Узник Петропавловки и четыре ветра Петербурга

Эка Парф

Жизнь обыкновенного питерского подростка меняется, когда в окно ему стучится чижик-пыжик, в руки попадает медальон из гром-камня, а сам Коля седлает грифона с Банковского моста и знакомится с призраками венценосной семьи. Дело остаётся за малым: спасти город от древнего проклятия, что навлёк на него ещё Пётр I, и остаться при этом в живых.

История одного города

— Это вообще законно? — Гриша указал на толпящихся у доски с телефонами в руках первоклассников.

С Гришей они учились в одном классе. Ещё до его отъезда к бабушке во Францию, было решено: по возвращении он пойдёт учиться в ту же школу.

Мальчики миновали 1Б и теперь шли в сторону своего класса.

— А что не так? — не понял Николя.

— Они фоткают домашнее задание. Фоткают! Фоткают, Карл!

— Да понял я, понял! Ну и что? — с плохо скрываемым равнодушием спросил мальчик.

— Потерянное поколение! — Гриша театрально всплеснул руками в воздухе. — Мама так говорит, — прошептал он.

— Ты сам-то когда шариковую ручку в руках держал в последний раз? — усмехнулся Николя.

Гриша огляделся по сторонам и прильнул к приятелю.

— А правда, что французские девушки самые раскрепощённые. А французский поцелуй? У тебя там был французский поцелуй? — не унимался Гриша.

Николя так ничего и не ответил.

— Или ты не отходил от бабушки весь этот год?

Николя дорого бы отдал за то, чтобы вернуться в свою французскую школу, на свою французскую улочку в пригороде Парижа к своей французской бабушке. После цветущей Европы гранитный Петербург навевал на Николя скуку, чаще просто отчаяние.

Он предвкушал возвращение в родной коллектив, однако, спустя 10 минут пребывания в стенах родной школы, тоски по одноклассникам будто и след простыл. Кто-то из парней заметно вытянулся, девчонки сменили рюкзаки на сумки. Только Маша Юрьевская выглядела как обычно: на парте висел её лиловый рюкзачок, волосы этим утром мама заплела ей во французскую косичку, на правой руке блестел металлический браслет с надписью KORN. Ничего удивительного — это ведь Маша Юрьевская. Что вообще творится в головах этих отличников, которых то и дело ставят в пример родители своим детям, не зная, в общем-то об этих отличниках ничего кроме того, что те — отличники?

Сергей Михайлович вплыл в класс, дети встали и этот низкорослый пузыреобразный мужичок начал урок литературы.

Как он ни старался, а первый бал Наташи Ростовой на Николя должного эффекта не произвёл. Взгляд мальчика бродил по портретам живших когда-то учёных, поэтов, писателей. Затем перекинулся на слова Гимна Российской Федерации, что висели чуть поодаль портретов Евклида с Пифагором. Николя почти дошел до строчки о «союзе вековом», как слух его уловил постукивающие звуки.

В оконное стекло стучалась птица. Своим маленьким клювиком она тихонечко, как то и подобает всем петербургским птичкам, извещала о своем прилёте. Николя улыбнулся и оглядел класс — глаза одноклассников были обращены на Сергея Михайловича. Тот, кажется, уже достиг нирваны, описывая реалии жизни женщины эпохи Толстого. Пернатого гостя будто никто и не заметил.

Мальчик вновь обернулся к окну, но птички уже и след простыл. Николя попытался нарисовать в голове «портрет» пернатого визитёра, но ничего не вышло. Как и все подростки XXI века, он прекрасно разбирался в логотипах производителей гаджетов, одежды и обуви, но покажи ему листья с разных деревьев — он кроме как дуба никого и не признает.

По размерам своим птица походила на питерского воробышка. Но Николя точно помнил — воробьи красочностью оперения не блещут. А этот его новый знакомый носил пёструю шубку с жёлтыми вкраплениями.

Окна их класса выходили за школьный двор. Тот пустовал — первоклашки всё ещё старательно выводили закорючки и узелки в своих тетрадках в косую линейку, а старшие классы вовсе не надеялись выйти на свет Божий ранее 7-го урока.

Николя с тоской посмотрел на детскую горку с качелями. Он сегодня для них слишком взрослый. Он начал откапывать в своей памяти эпизоды о последнем катании с детской горки, как внимание его привлекла тёмная фигура у дальних деревьев. Высокая, статная, она точно принадлежала не человеку. Тёмный силуэт шевельнулся. Из тени дерева высунулась мордочка. Николя перевёл взгляд на Сергея Михайловича, затем оглядел класс — все-таки, он единственный, кто так и не проникся первым выходом в свет этой Наташи Ростовой.

Тёмный силуэт тем временем вышел из-под кроны дерева. Перед Николя, пусть и через оконное стекло, предстал… олень. Самый обыкновенный олень. Тот самый, в кого вырос в итоге Бэмби. Обыкновенный олень!

— Олень! — вскочил Николя с вытянутым вперед указательным пальцем.

Класс затих. Ножки чьего-то стула заскрежетали по полу. Сосед по ряду перевалился к окну, которое с интересом теперь разглядывал Сергей Михайлович.

Учитель блеснул стёклами своих очков в толстой оправе и вернулся на место. Класс уже залился хохотом, как до этого мягкий и, как казалось, отходчивый Сергей Михайлович сказал:

— Мсье Оленев, вы здоровы?

— Оленев, да ты сам олень! — хохотнула Юрьевская. — Совсем бабахнутый, блин.

— Юрьевская, отвянь, — бросил девочке Гриша.

— Для тебя я Юрьевская Мария Павловна. Ко мне на «вы» и шепотом, пожалуйста, — кокетничала девочка.

— Кто-нибудь, подарите ей мозг, — прошептал Гриша.

— Оленев, я вижу здесь только одного оленя, — объявил учитель.

Николя уселся за парту под смех всего класса.

— Эта ваша Франция, Коля, сделала из вас вольнодумца. Так себя на уроках вести не положено, — прогремел Сергей Михайлович. — Класс, чем закончилось вольдумство для Франции?

Молчание.

— Великой французской революцией!, — ликующе объявила Маша.

— И приходом пролетариата ко власти здесь! — декларировал Сергей Михайлович классу.

Школьный звонок перечеркнул всю историю Великой французской революции, против него не смог пойти даже Лев Николаевич Толстой. Урок литературы окончился для всего класса, но не для Коли. Шестое чувство, нутро, третий глаз — назови как угодно, — мальчику было ясно как день: дома ему сегодня несдобровать.

Ирина Фёдоровна встретила сына тепло, будто разговора с Сергеем Михайловичем и вовсе не было. Она спросила про его первый день в «старой новой школе», расспросила об одноклассниках — особенно её интересовала «эта странная» Маша Юрьевская, в которой будто «что-то не так».

Погода за окном не радовала вовсе. Потому с час мальчик провёл за уроками, 45 минут из которых он отвёл решению тестовых заданий по истории, которую думал сдавать в формате ЕГЭ в будущем. Позже он перешёл к алгебре, в которой системы шли на отлично, пока снизу не донёсся голос Георгия Александровича.

Глубоко вздохнув, Николя отодвинул от себя рабочие тетради с учебниками и спустился вниз. На кухне юноша уселся напротив окна. Он по опыту знал — с таким видом на парк выслушивать воспитательную лекцию от родителей будет удобнее всего.

Отец беззвучно вошел на кухню, налил воды в чайник, поставил его кипятиться. Затем достал колбасу из холодильника, вытащил квадрат белого хлеба из упаковки. Казалось, он и не догадывается о присутствии с ним в одной комнате еще одного человека. А уж тем более его собственного сына.

— Ты меня звал? — не выдержал Николя, чем сильно напугал собирающегося нарушить свою диету Георгия Александровича.

Его тучная фигура всколыхнулась от неожиданности. Взрослый упитанный мужчина схватился за сердце, нож выпал из его рук прямо на пол. Георгий Александрович громко выдохнул и обернулся к сыну.

— Чего отца пугаешь!

— Ты ж меня звал.

Папа облокотился всем своим телом о кухонный гарнитур.

— Ира, он меня чуть до инфаркта не довёл! — пропел мужчина в коридор.

Та ничего не ответила.

— Я правда видел оленя!

— Чё?

— Ну, в школе. На литре.

— Чё?

— Сергей Михайлович с тобой…

На кухню с корзиной грязного белья вошла Ирина Фёдоровна. Она посмотрела смеющимися глазами на Николя, затем ответила мужу:

— Учитель по литературе хотел меня видеть. А насчет колбасы мы с тобой уже говорили, — кивнула Ирина Фёдоровна на лежащие на кухонной тумбе батон колбасы и буханку хлеба.

— Зачем?

— Коленька устроил дебош сегодня на уроке литературы.

— Какой еще дебош, Николай?

— Я видел оленя! — вскочил с места мальчик.

Сергей Михайлович посмотрел на жену, затем на сына и сказал:

— Ладно. Я сам с ним разберусь.

Ирина Фёдоровна пожала плечами и вышла. Дверь за ней закрылась. Николя поёжился.

— Всё нормально, — внезапно ответил папа.

Николя уставился на отца, будто видел того впервые.

— Что так смотришь на меня? У тебя сейчас переходный возраст. Ты мне, главное, маму не обижай и с шалопаями в дружбу не ввязывайся, — погрозил он пальцем.

Мальчик с непониманием уставился на Георгия Александровича. Тот было уже развернулся к бутерброду, как вспомнил что-то и вернулся к Николя.

— А что за олень там был?

— Олень? — переспросил сын.

— Ну да, — взглянул отец на сына через плечо. — Какого оленя ты видел?

— Да обычного оленя…, — растерялся юноша.

Георгий Александрович тем временем начал нарезать колбасу.

— Мы ведь не просто так носим эту фамилию — Оленевы. Знаешь, откуда она произошла?

Мальчик отрицательно повертел головой.

— Наш с тобой предок, говорят, барских кровей был, — протянул он. — После революции, конечно, мало что уцелело… да и мало кого из бывших землевладельцев новая власть-то щадила. Не говоря уже о титулованных. Короче, — развернулся он к сыну. — Родился у бояр мальчик, не не смогли они его оставить. Отдали его воспитателям, отвели поместье — ну, всё как в те времена было принято…

— Какие времена?

— Век эдак XVIII. Может, XIX.

— А что за бояре?

— Неизвестно. Ходила легенда, мне её ещё твоя бабушка французская рассказывала, что бояре эти в городе были очень влиятельными людьми.

— В каком городе? — не унимался мальчик.

— В Петербурге естественно! Ты вообще чем слушаешь? Ай! — отмахнулся Георгий Александрович, — в общем, слушай: мальчика этого завернули в оленью шкурку и вынесли из дома. Когда выбирали для него фамилию, биологические-то родители свою ему дать не могли, посмотрели на его одеялко и назвали Оленевым. А так как в моде был французский язык, то… до революции его потомки ходили под фамилией Оленéв.

— Странно звучит.

— Сейчас странно, а тогда — самое оно. Я так думаю, её поминутно ещё и коверкали по самое не хочу. Оленевье какое-нибудь. Почему нет?

— Но сейчас-то мы Оленевы. Ударение на о.

— Верно, — кивнул Георгий Александрович, отрезая себе на бутерброд щедрый кусок колбасы. — Но это теперь, после революции 1917 года. После свержения монархии… Ты ведь понимаешь, о чём я? — с сомнением спросил он сына.

В голове Николя пронеслись параграфы из справочка по подготовке в ЕГЭ по истории и он утвердительно кивнул.

— В общем, после прихода ко власти большевиков начались всяческие гонения на так называемых «бывших людей». Дворяне, титулованные, землевладельцы, потом и зажиточных крестьян под одну гребёнку сгребли.

— А почему их называли бывшими людьми?

— Потому что раньше они были привилегированным классом. А после революции потеряли свой статус и вмиг стали никем.

— Они стали как и все, так?

— Нет конечно. Несмотря на то, что власти ввели уравниловку, «бывшим людям» на неё рассчитывать не приходилось. Их потом лишили каких-либо прав. Могли уволить с работы просто потому что ты сын или дочь дворянина. У таких детей — даже твоих ровесников — было мало шансов даже на получение высшего образования. Считалось, «бывшие люди» не в состоянии построить социализм, только палки в колёса ставить могут.

— А если они были на голову выше остальных? Их ведь брали на работу?

— Нет. Партии было спокойнее, если место занимет потомственный пролетарий, а не выходец из дворянской семьи. В то время твой… если я правильно посчитал, прапрадедушка поменял ударение в нашей фамилии. С тех пор мы Óленевы. Это стоило больших трудов, чтоб ты знал. Он, как это тогда называли, «выхлопотал» свою и наши с тобой жизни. А не то… — Георгий Александрович он запнулся

— Почему тогда все «бывшие люди» фамилии не поменяли?

— Не у всех были люди, которым можно было бы доверять. У нашего с тобой деда такие были. Он ведь Императорское училище правоведения успел окончить. Дальше — война, потом — революция, затем — училища этого вовсе не стало. Сохранились у него к тому времени какие-то контакты, как это сегодня принято называть, — он откусил кусок от бутерброда.

Прожевав, он спросил:

— И ты так и не ответил на вопрос.

— Какой?

— Ты ничего странного не видел?

Николя с тоской смотрел на проносящиеся в далеке автомобили. Полагая, что чему быть, того не миновать, Николя поплёлся домой сразу после школы. Вообще, он ожидал драмы, трагедии, какого-нибудь катарсиса. На деле отец воспринял его поведение на уроке литературы за шалость и даже расспрашивать не стал. Что касается Сергея Михайловича — то ещё очень не скоро он найдёт в себе силы, чтобы поставить Николя пятёрку.

Мальчик никак не мог взять в толк что могло означать это видение. Да что вообще могут подразумевать под собой видения? Кроме того, что человек, что видит их, не своём уме? Той ночью он не спал, и то был не кошмар, а самая настоящая, пугающая похлеще самой жуткой выдумки, явь. Вновь в его голове прозвучал тот же самый стишок:

…ведь твоё жилищ-щ-щ-е.

На моих костях.

…дом твой давит кладбищ-щ-щ-е

— Наш отпетый прах

Николя рывком придвинул к себе ноутбук и вбил в строку поисковика слова из стишка. К его великому удивлению всемирной сети эти строки были хорошо знакомы. По самым молниеносным подсчётам, до запроса Николя, эти слова упоминались в интернете более 20 млн. раз.

Мальчик нажал на верхнюю строчку в списке найденных источников, которая так и гласила:

Яков Полонский — Миазм (1868)

Видел бы его сейчас, читающего поэзию XIX века, тот же Сергей Михайлович. Даже в самых своих дерзких мечтах он не мог добиться заинтересованности среди своих учеников хоть к какой-нибудь рифме. Помимо dr. DRE⁴ c Oxxymiron⁵, конечно.

Николя прочёл стихотворение несколько раз, затем просто уставился на монитор, будто именно так от него не ускользнёт нечто такое, чего его глаза столь упорно не замечали при всех прошлых прочтениях.

Убедившись, что никаких тайных знаков и шифров для него, Николя, текст не содержит, он просто открыл страницу интернет-энциклопедии об авторе. Ровным толком так ничего и не узнав, мальчик попытался найти хоть что-нибудь о самом стихотворении. Лирика XIX века ему, жителю XXI столетия, была вовсе невдомёк. Николя схватился за голову. У него оставался единственный выход — Сергей Михайлович.

— Что-что? Не понял? — переспросил учитель.

— О чём это стихотворение? — замялся Николя.

— Ну, как о чём. Об эпохе Петра Великого — тут ведь так и написано. Оленев, ты вообще читать по-русски разучился?

Николя виновато развёл руками в воздухе и глупо улыбнулся.

— Ох, Оленев! Смотри! — Сергей Михайлович надел очки и приложил палец к бумаге. Он провёл пальцем вниз, пока не остановился на нужной строчке. — Вот ведь, чёрным по белому: призваны мы были при Петре Великом, — учитель многозначительно посмотрел на Николя.

Мальчик вопрошающе уставился на Сергея Михайловича.

Тот громко вздохнул и, не отводя взгляда от сконфуженного ученика, сказал:

— Этот момент я вынесу на учительский совет, — пригрозил он. — Эти строки о строителях Петербурга. Тех самых, кто строил Петропавловскую крепость, здание Двенадцати коллегий, летний дворец Петра I и так далее и тому подобное. Со всей Руси Пётр I созвал рабочих для постройки этого города. Напоминаю: на дворе начало XVIII века. Люди работали в жесточайших условиях. Многие, очень многие, погибали. Если уж на то пошло, среди некоторых историков бытует мнение, будто население России сократилось от 20 до 50%. Мне сложно сказать, правда это или нет, однако, то, что наш город стоит на костях — это факт.

Кто-то окликнул Сергея Михайловича и тот оставил Николя наедине с его мыслями. Тот с минуту перечитывал указанную учителем строчку. В голове крепко засели летающие простыни с двумя прорезями для глаз.

— Этого не может быть, — пытался убедить себя Николя. — Такого не бывает, — шептал он, не осознавая, что говорит вслух.

— Ась? — раздался рядом голос.

Николя подпрыгнул от неожиданности.

К нему на ходу присоединился Гриша. В руке он держал надкусанный пирожок.

— Хоф? — с набитым ртом спросил мальчик, протягивая пирожок товарищу.

Николя категорично замотал головой.

— Я бы и тебе не советовал это есть. Чёрт знает, что они туда вместо мяса кладут.

— Ты какой-то кислый. Литератор привязался?

— Нет. Наоборот. Мы с ним стихотворение разбирали.

Гриша остановился, схватил Николя за плечи и посмотрел тому прямо в глаза:

— Какие к черту стихи? Где Коля? Кто ты и что ты с ним сделал?

Мальчик, смеясь, вырвался из Гришиных рук.

— Так что за стихи? — не успокаивался друг.

Николя дал Грише листок с распечатанным «Миазмом». Мальчик начал читать и они медленно прошли до школьной столовой.

— Это вообще что?

— Стихи, — простецки ответил Николя.

— Да про что они, можешь мне объяснить?

— Про строителей Петербурга. Про первых его строителей. Нам об этом еще в начальной школе рассказывали, я совсем забыл.

Гриша так и не подал признаков понимания.

— Ты что, не знаешь? — усмехнулся юноша.

— Моя сестра, философ по образованию, обычно отвечает так: я знаю, но не помню. Вот и я тоже. Знаешь, у меня в начальной школе тоже была история города, но ни черта оттуда не помню. Но знать-то я знаю…

— Наш город стоит на костях, Гриша, блин, — засмеялся Николя.

Гриша устремил взгляд вдаль и прищурился, будто там, у входа в школьную столовую, точно должен быть ответ на все вопросы бытия разом. Включая этот самый стих, конечно.

— А, я вспомнил. Ну да. Пётр пригонял сюда людей для постройки города, но кто-то, видимо, до 1703 так и не дожил, — пожал он плечами. — Дальше-то что?

Николя не мог рассказать ему. Даже намекнуть. Друг моментально признает его сумасшедшим. Да где это видано вообще, чтобы психически здоровому, ничего не употребляющему подростку, призраки посреди ночи в комнату являлись?

— Да ничего, — пробубнил Николя и сложил лист.

На обед давали щи и картофельное пюре с котлетой. Николя прижал котлету вилкой, из неё ту же минуту вытекла добротная порция сока.

— Вот поэтому вегетарианство мне не грозит.

Расправившись с обедом, мальчики засели в телефоны. Пока Гриша просматривал свою ленту новостей в одной из социальных сетей, Николя ввёл в поисковую строку следующие слова:

Императорское училище правоведения⁶

После скупой статьи о Полонском в Википедии, Николя без особой надежды перешёл по ссылке туда же, но уже в раздел об Императорском училище правоведения. В статье утверждалось, что за всё время своего существования учреждение выпустило более 2 000 высококвалифицированных специалистов. Но революция 1917 года не пощадила и это место. В 1918 училище закрыли, сегодня там расположен Ленинградский областной суд.

Николя пробежался взглядом до конца статьи, пока глаза его не выцепили «чижика-пыжика». Неосознанно, почти сам собой, большой палец Николя перешёл на статью о Чижике-пыжике. В памяти его возник пернатый гость, который за пару минут успел возвести мальчика о появлении на школьной площадке оленя и одновременно с этим выставить его на посмешище перед учителем и одноклассниками.

— Кстати, а что за олень вообще был? — очнулся Гриша от смартфона. — Я так и не понял.

— Ты тоже смеялся, — не отрываясь от экрана мобильного телефона, отвечал Николя.

— Да! Но я так и не понял.

— Как чиж выглядит? — спросил он друга прямо в лицо.

— Ну…, — протянул Гриша, — он старый и поёт⁷, — со знанием дела отвечал мальчик.

— Да я про птицу!

— А! — просиял Гриша. — Да я понятия не имею.

Благодаря бесплатному школьному wi-fi, который из года в год хочет запретить к использованию учениками родительский комитет (он ведь мешает детишкам учиться), Николя перешёл к статье о чижах в известной энциклопедии. Во весь экран телефона расположился недавний пернатый знакомый — та самая птичка, чье постукивание клювиком по стеклу слышал один лишь Николя на весь класс.

Мальчик внимательно изучил иллюстрации в энциклопедии. От воробья чиж отличался разве что окрасом. По крайней мере, любой, кто не свяжет свою жизнь с орнитологией, так и скажет — чиж это тот же самый воробей, только окрас другой. И только человек, гордо именующий себя орнитологом, заметит, что обе птицы принадлежат к воробьиным. Николя понял: не просто так памятник Чижику-Пыжику стоит возле здания, где ранее располагалось Императорское училище правоведения, где в свое время учился его дальний предок. Николя пожил слишком мало, чтобы понять — насколько это мало — каких-то двести лет на карте истории.

— Ты мне тоже не веришь? — шепотом спросил Николя Гришу.

— Не верю во что? — не отрываясь от смартфона переспросил друг.

Николя выхватил телефон из рук одноклассника и, закрыв экран устройства руками, еще раз задал вопрос.

— Да о чём ты? — опешил Гриша.

— Я видел оленя.

Гриша закатил глаза.

— Я серьёзно тебе говорю! Я его видел! И чижика тоже! Ох… — Николя размяк на стуле. — Короче, — предупредил Николя Гришу. — В тот день я действительно видел оленя. А перед этим там летал чиж.

— Да какой еще чиж?

— Как этот! — Николя ткнул лицо друга в экран своего смартфона с открытой страницей о чиже. — Это чиж.

— О’кей, — отозвался Гриша, будто он врач, а Николя — раковый пациент, который пришел рассказать до чего это классно — гомеопатия. — Этот чиж говорил с тобой?

— Ой, ну хватит, — обиделся Николя. — Я ведь серьёзно говорю!

— Ладно. — кивнул друг. — Расскажи мне о нем. Об этом… чиже.

— Ты всё ещё мне не веришь, — кольнул друга Николя.

— Да ты мне ничего и не рассказал! — развёл руками Гриша.

Николя с опаской огляделся по сторонам с таким видом, будто сидят они с Гришей не в школьной столовой, но вагоне метро в час пик, да еще и где-нибудь в Северной Корее, где и у стен есть не только уши, но и рот.

— Перед появлением оленя во дворе, ко мне прилетел чиж. Он сидел на подоконнике и стучался клювом в окно. Но его никто не слышал.

— То есть только ты один его слышал? — не понял Гриша.

— Ну а я что тебе говорю! — вспыхнул Николя.

Гриша примирительно выставил перед собой руки.

— Да ладно, ладно. Рассказывай! Только не кричи, очень прошу!

— Ладно, — вздохнул Николя. — Он стучал по окну, но никто его не слышал. Потом появился олень. Я думал, птица сейчас чего-нибудь испугается и улетит, но олень! — с жаром произнес мальчик. — Олень — это слишком круто. Оленя должны были заметить все! Но…

— Никто его не увидел.

— Ты дашь мне рассказать или нет? Мой предок с отцовской стороны учился в Императорском училище правоведения. На той стороне стоит памятник Чижику-Пыжику.

— О! — Гриша провел ладонью перед собой, — реальность отчётлива как никогда прежде!

Николя зло зоркнул на друга.

— Я не закончил!

Гриша поставил локти на стол с тем видом, мол, ничего интереснее он ещё в жизни не слышал.

— Учащихся этого училища называли чижиками-пыжикам из-за схожести цветов их формы с окрасом чижей⁸. Ты понимаешь, к чему я клоню?

Гриша уставился на Николя. В его мозгу проходил процесс обработки чего-то посложнее, чем выведение математических корней из четырёхзначных чисел.

— Причём тут олень? — вдруг отозвался мальчик.

Николя делано уронил голову на стол.

— Забудь, Гриш. Ты про всё забудь.

— Нет, я серьёзно, — друг постучал по макушке Николя. — Чиж — это твой предок со стороны отца. — он положил голову на бок. — А олень? Он-то здесь причём вообще?

— Оленев! — раздался вопль рядом.

Николя подскочил на месте. Только Гриша медленно обернулся на источник звука. То была Таисия Степановна. Высокая и худая, с пучком седых волос на голове, она считала математику чем-то большим, чем школьной дисциплиной, — религией. Впалые щёки, острые скулы и туго убранные волосы. Эта женщина будто сошла с киноплёнок со старыми советскими фильмами. Кстати, всяким смартфонам, в такт своему «образу», она предпочитала проверенную классику — Nokia 3310.

— Оленев! Для тебя особое приглашение нужно?

— Но…, — залепетал Николя.

— Звонок для учителя, — шёпотом ответил ему встающий со своего места Гриша. — Алгебра ждать не будет.

Мальчики встали из-за стола и последовали в класс под конвоем Таисии Степановны. Втроём они попали в школьный коридор.

— Так ведь звонка ещё не было, — осмелился повернуться к шедшему позади них учителю Гриша.

— Потому что он для учителя!

Николя ткнул локтём друга.

— Это безнадёжно. — прошептал он. — Она ещё моего папу учила. Она меня сразу невзлюбила, как я в первый класс на линейку пришёл.

— Знаешь, это многое объясняет, — вздохнул Гриша.

— Только не то, что значат все эти олени с чижами, — хмыкнул мальчик.

— Может, это фамильяр? Ну, семейный тотем или как там его?

— Я ведьма, по-твоему? Фамильяры у ведьм обычно.

— Тогда патронус! Да! Это твой пратронус! Всё сходится: ты ведь не зря Оленев? А не тот же Голубкин?

— Мы помним, что случается с теми, кто опаздывает на урок? — подала голос Таисия Степановна.

Николя прильнул к Грише.

— Она ведь помнит, что звонка ещё не было?

— Оленев! Ты бы таким разговорчивым у доски стоял, ей-богу!

Гриша обернулся к учителю.

— Мы всё помним, Таисия Степановна, мы ничего не забыли. Мы идём так быстро, как нам только позволяют сделать это школьные правила по поведению! Если мы будем иди ещё быстрее, мы уже побежим, — заверил учительницу мальчик.

— Так ты мне веришь? — шепотом спросил Николя друга.

— Я готов поверить хоть в единорога с котом-всадником, только идём быстрее. Она у меня в затылке уже дыру проглядела!

Мальчики ускорили шаг и скрылись из виду Таисии Степановны. Впрочем, этот и любой другой забег не спас бы их от следующего урока — алгебры. В эти сорок пять минут ими владела Таисия Степановна. Она вызывала к доске, проводила внеплановые контрольные, назначала внеурочные часы и прочее. Спасти от этого учеников не мог бы и сам директор. Хотя бы потому что его самого следовало спасать от Таисии Степановны. Они с Ильёй Николаевичем не так давно отметили очередную годовщину со дня свадьбы. Николя хотел верить, что хотя бы поэтому их «математичка» всё-таки человек, а не пришелец с планеты Математика. И всё же надежды его на это с каждым годом таяли всё больше. И всё меньше свободного времени от алгебры у него оставалось и всё реже он находил в себе силы сочувствовать Илью Николаевичу.

Таисия Степановна уселась за стол. Её длинный тонкий палец скользнул вниз по списку учеников в классном журнале. В классе настала гробовая тишина. Николя показалось, что он слышит жужжание мухи где-то под потолком. Вызов к доске у Таисии Степановны не значил ровным счётом ничего хорошего. Эта женщина отрицала распад СССР и тогдашней системы школьного образования. Она, как и подобает её поколению, видела в математике отдушину. Пока вся гуманитарная наука была строго идеологизирована⁹, она и миллионы других советских граждан находили отдых в математических задачах. Тангенсы с котангенсами не подчинялись ни Ленину, ни Сталину — никому из вождей.

— Юрьевская.

Класс дружно выдохнул.

Пока Маша высчитывала координаты для кривой, Николя то и дело поглядывал в окно. Он отказывался верить, что ему всё это почудилось. Из птиц в тот день к окну их класса прилетала пара голубей. Проворковав с минуту, те удалились вверх. Но никакого оленя. Даже намёка на рогатого.

Николя убедился в том, что всё внимание Таисии Степановны поглощено кривой на доске и шепнул Грише:

— Патронус это вообще из Гарри Поттера.

— Значит, фамильяр.

— Да фамильяр у ведьм! — шикнул Николя.

Таисия Степановна медленно обернулась на шум. Придерживая своими тонкими пальцами край очков, она оглядела весь класс, хмыкнула и продолжила с упоением следить за выстраивающейся кривой на доске.

— Тогда что это?

Николя открыл было рот, чтобы ответить и так, c открытым ртом с застыл.

— Это Олень! — прошептал он. — Тот самый олень.

Гриша уставился на него с таким видом, будто пытался поймать в безумном взгляде приятеля хотя бы крупицу разума.

— Олень — это олень? Не могу не согласиться.

«Что если этот олень вовсе не ирреальное существо? Что если он самый обыкновенный олень, что водились тут, наверное, когда-то?» — рассуждал про себя мальчик.

Зазвенел звонок. В классе поднялся шум из расстёгивающихся молний сумок и рюкзаков, отодвигающихся стульев и поднявшихся голосов. Таисия Степановна не препятствовала этому, так как кривая на доске успела её очаровать. Как искусствовед перед Мадонной Бенуа Да Винчи в Эрмитаже¹⁰, так Таисия Степановна простояла, приложив пальцы к губам, половину перемены перед выведенной кривой на доске.

Уроки шли один за другим. Николя то и дело поглядывал в большое классное окно. Силясь увидеть то, чего там не было, мальчик начал видеть оленей и чижей в собаках, тенях, случайно попадающихся глазам предметах.

Оказавшись дома, он не стал даже отдёргивать шторы. Мальчик рухнул на кровать и забылся в полудрёме.

Он гулял по набережной Екатерининского канала. В реальной жизни он бы это место без навигатора в смартфоне и не нашел. Сейчас же он точно знал — это то место. Позади раздался звук шагов. Он обернулся. Позади него шёл высокий мужчина с пышными бакенбардами на лице и в офицерской фуражке. На нём был военный мундир, какие сейчас разве что в учебниках истории увидеть можно. На ногах красовались сапоги пугающего кроваво-красного оттенка.

Когда они поравнялись, незнакомец вытащил перед собой саблю. Он шел прямо на Николя. Шаг у него был уверенный, взгляд — стеклянный. Будто смотрит он не на Николя, а сквозь него.

Мужчина принялся стучать саблей по земле. Глядя своим бесчувственным взглядом далеко вперед, он отбивал оружием понятный только ему ритм. Он миновал уставившегося на него мальчика. Звук ударяющейся сабли о гранитную набережную затмил всё вокруг. Незнакомец удалялся, а звук становился всё отчётливее, будто кто-то увеличил громкость. Николя закрыл уши руками. Звук только усилился. Оглушённый он рухнул на колени и тут же очнулся. Он лежал на кровати в своей комнате. От сновидения остался разве что звон в ушах. Николя встряхнул головой.

Звон в ушах?

Звук этот должен был слышать не только он. Там, за окном, за закрытой шторкой, кто-то отбивал уже знакомый Николя ритм. Мальчик взялся за телефон и включил камеру.

— Теперь-то мне все поверят, — прошептал он.

Николя выставил перед собой смартфон и сделал шаг к окну. Звук не прекращался. Он раздвинул шторы. На экране, будто из-за занавеса, появилась птица. Маленькая, серо-жёлтого окраса, в офицерской фуражке, она отчаянно стучалась своим клювиком в окно.

Птица заметила его.

Николя прильнул к окну. Незваный гость встал и принялся разглядывать мальчика своими глазками-бусинками. Он вообще не торопился улетать. Будто выжидал чего-то.

Николя отложил телефон и встал перед окном на колени. Птица тут же взмыла вверх и уселась на оконную ручку. Она с вызовом посмотрела на оторопевшего Николя. Тот только похлопал глазами. Казалось, одно неверное движение — и птица вновь взлетит, и на этот раз навсегда. Пернатый гость с особым упорством постучал по оконной ручке.

Николя медленно поднялся на ноги и отворил окно. Птица влетела в комнату. Описав круг под потолком, она гордо уселась на лежащую на столе стопку учебников. Фуражка на миг сползла чижику на глаза. Тот поправил головной убор элегантным движением крыла и произнёс:

— Я уж начал переживать, вы меня не признаете, — прочирикал он.

Николя молча похлопал глазами.

— О, понимаю, звучит странно. А выглядит ещё и дико! Чиж, да ещё и говорящий! Вот ведь скандал на всю Ивановскую! Поверьте мне: всё совершенно нормально. Тут совершенно нечему удивляться. Я ведь не один такой.

Николя молча уставился на говорящую птицу. Голова его была пуста — не было в ней ни единой мысли, которая могла бы объяснить, почему птица разговаривает.

— Вашество, не молчите! — подпрыгнул чиж. — Нет, я серьёзно, — пролепетал он. — Вы меня пугаете!

Глядя по сторонам, Николя повернулся вокруг своей оси.

— Я сплю? — спросил он наконец.

— О… — чиж так и присел. — Вы ничего не знаете?

Николя замотал головой.

Чиж принялся ходить взад-вперёд. Он что-то чирикал себе под клюв, замер и повернулся к Николя.

— Я ваш друг. Семён. — доложила птица.

— Семён, — эхом отозвался мальчик.

— Я давний друг вашего прапра… — чиж задумался. — Прадедушки. Предлагаю называть его просто прадедушка.

— Кто ты?

— Я ведь рассказал, — не поняла птица.

— Но как…

— Ах, вы об этом, — он дотронулся кончиком крыла до козырька фуражки. — Я таким родился. Таким — говорящим — я вылупился в тот день, когда ваш дед призвал меня.

— Призвал тебя? — переспросил Николя.

— Мой милый Николя… — начал было Семён.

— Как… откуда… это вообще возможно? — перебил его мальчик.

— Между потомками Петра I и этим городом существует непрерывная связь. Никакие дворцовые перевороты и революции этого не отменят.

— А я здесь причем? Хотя, погоди… мне рассказывали о нашем предке, рожденном в дворянской семье, которая оказалась не в состоянии о нем позаботиться. Ты о нём?

Семён склонил голову набок, силясь понять, не смеётся ли над ним мальчик.

— Друг мой, вы меня очень плохо слушаете, — отчитал Семён мальчика. — Повторяю: меж потомками Петра I и воздвигнутым им городом…

— Я потомок Петра Великого? Тут какая-то ошибка. Мой предок был из дворянской семьи.

— Коля. — отрезал чиж. — Твой предок действительно был царских кровей. Я в этом уверен. Мне об этом рассказали невские воды, купол Казанского собора. Об этом знают даже внутренние дворики домов-колодцев! И лишь ты один правды не разумеешь! Ты лишь на половину дворянских, — чиж тряхнул головой. — Царских кровей, — поправил он. — В тот день в Зимнем дворце родилось дитя. Его мать — фрейлина. Отец — Император. В твоих… ваших жилах течет кровь не просто рождённого в Зимнем дворце, но и его тогдашнего хозяина.

— Императора, — просиял Николя.

— Сильно не обольщайтесь, — устало произнес Семён. — Мы ведь не знаем, кто именно был отцом вашего предка.

— Он Император.

— Император Российской империи, — поправил его чиж. — Но мы не имеем точных сведений касаемо того, кто именно из венценосной семьи дал нам это ответвление.

— Что ты имеешь в виду?

— Николя, вы хоть приблизительно понимаете, до чего разные и непохожие Их Высочества занимали трон Империи? У нас были безумцы вроде Петра III, были солдаты типа Николая I, впрочем, без хороших государей тоже не обошлось, и всё же.

— И всё же что?

— Пока вы не знаете, кем именно из Романовых был этот ваш отец семейства, лучше на этом не зацикливаться. Разочарование, мой друг. Нет ничего хуже разочарования, — вздохнул он.

— Мне кажется, мы не с того начали. Примет, меня зовут Коля. Мне пятнадцать лет и я тут живу, — Николя протянул чижу руку.

— Вы верно не заметили, что я всего лишь птица.

— Говорящая птица. Да еще и в фуражке.

— В фуражке авиационных сил Российской Империи, — отметил чиж, — Но дело вовсе не во мне.

— В ком же?

— Исключительно в Вас, Ваша Светлость.

— Объясни для начала, кто ты?

— Уже.

— Ох. Откуда ты тогда? Зачем ты здесь? И, что самое интересное, что ты здесь забыл? Да — и фуражка! К такому жизнь меня не готовила. Зачем тебе фуражка?

Семён неодобрительно окинул мальчика взглядом, поднял голову и начал:

— Вы ведь понимаете, что это за город?

— Санкт-Петербург.

— Это лишь одно из его названий. Это один из самых мистических городов мира. Кто-то его считает одним из красивейших мест на земле. На деле Санкт-Петербург — это нечто куда более серьёзное, чем иллюстрация на открытке. Он пережил революции, войны, болезни, наводнения. Несмотря на свой юный возраст, град святых Петра и Павла¹¹ успел хлебнуть горя. Виной тому люди. Приезжие и коренные его жители. Именно люди сделали этот город таким, какой он есть сейчас. Строгий, царственный, воистину имперский. Без людей это место так бы и осталось клочком заболоченной земли с парой-другой людских поселений. В лучшем случае, они вместе с болотами отошли Швеции.

— История там, где есть люди. Разве не так?

— О, конечно, это так. Именно люди сделали здесь то, что здесь есть теперь. И именно люди сделали то, кем я являюсь теперь.

— Кто сделал тебя таким… таким говорящим?

— Вашество! — как мог распушился Семён. — Я вылупился таким, каков я есть — говорящим — не по собственной воле. Таким меня сделал один из ваших предков. О нём нам с вами известно чуть больше. Учился он в Императорском училище правоведения. В 1917 он, как вам должно быть известно, потерял всё. Вплоть до титула.

— Им пришлось сменить фамилию.

— Иного пути тогда не было. За день до моего появления на свет Божий он стоял на набережной Фонтанки. На нём была пыжиковая шапка. Он своими глазами видел, как его alma mater перестала существовать. Императорское училище правоведения национализировали.

— Национализировали? Что это значит?

— Это значит, что земля и здание, в которых располагалось Императорское училище правоведения, перешло во владение большевиков. Там обосновался Петроградский агрономический институт. Ваш дед стоял на набережной Фонтанки в тот день и видел, как со здания снимают символику Имперской России и заменяют её на серпы и молоты, — чиж заглянул Николя в глаза. — Вы ведь знаете, чудес и волшебства не бывает — их совершают сами люди. Так и произошло: родившемуся и прожившему при Царе человеку было горько видеть то, что ему пришлось видеть. Из горечи потери и беспросветной тоски по Отечеству я и появился. Я тот самый чиж, которому стоит памятник на набережной Фонтанки. Я происхожу из народного фольклора о нём. Меня создали сами петербуржцы. Наш с вами общий знакомый нашел меня в пыжиковой шапке — форме своего училища буквально на следующий день после того, как его alma mater разрушили.

— Но зачем? Зачем ты здесь? Коммунизм побеждён, капитализм здравствует. Сегодня совсем другие времена.

— Мой милый друг. У вас новые партии, новые цари, вы сам сильно отличаетесь от своего деда. Мир изменился — с этим спорить сложно. И всё же с каждым новым днём, новой эпохой, новыми людьми, приходит новая беда. Поэтому я здесь.

— Но…

— В своё время я выхлопотал для вас новую фамилию. Думаю, я заслужил чуточку вашего внимания?

— Почему я? — перебил Николя птицу. — Ты сам сказал: я не мой дед. Я даже не знал его. Да и не мог знать! Почему ты думаешь, что тебе нужен именно я?

— Вы потомок по крови — это во-первых. Вы подходите по возрасту — это во-вторых.

— По возрасту подхожу? — опешил мальчик.

— Вы — совершенно новое поколение жителей этого города. Вы не видели советов, о Российской Империи знаете из школьного учебника по истории. Поэтому-то вы нам и нужны. Город изменился. Случается, даже я не могу понять языка, на котором он теперь говорит. А ему есть о чём рассказать. Особенно, когда речь заходит о его безопасности.

— Нам? Какой ещё безопасности? — переспросил мальчик.

Стук в оконное стекло.

— О, гонцы прилетели. Ох уж эти городские воробьи! Здесь пролезут, там подсмотрят, тут подслушают. И ты в курсе всех событий в Петербурге! — торжествовал чиж и запрыгнул на оконную ручку.

Снаружи на Николя с подозрением уставился воробей. Один из тех, кто летает над линиями Васильевского острова и вьёт гнезда на чердаках заброшенных особняков на Каменном острове.

Семён подпрыгнул и окно отворилось. За долю секунды он оказался снаружи, где они с незнакомым Николя воробьём поклонились друг другу и, кажется, собирались взметнуть вверх, как мальчик подбежал к окну и выпалил:

— Я еще не закончил! У меня куча вопросов!

— Ни слова более! До завтра, мой милый друг! — крикнула птица, готовясь ко взлёту.

— Почему ты носишь эту фуражку? Знает ли папа о том, кем на самом деле были его предки?

Чиж замер и обернулся к Николя:

— Когда-то в этом городе жили преимущественно чиновники и военные. Они составляли значительную по своей численности прослойку населения. Я просто отдал предпочтение офицерской службе во благо этому городу. Поэтому вы не одиноки. Завтра я расскажу вам всё, что необходимо знать, а сейчас меня ждёт Пётр Павлович — отвечал чиж и их след простыл.

Очень быстро и без того маленькие птички превратились в две тёмные точки на горизонте.

Николя от досады топнул ногой. Он закрыл окно, плюхнулся на кровать и взял телефон в руки. Даже если он и покажет это видео Грише, тот всё равно не уверует в существование говорящих чижей или гуляющих самих по себе оленей. Николя успел заснять лишь сидящего снаружи чижа. И то, с каким любопытством он его, Николя, рассматривает.

— Это даже на пару лайков не тянет, не то что на доказательство сверхъестественной природы Петербурга, — грустно подытожил Николя и спустился к обеду.

Все семь уроков Николя провёл в неустанном бдении у школьного окошка. Там мелькали люди, их собаки, даже парочка дворовых котов. И ни намёка на чижа Семёна. Мальчика уже вовсе не смущал тот факт, что его новый пернатый друг разговаривает по-человечьи. Куда больше его интересовало, что ему, ученику старших классов, человеку, который вот-вот в последний раз переступит школьный порог и войдёт в новую — взрослую — жизнь, хочет рассказать о ней птица? Николя, коренной житель хмурого, прагматично настроенного Петербурга, слабо верил в то, что знакомые ему с рождения улочки и скверы имеют за собой хоть какую-то тайну. По мнению мальчика, его родной город слишком серьёзен, чтобы хранить в своем шкафу парочку-другую скелетов.

— Никуда не годится, — пробурчал Николя.

— А чё, прикольно, — хохотнул Гриша.

Мальчики вышли из здания школы во двор. Погода стояла солнечная.

— Нет, ты заметил? — Гриша обвёл взглядом безоблачное небо.

— Заметил что?

— Погода шикарная.

— Бабье лето, — отмахнулся Николя.

— Оно давно закончилось. С Питером что-то не так. Никогда такой тёплой осени не было!

— Да ну разве?

— Мама говорит, что это не к добру. И что зима будет холодная и снежная. Даже по телику об этом говорят.

— Ты смотришь телик?

— Не я. Мама. Но там целый выпуск новостей отвели погоде питерской. Такого долгого бабьего лета не бывает в Петербурге. Что-то не так.

— Ой, да все нормально. Когда повалит снег, по телику будут говорить, что зима пришла как-то внезапно. Дороги завалит по самое не хочу, а расчищать нечем будет. И вот тогда будут рассказывать о внезапно наступившей зиме и о том, что ЖКХ к этой внезапной зиме просто не успели подготовиться. Так всегда ж и бывает. Радоваться надо такой погоде. Авось, зимой мёрзнуть не придется. Господи, да это просто погода!

Друзья попрощались и разошлись в разные стороны. Впереди их ждали выходные. Для Гриши пятничный вечер закончится бабушкиной рассадой, в то время как Николя, сам не зная зачем, доедет до набережной Мойки. Того самого места, где стоит памятник чижику-пыжику.

Мальчик запустил руку в карман пальто и выудил оттуда пару рублей. Николя проговорил про себя желание и закинул монеты в памятник. Желанию просто не суждено было исполниться. В ту же минуту, как он прицелится, на его руку приземлится птица. Её маленькие черные глазки с укором посмотрят на расползшегося в улыбке мальчика.

— Ты что удумал? — допрашивал мальчика Семён.

— Я желание загадать хотел! — восторженно отвечал Николя.

— Вы серьёзно?

— Конечно!

— Вы рискуете попасть в передовицу. Вам пора осознать простой факт — меня можете понимать только вы. Лишь в редких исключениях я в силах отменить это правило. Оглянитесь!

Николя послушался.

Толпа людей, которая, как он думал, подобно течению, и принесла его сюда, расползлась на группки и теперь смотрела на него. Глаза этих людей смеялись. Девушка в красном берете, кажется, сфотографировала его и теперь что-то активно обсуждала со своими подружками, то и дело поглядывая на Николя.

— Первое правило мистического Петербурга, — объявил Семён. — Никому не рассказывай о мистическом Петербурге. Только дураком себя выставишь, поверь мне, — заверил чиж Николя.

— Кто такой Пётр Павлович? Тоже мой родственник?

— Первое правило! — возмутился чиж.

И Николя зашагал прочь, в голове у него крутилась одна-единственная мысль «просто будь собой». Он вдруг осознал, что ему просто не суждено узнать от Семёна всей правды. Тот следовал прямо за мальчиком. И если кто-то из пешеходов еще перешёптывался из-за говорящего с самим собой мальчика, то на летящую за ним птицу никто внимания так и не обратил.

— Так здорово, что вы не испугались и всё-таки пришли сюда, — довольственно чирикал Семён.

— Так получилось, — шептал ему в ответ Николя, поднёсший телефон к уху.

— Мне вас оставить? — просил чиж, завидя телефон в руке мальчика.

— Говори. Говори всё, что ты хотел мне сказать. Ни у кого это удивления не вызовет. Теперь-то.

— Блестяще! Вот ведь технологический прогресс, посудите только!

— Так о чём ты хотел поговорить?

— О, Вашество! — Семён ускорился.

Николя прибавил ходу.

— Вы заметили, до чего чудесная погода стоит всю неделю? — пропел чиж.

— Я выставил себя идиотом, чтобы мы поговорили о погоде?

— О, нет конечно. Но грядёт новый день. А с ним и новая беда, — Семён обрисовал петлю в воздухе.

— Это ты мне уже говорил. Можно конкретнее? — взмолил теряющий терпение Николя.

С прижатым к груди телефоном и школьной сумкой, мальчик растолкал себе путь вперед скопление людей у выхода на Невский проспект.

— Беда действительно пришла. Совсем скоро местная природа восстанет против этого города и его жителей.

— О чём ты?

— О том самом. То, что уничтожило Романовых, однажды попытается уничтожить и этот город.

— Наводнение, холера, революция? Нашего последнего императора расстреляли, но сделали это обычные люди. Царских особ убивали и до революции. И причём здесь я?

— Санкт-Петербург — детище Петра Алексеевича Романова. Государя, сделавшего Русь Российской империей. Этому городу присущ имперский дух, кой настолько силён, что никакой «мужик с топором»¹² его выветрить не смог. Москве в этом плане совсем не повезло. Несмотря на всё своё очевидное величие и внешнюю холодность, Петербург хранит великое множество тайн.

— Каких тайн?

— Морось, к примеру, — Семён пикировал вниз, прямиком во внутренний карман пальто Николя.

— Морось, — повторил мальчик, глядя на устраивающегося поудобнее в кармане его пальто чижа. — Я думал, речь пойдёт о тайне мироздания или о главных вопросах бытия. А ты на погоду все это время жаловался?

Семён фыркнул, но продолжил гнуть своё:

— Кому раньше принадлежали земли, по которым сегодня ступают петербуржцы?

— Как кому, — озадачился мальчик. — На берегу пустынных волн… Как там дальше?

Николя еле увернулся от круглой женщины, увешанной табличками с надписями типа ЭКСКУРСИЯ НОЧНОЙ ПЕТЕРБУРГ.

— Глупости! — негодовал чиж. — Народ здесь жил до прихода сюда Петра Великого. И то были не обычные люди. Настоящие северяне, бросившие вызов самой природе, они выживали и без полов с подогревом ну или вообще — без пола. Здесь жили семьи, они складывали о своем житие истории, из них рождались легенды.

Николя сел на лавочку перед Казанским собором. Ноги гудели от непривычно быстрой ходьбы. Семён тем временем продолжал:

— Ходила среди них легенда, особо почитаемая этим народов. Согласно ей, глубоко под тем местом, где Пётр I памятник воздвиг себе нерукотворный, испокон веков лежал предмет великой силы и бескрайнего могущества. Он разгонял тучи, иссушал болота, вызывал благостный дождь для урожая. Сила Сампо порой играла решающую руль в противостоянии тогдашних местных жителей местному климату. Уже в те времена здешняя почва не отличалась плодородием, а солнце выходило на небосвод так редко, что жители деревень вовсе переставали на него рассчитывать. Единственная их надежда оставалась на Сампо. Оно являло свет в вечную темень и черствые сердца с его помощью наполнялись великой благодарностью, — Семён затих.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

4

Всемирно известный рэп-исполнитель, продюсер, актер, один из основателей Beats Electronics — производителя ауди оборудования высокого класса, основатель такого направления как джи-фанк, важнейшая фигура в шоу-бизнесе современности.

5

Русский хип-хоп, грайм и рэп-исполнитель, его часто называют «русским эминемом», обладатель премии «Человек года» по версии GQ 2012 года, ярчайший представитель российского шоу-бизнеса.

6

Одно из самых престижных учебных заведений дореволюционной России. 1835 — 1918 гг. Среди выпускников значатся композитор Петр Чайковский, государственный деятель Александр Гамм, министр внутренних дел Иван Горемыкин и др.

7

Персонаж перепутал птицу с музыкальной группой с одноименным названием. Группу создал в лохматом 1999 году её бессменный лидер — Сергей Чиграков.

8

Из-за схожести цветовой гаммы униформы учащихся Императорского училища правоведения прозвали чижиками-пыжиками. Пыжик — это молодой Северный олень возрастом до года, их мех присутствовал в отделке шапок учащихся Императорского училища правоведения. Отсюда полное прозвище — чижики-пыжики.

9

Гуманитарная наука в СССР была строго идеологизирована. Под строгим контролем государства находилась литература, кинематограф и прочие виды изобразительного искусства. Развитие в этот период получали разве что точные науки. Для большинства граждан тогдашней России математика стала отдушиной.

10

Одна из ключевых работ Леонардо Да Винчи, написана 1460-х-1470-х годах. В Россию картина попала в 1860-х. Считается одним из главных экспонатов музея.

11

Вопреки заблуждению, будто Санкт-Петербург носит имя своего основателя — Петра I — на самом деле своё имя город получил от своих небесных покровителей: Петра и Павла. Важно отметить, что в XVIII веке значение придавалось дню крестин, а не дню рождения. Петра Алексеевича крестили 29 июня, в день Святых Петра и Павла. 29 июня 1703 года на Заячьем острове была заложена Петропавловская крепость, что и дало название будущему городу — Санкт-Петербургу.

12

Выражение относится к Павлу I — сыну Екатерины Великой — и одному из самых мистически настроенных российских императоров. Существует легенда, согласно которой Павел спрашивал у монаха Авеля о будущем Российской Империи. И тот отвечал: «На венец терновый сменит он корону царскую, предан будет народом своим, как некогда сын Божий. Война будет, великая война, мировая. Накануне победы рухнет трон царский. Кровь и слезы напоят сырую землю. Мужик с топором возьмёт в руки власть и наступит воистину казнь египетская». Народный фольклор добавляет, будто все сказанное Авелем Павел записал в послании к потомкам, которое досталось Николаю II, коего сегодня часто называют Страстотерпцем. Через 100 лет, как и завещал Павел, письмо досталось Николаю II. Поговаривают, будто с тех пор он ничего не боялся и даже когда в 1903 году во время крещения Господня в Иордань (прорубь в водоёме для совершения обряда водоосвящения) угодил снаряд, не испугался только Николай II, прошептав «До 1918 я ничего не боюсь». Из книги Н. А. Синдаловского. «Санкт-Петербург — история в преданиях и легендах».