — Это факт.

Дверь в кабинет приоткрылась, и Жуков замолчал. Но вызвали усатого парня из старшей параллели. Жуков ругнулся, но негромко, чтобы не услышали.

Мы стояли на втором уровне административного здания и ждали распределения на летнюю практику. Всех остальных распределили еще месяц назад, а сейчас путевки выписывались тем, кто остался. Разным там освобожденным, больным, опоздавшим, лодырям.

Вот Жуков — он вечно опоздавший. Опаздывает везде и всегда. А Барков, наверное, больной. А я…

Я не освобожденный, я лодырь.

Ну, не то чтобы совсем закоренелый, но лодырь. У меня созерцательное восприятие мира: я не могу ничего делать, но оцениваю, как это делают другие. Раньше я был бы дегустатором, или художественным критиком, или даже философом, а в наше скучное время все эти профессии себя изжили. Нет, вообще-то каждый может дегустировать и критиковать сколько ему влезет, но в свободное от настоящей работы время. А если просто только дегустировать, то тут… Ну, короче, сложности возникают.

Не любят у нас таких, как я.

Вот и сейчас. Всех распределили в приличные места — кого на Викторию, кого на Песчаный, на Зарю, то есть на светлые, спокойные красивые планеты, изобилующие пляжами, прозрачными ручьями и тенистыми рощами. Там на кустах растут финики, а черника размером с грецкий орех и сама из себя варенье варит. И там есть такие минералы, которые песни даже умеют петь. Ничего этого мне наверняка не видать. Меня загонят на какой-нибудь скучнейший Меркурий, и целый месяц не вылезешь из экзоскелета, а пить будешь лишь то, что… Ну, короче, разную отфильтрованную дрянь.

А еще говорят — равенство… Какое там равенство, если созерцательная личность ущемляется на каждом шагу? Я с ранних лет стараюсь быть вне общества — и оно мне мстит. Жестоко мстит.

Дверь открылась, показался усатый.

Выглядел он довольным. Жизнерадостным таким.

— Места еще, видно, хорошие остались, — прокомментировал Жуков. — Может, и нам повезет…

— Вряд ли, — возразил я. — Мне-то уж точно не повезет. Я их методы знаю — любят трудом перевоспитывать…

Я хотел уже подробно рассказать Жукову о том, что современная педагогика построена на в корне неправильном представлении о формировании гармоничной личности, но тут вызвали меня. Я быстренько напустил на себя выражение усталой презрительности и вошел в кабинет.

Комиссия состояла из трех персон.

Майя Ивановна Гучковская, старший педагог, женщина твердой закалки, лодырей не переносит. Сама до сих пор работает, хотя ей уже за восемьдесят.

Помню, некто Томский из младшей параллели смастерил Х-сканер и втайне всех в школе просвечивал, так вот он сообщил, что у Гучковской кевларовое сердце. Или даже железное. Короче, не свое. Ей будто бы предлагали неоднократно сделать нормальное сердце, человеческое, но она отказалась, сказала, что железное ей больше нравится.

Вторая персона — Игорь Бек, старший педагог, мужчина с настоящим сердцем. Добрый. Вполне может быть, что он меня пожалеет. Он всех жалеет. Правда, жалость у него своеобычная: на Меркурий не загонит, зато пошлет на какие-нибудь орбитальные плантации, отгонять вредителей от циклокукурузы. А цикловредители величиной с кулак и в невесомости летают, как пули настоящие…

Третья — Марьяна Бежкова, старший педагог. Про нее ничего не скажу, она у нас недавно. Но лицо у нее слишком уж открытое. Скорее всего, Бежкова будет солидарна с Гучковской.

Короче, шансов у меня немного.

Поэтому в кабинет я вошел с легким сердцем, уже смирившись с Меркурием, и любой исход воспринял бы спокойно.

— Так-так… — Гучковская принялась перебирать мои бумаги, хотя и без них все про меня знала. — Так-так…

— Проходи, Тимофей, садись, — предложил мне Бек. И ручкой указал, куда именно садиться.

Вообще хочу сказать, что имя Тимофей — самое глупое во Вселенной. Оно похоже на синтетический валенок. Или на старую крысу. Нет, на старую крысу, живущую в синтетическом валенке. Поэтому я всех прошу называть меня Тимом.

Я прошел и сел.

— Так-так… — продолжала в том же духе Гучковская, листая файлы моего личного дела. — Так-так…

— Куда бы ты хотел отправиться? — вежливо спросил Бек. — Практику-то отрабатывать придется…

— Я выбрал местечко, — ответил я. — Хотел бы на Зарю, на Розовые Пляжи, спасателем. Такая суровая, изнуряющая работа на самом переднем крае борьбы…

— Тимофей, давай не будем шутить, — мягко попросил Бек. — Это ведь очень важно. Практика — серьезный шаг, почти как выбор будущей профессии.

Нет для меня профессии, я уже докладывал. Поэтому я так им и сказал:

— Вот и я о том, Игорь Леонидович. Я выбрал себе будущую профессию — хочу быть спасателем! Вы только представьте — свинцовые волны накатываются на каменный брег, седое солнце опускается за горизонт, я, мужественный и непреклонный, смотрю в бинокль. И чу — слышу крик… Тонет ребенок! Или лучше нет — олимпийская чемпионка по гимнастике! Я стремительно бросаюсь в студеные воды и, рассекая грудью пучину, устремляюсь к страждущей…

— Тимофей, — остановил меня Бек, — «страждущая» — тут несколько не то слово.

— Так-так… — Гучковская захлопнула мое дело, передала его Бежковой.

— Мне кажется, довольно балагана, — с улыбкой сказала Бежкова. — Нам всем ясно, что Тимофей не собирается исправляться…

— Я как раз наоборот — собираюсь! — заверил я. — Что может быть благороднее — спасать людей на пляже…

— Не перебивай! — перебила меня Бежкова. — Ты не собираешься исправляться, это понятно. Но мы даем тебе такую возможность…

— Я так и знал! — воскликнул я.

— Ты отправляешься в лагерь гляциологов^[1] «Пири».

— Это где? — спросил я. — В Сибири?

— Это не в Сибири, это на Европе.

— Нормально. В Европе — это хорошо. «Пири», кажется, в Норвегии находится?

— Тимофей, — голос Бежковой стал вкрадчивым, — я же сказала не «в Европе», а «на Европе».

Ох уж мне эта Бежкова! Наверное, она из Вытегры. Тамошний педвуз славится своей небывалой жесткостью.

— Тимофей, — улыбнулся Бек, — Европа не в Сибири. Европа — там.

И Бек указал пальцем в потолок. В небо. Туда, где за миллионы километров от административного здания нашей школы вертелся в пустоте вымерзший спутник Юпитера, открытый Галилеем в 1511 году. А то я и сам не понял! Я лодырь, а не дурак.

Повезло…

— Европа, — с удовлетворением повторила Бежкова. — Лагерь гляциологов «Пири».

Я же говорил. Все у них уже решено заранее.

— Спасибо за доверие, — закивал я. — Обещаю не уронить честь земного гляциолога. Буду нести высокое звание гляциолога до последнего вздоха…

— Завтра в десять в порту. Шестой док, ангар восемнадцать. Все.

— Как завтра?! — возмутился я. — Я же еще не готов…

Гучковская уставилась на меня своими стальными глазами, и я понял, что спорить бесполезно.

— С детства мечтал стать гляциологом, — грустно вздохнул я. — Во сне видел. Грезил в минуты…

Бек весомо приложил палец к губам. Понятно. Еще пара слов — и засандалят на Меркурий. Или еще хуже — в Меркурий. В шахты.

И я удалился.

— Ну что? — сочувственно поинтересовался Жуков.

— Заря, Розовые Пляжи, — небрежно ответил я. — Спасателем.

— Повезло… — Жуков потер нос. — А я опоздал, наверное…

— Там еще в гляциологи записывают, может, успеешь.

И я ушел.

Примечания

1

Гляциолог — специалист, занимающийся гляциологией, наукой, изучающей свойства льда. (Прим. ред.)