Имаго

Элен Фир, 2019

Выжившие после укуса Королевы люди, ставшие кровожадными монстрами имаго, лелеют надежду на ее гибель, ведь, по легенде, расправиться с жестокой правительницей может только собственная дочь. Главная героиня Оливия, бездумно тратившая жизнь на бессмысленные вещи, становится жертвой одного из имаго. На изнанке привычного мира каждый шаг грозит обернуться гибелью от когтей безумных существ. Цепляясь за жизнь, Оливии предстоит найти таинственную дочь Королевы и помочь той исполнить миссию… но она не подозревает, что времени у нее почти не осталось.

Часть II

Метаморфоз

Имаго страшны тем, что были людьми когда-то; никакой другой хищник не сможет так глубоко понять свою жертву, вникнуть в самую ее суть. Имаго посвящен в тайны человека и может тасовать их, как карты, и выбирать нужную. Это и есть ужас — смотреть в глаза своей смерти как в зеркало.

«Книга Смерти», Элиас Роше, бывший педагог начальной школы Марли-ле-Руа, 1990 г.

Глава 6

Реальность поблекла, сжалась до размеров раны и впивающихся в мою шею зубов. Почти не дыша от ужаса, я ударила парня кулаком в плечо.

— Отпусти! — из горла вырвался жалкий хрип. — Пожалуйста…

Сладкая истома исчезла, обнажив ужас. Я тщетно попыталась приподняться, но меня крепко вжимали в постель. Перед глазами повисла пелена. Я опустила руку на прикроватный столик. От боли в шее взрывались фейерверки, голова шла кругом, но где-то в красных от крови, красных от страха мыслях стучала невероятная, но очевидная истина.

Он вампир.

Обезумев от страха, я сделала то, чего сама от себя не ожидала, — впилась зубами в его плечо. Омерзительный затхлый привкус заполнил рот, но я все терзала и терзала его плоть, как и он мою. Наконец рука дотянулась до гладкой поверхности настольной лампы. Молясь, чтобы она не выскользнула из мокрой ладони, я обхватила лампу и из последних сил обрушила ее на голову парня. Лампа с громким звоном лопнула, осыпав и нас, и постель осколками. Незнакомец обмяк, тянущее ощущение в ране исчезло. Я понимала, что нельзя терять ни секунды: по пустеющим жилам разливалась слабость от кровопотери. Застонав, я оттолкнула парня. Он рухнул на пол, заливая все вонючей темной кровью. Потерял сознание или умер? На долю секунды я действительно задумалась, но туман надвигающегося забвения съел эти мысли.

Из рваной раны на шее хлестала кровь. Толчками она покидала тело, расплываясь на простыни, впитываясь в матрас. Я вспомнила, что телефон остался в прихожей на тумбочке, но силы уже иссякли. Коридор казался таким же далеким, как Марс.

«Лучше остаться тут, чтобы меня смогли найти, чем помереть где-нибудь под диваном, словно крыса», — так рассудила я, лежа на боку и судорожно хватая ртом воздух, как рыба, вытащенная из воды. Смерть была близко — теперь мир сжался до размеров точки, как будто я смотрела на него из шланга и падала, падала, падала… куда-то сквозь постель и саму материю, в самую глубь пустоты.

* * *

Вокруг было тихо и темно, только в ушах булькало и гудело, словно я очутилась в утробе. Чьи-то склизкие холодные руки обвили талию, кто-то тихо засмеялся на ухо. Я слабо улыбнулась. Где бы я ни оказалась, здесь хорошо и спокойно, кто-то уверенно ведет меня через толщу вод преисподней… не все ли равно куда? Главное, что я не одна: некто беспрестанно шептал на ухо и напевал тихую песню, красивую, но незнакомую. Белые, почти седые волосы обвились вокруг запястий, скользнули шелком по бедрам и спине. Приятное ощущение. И такой нежный женский голос…

— Здравствуй.

Я вдохнула, спеша ответить, но вода вокруг резко исчезла, сменившись сухим воздухом. Где-то далеко пищали приборы. Я открыла глаза и уставилась в белый больничный потолок. Было слишком светло и ярко, пахло чистящим средством и лекарствами.

— Оливия?

Скосив глаза, я постаралась за трубками, торчащими из носа, увидеть говорящего. На стуле рядом с койкой сидела Женевьева. Бледная, с запавшими глазами, она смотрела на меня с облегчением и некоторым недоверием, будто уже не ожидала увидеть мое пробуждение. Ее голубые глаза блестели от слез.

— Джи, — прошептала я.

— Я зашла, чтобы поговорить, и нашла тебя в постели, окровавленную. — Она шмыгнула носом и убрала прядь волос с моего лица. — Ты лежала с открытыми глазами, и я уже думала, что…

Джи отвела взгляд и закусила губу, едва сдерживая эмоции. Я устало прикрыла глаза. Если бы она не пришла, я была бы уже мертва. Мертва… Разве не смерть вела меня через волны в известные только ей дали?

— Там был еще кто-то? — тихо спросила я.

— Что? — Женевьева склонилась надо мной. — Что ты сказала, милая?

— В моей квартире, — повысила я голос, — был кто-то еще?..

— Больше никого, — покачала она головой, — только ты и огромное количество крови. Ты была серьезно ранена…

— Это не только моя кровь. Там был…

Вампир.

— Парень.

— Кто? — Джи нахмурилась. — Какой?

— Помнишь того парня в баре? В «Давилке»…

— Это от которого ты захотела поскорее удрать домой?

— Да… Вчера мы встретились в клубе. — Я не стала упоминать про странный магнетизм, почти чары, под которые попала. — Он… он уку…

— Что?

Я замолчала. Джи ободряюще улыбнулась, но язык не поворачивался сказать правду. «Он вампир, и он укусил меня, пока мы трахались». Во второй раз за время нашей дружбы я приняла решение умолчать о чем-то важном лишь потому, что это не вписывалось в рамки нормальности. В качестве компромисса я протянула руку, свободную от катетеров, к шее. Пальцы нащупали странную чужеродную бороздку на коже.

— Тебе наложили швы, — пояснила Джи.

«После такого — удивительно, как еще голову обратно пришивать не пришлось», — тоскливо подумала я. Мы обе замолчали, слушая писк приборов. В открытое окно задувал легкий ветерок, пахнущий опавшими листьями. Я потянула носом воздух: в палату проникали ароматы сырой земли, рододендрона, кедра, а Джи рядом пахла любимым парфюмом. Весь мир превратился в запахи, я щупала его обонянием, даже не задумываясь о том, что в принципе не могу чувствовать так много и сразу.

— Когда меня выпишут? — спросила я.

— Они сказали, что тебе придется провести в больнице несколько дней. — Джи неопределенно пожала плечами и встала. — Лив, приемное время…

— Да…

— Ты правда в порядке? — Она обошла койку и заглянула мне в лицо, но я слабо мотнула головой и постаралась убедительно улыбнуться.

— Я просто устала.

Джи просияла и, погладив меня по голове, удалилась. Я смотрела ей вслед со странным чувством — еще никогда я не утаивала от своей лучшей подруги так много.

* * *

Полдня я дремала, переживая один и тот же кошмар: кто-то мягко обнимал меня, тянул сквозь толщу воды к поверхности, шептал на ухо бессвязные слова и песню, эхом отдающуюся в голове. Я покорно позволяла тащить себя вверх, тупо глядя на светлые отблески, танцующие по волнам, а серебристые пряди обвивались вокруг моих лодыжек и бедер, как водоросли. Собственные волосы черной тучей висели перед глазами. Вокруг, насколько хватало глаз, простирался темный океан.

В мглистой тьме что-то клубилось и двигалось вперед, пожирая пространство, погружая его в дурно пахнущее ничто.

— Посмотри на меня, — шептал голос, — обернись…

Каждый раз, просыпаясь, я хваталась за шею, ожидая увидеть на пальцах кровь, но вокруг все было чисто.

Я полагала, что должна чувствовать что-то необычное, но нет: бурлила кровь в венах, работали органы, мозг раздавал им указания и содрогался от ужаса при мысли, что по организму сейчас распространяется нечто непонятное.

Вечером я очнулась от того, что подушка промокла. Полная дурных предчувствий, я потрогала шею и взглянула на пальцы: рана открылась, и все вокруг было в крови.

— Сестра! — закричала я не своим голосом. — Сестра! Кто-нибудь!

Как оказалось, поводов для беспокойства не было. Однако, заново накладывая швы, лечащий врач недовольно бурчал под нос.

— Материал обычный… Рана тоже… Странно…

— Доктор, — прошептала я, вздрагивая каждый раз, когда изогнутая игла входила в кожу, — как вы считаете, чем меня ранили?

— Я бы сказал, что вы потерпели неудачу в схватке с диким животным, — пробормотал врач.

«Дикое животное». Так вот как теперь я могла называть любовника, чуть не ставшего моим убийцей.

* * *

Так прошло пять томительных дней, в течение которых меня то и дело навещали знакомые и врачи, проверяющие, как поживает рана. Она поживала скверно: раз за разом швы растворялись, словно их поливали кислотой, пока однажды все не закончилось. Рана стремительно затянулась, оставив после себя бледный рваный шрам.

— Ничего не понимаю. — Врач двумя пальцами надавил на след, покрытый бахромой засыхающей крови. — Ведь она была здесь… Определенно! Вот следы от иголочных проколов… Она выглядит так, словно заживает уже долгое время!

— Меня не спрашивайте, — мрачно отозвалась я, морщась от его бесцеремонных тычков. — Если бы я знала, в чем дело, то не сидела бы перед вами с таким лицом.

Слухи о чудесном исцелении девушки из палаты двадцать три облетели весь госпиталь, став камнем преткновения в научных дискуссиях и предметом религиозных споров. Было забавно слушать, погрузившись в чтение брошюрки, что, с одной стороны, это может быть особенностью организма, а с другой — происками дьявола.

— Значит… — Джи выжидающе посмотрела на меня, расплываясь в улыбке. — Тебя выписывают завтра?

— Ага. — Я была бы счастлива, если бы меня не глодал червячок необъяснимого страха. — Американская медицина творит чудеса.

— Боже, храни Америку, — нараспев произнесла Джи, и мы обе засмеялись. — Я рада видеть тебя снова улыбающейся.

Я рассеянно усмехнулась. Нельзя было показывать кошмарное, искаженное ужасом лицо, томящееся под этой маской счастливой улыбки. От пережитого потрясения Джи утратила проницательность, поэтому ее ни капли не насторожило такое быстрое выздоровление — наоборот, она уверовала в то, что это целиком и полностью заслуга врачей, хотя они сами ломали головы над загадкой.

— Все возвращается на круги своя. — Джи вздохнула и перебросила волосы вперед. — Джейк звонил?

— Нет, — я вздохнула. — Наверное, он сильно болен. Холли сказала, что он не выходит из своей комнаты и Шерил сама ему носит поесть.

— Больной Джейк… — Джи покачала головой. — Это вообще возможно в нашей реальности?

— М-м… Надо бы навестить его. Но я не уверена, что меня пустят на порог…

Джи прочесала рукой прядь волос. Я сонно проследила, как бледные пальцы, словно акульи плавники, рассекают блестящую черную гладь. Как же хотелось спать…

На следующий день я вышла на крыльцо больницы с таким ощущением, словно была первым ступившим на лунную поверхность. Стоял чудесный осенний день, хрусткий и звонкий, сияющий и золотой, как церковный колокол, — то тут, то там можно было увидеть пациентов, счастливо воссоединяющихся с семьями. Мысленно порадовавшись за них, я поискала взглядом своих: Джи стояла у машины, а рядом с ней — Холли с огромным букетом фрезий. Увидев меня, обе замахали руками.

— Привет, солдатик, — Джи дружелюбно толкнула меня в плечо кулаком, а потом обняла, — я так скучала по тебе в обычной одежде.

— Лив! — Глаза Холли были ярче, чем небо над головой. — С выздоровлением!

Джи открыла передо мной дверцу машины, и я села, уткнув нос в душистый букет. Холли расположилась позади, Джи бухнулась за руль и подняла типичную водительскую суету: принялась поправлять зеркала и кресла, зашуршала бумажками в бардачке. Она тщательно проверила документы, потом, вздохнув, пристегнулась.

— Ну что, девчонки, поехали?

— Поехали! — закричала Холли. Я улыбнулась.

— Куда едем?

— В пиццерию! — Джи затормозила на пешеходном переходе, сурово глядя на ковыляющую через дорогу пожилую парочку. — Отметим, так сказать, твою выписку.

Я опустила козырек, пряча глаза от солнца. Наступил октябрь: как и все городки в Америке, Пайнберри неспешно готовился к Хеллоуину — витрины украшали зловещими тыковками из бумаги, гирляндами в виде летучих мышей или чертей; по вечерам деревья на аллеях загорались яркими лампочками, а на столбах то тут, то там виднелись объявления о предпраздничных акциях и мероприятиях. Я прижалась лбом к стеклу и прикрыла глаза. Меня мутило, голова кружилась. Неосознанно я дотронулась до шрама на шее, но успела отдернуть руку прежде, чем кто-либо заметил и спросил, в чем дело. Рана не болела, все было хорошо… кажется.

Джи припарковалась у пиццерии. Взяв в руки сумочку, она подмигнула мне:

— Вылезайте, девчонки! Пойдем поедим.

Я вышла последней. Настроение резко ухудшилось. Солнце нещадно палило, хотя сейчас, в октябре, оно уже не должно было даже пригревать.

— Лив? — Джи взяла меня за руку и с тревогой покосилась на Холли. — Тебе нехорошо? Ты такая бледная…

— Нет, идем. — Я перевела дух и вытерла испарину со лба. — Веселиться, ура.

Обе переглянулись с нескрываемой тревогой и, взяв меня под руки (маленькая Холли обняла меня за талию), повели в прохладную пиццерию. Скрывшись от солнца, я почувствовала себя лучше. Джи с Холли громко спорили, за каким столиком нам сесть, а я растерянно смотрела по сторонам. Казалось, все таращатся только на меня, хотя в действительности все были заняты своими делами.

— Пойдем!

Джи подвела меня к столику в углу, около большого гибискуса в кадке, и тут же к нам подскочила молоденькая официантка:

— Чего желаете?

— Две с ананасами, — сказала Джи, даже не глядя в меню. — Ты же хочешь с ананасами, киска?

— Да! — Холли ткнула пальцем в раздел напитков. — И малиновую газировку!

— Да, газировку и еще безалкогольного пива. — Джи вопросительно взглянула на меня. — Эй, ты чего-нибудь хочешь?

Я бессмысленно просмотрела меню — казалось, что я читаю инструкцию по эксплуатации комбайна на китайском языке. Все такое неаппетитное…

— Одну мексиканскую фирменную, — вяло произнесла я, — и безалкогольное пиво.

Официантка умчалась на кухню. Холли и Джи испепеляли меня взглядами, и я не выдержала:

— Что?

— Ничего, — протянула Джи.

Пытаясь чем-нибудь занять руки, она схватила из плетеной корзинки хлебную палочку и разломила ее пополам. Этот звук напомнил мне…

…о ломающихся костях…

…о рубке дров в лесу. И этот запах свежего дерева…

— Скажи, Холли, — широко улыбаясь, заговорила Джи, — как дела в школе?

— Ой, замечательно! — Холли поддержала игру и быстро закивала, налаживая беседу. — Правда, есть одни ребята…

Я слушала их, особенно не вникая, но иногда ради приличия вставляя реплику-другую. Желудок сверби-ло, я мысленно успокаивала себя тем, что скоро заказ будет готов, вот только от одной мысли о пицце горло судорожно сжималось. Джи и Холли неприятно косились на меня: наверное, ожидали, что я вот-вот рухну на пол и начну кататься по нему с дикими воплями. Я раздраженно выдернула из растерзанной цветистой салфетки пучок ниток.

Наши заказы появились на столе, дымясь и испуская яркие ароматы. Я осторожно взяла покрытый матовой пленкой конденсата бокал с фирменным тиснением, сделала глоток. По горлу прошел спазм: напиток напоминал ледяные помои, приправленные полынью и освежителем воздуха. Стараясь сильно не морщиться, я опустила бокал на предусмотрительно подложенную салфетку и покашляла.

— Чего ты скривилась? — Джи выхватила у меня пиво и сделала глоток. — М-м-м! Очень вкусное! Обожаю вишневое.

— Ты шутишь? — Я принюхалась. — На вкус прямо мыльный раствор.

— О, — поперхнулась Джи, — нет, не может быть. Очень приятное!

Глядя, как она, весело стрельнув глазами, вновь пригубила мое пиво, я задумалась. Во рту остался неприятный привкус. Порой я баловалась пивом, хотя предпочитала красное вино. Но такая реакция была впервые. Даже темное пиво, пощипывающее язык, мне вполне нравилось.

— Наверное, это все от лекарств? — предположила Холли, снимая кусочки ананаса с пиццы и съедая их отдельно. — Ма говорит, что вкусы могут меняться после болезни.

Вкусы могут меняться после болезни…

— Холли, а как папа себя чувствует? — поинтересовалась я, поглаживая изогнутую ручку бокала. — Выздоровел?

— Ну, — опустила глаза Холли, — он начал выходить из комнаты, но теперь постоянно раздражен. Сегодня накричал на соседа — просто стоял и кричал, как сторожевой пес. Я боюсь его. С ним что-то не так.

— Это все грипп! — заявила Джи с набитым ртом. — По телевизору передавали, что идет мощная волна гриппа. Нам стоит быть осторожными.

Я мрачно посмотрела в свою тарелку. По пицце ползали черви — белые, тонкие, длинные, они кишмя кишели в помидорах и тесте, извивались и сталкивались, пытаясь сожрать как можно больше, чтобы просуществовать чуть-чуть подольше. Я перевела взгляд на Джи и Холли: у обеих на губах шевелились личинки, а пиццы казались рябыми от их огромного количества. Я ощутила кислоту, поднимающуюся из желудка, и, прежде чем успела что-либо сказать или сделать, меня вырвало прямо в тарелку.

Джи и Холли испуганно отшатнулись. Люди из-за соседних столиков уставились на меня с таким презрением, что мне стало еще хуже.

— Лив? — Джи склонилась ко мне. — Ты в порядке?

— Мне нужно в уборную. — Я выскочила из-за стола так поспешно, что разлила пиво.

В туалете было прохладно и светло. Я включила холодную воду и сбрызнула лицо; меня всю лихорадило, лоб горел. В зеркале белело незнакомое лицо: под глазами залегли тени, губы иссушились, даже кожа истончилась, как бумага. Я напоминала психопатку или наркоманку, а неприятное происшествие добавляло впечатлению правдоподобности.

— Спокойно, — прошептала я, глядя в глаза своему отражению, — спокойно. Вампиры ведь не отражаются в зеркалах, так? А я отражаюсь. Что я несу! Вампиров не существует!

Меня трясло. Стараясь унять дрожь, я вцепилась в край раковины и прижалась лбом к зеркалу. Его прохладная поверхность действовала успокаивающе.

— Оливия? — в туалет вошла Женевьева. — Что с тобой?

— Все хорошо! — Я утерла лицо ладонью. — Я просто немного устала.

— Уставших людей не тошнит в тарелку, — заметила Джи.

Она сделала шаг ко мне, тонкие каблуки противно щелкнули по кафелю. Я невольно дернулась: такой невинный звук показался ударом хлыста.

— Чувствую себя странно, — прошептала я, — никогда себя так не чувствовала.

— Ты уверена, что тебе не нужно обратно в больницу? — спросила Джи, смачивая носовой платок и прижимая его к моему лбу. — Лекарства, покой…

— Нет-нет, — попятилась я, — нет. Я здорова! Наверное, это аллергия…

— Холли до смерти испугалась, — грустно сказала Джи, глянув на себя в зеркало, чтобы поправить помаду.

Я вздохнула.

— Пойдем. Сделаем вид, что ничего не произошло.

Рука об руку мы вышли в зал, игнорируя взгляды посетителей — тех, что не сбежали сразу. Холли и впрямь выглядела бледной. Я с легким спазмом в желудке заметила одинокого червя на ее бумажной тарелке.

Час от часу не легче.

* * *

Я проводила Женевьеву до дверей, и она, крепко-крепко обняв меня, еще раз пожелала мне быть осторожной. Глядя, как подруга скрывается за створками лифта, я осознала, что подобных пожеланий за последнее время слышу преступно много. Какой от них толк, если я все равно угодила в такие неприятности?

Холли уснула на диване, так и не досмотрев диснеевский мультфильм. Я остановилась рядом, разглядывая ее светлые волосы, легкий румянец на щеках, по-детски красные губы. Холли должна была вырасти красавицей: в ее внешности чудным образом сочетались черты холодной Шерил и по-южному яркого Джейкоба, но последние проявлялись неясно, как голографическая картинка. Встанешь чуть левей — и наваждение исчезнет, перед тобой маленькая копия матери. Я ненавидела Шерил до мозга костей, но говорить, что она некрасива, значило бы нагло лгать.

Телефон в руке завибрировал.

— Оливия.

Я не узнала этот голос — какой-то хриплый, сухой, как шелест листьев под ногами.

— Кто это?

Незнакомец трескуче рассмеялся. У меня по спине поползли мурашки.

— Надо же. Брата не узнаешь.

— Джейкоб?

— Ну, у тебя же больше нет братьев?.. Я заеду за Холли через несколько минут.

Я покосилась на Холли: та уже проснулась и теперь с силой потирала глаза кулачками.

— Да… конечно.

Телефон замолчал. Я не могла отделаться от ощущения, что по ту сторону был кто-то, неумело копирующий манеры и тембр моего брата, кто-то, но не Джейкоб. Холли слезла с дивана и сонно заморгала.

— Мы едем домой?

— Ты едешь домой. — Я поискала глазами ее кофточку. — Одевайся, куколка.

— А… ты не повезешь меня?..

Я печально улыбнулась. Холли была расстроена, но и немного… испугана? Она неловко натянула кардиган и застегнула пуговки, замявшись на предпоследней.

— Папа звонил? — коротко поинтересовалась она.

— Да, папа.

— Наконец-то он стал выходить из дома, — вяло сказала Холли. — Когда он сидел в своей комнате… мне было еще страшнее.

Я промолчала.

Машина Джейка уже стояла на парковке, а сам он ждал рядом. Я с беспокойством отметила то, как он ссутулился, сгорбил плечи. Даже дорогой пиджак будто бы стал ему велик на три размера. Больные мутные глаза запали и мерцали угольками.

— Садись, Холли, — пробормотал Джейк. — Папочка сейчас подойдет.

— Да, па. — Холли смиренно засеменила к машине. С каждым шагом изгиб ее спины терял задорную прямоту, превращаясь в покатый панцирь одиночества.

— Я слышал о твоей травме, — сказал Джейк тем безжизненным голосом, который я слышала по телефону. — Очень жаль, что не смог приехать.

— Я вижу, что тебе самому плохо. — Я глянула в его темные глаза. — Рану быстро залечили.

— Того ублюдка нашли? — спросил Джейкоб.

Я покачала головой.

— Нет, я не заявляла в полицию.

— Хм, — улыбнулся Джейкоб, обнажив черные десны, покрытые струпьями. — Можешь не беспокоиться. Он свое получит.

Джейк развернулся и неуклюже пошел к машине. Он вдруг… будто стал чужим. Когда он помахал мне с водительского сиденья, я уже практически не знала этого человека.

Глава 7

Ночь была полна звуков. Где-то надрывно плакал ребенок, заходился стонами и криком. Я села в кровати и включила уцелевший ночник. В комнате никого не было, но я явственно слышала жуткие всхлипы: чей-то нереальный, словно долетающий из глубокой ямы голос причитал прямо в моей голове.

— Мамочка… мамочка…

Я вышла из спальни, стараясь определить источник звука. Темная квартира казалась огромной: чтобы не оставлять за спиной мрак, я включала каждый торшер, каждый светильник. Невидимый ребенок продолжал плакать:

— Помоги мне, мамочка, почему ты никак не поможешь мне…

— Замолчи! — Я опустилась на колени, отчаянно прижимая кулаки к вискам. — Замолчи, замолчи…

Плач постепенно стихал, как будто отдалялся. Затаив дыхание, я прислушивалась, не вернется ли этот странный голос, но все было тихо. Циферблат показывал три часа ночи. Окна соседних высоток казались пустыми глазницами, тысячами глаз, и я отвернулась, обхватив себя руками. Это не могло мне показаться. Просто не могло. Я замерла на пороге комнаты, раздумывая, стоит ли выключать свет, но вспомнила о той темноте, что сейчас царит за тонкой перегородкой оконного стекла. Поэтому я просто вернулась в спальню, легла на кровать и дрожащими руками натянула на себя одеяло. Пот крупными бусинами скатывался по коже, меня то бросало в жар, то схватывал озноб; стуча зубами, я с силой поджала колени к груди с твердым намерением поспать. И впала в спасительное забытье.

* * *

Утро наступило быстро, как по мановению руки.

Лежа в постели и глядя в потолок, я анализировала свое состояние. Тело горело, словно его пропустили сквозь мясорубку; вдобавок меня все еще сильно клонило в сон. Часы показывали двенадцать, и я крепко задумалась, стоит ли вообще идти на работу в таком состоянии.

Позвонив миссис Келлер, я предупредила ее о своем недуге. Кажется, она поверила — хотя кто бы не поверил, слыша в телефоне несчастный, хриплый голос больного человека? Завершив короткий, но суливший пару дней покоя разговор, я откинулась на подушку. Поспать еще пару часов — пока самая важная задача.

Свет, бьющий из окна, безумно раздражал. Я с силой зажмурилась. Не помогло. Тогда я встала и подошла к шкафу. Вытащив все имеющиеся одеяла и пледы, я сложила их на своей кровати и, улегшись, принялась накладывать их на себя слой за слоем. Вскоре я очутилась в темном непроницаемом коконе и с облегчением вздохнула. Ну и что, что жарко, — зато темно. В конце концов, я заслужила немного покоя.

Трудно назвать то, что я видела, снами — это скорее напоминало путаные видения, которые приходят в тяжелом температурном бреду. Я бежала по полю, где были лишь небо и трава, трава и небо, и вокруг странными цветами пестрели бабочки, сложившие крылья. Они взлетали, когда я тревожила стебли, садились на меня и трепетали, щекоча цепкими лапками. Позади неумолимо маячила фигура. Когда я уже готова была закричать от отчаяния и страха — сколько бы я ни бежала, все равно оставалась на месте, — фигура растворилась, поднявшись в воздух темным столпом пыли.

— Оливия…

Сон прервался резко. Организм включился сам по себе, как машина: завертелись шестеренки, заскрипели суставы. Руки, согнутые в локтях, медленно распрямились, а ноги, наоборот, поджались к животу. Я выбралась из жаркого кокона одеял и взглянула в окно. Солнце уже почти село — на горизонте сияла золотая линия заката, окруженная лиловыми облаками. Я взглянула на электронные часы: зеленые цифры показывали девять. Никакой сонливости, взгляд ясный и четкий, словно кто-то вытащил хрусталики из глаз и промыл их. Обычно я очень тяжело просыпаюсь.

Я прошла в кухню, думая о том, сколько денег накапает на счет после суток иллюминации — лампы все еще горели. Я привычно достала из маленького холодильника апельсиновый сок, а из шкафчика — любимые хлопья, залила их в пиале и, взяв ложку, застыла. Сахарные пластинки тихо шуршали, впитывая солнечно-желтую жидкость, раскисали, превращаясь в сладкую жижу. В нос ударил такой едкий запах лимонной кислоты, что я отшатнулась, зажимая его ладонью. Невозможно. Я была почти уверена, что при контакте языка с этим нежные вкусовые сосочки просто расплавятся.

В отчаянии я заглянула в холодильник и, достав оттуда молоко, глотнула прямо из картонного пакета. Холодная жирная жидкость хлынула из уголков рта, закапала на пол, расплылась пятном на пижаме. Я утерла губы тыльной стороной ладони. Землистый привкус, кисло-сладкое послевкусие, запах вымени и чего-то еще, химического, но больше ничего. Тогда я допила молоко и смяла картонку в руке. Желудок недовольно буркнул, но обошлось без извержения. Я удовлетворенно вздохнула, но с нарастающей тревогой осознала: этого недостаточно.

В холодильнике были вино и пиво, фрукты и салаты, колбаса, сосиски, йогурты, бургеры. Они манили красотой, но вблизи оказывались отвратительными: каждая гнильца на фруктах пахла брагой и плесенью, от колбасы и сосисок несло прогорклым жиром и свиной шкурой. Пиво источало мерзкий запах дрожжей, а йогурты смердели, как открытые фломастеры. Я закрыла мини-холодильник и прислонилась к нему. Вся моя жизнь вертелась вокруг культа Еды и Алкоголя — сомнительного сонма богов, носящих прекрасные маски на уродливых лицах. Когда один отворачивался от меня, я возносила молитвы другому, и дары не заставляли себя ждать. Но теперь сразу оба порочных божества оказались предателями: я не могла вынести ни их вкуса, ни запаха. Все, чем я так наслаждалась, в чем топила горе и чем заедала тяжелые дни, кануло в Лету.

Я наморщила лоб. Можно было вытащить все съестное и проверять кусочек за кусочком, прислушиваться к ощущениям. Воодушевленная свежей идеей, я опустошила холодильник и нагрузила продуктами столешницу. Оценивающий взгляд остановился на сырой говядине, потом скользнул по алому куску свинины. Я взяла говядину в левую руку, свинину — в правую, задумчиво взвесила каждый кусок, понюхала. От говядины исходил пресный запах застарелой крови, от свинины — сладковатый, жирный. Сглотнув липкий комок слюны, я поднесла говядину ко рту и сомкнула челюсти. Упругие волокна хрустнули под зубами, язык беспокойно заплясал по склизкой поверхности. Желудок никак не отреагировал на эту непривычную пищу, но я недовольно отстранилась. Невкусно. Абсолютно.

Судорожно вздохнув, я надкусила свинину. По губам заструилась влага. Как вкусно! Постанывая от удовольствия, я скорчилась на полу, отрывая кусочек за кусочком, глотая с жадностью, почти не жуя. На пол капала коричневая кровь из перерубленных вен, стучали осколки небрежно выплюнутых костей. Я вспомнила, как в детстве, у бабушки в гостях, попробовала сырой фарш из индейки. Тогда казалось, будто во рту у меня очутилась старая половая тряпка. Но сейчас я съела кусок свинины целиком.

Закончив, я вытерла губы и неуверенно посмотрела на оставшуюся еду. Есть ли смысл пробовать мороженое или колбасу, сыр или пирожные, если мой желудок уже с удовольствием принял сырую свинину? Я протянула руку к банке «Бен энд Джерриз», сняла пластиковую крышку и понюхала десерт. Запах холодильника, сливок, масла. Аромат шоколадной крошки, размокшей в подтаявшем мороженом. Все это не вызывало отвращения, но казалось инопланетной пищей: вроде пахнет вкусно, но есть не хочется.

Я сдалась и, взяв черный мешок для мусора, сгребла все съестное в его жадную пасть. Я опустошила шкафчики, выгрузив оттуда сухофрукты и орешки, хлопья, печенье, конфеты. Из деревянной хлебницы я вывалила хлеб и булочки для гамбургеров, а из плетеной корзины — все пакеты с макаронами. Безжалостно и методично я уничтожала свои запасы, а мешок в руках тяжелел и распухал, как черный полиэтиленовый желудок.

Уложив сверху упаковку замороженных равиоли, я завязала его горлышко резинкой для волос и потерла лоб. Со всех сторон на меня смотрела пустота. Не без усилий я выволокла мешок к мусорным бакам. Сегодня на этой улице у всех бездомных будет воистину замечательный пир.

* * *

Собрав остатки денег в кошельке, я смогла снова положить в холодильник немного еды — пускай не баварские колбаски, а всего лишь немного сырого мяса и молока, но все лучше, чем ничего. Я вздохнула, выложила на широкое блюдо два куска свинины, прихватила бутылку молока и прошла к телевизору.

На экране замелькали тревожные кадры: тела, накрытые простынями, черные пакеты на стальных каталках… Я задержала взгляд на хмурых лицах полицейских, прогоняющих зевак с места происшествия.

— В штатах Нью-Гэмпшир, Вашингтон, Мэн и Огайо официально объявлен комендантский час: лицам всех возрастов не рекомендуется появляться на улицах после десяти часов вечера во избежание провоцирования убийц. Замеченные полицейскими патрулями люди будут отправлены в участок для установления…

Я пожевала свинину, глядя в окно. Как много идиотов решится нарушить комендантский час из-за какой-то ерунды? Кажется, полиции подкинули приличную работенку. Я не понаслышке знала, что нельзя быть уверенной в безопасности даже в собственной квартире. Моя беда пришла в лице симпатичного парня — это ли не повод задуматься о том, как опасно сейчас доверять кому-либо? По крайней мере, теперь я знала природу этих преступлений… думала, что знаю.

Рваные раны на шеях. Зубы, разрывающие кожу, тянущее ощущение в укушенном месте. Словно тебя высасывают через соломинку.

Я замерла, не донеся до рта бутылку с молоком. Мне нужно найти его. Найти и выяснить, что происходит. В чем тайна крови, растворяющей швы, почему изменились мои вкусы, откуда сонливость. Будет восхитительно, если это просто новая неизученная инфекция, — тогда пойду и сдамся в больницу на опыты: пускай тычут в меня шприцами, но я хотя бы послужу материалом, помогающим в борьбе с какой-то дрянью.

Но если это то, о чем я думаю, — вампиры, кровососы, носферату…

…то я сделаю все, чтобы он пожалел о содеянном.

* * *

К вечеру заломило зубы. Сходя с ума от боли, я перерыла шкафчики и ящики в поисках аптечки с обезболивающим, но едва таблетка очутилась в желудке, как тот конвульсивно сжался. Поскальзываясь, я добежала до раковины и извергла в нее его содержимое. Глядя, как мутно-белая от выпитого молока слизь уходит в слив, я повозила языком во рту и сплюнула оставшийся комок. Таблетку.

Посмотрев в зеркало растерянными, широко распахнутыми глазами, я подняла верхнюю губу. Хм, десны казались воспаленными. Но ведь я недавно была у стоматолога: мне поставили пломбу и сказали, что остальные зубы в полном порядке. Не может кариес сожрать за месяц то, что до сих пор не трогал? Я закрыла глаза, чтобы не думать о боли. В ушах воцарился густой звон: он наполнял меня изнутри, шипел, как растворимая пилюля, расходился по капиллярам. Бесконечный бег крови по двум кругам. Стон суставов. Бурление и скрежет в кишечнике, звуки пищеварения. Я изумленно прислушивалась к себе, сидя на холодном полу. Как странно. Люди изучают космос, зачарованно рассматривают фотографии и слушают записи, но ведь космос — он и внутри тоже. Я склонила голову набок, щелкнули шейные позвонки.

Отстранившись от чудес внутреннего мира, я обратилась к окружающему. На четвертом этаже засвистел чайник, на третьем проснулся ребенок. Сейчас он закричит… Огромный людской муравейник издавал мелкие заурядные звуки. Я шокированно прикоснулась кончиками пальцев к ушным раковинам. В верхней челюсти что-то противно тикало, будто там завелись термиты. Боль отупляла. Я спрятала голову меж коленей, стараясь утихомирить нытье в деснах. Вампиры. Сейчас это слово не казалось мне нелепым, сошедшим со страниц книг, и я была почти уверена, что начала познавать его во всей таинственной древней глубине. Я питаюсь не тем, чем раньше, стала вялой и сонливой, обострился мой слух. Но ведь я не пью чужую кровь и не сплю в гробу — кто же я тогда? Или сказки о вампиризме — всего лишь преувеличенные пересказы слухов?

— Когда я найду тебя, — прошептала я, глядя на мерцающие огни за окном, — то вытрясу всю правду.

Многоцветная галактика города подмигивала мне тысячью пульсаров.

* * *

— Хм, очень интересно, — пробормотал стоматолог, держа мой рентгеновский снимок под лампой.

— Что там? — Я с любопытством перегнулась через кушетку, но врач сам повернулся ко мне.

— Это похоже на периодонтит, но ваши зубы в полном порядке, за исключением тонких канальцев над верхними клыками, выходящих в ротовую полость. Вот, видите?.. Они толщиной с волос, но разглядеть их здесь можно. Никогда не видел, чтобы кариес прогрессировал таким способом. Вот это, — он потыкал пальцем в темные пятна в деснах на снимке, — как я понимаю, пазухи, полости, образовавшиеся в мягких тканях. Сейчас они заполнены экссудатом, как оно бывает при воспалении…

— То есть придется ставить пломбы?

— Думаю, да. — Стоматолог аккуратно убрал снимок в конверт и вручил его мне. — Огромная работа — лечить оба зуба. Сейчас боль не беспокоит?

Я покачала головой. Тиканье исчезло в шесть утра, оставив после себя неприятное покалывание. Я понятия не имела, что все это значит, а пятна на снимке не добавляли ясности ситуации.

— Тогда всего доброго. — Врач улыбнулся мне, и я мельком окинула взглядом два ряда белоснежных квадратных зубов. Он удалил себе клыки. Надо было тоже их удалить, пока они не превратились в колодцы с гнилью. Я задумчиво ощупала языком две заостренные пики во рту.

Скоро Хеллоуин. Тыквенный пирог, сладости, пунш. В детстве я всегда наряжалась в ведьму: покупала парики и зеленый грим, шила кривые шляпы нарочито крупными стежками. В старшей школе я впервые сменила образ: с милой зеленолицей чародейки на красивую утопленницу. Синяки под глазами, бледная кожа, черные волосы, залитые лаком для эффекта влажности… Джи неизменно переодевалась в Уэнздей Адамс, а в старшей школе и после — в Мортишу. Мы великолепно смотрелись вместе, и сейчас я с грустью оглядывалась в прошлое, не затуманенное проблемами взрослых.

Я встала посреди улицы, несмотря на холодный дождь, капающий за шиворот. В жилах вскипала ненависть к человеку, едва не убившему меня и заразившему непонятно чем. И в этот момент мне хотелось лишь одного — убить.

Глава 8

— Не думала, что магазины будут настолько забиты, — пробормотала я, проталкивая Холли сквозь толпу возбужденных детей и подростков. — Кем ты хочешь быть, куколка?

— Я хочу быть мертвой школьницей! — закричала Холли. Ее голубые глаза сияли.

— А что нужно для твоего костюма?

— Школьная форма, бутафорская кровь и… оружие! — Холли подтащила меня к стеллажу с разноцветными предметами неясного назначения.

Я с некоторым замешательством отметила широкий выбор: и кошачьи ушки, и разномастная школьная форма, и парики всех цветов радуги. Мой взгляд приковал яркий тюбик с пастой для бутафорской крови. Я бросила в корзину три упаковки. Обычно дети наряжаются в привидений или ведьм, на крайний случай в зомби. Но если ребенок хочет чего-то другого, ему ничто не сможет помешать. Особенно если этого хочет Холли.

— Примерьте гольфы к костюму! — Вокруг нее уже с энтузиазмом вертелась молоденькая консультантка, — они из натурального хлопка.

— Лив! — Холли махнула мне свободной рукой. — Я к примерочным!

— Какая красивая девочка, — умилилась консультантка, глядя ей вслед. — А в кого она собирается нарядиться?

— Труп школьницы, — буркнула я, разглядывая костюм хот-дога.

Консультантка пялилась на меня с нескрываемым любопытством. Пряча смущение, я пожала плечами и отвернулась от вешалок.

Толпа, с энтузиазмом готовящаяся к Хеллоуину, действовала мне на нервы. Для меня самой этого праздника больше не существовало: он слишком напоминал о кошмарной ночи, перевернувшей все с ног на голову. Каждый раз, когда я думала о том парне, горло непроизвольно сжималось, а руки так и чесались что-нибудь сломать. Чтобы отвлечься, я уставилась на стеллаж с пластиковыми клыками. Легче не стало.

— А вы будете что-нибудь себе смотреть? — спросила консультантка.

— Что? — Я отвернулась от вставных челюстей и накладных клыков. Их неестественная белизна вызывала тошноту.

— Вы будете наряжаться? — медленно повторила девушка, словно говорила с умственно отсталой.

— Нет, — попыталась улыбнуться я. — Мне… не до этого.

Пока я изо всех сил пыталась игнорировать упоминания о вампирах и Дракуле, Холли уже подошла к кассе: в руках огромный пакет, на лице — широченная улыбка. Увидев меня, она энергично попрыгала, чтобы я ее заметила, — впрочем, это было излишне. На фоне своих нескладных и неприметных сверстников Холли выглядела божеством: мягкие локоны струились по плечам, перемигиваясь искорками; кожа была гладкой, как фарфор. Губы — две капли крови. Большие лазурные глаза в обрамлении пушистых ресниц. Рядом с ней я чувствовала себя замарашкой.

— Я купила! — Холли показала мне чек.

— Умница, — машинально ответила я, подталкивая ее на улицу.

Холли радостно щебетала и размахивала фирменным пакетом. Я со всем соглашалась, рассеянно глядя по сторонам, чтобы нас не сбила машина, пока мы пересекаем парковку. Солнце неприятно жгло кожу, как будто сейчас был самый разгар лета, а не середина осени.

— Как здорово, правда? — Холли захлебывалась от восторга. — А ты поможешь мне с приготовлениями?

— Конечно, — я взъерошила ей шевелюру. — Мама не будет против?

— У мамы много дел, — сникла Холли, — а папа не в настроении. Постоянно. Мама говорит, ему сильно нездоровится.

Я нахмурилась. Джейкобу…

Эти черные десны. Как будто он гниет…

…нездоровится.

…изнутри.

К кирпичной стене возле супермаркета прислонился кто-то в толстовке и мешковатых джинсах — подозрительно знакомый силуэт. Время от времени по его плечам пробегала судорога, будто человек очень замерз. Почувствовав взгляд, голова в капюшоне повернулась в мою сторону; взметнулась черная косая челка, блестящая, но неопрятная. В темных глазах я прочла недоверие и… испуг?

— Эй ты!

Он метнулся в сторону, и лицо перекосилось от боли. Схватившись за левое плечо, парень юркнул в узкий проулок между магазином и жилым домом и исчез.

— Лив?.. — В чувство меня привел тонкий голосок Холли. — Кто это, Лив? Ты знаешь его?

Я задохнулась от злости. Нельзя было оставить Холли и рвануть в погоню за этим мерзавцем, но и видеть место, где он только что стоял, было невыносимо. Что ж, по крайней мере, ему было больно, судя по виду. Уже от одного этого я испытала мстительное удовольствие.

* * *

Вместе с Холли мы смотрели мультфильмы. Иначе никак: если ты отказываешься от мульт-тайма, то в наказание получаешь горящий взгляд. Холли практически не смотрела телевизор дома, но у себя я всегда позволяла ей оторваться даже в ущерб собственному досугу.

Я положила руку на ее хрупкое плечико. Холли вздрогнула, как будто пришла в себя после долгого сна, и взглянула на меня. Она уже переоделась в пижаму и тапки — уютные вещицы, всегда ждущие ее на отдельной полке в шкафу. Я вспомнила, что в холодильнике нет ничего, кроме молока и сырого мяса.

— Холли, тут такое дело…

— Я заказала пиццу и китайскую лапшу, — улыбнулась она, — привезут через полчаса. Но расплатишься ты, потому что…

Я не ответила, опять уйдя в мысли о сегодняшней встрече. Изможденное лицо того парня снова и снова вспыхивало в памяти. Значит, он и правда болен — и заразил меня тем же самым. Мне хотелось найти его и пытать, пока не сознается. «Если бы не Холли, я бы схватила его сегодня, — с сожалением думала я. — Вряд ли он смог бы далеко убежать. Ну ничего, у нас еще будет время».

Холли беззаботно подпевала мультяшным персонажам и поглаживала пульт. Теплая и сонная, она казалась спокойной, но я знала, какие мысли бродят в ее светлой голове: Шерил была очень груба в телефонном разговоре и практически требовала, чтобы малышка немедленно вернулась домой. Когда в беседу включилась я, она стала вдруг убийственно вежливой и согласилась, чтобы Холли осталась у меня на ночь.

— Кажется, реклама кончилась! Хочу посмотреть «Дорожного Бегуна и Койота».

— Конечно, милая.

Не зная, куда себя деть, я прошла на кухню и прислонилась спиной к мини-холодильнику. Мысли вяло плыли в голове, как большие скользкие рыбы. Я прикрыла глаза.

Где же она?! Неужели я опоздал? Она должна быть дома, должна! Я обхожу все комнаты, распахиваю шкафы. Никого. Пусто. Я упустил ее.

Злость захлестывает мозг и переливается через край, я бью кулаком в дверцу холодильника — бам! Вмятина, полка внутри ломается пополам. Глупые, хрупкие вещи. Я опрокидываю диван, столик перед ним крошится. Скидываю рамки со стен, статуэтки с полок, маленькие сувенирчики — они бьются со смешным хрустом, как куриные яйца. Разбиваю телевизор, потом вламываюсь в ее спальню и погружаю пальцы в матрас. Рву в клочья подушки. Вокруг кружит метель из перьев, и я прихожу в себя. С глаз сходит красная пелена. Пальцы сморщились, облезли, обнажили длинные черные когти.

Это пройдет. Стоит лишь подождать.

Мне пора убираться. Но я найду ее. Обязательно найду. Она уничтожила все, что у меня было.

Я зажала рот ладонью, глядя перед собой широко раскрытыми глазами. На лбу выступила испарина. Он был здесь. Тот парень был здесь. Он разнес мою квартиру, кружил рядом со мной, выжидая момента для атаки…

Холодильник тихонько завывал, как зимний ветер. Я открыла его и вытащила кусок свинины, завернутый в полиэтилен. В тот самый момент, когда мои зубы впились во влажную поверхность мяса, Холли вошла на кухню. Она смотрела на меня, а я — на нее, глупо застыв.

Никак не прокомментировав мое поведение, Холли вышла из кухни.

* * *

Весь вечер мы провели у телевизора за просмотром мультиков и детских фильмов с хэппи-эндом. Я едва терпела затхлый запах прелого теста и пересушенных помидоров, исходящий от пиццы, и острый, липкий — от лапши. Холли была необыкновенно молчалива.

Когда я попросила ее посмотреть что-то другое и отдохнуть от «Веселых мультяшек», она пожала плечами и переключила канал. Этим жестом она была похожа на Джейкоба: сначала поднять одно плечо, потом второе, медленно, лениво. Нахлынувшая тоска по брату была настолько болезненной, что я вздрогнула. — Жизненный цикл бабочек состоит из четырех стадий: яйцо, личинка, куколка и взрослая особь. Бабочки — это насекомые с так называемым полным циклом превращений, так как личинка полностью отличается от взрослой особи. Переход от одной стадии к другой, или превращение, называется метаморфозом…

Метаморфоз. Из нескладного уродливого подростка вырастает красивый статный мужчина или стройная прекрасная женщина. Потом они увядают, как листья, передав красоту следующим поколениям: из волос и глаз уходит цвет, кожа сморщивается, как печеное яблоко. Артриты, склерозы, маразмы. А потом — смерть. Один лишь миг на этом свете отдан на такой короткий фокус — метаморфоз.

— Самка откладывает яйца порциями, от нескольких штук до сотен. Развитие эмбриона зависит от климатических условий и может тянуться от нескольких дней до нескольких месяцев, особенно когда насекомое…

Я сама сейчас напоминала себе эмбриона какого-то нового существа — что-то появляется, что-то отмирает. Интересно, настанет ли миг, когда я стану взрослой особью? Вампиром или кем там еще…

— Из яичек появляются личинки — гусеницы. Они активно питаются, растут и накапливают вещества на следующие превращения…

Холли рядом всхрапнула. Она уже клевала носом, рискуя упасть с дивана. Я подхватила ее на руки. Какая теплая… Материнские инстинкты каждый раз с новой силой просыпались во мне рядом с Холли, но сейчас я испытала что-то еще. Было такое ощущение, будто я держу что-то необычайно хрупкое, волшебное — древнюю вазу или стеклянную статуэтку. Я уложила ее в свою кровать и накрыла одеялом. Холли нахмурилась и повернулась на бок во сне. Как жаль, что она не может жить со мной.

Когда я вернулась к телевизору, на экране уже истерично вздрагивала куколка, из которой на свет божий старалась выползти бабочка. Вот она появляется — мокрая, жалкая, сморщенная. Рождение, новый облик. Ее крылья постепенно высыхают, наливаются красками, силой.

— Из куколки выводится бабочка. Имаго быстро достигает половой зрелости и через несколько дней готова к размножению. В зависимости от того, как быстро бабочка выполнит это основное предназначение, она живет от нескольких дней до нескольких недель. Исключение составляют зимующие бабочки, которые могут прожить более десяти месяцев.

Я задумчиво смотрела, как мертвые бабочки с прозрачными крыльями устилают землю. Перед внутренним взором снова вспыхнули глаза того парня. Когда я встретила его в кафе, он выглядел больным, но уже в баре вечером просто лучился здоровьем, а в роковую ночь был самим совершенством. Я подошла к зеркалу, подняла указательным пальцем верхнюю губу. Десны припухли и покраснели. Как буквально за пару дней могли сгнить два здоровых зуба? «Я хочу знать, — отчаянно думала я, глядя на свое отражение. — Хочу знать, кто ты такой. Кто я такая теперь, после встречи с тобой». В глубине отраженных глаз мелькнуло что-то незнакомое и зловещее.

* * *

Канун Хеллоуина выдался богатым на суету: я носилась туда-сюда, разводя раствор искусственной крови, подбирая косметику и отглаживая одежду, пока Холли ерзала по дивану, терпеливо слушая мое пыхтение.

Я расправила складки на хлопковой юбочке Холли и аккуратно завязала красный галстук. Она трещала над ухом, сбивая с мысли.

— Холли! — прорычала я сквозь зажатую в зубах кисть. — Пара минут! Мне нужна только пара минут!

— Лив, я устала сидеть! — захныкала Холли. — Я хочу в туалет!

— Потерпи. — Я обмакнула кисть в густую искусственную кровь. — Закрой глаза.

Холли зажмурилась, и я резко взмахнула кистью. Алые капли оросили ее костюм, левую сторону лица и прозрачный целлофан, которым я предусмотрительно накрыла диван. Я пару раз прижала кисть к уголку напудренных губ, чтобы «кровь» побежала ручейком до самой шеи, и отошла, созерцая результат.

— Как я выгляжу? — кокетливо спросила Холли и дотронулась языком до красной кляксы у рта.

— Чудовищно. Твоя мама будет в ужасе.

— Блеск! — Холли оживленно заболтала ногами над полом.

Через полчаса на машине Джейкоба приехала Шерил, ослепительная в платье из красного шелка. Она холодно посмотрела на меня, пока Холли семенила к ней. Я издевательски помахала кончиками пальцев, как когда-то сделала она, получив пощечину. Голубые глаза Шерил сузились.

Дома без Холли было тихо и неуютно. Атмосфера праздника улетучилась. Стараясь себя занять, я дотронулась до шеи: от шрама осталось только воспоминание, и все же память о том, куда пришелся укус, была все еще свежа. Такие вещи не забываются.

Часы показывали почти шесть. Я расположилась возле телевизора. Телеканалы были забиты тематическими передачами — куда ни глянь, всюду тыквы и полосатые ведьминские чулки. Я бы порадовалась даже пресловутой мелодраме, в которой все заканчивается хорошо, но не нашла ничего подобного. Настроение было хуже некуда.

Завибрировал телефон. Я медленно, как старушка, поднесла к нему руку и нажала на зеленую пиктограмму.

— Где ты, дорогуша? — раздался недовольный голос Джи. — Время уже шесть, а ты не красишь меня перед вечеринкой!

— Мы не договаривались встретиться, — вяло парировала я.

Джи помолчала. Когда она снова заговорила, каждое слово дышало гневом:

— Знаешь, я сделаю вид, что не слышала твоих слов. С какой это стати тебе нужно мое приглашение?

Я пожала плечами, зная наверняка, что подруга сквозь расстояние почувствует этот жест. «С другой стороны, — пришла предательская мысль, — можно даже не наряжаться: среди искусственных монстров я буду настоящим и без мишуры». Джи ворчала что-то о безответственности и негодяях, рушащих дружбу, — ее сетования были еще невыносимей, чем гнетущие размышления о чудовище под личиной человека.

— Ну хорошо! — простонала я, откинувшись на спинку.

— Какая умница! — защебетала Джи, сменив инквизиторский тон на прежний елейный голосок. — Я заеду за тобой через полчаса.

Злая от того, что не сдержала обещания самой себе, я завалилась на ковер и замолотила руками по полу. Джи и мертвого поднимет, если ей от него что-то понадобится.

Она действительно явилась через полчаса, принеся с собой огромную сумку, аромат духов и упреки — такой привычный шлейф, что у меня защемило сердце. Цокнув языком, Джи вывалила кучу тюбиков, флакончиков и кистей и угрожающе подступила ко мне, но я отказалась от макияжа. Краситься — значит признавать празднование. Даже в компании Джи мне не хотелось этого делать.

— Что ж, — зло протянула она, с силой воткнув вилку плойки в розетку. — Твое право ходить как чучело.

Я смотрела на нее с нежностью, подмечая каждый поворот плойки, мазок кисточки. Джи смеялась и округляла глаза, рассказывая о чем-то; ее голос заполнял квартиру, как золотистый мед. Я чувствовала, как расслабляются скованные мышцы и уменьшается груз на сердце.

— Джи, — сказала я, когда она переоделась в свой костюм, — спасибо, что ты есть.

Она крепко обняла меня, но ничего не ответила.

* * *

«Давилку» этим вечером можно было найти, даже идя вслепую, — тротуар вздрагивал в такт басам, в небо хищно впивались белые когти прожекторов. Рядом с Женевьевой я выглядела блекло в своей спортивной кофте и джинсах, с собранными в хвост волосами. Она-то постаралась на славу: черные локоны переливались в тусклом свете фонарей, макияж подчеркивал красоту точеного лица. Охранник впустил нас, задержав на мне брезгливый взгляд. Да, зрелище еще то: принцесса и нищенка.

В клубе было тесно; я даже подумала, что дома стоило облиться маслом — для облегчения продвижения. То тут, то там мелькали лица, раскрашенные под черепа светящейся краской. Женевьева здоровалась с некоторыми из них и даже сердечно расцеловывала в щеки. Я же будто угодила на шабаш; впечатление усиливала огромная клетка под потолком, где извивалась испещренная сияющими рисунками обнаженная девушка. Я обвела взглядом пульсирующую толпу, диковатого диджея, облаченного в залитый кровью фрак, и забитый людьми бар, где суетился бармен Руперт в костюме Джокера. В помещении то и дело вспыхивали алые и фиолетовые лампы; посетители то становились окровавленными, то синели, как от удушья.

— Джи! — крикнула я. Она склонилась ко мне, пританцовывая в такт музыке. — Пойдем наверх, мне что-то нехорошо.

Джи кивнула на шаткую лестницу на второй этаж — смотровую площадку. Мы протиснулись к ней и поднялись наверх; здесь тоже оказалось полно людей, желающих отдохнуть от дикого ритма. Они пренебрежительно смотрели вниз, на бурлящее море влажных человеческих тел, переговаривались, пытаясь перекричать музыку. Я прислонилась к железной перегородке рядом с целующейся парочкой. Джи качала бедрами, танцуя на месте.

— Тебя тошнит? — спросила она.

— Не надо было меня брать на вечеринку, я же тебе говорила.

— Я не узнаю тебя в последнее время, Лив, — вздохнула Джи. — У тебя не появилось никаких серьезных проблем? Я боюсь за тебя, девочка, вдруг ты…

Я не ответила — моим вниманием завладел тот, кого я совсем не ожидала здесь увидеть. Он стоял среди танцующих, одетый в обычную одежду, как и я, и смотрел только на меня. Голос Джи слился с общим гамом и превратился в белый шум; значение имели только ненавистные глаза напротив, в пяти метрах от меня. Рот заполнился чем-то кислым, гнилостно пахнущим: из клыков сочились ниточки инородной жидкости. Глаза парня устрашающе вспыхнули. Я знала, что он видит то же самое — в отражении хромированной стойки рядом сверкнуло расплавленное золото моих глаз.

И тогда я улыбнулась ему.

Глава 9

Музыка превратилась в протяжный, жуткий бас великана. Мы замерли, вглядываясь друг в друга. Угроза, исходящая от вампира, была слабой; от меня же она расходилась волнами, подобно электрическому разряду. Эмоции улетучились, уступив место чистым инстинктам.

Убить.

Моя рука сжала перегородку — холодная сталь смялась под пальцами, как пластилин. Одним ловким движением я перескочила перила — в спину брызнули вскрики и испуганный оклик Джи:

— Оливия!

Обутые в кроссовки ступни мягко, почти по-кошачьи коснулись бетонного пола. Вампир ринулся прочь. Словно ищейка я шла по его запаху. Пот, горячее тело, парфюм — ароматы безликой толпы пытались сбить меня со следа, но было что-то, что я выделила среди других нот, — тонкий сладковатый душок. Так пах ворох опавших листьев на заднем дворе, так пахло под крыльцом нашего с Джейкобом дома. Так пахнут мертвецы.

Вспышка осветила вампира: он рванул на себя тяжелую дверь в конце зала и скрылся за ней. Я грубо оттолкнула танцующую пару и, очутившись у двери, юркнула следом. Вниз уходила многоступенчатая лестница. Тьма вокруг начала наливаться серым цветом, и я даже различила черные дорожки плесени на стенах. Ноги почти не гнулись от напряжения, а пальцы, стиснутые в кулаки, дрожали — охотничий азарт заставлял кровь кипеть, бил фонтаном адреналина.

— Выходи! — закричала я.

Внизу было сыро и холодно. Шаги отдавались тихим шелестом в глухой тишине. Я остановилась. Сквозь отдаленный бас, грохочущий из клуба, доносился еще какой-то невнятный звук. Я обернулась, но никого не увидела. Звук, похожий на глухие удары по туго натянутой шкуре барабана, стал громче. Едва я делала шаг назад, как стук глох, но стоило шагнуть вперед — и он снова становился отчетливым. Звук манил, как рука за прозрачным занавесом, и я с новой силой ощутила запах мертвечины. Это не просто удары. Это его сердцебиение.

Я быстро двинулась вперед, руководствуясь «маячком», и вскоре далекий стук превратился во влажный грохот, словно по полу передо мной громко шлепало перепончатыми ногами чудовище из Черной Лагуны. Впереди стремительно скользнула серая тень, блеснули алые глаза, налитые кровью. Я взмахнула отяжелевшей рукой и почувствовала, как от напряжения застонали мышцы. Вампир увернулся, упав на пол, но тут же легко, как кошка, перекатился на колени и встал передо мной. На его губах застыла напряженная гримаса:

— Что ты, черт тебя дери, делаешь?

— Закрой рот! — заорала я, набрасываясь на него.

Мы повалились на пол, но краем сознания я понимала, что он не сражается — только пытается защититься, и это сильнее разозлило меня. Изловчившись, я ударила его точно в плечо. Раздался тихий стук — будто я врезала по мешку с мукой. Парень испуганно выдохнул.

— Пожалуйста, дай мне минуту.

— Ты чуть не отобрал у меня целую жизнь, — прошипела я. — И просишь минуту?..

— Прошу. Я попробую тебе объяснить…

— К черту объяснения.

Его глаза недоверчиво блеснули:

— И тебя совсем не интересуют ни изменившиеся предпочтения, ни боль в зубах, ни жжение от солнца?

Я помедлила, глядя на него в упор. Упрямство мешало признать факт: если я убью его сейчас, то потеряю единственный ключ к информации. Он знал об этом и даже позволил себе слабо улыбнуться.

— Вот так… Теперь смотри внимательно.

Он расстегнул спортивную кофту и обнажил плечо. Я не сразу поняла, что вижу — на бледной коже темнела вмятина, словно я ударила не человека, а гипсовое изваяние. Из раны струился какой-то песок. Отвратительное зрелище приковывало взгляд.

Конец ознакомительного фрагмента.