Песня рун. Эхо древнего мира – II

Эйрик Годвирдсон

Гроза в небе может изменить жизнь! Тут тебе и благословение бога ветров, и смутные, тревожные сны, и дорога, ведущая далеко на Север, прочь от дома и семьи, и загадки. Что это за сон, приходящий столько ночей подряд? Откуда в южных землях взялся дракон – серебряное дитя снегов? Чем загадочная книга так тревожит умы людей? Отчего северяне поссорились со своими собратьями? И как всё-таки звучит Песня Рун? О, песня рун! Именно эта песня сможет дать ответы, уверен всадник Йэстен. Но так ли это?

Глава 1. «В путь!»

Лето обнимало мир — но все равно, собираясь в дорогу, Йэстен смутно подумывал иногда, что его встретят снег и метели. Это было так по-детски — до сей поры полагать, что раз северные земли так далеко, то и все там устроено иначе, и зима там всегда, и снег готов засыпать любого незваного гостя — на север приехал, не куда-то там!

Йэстен посмеивался над собой — ну хоть не считал, как в пору пятого лета своей жизни, что на Арвате, еще более далеком и вовсе не принадлежащем людям, все обязаны ходить вниз головой, и то дело! Нет, конечно, парень прекрасно понимал, куда он собирается и в общих чертах даже понимал, чего ждать от той земли. Упаковывал в промасленную кожу огниво и трут, помня о дождливости северного лета, брал лук и стрелы — не боевые, охотничьи; брал котелок да миску, сменную тетиву и зернистый камень-оселок, смену одежды да одеяло из мягкой, теплой шерсти — даром что лето, даром, что люди там живут, ну а как придется странствовать одному? Столь же придирчиво убирал мешочки с полезными травами и солью в хранящие от воды свертки, паковал и диковинный, незнамо у кого и как сторгованный учителем еще до его, Йэстена, появления плащ из кожи морского зверя — говаривали, и тепло хранит, и влагу не пропускает, взять его учитель сам велел: «мне послужил славно — и тебе послужит, не отказывайся!»

Йэстен и не отказывался — он знал, что его учитель, Силас, много где побывал и повидал разного, пусть тот и не слишком много любит о том рассказывать. Йэстен вздохнул и подумал — как было бы славно, если бы Силас тоже отправился с ним в дорогу! Вот бы сколько всего они смоги и… и эта мысль тоже была детской. Йэстен потряс головой — нет, дело явно не в ребячестве, никак не в нем, он уже встретил восемнадцатое лето своей жизни и умеет и решать, и поступать по-своему, не оглядываясь на одобрение старших, и если бы это было не так, то в дорогу, верно, он сейчас не собирался бы. Просто я буду по ним скучать — признался Йэстен самому себе. Очень сильно скучать — по маме и по учителю Силасу, и по янтарной драконице Саире, названой сестре учителя, разумеется. По приятелям, городу, саду вокруг дома и самому дому — где и прошло его детство и добрая половина юности. Надолго он никогда не покидал ничего из этого.

«Я тоже буду скучать, но ведь мы все равно возвратимся» — мысленно позвал Йэстена его собственный дракон.

Юноша чуть улыбнулся и отозвался:

— Да, Скай, конечно. Ты прав, я не о том думаю сейчас.

Йэстен отложил уже приготовленные для пакования в дорожную сумку вещи, выглянул в окно. Скай расположился под яблоней и смотрел в небо. Там, в ясной лазури, мелькал золотой лепесток — Саира летала высоко-высоко, но драконы, понял Йэстен, разговаривали. Наверняка Саира поучает перед дальней дорогой юного собрата, и точно так же чуть позже будет наставлять в сотый раз его самого Силас.

Еще раз взглянув на вещи и мысленно наспех перебрав в голове, что еще надо бы собрать с собой, Йэстен махнул рукой и вышел из дому — ему еще нужно успеть повидать приятелей, пройтись по городу, распить кувшин светлого сидра… во-первых, он обещал зайти перед отправкой, а во-вторых, ему очень уж хотелось сейчас поговорить с кем-то, кто так же бесшабашно и легко грезит о путешествиях и подвигах. В конце концов, рассказать о той грозе! Столько наводил туману и обещал, что расскажет после — что же, время пришло.

Лето обнимало мир — ливнями, теплым ветром, ароматом цветов, в ветер вплетенным, грозами и солнцем, и радугами, что рождало их соединение. Прекрасное время. Йэстен любил лето больше всего, и часто любил пошутить, что и лето любит его — дарит такую красоту на каждый новый оборот собственного колеса жизни. Он родился летом и считал свои годы с той самой луны, когда грозы наиболее изобильны и буйны в небесах — и в шутке оттого была свою доля правды, пожалуй.

Йэстен сидел с товарищами на камне-волнорезе, и, казалось, наблюдал за чайками и стеклянно-зеленой волной с пенным кружевом по краю, что размеренно накатывала на берег — и отступала.

Рамон, сын плотника, самый бойкий из приятелей, передал друзьям кувшин, не скрывая улыбки от уха до уха. В кувшине, что Рамон самолично добыл в лучшей лавке города, плескал грушевый сидр, крепкий и в каждом глотке взрывающийся сотнями шипучих пузырьков.

С такого питья поневоле загорится неудержимым весельем в глазах шальная искра — но, казалось, на Йэстена вовсе не сидр подействовал — а в который раз уже пережитое совсем недавно приключение.

— Понимаете, я — я! — поймал грозу! — взмахнув рукой с кувшином так, что питье плеснуло на песок, откуда его немедленно слизнула прибойная пена, воскликнул он. — Пусть говорят, что это невозможно, но поймал же!

— Рассказывай, не тяни, — фыркнул третий паренек, Нере. — Как так вышло?

— Вышло, — мечтательно протянул Йэстен. — Да, вышло…

…Учитель долго не дозволял молодому всаднику летать в одиночку далеко — до тринадцатого лета точно, а после уже — стал так нагружать уроками, что сильно много и не полетаешь в дальние дали. Впрочем, в воздухе со Скаем они проводили много времени — часть уроков относилась к полетам, и вот уж против них ни сам Йэстен, ни Скай ничего не имели.

Но то ли дело — учение, а просто прогулка ради удовольствия же совсем иное!

Взмыть в небо, оставить далеко позади Эклис с его садами, древними оливами на подступах к городу, потерять из виду стены и поместья близ города, и лететь, лететь — над горами к югу, над серебряными стежками рек и бархатными покрывалами лугов, леса, полей! Как выдохся — приземлиться, напиться вволю из ручья, отдышаться — и обратно. Никакой цели, только чистая радость движения. Как танец ради танца. Как песня — просто ради песни, как это умеют пастухи в горах, растягивая один-единственный звук на разные лады, так, что все равно выходит — песня.

И потому Йэстен завел себе обыкновение — тот день, когда он явился в этот мир, встречать полетом. Он родился всадником! Его дракон явился на свет всего одной луной позже его самого! И Йэстен не мыслил себя — без Ская, и без неба и ветра в крыльях, которые его поднимают в воздух. Так было и в этот раз.

— Только вернись до грозы! — крикнул ему с земли Силас, когда серебряные скаевы крылья распороли воздух над садом, как живые молнии.

Ответом ему был счастливый смех и после — уже совершенно серьезное:

— Да, конечно. Но она не скоро, учитель. Смотри, небо такое яркое! Если к вечеру и наползет…!

— Я знаю, — усмехнулся Силас.

Он явно хотел было сказать, что летнее небо в такую яркую погоду переменчиво ничуть не меньше нрава капризной девы, но промолчал — его ученик уже взрослый парень, разберется. Пусть и любит дурачиться, совершенно как дитя, а изводить его за это поучениями совершенно не стоит.

А гроза и в самом деле лежит где-то у самого горизонта, как спящий зверь. Темно-синяя шкура облачного дракона еще даже не думает сверкать молниями, и дыхание его пока что глубоко, но не рокочет громовыми раскатами — было бы о чем говорить!

Силас проводил учеников взглядом, и оба они — элфрэйского рода и драконьего — умчались в горизонт. Ровно навстречу тому самому гром-дракону — но на самом деле, конечно, скорее всего на реку или к озерцу в горах, у деревеньки в паре лиг пути от Эклиса, он туда зачастил что-то, помнится. Эстимэне¹ у него там, что ли?

Но Силас, конечно, ошибся — возлюбленной девы в горной деревне у Йэстена не было. Амалита, дочка торговца пряностями из Эклиса, вряд ли простила бы — а терять ее расположение Йэстену не слишком хотелось, пусть и сводилась вся та душевная связь, что имелась меж ними, к недолгим прогулкам по саду за городом. Недолгим — потому что оба они бывали часто изрядно заняты и учением, и помощью родным. Амалита пропадала в лавке отца или у знахарки. Старуха Аточа², что учила девушку знанию трав, была суровой наставницей, у такой не прогуляешь особенно. Ну а у молодого всадника были обязанности рядом с его собственным наставником, когда тот принимал приходящих к нему просителей. Все-таки Силас был не просто ещё одним всадником, он был для Эклиса и окрестностей — маг и целитель, и иной день полнился людьми и их прошениями настолько, что Йэстен только диву давался — когда учитель вообще отдыхает?

Когда сам Йэстен умудрялся вырваться на волю, бежал он не к друзьям и не в заветный сад за стенами города — все его существо звало его в небо. Нестись серебряным росчерком, приникнув к спине Ская, в самый горизонт! Ловить ветер — Йэстен рассказывал после взахлеб матери и учителю, что ветер похож на цветные ленты, которыми украшают себя танцовщицы на площади города, мать смеялась, а учитель с пониманием и отчего-то чуть печально кивал. Улыбался, но ничего не пояснял — Йэстену не сразу пришло в голову спросить, видит ли сам Силас их, эти ленты? Нет, ответил Силас, и добавил — хотя он тоже всадник, но у всех драконьих всадников, оказывается, бывают разные таланты. И ветра учитель не видит, зато — чувствует, как тот течет. А ты, Тэнно³, видишь — и в том твое благословение, дарованное богами, у каждого свое, у тебя — такое. Ты цени его.

И он, конечно, ценил. Не знал большей радости, чем смотреть на эту игру красок в полете. Ловить ветер и пить всем своим существом силу, его наполняющую. Вдыхать сладкую свежесть садов и терпкую сладость — леса, соленый морской бриз и ледяной горный воздух. Горы за эклисскими землями его манили особенно. А то озеро… о, с виду такое небольшое, но глубочайшее, холодное даже в лютую жару, а главное, полное все тех же танцующих в глубине цветных призрачных лент. Так он, Йэстен сын Анира, всадник серебряного дракона Къет-Ская, видел магию, что наполняла мир — как танец сияющих, цветных, подвижных лент, как разноцветные течения в воздухе, в воде, вокруг всякого живого создания. Да, чтобы смотреть так, чтоб эти ленты сделались явны, нужно особое состояние ума — но оно приходило к юноше в долгом полете. Поэтому-то он столь много и проводил где-то в небесной вышине — самое прекрасное зрелище было наградой долгому уединению. Чудеснее этих сияющих течений магической силы Йэстен ничего не видел. Он уже знал, что так выглядит сама суть жизненной силы, что наполняет мир — и восхищался вдвойне.

Куда уж лучше придумать было, чем встретить утро нового года своей жизни! Конечно, Йэстен и в мыслях не держал нарочно попытаться рассмотреть грозу того дня поближе. Он, положим. В самом деле по детству часто засматривался в небеса, когда в тех цвели ветви молний, как будто меж облаков прорастали диковинные опасные цветы. Только вот, сделавшись старше, он стал понимать, насколько такая игра может быть опасной. И если уж ему самому по малолетству и не было страшно за самого себя — как и все юные создания, Йэстен долго полагал себя неуязвимым, точно младший айулан⁴ — то за своего друга, Ская, он переживал гораздо сильнее. Ведь знал же уже, что их жизни накрепко связаны — и потому Силасу не нужно было предупреждать своего ученика о грозе, держа в мыслях — «не вздумай ловить молнии, сорванец!»

Другое совсем дело — что с летними грозами никогда не угадаешь, когда они придут… Пусть даже всадники и понимают о мире и том, что в нем творится, побольше прочих — а небо, вотчина Эрроса, Айулан ветров и ливней, непредсказуемо порой еще больше, чем море.

Как бы там ни было, а все равно небеса, заполненные в вышине клубящимися пышными облачными грядами, все еще были ясны и полны солнечного света, и горели чистой, пронзительной лазурью, когда юноша и его дракон, накупавшись, обсохнув и насобирав охапку свежего, душистого горного тимьяна, взмыли ввысь снова, собираясь домой.

День перевалил за полдень далеко, но вечерь еще не начинало. Облака белели пышными шапками — когда пролетаешь сквозь, точно попадаешь с ледяной кисель, Йэстен и Скай знали это уже на опыте, и потому старались в них нарочно не нырять — накупаться оба успели вдосталь, заново не хотелось макаться в холод и влагу. Где-то высоко и далеко впереди меж тем уже начало гулко ворчать — точно в пещере всхрапывал сказочный великан. Йэстен усмехнулся — вряд ли гром грянет среди ясного неба, а до города — лучины три пути, не так уж долго. Успеют, даже дымно-розовым и лиловым небо не успеет сделаться, как к вечерней непогоде по летней поре бывает. Конечно, погода переменится — тут учитель был прав, уж больно холодно становилось близ облаков.

Йэстен мысленно попросил Ская взять ниже — облака тяжелели, вынуждая и всадника лететь не слишком высоко — чтобы не нахлебаться того самого холодного небесного киселя-тумана. Они торопились домой — Йэстен вроде бы понимал умом, что до бури далеко, гром не может грянуть просто так, из ниоткуда, да и молния сама по себе не родится — а все равно спешил. Сколь бы не щекотала сладкая жуть душу близостью необычайного приключения, а чувство опасности заставляло спешить.

…Облачная гряда словно соткалась сама собой перед всадником — дышащая холодом, клубящаяся, синяя и бело-дымная, она накатывала, шла навстречу, как идет волна прилива, медленно, но неостановимо. Скай, а с ним и его юный всадник остро почувствовал себя крохотной искрой, мотыльком перед этой громадой.

— Облетим? — крикнул всадник, приникнув к драконьей шее

— Тэнно, да тут в ширину несколько лиг, разве что уйти вниз и влево…

— В глубину, думаю, не меньше, — Йэстен чуть тронул коленом бок крылатого товарища, как бы соглашаясь — да, влево. И вниз. — Насквозь мы в ледышку смерзнемся!

Скай чуть слышно фыркнул — он был серебряный, а серебряные не боятся холода, а значит, и его всаднику он не настолько страшен, но Тэнно, его добрый друг и брат Тэнно-Йэстен все-таки был прав. Когда облако полно льда, тот начинает тереться друг о друга острыми гранями, и от этого и рождаются острые, кусачие молнии — а вот с ними Скаю встречаться не хотелось больше всего.

…Говорят, что молнии и громы кует Айканто, ученик и младший брат могучего тучегонителя Эрроса, Айулан из меньших. Кует, это так — те, что огромными ветвистыми деревьями прорастают сквозь все небо, или безжалостными стрелами разят лихо на земле. А та мелось, что сыплется с его наковальни — это ледяная крошка и забракованные, мелкие молнии, вот они-то и обтачиваются острыми гранями облачного льда, становятся яркими, злыми, кусачими. Они рождаются вне воли Кователя, и тем они, самовольные, коварны.

Об этом помнили и всадник, и дракон — обходили обитель малых нерожденных молний и ледяной искристой взвеси, лавировали меж белых и сине-серых массивов… дыхание застывало паром, а в глазах двоилось от радужного блеска. Тэнно-Йэстен не сразу понял, что это не от того, что ветер выжимает колкие слезы из глаз, а оттого, что воздух, по-прежнему пронизанный ярким солнцем, полон сияющей ледяной взвеси. Кто бы сказал сейчас, что внизу, на земле этот же солнечный свет несет горячее тепло! Искристые льдинки сияли, клубился облачный пар, катил тяжелой волной грозовой фронт — как так вышло, что тот из спящего великана у самого горизонта превратился в плывущую прямо на всадника громаду, Йэстен понимал плохо. Понимал только, что надо еще снижаться и еще забирать в сторону — хоть потоками теплого воздуха снизу их и тащило неудержимо вверх, надо снижаться.

Они не успели. Их точно обняло со всех сторон ватным тяжким одеялом, оглушило холодом, снова вытолкнуло в искристый свет… а потом — громкий треск, ярчайшая вспышка, чернота перед глазами.

Запах опаленной выделанной кожи, запах горелого дерева, и больно плечам — крылья потоками ветра неприятно вывернуло, горит бок, точно плетью огрели, щиплет руки и лицо, кожу под чешуей, и почему-то совсем ничего не видно, а дышать так тяжело! А самое страшное — воздух больше не держит, крылья не слушаются, и падение все длится и длится — спиралью закручивается вокруг воздух, и у Тэнно только и осталось сил — вцепиться в своего друга и отчаянно, на грани гаснущего сознания крикнуть:

— Силас! Эррос! Аааайи!

Может, эта встреча с грозой с самого начала была в планах Пастыря Туч Эрроса, кто же знает?

Может, всадник, сам не отдавая отчета себе в том, отчаянный зов о помощи сплавил с собственной магией, вложил в него силу и волю, желая выжить во что бы то ни стало — и кроме того, что смог дозваться учителя, так и божьего слуха тоже достиг тот крик? Кто скажет? Пожалуй, уже никто.

Серебряная искра, ужаленная короткой, злой молнией, падала вниз, как падает кленовое семечко-крылатка — вращаясь и переворачиваясь в потоках воздуха. Скай терял высоту и никак не мог прийти в себя, крылья гнуло и выворачивало, трепало ветром. Наверное, это падение должно было окончиться могучим, страшным ударом о каменистую землю внизу, смять живое серебристое тело, смять тонкие изящные кости и крылья, скомкать, вдавить дракона и всадника друг в друга, превратив в единый ком плоти, крови и боли. Наверное.

Наверное, Саира понимала, метнувшись золотой стрелою в небо, что она не успеет поймать падающих. Наверное, понимал и Силас, в доли секунды успевший взобраться по саириной когтистой длани ей на лопатки, без седла, как в совсем давние годы, держась на своей дро-аргхас⁵. Они не успевали. Золотой росчерк взмыл вверх — серебряный прянул вниз. Одновременно. Небо, отороченное темной кобальтовой синью грозового фронта, взирало равнодушно на происходящее.

Их разделяли лиги — и если бы Силас умел, он бы рискнул пробить рукотворный колодец прямо сейчас. Но подобное под силу только богам — и сколь не спешил старший всадник, а прибыли они на место уже тогда, когда Скай и Йэстен распростерлись на земле. Живые. Целые. Почти невредимые — если не считать царапин и обугленной местами одежды. Единственное, что пострадало — упряжь и седло Ская; от седла остался каким-то чудом только кусок передней луки, от упряжи — несколько закопченных и оплавленных пряжек. Казалось, что неведомая сила подхватила падающих всадника и дракона в исполинские ладони, и бережно опустила средь зеленого луга, едва примяв пышные травы, густые, душистые и часто прошитые шелковыми стежками цветов.

— Йэстен! — куда как более бесцеремонно сминая травяное покрывало, тут же, рядом, приземлилась Саира, и Силас буквально скатился с ее бока, споткнулся, но все равно метнулся вперед. — Скай!

Схватил ученика за плечо — и обжегся о пряжки куртки, отдернул руку.

— Живые, — подходя ближе, пророкотала Саира. В голове янтарной звучало неподдельное облегчение.

Силас кивнул — он знал это, как и Саира. Но живы — не значит, что им не нужна помощь! Наплевав на ожоги от горячих, как из кузнечного горна, металлических пряжек и клепок, он наскоро осмотрел Йэстена — и, к удивлению своему, заключил, что ученик его совершенно здоров. Только вот в сознание ни его, ни Ская они привести не могли еще добрых две лучины.

— Ильма меня убьет, — сокрушаясь, качал головой Силас.

Это и услышал, очнувшись, Йэстен — и страшно удивился:

— Мама? За что ей тебя убивать, Силас?

— А это ты ей сам расскажешь, — сердито заявил тот, вскинув голову… а потом рассмеялся от облегчения.

Домой добирались медленно — Саира не была уверена до конца, как сказалось на Скае и Йэстене это приключение, и потому не позволила взлетать. Они шли пешком. Встрепанный, пропахший гарью Йэстен нес под мышкой тот самый кусок передней луки седла — извилистый ожог, что оставил на нем удар молнии, явственно складывался в письмена, похожие на буквы старого алфавита, и всадники, не сговариваясь, решили — слишком странно, чтобы быть простым совпадением.

— Я просил помощи Эрроса. Я испугался, учитель. Как никогда в жизни испугался — когда только успел, если подумать, но это так.

— Он тебя услышал, — пожал плечами Силас. — Я услышал тебя тоже, но во мне нет столько силы, чтобы…

— Чтобы спасти нас?

— Да. Я не успел бы. Да что там «бы», я и так не успел, — голос Сласа был спокоен, но от Йэстена не укрылось, что за чувства обуревают наставника. — Боги тебя любят настолько, Тэнно, что прощают даже смертельно опасные глупости.

Йэстен насупился — он понимал, что, устрой ему сейчас Силас взбучку, он не найдет, что возразить по существу. Но ведь гроза на самом деле была далеко! И все же — буквально в четверть лучины она оказалась рядом, затянула едва ли не в самое чрево нарождающейся грозы восходящим воздушным потоком. Запорошила глаза блескучим инеем — пока не стало поздно повернуть, не сообразили. Да и успели ли бы вырваться? А они были чем-то вроде очень крупного куска льда в окружении инеистого крошева — да еще и все эти металлические пряжки, серебряные накладки пояса, клепки на летном снаряжении… Вся сила недозрелого разряда молнии выплеснулась через них.

И не иначе, как в самом деле воля богов, воля Айулан Эрроса оберегла и спасла и всадника, и дракона.

— Значит, моя жизнь теперь — это служение воле Айулан, — подумав, негромко заметил Йэстен.

Силас лишь пожал плечами — у него самого не было сомнений, что ни за чем другим всадники в мир и не приходят. Когда-нибудь Йэстен сам сообразит, что чудесное спасение ничего в этом смысле не изменило. А вот разобраться, отчего на остатках луки седла точно буквы проступили, ему самому хотелось не меньше.

— Я тебя не стану ругать. Я вижу, что ты и сам понимаешь… насколько опасной вышла прогулка, — ловя обожженной ладонью первые тяжелые капли дождя, заметил Силас.

Дождь так и не собрался, впрочем — ушел стороной, ворча громом, прибил скупой горстью тяжелых водяных брызг пыль на дороге, и пролился где-то далеко в горах, в поселениях пастухов, миновав Эклис и побережье.

— Ну так и что там, на седле-то, оказалось в конце концов? И впрямь слова? — поерзал Нере, с сожалением заглядывая в пустой кувшин. Грушевый сидр закончился, и у ребят был еще легкий светлый эль — но что простецкий эль после такого лакомства! У самого Нере, рыбацкого ребенка, денег на сидр из лавки Толстого Уно денег не было никогда, разумеется.

— И впрямь, — Йэстен задумчиво уставился в морскую даль, завершив рассказ. Даже хмель от сидра пригас, казалось — сам от себя не ожидал, что рассказать кому-то будет настолько непросто. — На старокортуанском.

— И что же, так прям и написано — «отправляйся, мол, на Север»? — Рамон недоверчиво прищурился.

— Нет, что ты! — рассмеялся, встряхивая головой, Йэстен. — Совсем нет. На север — это я сам захотел. Надо мне туда. Просто — надо. А слова молнии оставили совсем другие. «Небо не навредит тебе».

— Точно Эррос вмешался! — охнул Нере.

— А я что говорю! Я молнию поймал — не верите, седельную луку ту самую показать могу! — Йэстен снова принялся храбриться, окончательно прогоняя накатившую задумчивость.

Рамон скривился — читать, кроме всадника, никто из них не умел. На старокортуанском — тем более.

Оставалось только поверить — сколь бы ни была история причудлива. Впрочем, поверить в бутыль изысканного розового вина им по вкусу пришлось гораздо больше — когда ту бутыль Йэстен с загадочным видом извлек из тайника в камнях за кустиком песчанного дрока. На угощения всадник не был скупым — тем более что и правда, товарищей увидит он нескоро… ох нескоро.

Йэстен не стал говорить ни Нере, ни Рамону, ни даже Амалите о том, что дома у него с уст не сходило. После той несчастливой прогулки Скай и его всадник проспали больше полного дня. И с того раза всадник стал видеть сны, едва ли похожие на простые грезы уставшего за день человека или даже элфрэ. Они были… слишком плотными. Слишком реальными и подробными — полными таких деталей, которых всадник не мог додумать, и не знал даже из книг.

Он видел места, о которых едва ли мог от кого-то услышать — в Эклисском порту редко останавливались купцы из северных краев, а если и останавливались — с местными не болтали, в кабаках сидели тесной своей компанией, да и с элфрэйскими юнцами, вроде Йэстена, вряд ли стали бы вести беседы.

Он видел странных людей — светлобородых и рыжих, высоких и низкорослых. Людей, что живут в домах, крытых зеленым дерном, домах, по пол-года стоящих средь снегов, городах, высеченных в толщах гор — что это вовсе не те люди, которых он знал, всадник понял сразу. Но где такие живут — узнал лишь от учителя.

— По всему выходит, что ты видишь Ак-Каран. Самый северный материк, что населен живущими. Там обитают люди горскун… и еще, говорят, гномы. Оттуда ведут свой род такие, как Скай. Серебряные драконы всегда жили на севере. Не спрашивай, как яйцо с твоим другом попало к нам, Йэстен — я сам не знаю, чему верить.

— Мама говорила, его где-то нашел отец, — Йэстен пожал плечами.

— А мне твой дядя сказал, что твоему отцу Ская принес какой-то проходимец в одежде горскунцев, — Силас развел руками. — Чему же нам верить?

— А может, мне стоит это выяснить? Слетать на Север, м? Узнать, есть ли у Ская родня?!

— Это непростое путешествие, — нахмурился Силас.

— Я понимаю, — Йэстен качнул головой. — Но, Силас, я не могу сидеть вечно с тобой. Я… понимаешь, я решил, что хочу искать ту правду, ради которой Эррос меня спас. Я не слышу его воли — я не жрец и не посвященный какого-то оракула — но я хочу понять, зачем вижу эти сны. Ну и да — как так, Скай дракон северной крови, и не видел своей родины?

— Ты Ильме про это сам скажи, хорошо? — улыбнулся Силас.

— Я сказал. Мать не особенно счастлива, конечно, — Йэстен улыбался тоже. — Но я нашел, чем ее успокоить.

— И что же ты ей сказал?

— Что когда я пойму, зачем мне снится север и люди севера — я полечу искать отца. Торрос мне не снился ни разу — но я знаю, что однажды мне нужно там оказаться. Я хорошо учился у тебя, Силас, и не подведу. Обещаю. Тем более что небо обещало не приносить мне вреда.

После этого Йэстен и принялся готовиться в путь — так обстоятельно, как не ожидал от него, пожалуй, никто. Вряд ли кто-то сумел бы отговорить юношу — по счастью, пытались это делать довольно вяло.

Дорога, от которой никто не знал, чего ждать, звала молодого всадника — неодолимо.

Перед самой отправкой Йэстен увидел тот же самый сон, что снился ему после грозы — о бредущем вниз с горы, через глубокий снег, низкорослом человеке в плаще из темной, некрашеной шерсти. Человек прижимал к груди какой-то прямоугольный сверток, у человека была заплетенная по-горскунски в косички длинная светлая борода.

Вокруг вставали древние северные горы, покрытые густым темным бархатом северного вечнозеленого леса, с фьорда тянуло ледяным ветром. Воздух во снах пах хвоей и солью.

Примечания

1

«Любимая, возлюбленная», кортуанск.

2

Имя старухи-знахарки означает с кортуанского «ковыль»

3

Уменьшительное от «Йэстен»

4

Боги стихии. Айулан с большой буквы означает старшего бога, с маленькой — духа, младшее божество.

5

«Крылья» — титул дракона, носящего всадника, точно также, как аргшетрон — это титул самого всадника.