Другая жизнь

Элен Алекс, 2009

Камилла – девушка из древнего рода, ее судьба предопределена еще с рождения. У нее есть жених, с которым у нее мало общего, и почтенные родственники, которые следят за каждым ее шагом. Все меняется, когда совершенно случайно на Камиллу обращает внимание известный режиссер и приглашает ее сняться в необычном фильме…

«He проиграй солнце до рассвета».

Пословица инков

1

В середине первого семестра к нам на курс перевели новую студентку. Я не знала, что на пятом курсе одного института можно перейти в другой. Но, оказывается, если ты настолько умна и невыразимо решительна, то тебе в этом мире можно все.

На первой лекции она села рядом со мной, это была чистая случайность. Но потом эта идея привлекла ее, и в следующий раз она сделала это уже намеренно.

В следующий раз я заберусь на самый верх или же сяду под самым носом у профессора, подумала я про себя, посмотрим, что ты тогда будешь делать.

И на третьей лекции я села на самый последний ярус аудитории. Обычно там сидят те студенты, которым до чертиков надоело учиться, но в силу жизненных обстоятельств они вынуждены это делать.

Новая студентка вошла в аудиторию и остановилась в растерянности около двери. Затем она отыскала взглядом меня и, не поверите, стала взбираться ко мне на самый верх. Когда она села рядом, я ее уже почти ненавидела.

У нас была лекция по истории религий, сложный и увлекательный предмет. Профессор Крайт, строгий бородач с проплешиной на голове, едва войдя в аудиторию, принялся восторженно размахивать руками, взахлеб рассказывая о неимоверном многообразии мировых проблем.

Новая студентка сидела тихо и сосредоточенно. И не будь я столь строга к людям, я бы позволила себе хотя бы приветственно ей улыбнуться. Но нет, даже наоборот, я надменно повернулась в ее сторону и смерила ее достаточно гневным взглядом. Чтоб она даже не смела как-нибудь меня отвлекать, знакомиться или делиться какими-нибудь малозначительными впечатлениями о жизни.

— Меня зовут Миранда, — тут же сказала она мне.

Вообще-то, когда ее представляли, я уже слышала, как ее зовут.

— Миранда Дир, — сказала она.

И это я тоже слышала.

— Очень приятно, — процедила я сквозь зубы и отвернулась, тут же о ней позабыв.

— А тебя как зовут? — послышалось сбоку.

Я мысленно закатила глаза, но все-таки опять повернулась в ее сторону.

— Люсия, — изобразив вежливую улыбочку, сказала я, — Люсия Флавес.

— Ты недалеко от университета живешь? — тут же спросила Миранда Дир.

Я некоторое время соображала, почему ее заинтересовал именно этот вопрос. Ведь чтобы окончательно вывести меня из себя, она прекрасно могла спросить и о чем-нибудь поумнее.

— Я живу в доме на набережной, — сказала я.

— Это здорово, — сказала Миранда.

— Что здорово? — не поняла я.

— Жить в доме на набережной, — мечтательно сказала она, — водная стихия успокаивает и отвлекает от проблем.

— Ни одно окно моей квартиры не выходит на реку, — перебила ее я.

— О, извини, — расстроилась она.

Этого еще не хватало. Я вновь попыталась сосредоточиться на профессоре.

— Все мировые проблемы связаны именно с разнообразием религий, — выдал господин Крайт.

Это было крайне интересно.

— А куда выходят окна твоей квартиры? — спросила Миранда Дир.

— На ту дурацкую аллею, — вежливо улыбнулась я, — на которой растут эти невыносимые деревья с их неимоверно серебристыми листьями.

— Ах да, — радостно сказала она, — я знаю эти деревья, забыла, как они называются, они еще очень редко встречаются.

Я не дала ей порадоваться своим знаниям.

— Они никак не называются, — сказала я, — и их вообще, по-моему, больше нигде нет.

— Могу представить, в какой восторг приводят тебя эти мысли, — сказала она.

Вместо ответа я несколько секунд молча разглядывала ее. Как она выглядит, во что одета, правильно ли она положила тушь на свои ресницы. Потом я вновь вернулась к лекции.

Профессор Крайт, оказывается, успел к тому времени начертить на доске сложную математическую схему, которая в моем сознании мало вязалась с тем предметом, на котором я в данный момент добросовестно присутствовала.

— Я слышала, что ты этим летом снималась в кино, — донеслось сбоку.

Интересно, кто ей успел об этом доложить?

Я повернулась к ней.

— Да, — терпеливо сказала я Миранде Дир, — моя рука там снималась.

— Какая рука? — не поняла она.

— Правая, — сказала я, — вот эта.

И я показала ей свою правую руку.

Миранда Дир очень удивилась. И я спокойно досидела в тот день до конца лекции. Больше она меня ни о чем не спрашивала.

После лекций, прежде чем выйти из здания университета, я подошла к огромному окну в холле и прислонилась лбом к холодному стеклу. Много мыслей, переживаний и воспоминаний витало в моей голове. Я надеялась, что холод бесчувственного стекла поможет хоть немного справиться с их нашествием в мою загубленную жизнь…

Итак, давайте познакомимся, меня зовут Люсия Флавес. Я живу в доме на набережной, но ни одно из окон моей квартиры, разумеется, не выходит на реку. Моя комната вообще находится напротив той дурацкой аллеи, вдоль которой растут деревья с невыносимо серебристыми листьями и стволами, ну вы их знаете. Их почему-то все знают, хотя они очень редко встречаются.

И по бесконечно сменяющимся листьям на этих деревьях я могу постоянно следить за быстротечностью времен года, тщетностью нашей жизни и прочей ерундой, которая только может прийти печальному человеку в голову. Можете представить, в какой восторг приводят меня эти мысли.

Что я еще могу рассказать о себе интересного? Я учусь на пятом курсе философского факультета и следующим летом уже не буду такой непосредственной и наивной, какой была до этого. И я больше никого не допущу в свою душу, топтаться там и радостно разгуливать, а потом развернуться и навсегда уйти.

Я из тех людей, которых в полный экстаз приводят такие словосочетания, как съемочная группа, натурные съемки, продюсер картины и режиссер монтажа. Я могу за один вечер по нескольким каналам просмотреть невероятное количество фильмов и только после этого начну чувствовать себя более-менее сносно, спокойно и насыщенно.

Ну да ладно, я сейчас не об этом. Я хотела рассказать, что этим летом случилось одно событие, которое переполошило мою душу. Хотя, что я, я даже участия в этом активного не принимала, все и так было решено и предопределено без меня.

Этим летом я наблюдала за съемками самого настоящего художественного фильма. И это замечательное событие, бесконечное празднество чувств и фейерверк эмоций так меня потрясли и растрогали, что даже сейчас, в начале зимы, я с большим трудом осознаю, что все давно закончилось и не повторится больше никогда.

Фильм вышел на экраны этой осенью, критики дали ему неплохую оценку. А Эйб Робинсон, режиссер, сказал, что от своей картины он ожидал намного большего, но ничего, сойдет и это, и укатил на другую сторону земного шара.

Я смотрела фильм двадцать семь раз, но что толку? Если бы мне не нужно было посещать каждый день лекции в университете, я посмотрела бы его раз двести, но это все равно не решило бы ни одной моей проблемы.

Многие думают, что вся соль и успех этого фильма заключаются в потрясающей музыке Марка Роуза. Ну вы знаете, у него обычно такая флейта, что слезы начинают литься рекой сами по себе, даже если вы и не думали никому сопереживать.

Другие же, наоборот, считают большой удачей сценарный дебют Эйба Робинсона. Ведь никто не знает, что Эйб Робинсон только успевал записывать то, что происходило у него на съемочной площадке.

Так что автором сценария, можно сказать, была сама жизнь и самые обыкновенные люди. Даже основной сюжет мы сочиняли всей толпой, просто удивительно, как это у нас получилось.

Фильм был снят так необычно и не по правилам, с непрофессиональными актерами, чьи невероятные ошибки были видны невооруженным взглядом. И еще с неизменной толпой в кадре каких-то совершенно посторонних людей.

Причем некоторые из этих людей чуть ли не умудрялись передавать приветы в камеру всей своей родне. Да и вообще, их присутствие в фильме было наполнено понятным только лишь одному режиссеру каким-то невероятным и глубоким смыслом.

Эйб Робинсон даже возил этот фильм на один фестиваль, так вот, говорили, что жюри собиралось снять фильм с фестиваля или хотя бы выкинуть его к документальному кино, или еще что-то в этом роде. Но ни у устроителей фестиваля, ни у жюри, ни у его директоров уже ничего не вышло.

Потому что мало-помалу на этот фильм они привели всех своих друзей и родственников. Да и всю оставшуюся и давным-давно позабытую родню они тоже, в конце концов, привели на этот фильм. А в очереди за билетами на просмотр простой народ стоял по двое суток.

Мне тоже до сих пор трудно понять, в чем соль этого фильма, он мне дорог и все. Он уже моя часть, часть моей истории и биографии, и мне от этого никуда не деться. После занятий я прихожу домой, варю крепкий кофе, сажусь в кресло перед телевизором и включаю кассету.

И после двадцать седьмого просмотра мне все еще смешно там, где должно быть смешно, и грустно там, где грустно. Флейта Марка Роуза зовет меня в необъяснимую даль, а натурные съемки Люка Беррера влекут туда, где я уже вряд ли когда буду.

Эйб Робинсон хотел сделать фильм о любви без трагического конца. Никто не верил, что это у него получится. Ведь Эйб Робинсон хотел сделать не просто фильм, а потрясающий фильм. Фильм, от которого замирало бы дыхание, к горлу подступали слезы, а свои лучшие чувства люди больше никогда не прятали бы так далеко на дно души.

— Я хочу доказать, что человеческими чувствами могут править не только одни трагедии, — говорил Эйб Робинсон, — и наша повседневная жизнь так же потрясающа и прекрасна, как что-либо необычное и из ряда вон выходящее, а фильм может остаться в сердцах зрителей не только благодаря обильному количеству снежных бурь, потопленных кораблей или еще чего-то подобного в этом роде.

— Ты берешь на себя непосильную задачу, — говорили ему те, кто более или менее разбирался в вопросах коммерческого успеха картин, идеологии производства фильмов, вкусах публики и критиков, а также во всех остальных мыслимых и немыслимых вопросах.

— Я сниму на камеру небо, солнце, землю и огонь в камине домашнего очага и докажу миру, что именно из этих простых элементов состоит человеческое счастье, — говорил Эйб Робинсон.

— Дружище, но это и без тебя все давно уже знают, — говорил ему Джефф Дармер.

— Все давным-давно об этом позабыли, — отвечал Эйб Робинсон, — все думают, что выброс адреналина в крови происходит только благодаря сходу снежных лавин, извержению вулканов, выходу рек из берегов и песчаным ураганам. Я хочу построить дом на берегу реки, посадить дерево возле дома и зажечь на небе звезды. И люди пойдут на мой фильм, потому что он научит их ценить то, что у них есть под руками, а не то, чего нужно безрезультатно годами ждать и о чем приходится мечтать всю свою жизнь. Счастье должно быть просто и естественно.

— Это философия глубокого материалиста, — говорил ему Джек Марлин.

— Нет, черт возьми, — говорил Эйб Робинсон, — это философия жизни.

— Ты хочешь посадить людей поливать палисадники и заставить их отказаться от полета фантазии?! — патетически восклицал Люк Беррер.

— Вовсе нет, — говорил Эйб Робинсон, — я хочу доказать, что наша обычная жизнь это и есть тот самый полет.

Так или иначе, летом фильм был снят. Весь сентябрь Эйб Робинсон, Джефф Дармер, Джек Марлин и Люк Беррер занимались его монтажом, а в конце осени картина была выпущена в прокат. Эйб Робинсон сказал, что после такого напряжения он долго не будет снимать.

Скажу сразу, что Эйба Робинсона сейчас нет на этом континенте, он где-то там, на другом краю земного шара, снимает что-то ну просто несусветное, со снежными бурями, песчаными ураганами, потопленными кораблями и внезапными извержениями вулканов.

Он объясняет всем и каждому, что именно такие критические обстоятельства в жизни и заставляют почувствовать ее вкус. И эти его слова звучат, как самая истинная правда, и его новый фильм тоже займет не последнее место в истории кино.