Копия

Эдуард Константинович Голубев, 2019

Две личности, он и она, незнакомые друг с другом, по разным причинам и в разное время попадают под влияние одного и того же человека, который пользуется ими для достижения своих незаконных целей, таких, как убийство и побег из тюрьмы.

Глава 2. Девять дней

Распорядок дня в тюрьме Оберн ничем примечательным от других не отличался. Подъём в половине седьмого утра с плотным завтраком в камере.

— Знаешь, Айван. Когда выйду отсюда, наверно до конца жизни не буду есть овсянку и пить кофе. Первым делом, я пойду в ресторан. Фарфоровая посуда, металлическая вилка, тоненький стеклянный бокал. Как я об этом соскучился! Не в чём себе не буду отказывать. Тысячи четыре зелёных я здесь заработал. Поверь, я далеко не сноб, но этот пластик за шесть лет просто достал. Его запах в еде, в кофе. Иногда мне кажется, что изо рта воняет пластмассой.

— Согласен, Роберт. Пусть лучше посуда была бы картонной. Но никто из-за этого не будит рубить дерево. Лучше сделать из него стулья, там в цеху.

Айван недаром заговорил о мебели. На заднем дворе тюрьмы находился деревообрабатывающий цех, где шесть часов, с восьми утра до двух дня, заключенные работали за тридцать центов в час, и к концу срока, если сильно не тратиться, вполне можно было собрать небольшую сумму, что и сделал Роберт, собираясь потратить малую её часть в ресторане. Но если Кейт делал мебель, то Айван работал в недавно запущенном производстве номерных знаков для всего штата Нью-Йорк. Как он с улыбкой думал, это в его жизни понадобиться гораздо быстрее, чем клеить столы. Стеблин не считал нужным обучаться чему-либо в этом заведении (лучше взять в руки книгу), в отличие от Роберта, который после работы посещал курсы строительных проектировщиков. Для Кейта эта учёба больше было способом убить время, чем возможностью воспользоваться этими знаниями в будущем. И не смотря, что до конца срока оставалось девять дней, он не бросал занятия, посещая их по инерции, до вечера, с перерывом на обед.

Так пролетала каждый раз половина дня, и только за пару часов перед отбоем, уже в камере, Роберт мог продолжить свою историю, а Айван, слушая, свою игру в “режиссера”.

Стеблин быстро восстановил перед собой кадр, на котором остановился, улыбнулся, и в голове звонко прозвучал хлопок нумератора с командой “мотор”. Единственная мелочь, что отличала — сценарий не был написан на бумаге, а передавался по воздуху звуковыми волнами.

Толпа внизу зааплодировала, и со всех сторон были слышны одобрительные возгласы. Кейт еле сдерживался, чтоб не ринуться через перекресток к пожарной машине, дергая за рукав всех, кто попадался б на пути, с гордостью говоря: ” Это мой папа!”. Но он остался стоять на месте. Роберт обещал отцу, что во время тушения пожара, будет находиться на безопасном расстоянии, пока всё не закончится. Только с таким условием Кейт старший брал с собой сына на вызов. Роберт сумел подавить в себе это желание и остался стоять на месте, не сводя глаз от происходящего. По лестнице вверх быстро поднимался ещё один пожарный, чтобы принять девушку и сопроводить на землю. К этому моменту уже подъехала одна из служб новостей, и женщина-журналист быстро, поглощенная эмоциями от увиденного поступка, увлеченно вела свой рассказ, обращая внимание зрителей на то, что происходило у неё за спиной. Роберт не знал, сняла телевизионная группа тот момент, когда отец вытянул девушку из окна или нет, но то, что совершалось сейчас, обязательно попадет в новости. А значит, покажут по телевизору, и поэтому навсегда останется в памяти на кассете. Для этого дома был новенький видеомагнитофон “Panasonic”. Его отец без преувеличения стал героем, теперь не только для Роберта.

Из одного окна, метрах в пятнадцати от пожарной лестницы вылетела струя воды, не принося никакого удовольствия для тех, кто попал под неё внизу на земле. Мокрая одежда в зимний день — не самое приятное ощущение. Но главное было то, что пожарные прорывались к очагу, выражаясь армейским лексиконом, зачищая комнату за комнатой, вынуждая огонь сдавать свои позиции. Роберт уже представлял, что когда всё закончится, начнут сматывать рукава, он подойдет к машине и, крепко прижавшись, обнимет отца. Всюду будут слышны выкрики: “Молодец! Ты настоящий мужчина”, а женщина — репортер быстрым шагом приблизиться к нему взять интервью и Кейт младший обязательно скажет, держа его за руку, что он хочет быть таким же, как отец.

Дальнейшее событие произошло с такой скоростью и неожиданностью, как скрытый удар апперкотом профессионального боксера. Казалось, этот лист шифера появился из ниоткуда. Сорвавшись с креплений, незаметным для всех, он начал скользить вниз, а подтаявший снег, снижая трение, добавлял ему ход. Когда крыша закончилась, и лист уже был виден снизу, потоками горячего воздуха, восходящего из окна, его передняя часть приподнялась, и тысячную долю секунды он был параллельно земле, как орлан, застывший в воздухе, выбирая жертву, ради которой готов сорваться в пике. Отец Роберта, передав девушку поднявшемуся пожарному, почувствовал опасность над собой, резко развернулся и посмотрел вверх. Если у шифера были бы глаза, тогда смело можно сказать, что взгляды их встретились. Рассудок Кейта старшего лихорадочно заработал и выдал два решения. Первое диктовалось инстинктом самосохранения, то есть для мозга единственное верное — нырнуть вперед под падающий шифер и плотнее прижаться к ступенькам, а лист примут на себя невысокие поручни пожарной лестницы. Он бы так и сделал, но сзади была девушка и напарник, который помогал ей пристроиться на лестнице, не подозревая об опасности. Профессия пожарного, как и другие, связанные со спасением в экстремальных ситуациях, притупляют этот инстинкт, выводя на первое место чувство долга и ответственности за других. Такая вот работа — быть готовым умереть за неизвестного тебе человека. Поэтому второй вариант в этой обстановке предполагал принять весь удар на себя. Отец Роберта не выбирал, ответ был очевиден. Вытянув вперед обе руки, он даже не успел опустить правую ногу на ступеньку ниже для большего упора, как ладони приняли удар. Пожарные всегда могли похвастаться своей физической подготовкой, и Кейт старший, находясь в столь неудобном положении, все-таки сумел отвести падающий лист шифера руками в сторону, но удержаться на лестнице было выше его сил.

В полной тишине практически одновременно раздалось два абсолютно разных звуков удара об замерший асфальт. Один сухой и тупой, второй — звонкий, стрельнув по ушам, как тарелка на барабанной установке. Это осколки шифера разлетелись в разные стороны, но на них никто не отреагировал. Все смотрели на Кейта старшего, который лежал на боку, слегка согнувшись, не подавая никаких признаков жизни. Роберт сорвался со своего места, поскользнулся, упал и, не успев подняться во весь рост, снова побежал, выпрямляясь на ходу. Он видел, что рядом с отцом уже находились два врача, которые нагнувшись над ним, пытались сделать всё возможное и невозможное. Когда оставалось метров десять до тела, Роберта за пояс поймал один из пожарных, поднял и прижал к себе:

— Не сейчас, сынок, не сейчас.

Кейт барабанил своими маленькими кулачками по плечам коллеги отца, пытаясь вырваться, не обращая никакого внимания на капли слез, которые замерзали прямо на лице. Он не кричал, он не мог найти слова, это было тихое мычание.

Отца положили на носилки и понесли к машине скорой помощи полностью накрытого с головой брезентовой простыней. Роберт не видел этого, но от того, как пожарный прижал к себе ещё сильнее, он понял, что произошло наихудшее. Всё остальное для Кейта происходило в каком-то тумане. Лица и силуэты людей вокруг были размыты, а голоса превратились в сплошной гул, напоминая пчелиный рой. Напарник отца посадил его рядом с собой на заднее сиденье неизвестной ему легковой машины и Роберт, ничего не спрашивая, отрешенно смотрел в окно на пробегающие мимо голые деревья и серые здания. Он сообразил, его везут домой.

Когда мать открыла дверь, она сразу поняла, что произошло непоправимое. Роберт бросился к ней и обнял, уткнувшись в живот, а она вопросительно смотрела на коллегу отца, который сам не знал, что сказать. Иногда ей приходило в сознание подобная сцена, которую она панически боялась и потому каждое воскресение в церкви молилась за здоровье мужа. Ноги матери подкосились, и Роберту пришлось поддержать её от падения, пока не подскочил пожарный. Он облокотил её на себя и повел в гостевую комнату, где усадил на диван и сказал Кейту принести стакан холодной воды. В этот момент Роберт понял — он резко повзрослел. Когда мать немного отошла, молча выслушав, как это произошло, она попросила отвезти её в больницу, боясь произносить слово «морг». Как Роберт не просился поехать вместе с ними, мать ему решительно запретила.

Оставшись дома один, не зная почему, он включил свет во всех комнатах, снял со стены портрет отца в форме и, облокотив его на вазу, сел за стол, не сводя с него глаз. Электронный будильник на полке подал сигнал, как он делает это каждый час, что уже пять вечера, и Кейт включил телевизор, посмотреть местные новости. Он знал, когда они начинаются, но никогда не смотрел (ему было это неинтересно). Теперь всё изменилось.

На экране появилась та женщина, которая вела репортаж с места пожара. Роберт хотел выключить телевизор, слишком тяжело было видеть это ещё раз, но непонятно для самого себя, продолжал смотреть. Телевизионная группа новостей ничего не упустила. Камера оператора беспристрастно сняла всё. И когда отец вытаскивал девушку из горящего окна, и сорвавшийся с крыши лист шифера, и… дальше Кейт закрыл глаза, наполняющиеся влагой. Отцу это очень не понравилось бы. Он считал, что у мужчины должен идти только пот, наличие которого обратно пропорционально слезам и прямо пропорционально характеру. Роберт вспомнил, как спросил, что такое прямо и обратно пропорционально, а отец, улыбнувшись, ответил: “Запомни, сынок, тогда так. Чем больше пота, тем меньше слез и выше дух”. Кейт приоткрыл мокрые глаза, протер их рукой и в этот момент увидел на экране телевизора себя. Оператор снял его сбоку, повисшего на пожарном, в сердцах тарабаня обеими руками по плечам. Сейчас ему хотелось выскочить на улицу и бежать, бежать, бежать по серым задним дворам Нью-Йорка прочь от этой несправедливости, а потом забиться в холодный темный угол, где никто не смог бы его найти. Роберт уже готов был на этот побег, но звонок в дверь прозвучал словно звуковой сигнал фальстарта, заставив его остановиться, как вкопанного, посреди зала. Дверь оказалась незапертой, и через пару секунд Кейт услышал в доме голос своего дяди, который звал его. По сравнению с отцом его младший брат был для Роберта не больше, чем знакомый продавец из соседнего магазина, он его не воспринимал. Настолько они отличались. Кейт уже в столь юном возрасте не мог понять причину такого расхождения между ними. Сильный, уверенный в себе, да просто герой его отец и дядя, полная противоположность, которому стоило заговорить, уже создавалось впечатление, что он слабый. Мягкий голос, без эмоций, всегда с небольшим акцентом на благосклонность к себе вызывал у Роберта отторжение, а его рассказы о своей работе полное непонимание. Одним слово — страховой агент.

— Извини, перебиваю, — все также, не открывая глаза, произнес Айван, — но поверь, я сталкивался с такими агентами, которые могли бы застраховать не только на случай смерти, но и саму мадам Смерть. Воистину черти. Тебе, наверное, такие не попадались.

— Может быть, — ответил Роберт и продолжил рассказ, а в голове Стеблина тихо затрещала кинокамера.

Сначала Кейт хотел спрятаться от дяди и дождаться, когда он уйдет. Детский эгоизм дал о себе знать. Роберт воспринимал только своё горе, не задумываясь, что человек, который стоит в другой комнате сегодня потерял родного брата. Пока он решал, что делать, дядя зашел в зал и, увидев племянника, остановился в дверях.

— Бобби, ты здесь, слава богу, — голос его дрожал. Они присели за стол и, нагнувшись вперед, в полной тишине не сводили глаз с фотографии Кейта старшего.

Через час привезли мать, и Роберт, держа за руки, старался не смотреть на неё, сидящую в кресле, постоянно уводя взгляд в сторону. Ему стало страшно, как она изменилась. Лицо превратилось в бледно-желтую маску, кончики губ опустились вниз, взгляд был сама пустота. Он чувствовал, как её правая рука непроизвольно начала дергаться, а и с гортани выходили лишь хрипы.

Дядя вызвал скорую помощь и уже через десять минут врачи сделали инъекцию нитроглицерина. Доктор ещё раз внимательно осмотрел мать и сказал, что сегодня ей лучше быть у него под наблюдением в больнице. Он говорил очень спокойно, что всё будет хорошо, не давая усомниться в своей правоте, но на самом деле, как настоящий врач, скрыл главное. Это был не сильный стресс, это был инфаркт.

Когда мать уже на носилках помещали в машину, приехала его тетя, которая переговорив с мужем на улице, села в свой автомобиль и отправилась следом за каретой скорой помощи.

В эту ночь Роберт долго не мог уснуть, ворочаясь и просыпаясь каждый раз, как огни фар одиночных машин, поворачивая на улицу, освещали стену напротив в его комнате. Сегодня он забыл задернуть штору, долго смотря в темное окно перед сном, облокотившись на подоконник. Мысль о побеге исчезла оставив после себя полную отрешенность и нежелание к каким-нибудь действиям. Он даже не захотел встать и задернуть штору, а просто развернулся на постели в другую сторону, засунув голову под подушку, стараясь таким способом спрятаться от всего этого. В конце концов, он уснул и уже не слышал звонка домашнего телефона в три часа ночи, на который быстро ответил дядя, держа в полудреме руку на трубке всё это время.

В 2 часа 55 минут первого марта 1987 года Роберт стал сиротой.

У Кейта было ощущение, что на похороны родителей перекрыли все улицы Нью-Йорка и город остановился. Гробы, завернутые в национальные флаги США были установлены сверху на пожарной машине, полностью по бокам обвешанная венками. Роберт вместе с дядей сидел рядом с водителем и молча смотрел на дорогу, где живым коридором на тротуарах стояли люди. Мужчины отдавали честь, а женщины вытирали слезы платками не в силах сдержаться. Весь город знал о произошедшей трагедии. Роберт посмотрел в большое зеркало заднего вида и не увидел конца процессии. Пожарные машины красной лентой уходили за горизонт, мигая проблесковыми маячками. Подъехав к границам кладбища Вудлон, где у входа ожидал оркестр, возглавивший последний путь по широким улицам некрополя, одна группа пожарных сняла гробы и встали за музыкантами, а вторая подошла к машине, взялась за поручни по обоим бортам и торжественно печально, но в то же время очень величественно сопровождала родителей Роберта к месту захоронения. Сидя в машине Кейту казалось, что это всё происходит не с ним, он просто свидетель со стороны, по ту сторону большого лобового стекла. Но только стоило ему выйти из кабины, как ноги наполнилось свинцом, а глаза — влагой. Роберт только сейчас до конца осознал, что он навсегда потерял всё то самое доброе, самое дорогое и любимое в своей жизни. Он хотел закричать, но дрожь в сухих губах помешала, выставив в горле заслон, и ему только оставалось молча вздрагивать всем телом опустив голову, исподлобья смотря на происходящее, держась на расстояние. Роберт не слышал прощальную речь, все звуки вокруг опять превратились в один сплошной мерзкий гул, который вызывал лишь позывы тошноты. Он повернулся к дяде, который стоял сзади, держа его за плечи, и очень тихо, так, что брат отца, нагнувшись, поднес ухо к самим губам, сказал:

— Я хочу в машину.

В теплой кабине Роберт немного успокоился, прекратился шум в голове, и дыхание, больше не сбиваемое дрожью, стало ровным. Детский организм был на грани физического истощения, нервное ему ещё было чуждо, и словно с помощью сработанного предохранителя мгновенно перешел в спящий режим. Кейт провалился в пустоту. Это был не сон, это было отключение.

— Айван! Я понимаю, такие истории не для тебя, но поверь, это не будет мелодрамой.

— Послушай, Роберт. Я знаю людей, которые становились сиротами при таких обстоятельствах, что произошедшее с тобой для них было бы просто неприятностью. Как я понимаю, первую книгу под названием “Детство” ты закончил, значит, завтра начнем вторую — “Отрочество”, — с улыбкой проговорил Стеблин, — время позволяет.

— Где-то я это слышал. Айван, откуда?

— Наверное, в школе, на уроках зарубежной литературы. Лев Толстой — это краеугольный камень русской литературы. А его “Детство”, “Отрочество” и “Юность” — автобиографическая трилогия. У меня русские корни, Роберт.

Кейт захохотал так громко и внезапно, что охранник тюрьмы резко развернулся и направился в сторону камеры. Услышав приближающиеся шаги, Роберт быстро осекся.

— Не знаю, чем вызван твой смех, но реакция мне очень не понравилась. Попробуй объяснить, — в голосе Стеблина повеяло холодом, — я жду.

— Успокойся, ничего личного. Просто всё это время я был уверен, что ты еврей, и готов был заключить пари с кем угодно. Разве Айван не еврейское имя?

— Может исторически корнями оно и связано с иудеями, но имя Иван тебе о чем-нибудь говорит? А это одно и то же, — уже без намека на злость ответил Стеблин, и, улыбнувшись, спросил, — так ты, Роберт, оказывается антисемит?

— Честно сказать, я не делю людей по национальности, я делю их по поступкам. Там на войне мой командир был еврей, а напарник — кубинцем. Железные люди, настоящие бойцы. А вот с русскими у меня отдельная история.

Кейт повернулся к стене. До выхода на свободу оставалось восемь дней.