Планета вампиров

Элеонора Мандалян

Старшеклассники – Нана, Гагик, Валера и Сема, чудесным образом попадают на другую планету. Планета эта почти ничем не отличается от нашей – природа, люди. Только отношения у тех людей какие-то странные. Там в парламенте заседают напыженные, заносчивые малыши, а взрослые жители города нападают на них с палками. Компанию землян встретили более чем прохладно. «Малыши» приказали роботам сдать их в «Санаторий». Школьников разместили по комнатам и начали кормить, как на убой. В «Санатории» много детей, но все они вялые, невеселые. И взрослеют прямо на глазах. А потом куда-то исчезают. Вокруг детей кружат старики, каждый норовит себе выбрать одного ребенка. Пристают они и к вновь прибывшим. Вскоре пытливые земляне начинают понимать, что старики используют детей в качестве энергетических доноров, за счет которых молодеют сами, отнимая у детей не только их молодость, но и жизнь. Алчность стариков приводит к тому, что они теряют чувство меры, омолаживаясь до тех пор, пока не превратятся снова в детей. Валера и Сема тоже становятся их жертвами. Нане и Гагику предстоит найти и спасти друзей, и попытаться уцелеть самим.

Глава 1

Нежно-зеленое кружево обволакивало налившиеся соком упругие ветки. Солнечные лучи, свободно проходя сквозь нераскрывшуюся еще листву, ласкали истосковавшуюся по теплу кожу. Люди, гулявшие в парке, радовались весне и тому, что можно, наконец, оставить дома шубы, шапки, сапоги и вздохнуть свободно, не только легкими — всем, освобожденным от лишней одежды, телом. Этот погожий апрельский денек был таким же, как все прочие, как вчерашний и, возможно, завтрашний. Таким же да не таким. По крайней мере для четырех неразлучных друзей, которым именно сегодня предстояло совершить неожиданный и опасный скачок в неведомое. Только они еще этого не знали.

Восемь лет проучились в одном классе Нана, Валера, Гагик и Сёма, и все восемь лет их было, что называется, водой не разлить. Никому даже в голову не приходило спросить: А почему три мальчика и одна девочка? Да потому, что Нана по характеру куда больше мальчишка, чем ее друзья.

Но то ли весна им вскружила вдруг головы, то ли возраст на подходе такой, а только начали все трое подшумок вздыхать по Нане. А почему бы, собственно, и не вздыхать! Девчонка она видная, ладная, все на месте. А глаза! Как новогодние фонарики, так и светятся, задорно и насмешливо. Попробуй устоять.

Излюбленным местом их прогулок был Парк Культуры имени Горького. Зимой они тут самозабвенно гоняли на коньках по сказочно искрящейся в свете фонарей Ландышевой аллее, лихо вспарывая на крутых виражах «канадами» лед — так, что ледяная стружка веером разлеталась в стороны. Раскрасневшиеся и счастливые, пили с лотка, на сугробной обочине горячее какао с сосиской, запеченной в булочку. Летом разгуливали по тем же аллеям в шортах, катались на аттракционах, на лодке — по озеру, слушали концерты у парковой «Ракушки», потягивая холодную кока-колу.

Вот и сегодня, как только выдалось свободное время — на тролейбус и в любимый парк. Усевшись рядком на гранитных ступеньках у самой кромки воды недавно скинувшей оковы льда Москва-реки, все четверо слизывали мороженое из вафельных стаканчиков, рассеянно следя за проплывавшими мимо прогулочными катерами.

Валерка среди них самый высокий, плечистый, спортивный. Густые, вечно спутанные волосы, что спелая пшеница на ветру, сквозь которую весело прогля-дывают глаза-васильки. Ни дать, ни взять, будущий русский богатырь в отрочестве. Сема хоть фигурой и помельче, зато умом поострее. Взгляд внимательный и лукавый одновременно. За словом в карман не лезет, чем вечно злит учителей и смешит одноклассников. Гагик среди них пожалуй самый броский и самый застенчивый — черноволосый, стройный, с огромными шоколадными глазами, мечтательно обращенными вглубь себя. Его тайным хобби были стихи, которые он никому не показывал, поскольку все они разумеется посвящались Нане. Только, вот беда, ей больше нравилась в мальчишке не сентиментальная романтичность, а смелость и решительность.

— До чего ж хорошо быть молодой, когда вся необъятная жизнь еще впереди! — Нана блаженно зажмурилась, подставляя ласковому солнышку, отвыкшее за зиму от загара, лицо. — Знаете, мне всегда ужасно жаль стариков. Тех, что во дворах на лавочках весь день сидят. И в первую очередь — моих бабушку и дедушку. Ведь у них уже все позади. Это наверное ужасно грустно. Не побегать, не попрыгать, не помечтать о будущем. Леденцы и те погрызть нечем. А мы… мы с вами такие счастливые! Жаль только, что нельзя хоть одним глазком заглянуть в это самое будущее, подсмотреть, что нас там ждет. Так не терпится поскорее стать самостоятельной! Чтобы ни перед кем не отчитываться, самой принимать решения. И вообще все делать самой.

— А я не люблю заглядывать вперед, — отмахнулся Валера. — Я хочу жить сегодня, сейчас. По мне так ничего нет дороже и интереснее данной минуты.

— Да ты, Валерка, почти философ, — одобрительно кивнул Сема.

— Это еще почему? — насторожился Валера, ища в словах приятеля скрытую подковырку.

— Некоторые философы считают, что жизнь это и есть тот момент, в который ты живешь, а все остальное — бред собачий. Фикция. Сам читал.

— Точно, как в песне поется, да? — подхватил Гагик: — Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь.

— Ну и чем же знаменателен для тебя данный миг? — спросил Валеру Сема.

— А вот прыгну сейчас в Москва-реку, тогда скажу. Искупаться страсть как хочется.

— Да ты сначала повнимательнее себе под ноги посмотри. — Нана указала ему на волны от промчавшегося мимо катера, бьющиесся о каменную ступеньку. Они переливались всеми цветами радуги. — Сплошной бензин и мазут. Нырнешь беленьким, а вылезешь серо-буро-малиновым. Да и холодно еще.

— Это смотря для кого. Мы с отцом и зимой купаемся, — похвастался Валера.

— Ну да?! — В глазах Наны тотчас вспыхнул шальной огонек. — Моржи, значит? — Покончив с мороженым, она принялась по привычке теребить пальцем дырку в джинсах, на колене, ту самую, что, следуя моде, три дня старательно протерала дома пемзой.

— Прям, — ехидно фыркнул Сема, не желавший позволить приятелю выде-литься за счет чужой славы. — Отец у него действительно морж. А наш Валерочка при нем так, скалярия.

— Что такое скалярия? — не поняла Нана.

— Рыбка аквариумная. Тепловодная.

Все рассмеялись, а Валера, насупившись, принялся расстегивать ремень.

— Сам ты скалярия.

— Не надо, Валера, — строго одернула его Нана. — Я например тебе и так верю. Лучше давайте пройдемся немного. А то уже скоро домой.

Все поднялись и бодро зашагали вдоль гранитной набережной. Валера с Семой, немного поотстав, что-то оживленно обсуждали. Нана шла впереди легкой танцующей походкой, размахивая зажатым в руке жакетом и мурлыча себе под нос песенку. На ней были блекло-голубые джинсы с коротенькой трикотажной кофточкой — белой, с разноцветными горошинами, оставлявшей открытой узкую полоску тугого, плоского живота. Ее длинные, отливавшие темной медью волосы, обычно струившиеся по плечам блестящим волнистым потоком, сейчас, будто танцуя, весело подпрыгивали в такт шагу. И столько во всем ее юном облике было лучистой радости жизни, что прохожие не могли равнодушно пройти мимо. Они умильно смотрели на Нану и улыбались, сами не понимая, чему.

На газонах самостийно цвели одуванчики, разбрызгавшись желтыми каплями по сочной, победно зеленевшей траве. По небесному океану мчались на раздутых парусах фрегаты облаков.

Прибавив шагу, Гагик догнал Нану и пошел рядом, кося на нее черный от волнения глаз. Долго собирался с духом и, наконец решившись, спросил:

— Как ты думаешь, много нам еще осталось до взрослости?

— Чего это ты? — удивилась она, перестав напевать, но продолжая пританцо-вывать. — Так это ж, наверное, у каждого по-своему. А вообще-то совсем чуть-чуть.

— А поконкретнее? — настаивал Гагик.

— Да почем я знаю. Года три, наверное, — пожала она плечом.

— Три-и!? Э нет, столько я не смогу.

— Чего не сможешь?

— Столько ждать не смогу. Молчать еще целых три года! Да я ж лопну.

Она с любопытством воззрилась на него.

— Тайна что ль какая?

— Ага. — Он предательски покраснел.

— А ты сейчас скажи, — шепнула она ему в самое ухо и тихонько рассмеялась.

— А вот возьму и скажу. — Нерешительный Гагик вдруг стал ужас каким решительным.

— Ну давай. Я жду, — озорно подначивала Нана, прокрутившись на одной ноге. Ее глаза в лучах солнца светились зеленоватым светом, как два прозрачных изумрудных камушка.

— Чего «давай»! — взъерошился вдруг Гагик и, набрав в легкие воздуха, выпалил, как в колодец прыгнул: — Хочу, чтоб замуж за меня пошла. Вот. Нана так и прыснула со смеху от неожиданности.

— Ну ты даешь! Чего это ради?

— Чего ради, чего ради. Люблю я тебя. С первого класса. И пожалуйста не смотри на меня так. Сама захотела, что б сейчас сказал, — вконец расстроился Гагик.

Став вдруг серьезной, Нана внимательно посмотрела на него, задумалась. Весна, должно быть, и ей кружила голову. А тут, на тебе, первое в ее жизни признание.

— Откуда ты знаешь, что любишь меня? — лукаво спросила она, пытаясь поймать его смущенно убегающий взгляд. — Может тебе это только кажется.

— Ничего мне не кажется, — обиделся Гагик. — Я все время только о тебе и думаю. Разговариваю с тобой… мысленно. И во сне тоже. Да я про себя уже раз десять тебе в любви признавался. А так… в глаза, думал не сумею.

— А вот я, знаешь, о чем всегда жалею, — доверительно проговорила Нана, беря его под руку. — Что не родилась в те времена, когда рыцарь бился за свою даму сердца на шпагах, когда он мчался к ней верхом на коне, совершал безумные подвиги, защищал ее и спасал от злодеев. И вообще был готов на все ради нее. Вот это, я понимаю, была любовь. А теперь что? Скукота одна. — Нана конечно же даже не подумала о том, что мало чем отличается сейчас от сотен и тысяч молоденьких девушек, мечтающих о сказочном принце.

— Ну почему же, — не согласился Гагик. — Вот я думаю все время о тебе, и мне вовсе не скучно.

— Думать легко. Думать каждый дурак может. — Нана сложила бантиком хорошенький пухлый ротик. — А вот что бы такое, особенное ты мог ради меня совершить, чем пожертвовать? — задала она извечный девичий вопрос.

— Да все, что захочешь! — воодушевился Гагик.

— Пустые слова, — заскучала Нана, взмахнув зажатым в руке жакетом. — Конкретно.

Гагик начал мучительно соображать. Броситься с парапета в холодную грязную воду? Валерка только что собирался это сделать. Подраться из-за нее с кем-нибудь? Так ведь никто не задирается. Да и драки он терпеть не может. Уличный язык кулаков не для него.

— Что ж замолчал? — насмешливо спросила Нана. — Ничего не придумывается?

— Так ведь… — Он даже слов нужных не находил. — Вот если бы на тебя кто-нибудь напал. Или тебя бы похитили. Или угрожала бы опасность какая. А то все вокруг до того благополучно, до того обыденно, аж противно.

— Если б да кабы, — передразнила Нана. — Вот и я про то ж. — И она красноре-чиво вздохнула, сверкнув глазами и дыркой на подброшенном колене.

«А молодостью своей, если потребуется, ради любимой пожертвовать сможешь?» — вдруг явственно услышал Гагик и, споткнувшись от неожиданности, застыл на месте.

Остановилась и Нана, с недоумением озираясь по сторонам.

— С…слыхала? — заикаясь, почему-то шепотом спросил Гагик.

— Что это было?! — Нана нервно сглотнула. — Кто это сказал? Может нас подслушивали? Но кто?

— Мефистофель, — пробормотал Гагик, подозрительно вглядываясь в лица прохожих.

— Так ведь, если я не ослышалась, не получить, а отдать молодость тебе предлагают. А, Гагик, — лукаво добавила она, — ты способен ради меня на такую жертву?

Сказать ей «нет» значило признаться в том, что его любовь ничего не стоит, что он всего лишь обыкновенный трепач и малодушный трус. Но ведь это не так! Нана должна поверить, что он без колебаний готов на любые подвиги и жертвы ради нее. К тому же смешно и глупо было бы принимать всерьез какой-то бредовый шепот из ниоткуда.

— О чем речь! — с беспечной, отнюдь не свойственной ему самоуверенностью заявил он, и добавил с улыбкой: — При условии, что ты будешь любить меня и в облике глубокого старика. Ладно, шутки в сторону, все же, кто это провякал?

— Видимо кто-то, бессовестным образом подслушав наш разговор, решил нас разыграть, — разочарованно отмахнулась Нана.

«Не разыграть, а испытать. Все ваше поколение, — снова оба услышали голос, гулкий и емкий как колокол. — Так пожертвуешь, Гагик, или нет?»

Ну вот опять! Этот чертов голос знает его имя! Гуляющие парочки, занятые друг другом, фланировали мимо, не обращая на них внимания. Какой-то самодовольный парень с огромным догом на поводке прошел так близко, что дог, не менее самодовольный, чем его хозяин, хлестнул Гагика своим крысиноподоб-ным хвостом. Сема с Валеркой отстали шагов на десять и о чем-то взахлеб спорили. Выходит, дурачить их было просто некому. Тогда кто же, кто говорит с ними и откуда?! Задрав голову, Гагик на всякий случай оглядел полуголые ветви деревьев — никого.

— Р…ради нее в…всем пожертвую, — растерянно пробормотал он, глядя на Нану округлившимися глазами. — С…скажи, кто ты. Назовись.

«Этого тебе знать не дано. Но послушайся совета: Не упусти свой шанс. Другого не будет. Я отправлю вас в путешествие…»

— В путешествие!?. — одними губами повторил Гагик.

«В очень далекое путешествие. На другую планету.»

— Ерунда собачья! — разом успокоившись, отмахнулся он.

«Спрашиваю последний раз, — прогудел в мозгу Гагика бестелесный голос. — Влюбленных на вашей планете хватает. Желающие себя испытать найдутся.»

— Соглашайся, балда! — нетерпеливо шепнула Нана. — Это же интересно! — И храбро заявила в пустоту: — Не знаю, кто ты, но, коли не шутишь, мы согласны.

— Погоди! — Гагик испуганно схватил ее за руку. — А назад мы вернемся?

«Вернетесь… Если выдержите испытание», — последовал бесстрастный ответ.

— Только, чур, все вчетвером! Мы всегда вместе, — поставила условие Нана, со всей серьезностью отнесшаяся к этой, более чем странной беседе, при которой их неведомый собеседник не только оставался невидимым, но и голос его звучал как бы сразу у обоих в мозгу.

«Вчетвером так вчетвером.»

И в тот же миг что-то случилось на набережной Москва-реки. Вроде и ветра не поднялось, и никакого светопредставления, а только все четверо вдруг разом исчезли, будто их корова слизала. Никто из гуляющих даже не заметил этого. Как гуляли, так и продолжали себе гулять.