Лестница Ангела

Элина Курбатова, 2023

Согласно Ветхому Завету мир стоит до тех пор, пока в нем существует 36 праведников. Если один из них умирает, а замены нет, наступают смутные времена: эпидемии, катаклизмы и воины. Талантливый кардиохирург-трасплантолог Сергей – главный кандидат на место нового праведника. Из жизни в жизнь он спасал людей. Теперь его карма близка к нулю, и осталась последняя душа, которой он должен помочь. У Сергея есть только одна слабость – его любимая жена, которая вот уже три года лежит в коме. Лиза – обиженная на весь мир молодая женщина – случайно убивает человека и погибает от пули полицейского. Однако уже через мгновение она воплощается в теле жены хирурга, чтобы повлиять на его выбор. Сможет ли Лиза выполнить задание и получить место в новом мире после уничтожения старого, обрекая ненавистную ей землю и самого доктора?

Глава 14

Тогда же: за три месяца и 10 дней до конца

Снова белая комната.

Лизу передернуло: слишком уж неприятные воспоминания были связаны с этими девственно-белыми стенами. Все равно что вернуться в изолятор в психушке, в котором провела недельку-другую.

— Когда мне уже выдадут этот ваш жуткий черный костюм? — спросила она.

В униформе своих мучителей Лиза бы чувствовала себя здесь куда комфортнее. Серая измятая роба, которую она до сих пор носила, как будто говорила: ты еще не с нами, ты нигде, ты зависишь от нас.

— Я сразу понял, что ты хочешь быть похожей на меня, — съязвил Сизиф.

Он листал на планшете файлы чьих-то воспоминаний.

— Ага, вот и оно.

Стены снова стали огромными экранами.

Белый цвет медленно посерел, и в нем появились мутные изображения, постепенно становившиеся все более четкими.

Жалкий интерьер деревенской избы. Дешевенькие коврики на полу. Беленая печь с черным впалым ртом топки. Черно-белые фотографии. Все это видно как будто через узкую щель в полу.

Это пол чердака. Здесь, между старыми пыльными вещами и детской колыбелькой с тряпьем, лежал худой мужчина. Притихший и напуганный, он старался не дышать. Тело его сотрясало крупной дрожью, холодный пот выступил на лбу. Капелька пота попала в глаз, но он боялся пошевелиться, чтобы протереть его.

Лиза на мгновение прикрыла глаза. Она пыталась уловить имя этого человека.

В голове крутились имена, буквы, случайные слова. Ни одно из них не останавливалось. Наконец темное, потрепанное, выцветшее имя встало прямо перед ней: Василий.

Так его зовут.

1942 год. Где-то в российской глубинке

Когда она открыла глаза, экраны словно растворились, а изображение осталось, объемное и еще более четкое, чем раньше.

Они с Сизифом оказались на том самом чердаке с экранов.

— И что мы тут забыли? — с вызовом бросила Лиза.

Ей уже порядком надоело, что Сизиф ничего не говорит напрямую, только окунает в чужую боль с головой, даже не предупреждая.

— Увидишь, — как всегда уклончиво ответил тот. — Может, кое-что поймешь и избавишься от своих глупых мыслишек.

Лиза усмехнулась: еще бы он ответил прямо.

Сквозь щель в полу можно было разглядеть семью: хрупкую женщину с тугим узлом русых волос и ее тщедушного сына, на вид лет двенадцати. Женщину звали Анна. Лиза узнала ее имя, даже не закрывая глаза. Она не успела понять, почему так получилось, надо будет потом разобраться. Анна разговаривала с каким-то тучным неприятным мужиком, от которого разило самогоном.

— Что это за жирный хрен? — спросила Лиза Сизифа.

— Полицай.

— Полицай? — повторила Лиза.

Она снова оглянулась и заметила портянки на ногах лежащего на чердаке человека, увидела темную форму полицая.

— Это что? Вторая мировая?

Сизиф не ответил.

Хрупкая женщина передала полицаю сверток. Тот взял его жирными лапами, не преминув обхватить и руку Анны. Анна медленно высвободила ладонь:

— Это все, что есть, — тихо, но твердо сказала она, глядя полицаю в глаза.

— А если проверю? Удержала чаво — повешу на рябине во дворе на глазах у…

Полицай кивнул на мальчика.

Лиза присмотрелась. Сын Анны сидел у горящей печи. Огненные отблески играли на совершенно белых глазах — мальчик был слеп.

— Как на той неделе Прохора повесили, — договорил полицай.

Женщина шагнула в сторону, чтобы закрыть сына от прищуренных глаз полицая. Федор — так его звали — был когда-то школьным учителем, учил детей немецкому. Иногда, должно быть, что-то в глубине души ему об этом напоминало. Редко, очень редко.

— Ну что ты, Федор, сам же видишь: ничего нет, — Анна показала на стол, где лежала краюшка хлеба, который она сама испекла пару дней назад Бог весть из чего, да несколько вареных картошек.

Полицай громко втянул воздух носом, подошел к Анне почти вплотную и нагло посмотрел ей в лицо. Женщина выдержала его взгляд.

Тощий, слепой мальчишка отыскал мать и вцепился в ее руку. Он стоял перед полицаем, никуда не глядя, держа голову прямо, всем своим видом показывая, что он тут, он все слышит, он с матерью.

— Ладно. Завтра еще за картошкой приду, — усмехнувшись, сказал Федор. — И чтоб не жадничала.

Грузный полицай ушел, хлопнув дверью и оставив после себя здоровенные снежные следы, медленно превращавшиеся в слякоть.

Анна прижала сына к себе, пряча покрасневшие от подступивших слез глаза в копне светлых волос мальчика.

Мужчина на чердаке с облегчением выдохнул.

Только сейчас, от этого выдоха, Лиза вспомнила, где она и кто она.

Мужчина — тот самый, который прятался на чердаке, — теперь стоял в дверях, одетый в теплый ношеный тулуп и валенки.

Надо было уходить. Здесь, рядом с этим вечно снующим полицаем, оставаться нельзя. Федор не пощадит ни его, ни Анну. Да и нога зажила ее стараниями. Теперь он только прихрамывает. Все причины оставаться закончились.

Мужчина топтался на пороге, готовясь прощаться.

— Возьми вот, — Анна протянула ему меховую шапку. — Теплая, хорошая. Мужа моего.

Василий смутился, но шапку взял и тут же надел. Его голова была больше, чем у того, кому шапка принадлежала.

Тем временем Анна отрезала от всего, что лежало на столе, ровно половину. В какой-то момент она чуть поколебалась, не отрезать ли меньше, не оставить ли им с сыном больше. Но быстро овладела собой, и нож отсек ровно половину от краюшки хлеба. Вместе с двумя картофелинами она бросила хлеб в мешочек, завязала его узлом и протянула Василию.

— Возьми. Больше нам дать нечего.

— Долго ждать-то еще? — спросила Лиза.

Она стояла позади Анны, и ей порядком надоело наблюдать за сценой. Где-то она уже видела нечто подобное. Наверное, в каком-нибудь военном фильме.

Сизиф не ответил.

Все это время слепой мальчик дошивал тряпичную куколку. Здесь, на печи, их было с десяток — все одинаковые, но в то же время разные, будто слепец так тонко чувствовал настроение людей, что мог передавать их в своих куклах, несмотря на одинаковые глазки-пуговки и два стежка носа и рта.

Мальчик сделал последние стежки.

— Не надо. Сыну-то оставь, — Василий отвел руку Анны со свертком еды.

— Возьми. Что я еще могу сделать? — ответила она, снова протягивая сверток. — Чертовы фрицы! Хоть я и баба, а стыдно перед Петькой. И перед тобой. Ты вон чуть без ноги не остался, а я кормлю этих гадов и задницу ихнюю в тепле грею.

Слезы снова навернулись на глаза. Анна обняла Василия. Она видела в нем всех, кто ушел на эту чертову войну. И особенно одного из них — самого дорогого.

Не сразу, но Василий обнял ее тоже. Теплое, хрупкое тело. Он прижал его к себе еще ближе. Рука, будто против воли, медленно поползла вверх.

— Аня… — прошептал он жарче, чем хотел.

Она тут же отодвинулась, плотнее укутавшись в платок, что грел ей плечи.

— Возьми-возьми, — быстро заговорила она, настойчиво суя Василию сверток. — Мы как-нибудь проживем. Может, и Петя мой где-то сейчас голодный, полуживой. Может, и о нем кто позаботится.

Слепой мальчик снова подошел к матери, хорошо ориентируясь в пространстве дома. Он вложил ей в руку свою куклу. Анна протянула ее Василию:

— На вот еще. Оберег. На удачу.

Несколько мгновений Василий стоял на пороге, не двигаясь и ничего не говоря. Бросил быстрый взгляд на слепого мальчика и вдруг схватил Анну за тонкое запястье и резко притянул к себе.

— Анька, пошли со мной, — страстно зашептал он ей в ухо. — Я знаю тропы, уведу вас. Нет твоего Петьки больше, понимаешь? Похоронку на мужа ведь своими глазами видела! Пошли! И сына за своего возьму. Я же тебя со школы еще…

Аня резко высвободилась из объятий Василия, сделала шаг назад и посмотрела на него гордым, твердым взглядом:

— Да что ты, бес попутал? Пока костей Петькиных не увижу — ждать его буду!

Анна сунула куклу-оберег в сумку Василия и отвернулась, бросив через плечо:

— Иди, Бог с тобой.

Несколько мгновений Василий еще смотрел на нее горящими глазами, затем открыл дверь, шагнул за порог, но остановился, обернувшись:

— Крайний раз зову. О сыне подумай!

Анна не ответила. Только подошла к стене и поправила чуть покосившееся фото мужа в рамке.

За ее спиной дверь хлопнула с такой силой, что, стукнувшись о косяк, открылась нараспашку, впустив в дом ледяной порыв ветра и снега. Фото Петра снова покосилось…

Анна кинулась к сыну и укрыла его одеялом.

Ледяной ветер завывал, пробираясь под одежду и до боли царапая огрубевшие щеки.

Василий, хромой и усталый, пробирался сквозь лес туда, где, как он помнил, должны были быть свои.

— Так это прошлое? — спросила Лиза. Они с Сизифом, не чувствуя ни холода, ни ветра, шли позади Василия. — Мы и в него можем вмешиваться?

— Нет, не можем, — ответил Сизиф. — Законы времени для нас непреложны, как и для людей. Нам доступно только смотреть. Учиться.

Лиза разочарованно причмокнула языком:

— Вроде как в кино, что ли? Ясно, короче. Нарекламировал мне тут всякого, а в реале ни хрена интересного мы не можем.

— Знаешь, иногда я понимаю того мента, который тебя…

Резкий звук пронзил ночной лес.

Выстрел.

— Минута в минуту, — Сизиф глянул на часы.

Василий пригнулся, схватившись замерзшей рукой за шапку.

Инстинктивно присела и Лиза.

Откуда?

Было непонятно, с какой стороны доносятся выстрелы.

Еще один…

Послышалась неясная, лающая немецкая речь.

Лиза различила пару знакомых из фильмов слов:

«Хенде хох! Хенде хох!»

Василий затравленно озирался: он был окружен. Выстрелы совсем близко. Грудь ему сдавило кольцо страха. Он замер, взгляд его метался по поляне. Василий попытался рвануть в чащу, но тут увидел, как вооруженные фигуры выходят из темноты леса. Еще выстрел. Острая боль будто прожгла хромую ногу. Василий упал, уткнувшись в снег лицом. Он только прижимал к себе еще теплый мешочек с краюшкой хлеба и картошкой. Шапка съехала на глаза, закрыв весь мир.

— Попал мужик. И что теперь? — тихо проговорила Лиза.

— Знаешь, что мы делать с такой, как ты? — проговорил немецкий офицер.

Он склонился над Василием, который, связанный, сидел на стуле. Подбитый глаз саднил, нога невыносимо ныла, стреляя жгучей болью до самого бедра.

Он пришел в себя минуту назад, когда один из немцев облил его ледяной водой.

Лиза отвернулась:

— Не люблю я страшилки, ясно? Лучше сразу скажи, чем кончится.

— Это тебе не сериал. Смотри внимательно.

Идеально вылепленное холодное лицо немца придвинулось почти вплотную к Василию:

— Когда у меня хороший настроени, мы вытаскивать человек на мороз голый и медленно обливать его вода, пока он заживо не стать льдом, — немец сделал театральную паузу, протерев пальцем пуговицу на манжете. — Но сегодня у меня плохой настроени.

Василий дернул головой, откинув мокрые пряди волос, лезшие в глаза:

— Пошел ты, фашистский ублюдок!

Лиза улыбнулась:

— Держится пока.

— Немец просто выбрал не ту стратегию, — ответил Сизиф.

Офицер усмехнулся.

— Ты думать, нам нужно знать, где твои партизаны? Мы знать, — фашист выпрямился и стал вышагивать по комнате. — Нам их выдать другой. Я хотеть знать, кто прятать тебия в деревне. Кто тебия кормить и врать нам.

Лиза нахмурилась. Ей вспомнились хрупкая Анна и слепой парнишка. Что-то в том доме казалось ей знакомым. Может, когда-то в далеком детстве у них тоже лежали застиранные ковровые дорожки на полу. Может, стояла беленая печь. Она не помнила.

— Ах вот оно что, — пробормотала Лиза.

— Не дождешься, немецкая свинья, — выкрикнул Василий.

Немец не реагировал, только еще сильнее выпрямился. Он знал: все козыри у него на руках. Это читалось по задранному подбородку и поджатым губам.

Офицер кивнул одному из немцев:

— Покажи ему другой.

Двое солдат подняли Василия и потащили в подвал. Он подволакивал раненую ногу, оставляя на полу кровавый след.

Сизиф жестом показал Лизе следовать за ними.

Она неохотно пошла.

Когда они спустились и осталось сделать лишь шаг, чтобы зайти в подвал, Сизиф остановил Лизу, помотав головой.

Немецкие охранники открыли дверь подвала — оттуда донесся стон.

Лиза не видела, что было внутри. Она видела лишь мокрую от пота спину Василия. Тот покачнулся и потерял сознание. Охранники его не удержали, и он упал на холодный каменный пол. Лицо Василия запачкалось кровью. Лиза подумала, что это его кровь, но нет. Это была кровь, того, кого держали в подвале.

Того, кто выдал партизан.

Ледяная вода залилась в глаза и уши.

Василий закашлялся, но мир еще пока не проявился в своей ясности.

Полудрема, лицо Анны…

Еще один ледяной поток — и он пришел в себя.

Снова привязанный к стулу. Снова ненавистная фашистская морда прямо перед ним. Снова терзающая боль в ноге. Хотя тут что-то изменилось. Он бросил быстрый взгляд на рану — та оказалась перевязана.

— Видишь, я уметь ломать сопротивление.

Речь немца звучала невнятно, он жевал кусок хлеба с толстым шматом сала. Запах буквально выворачивал наизнанку пустой желудок Василия. Вот уже несколько месяцев он не ел мяса.

— Кто тебия прятать?

Василий закрыл глаза и начал шептать молитву:

«Отче наш, сущий на небесах! Да святится…».

Сизиф усмехнулся. Но на сей раз это была грустная усмешка:

— Помнит… Из детства еще.

Лиза с удивлением посмотрела на наставника. Она собиралась что-то сказать, но в этот момент из-за спины Сизифа появилась фигура в точно таком же, как у него, черном костюме с узким воротничком. Лицо разглядеть было невозможно, оно как будто состояло из мутных пикселей.

— Этот… он как мы? — запинаясь, проговорила Лиза. — А что с его лицом?

Сизиф проводил коллегу внимательным взглядом.

— Да, один из нас. И это одно из его дел. Одно из самых удачных. А лицо… повредилось при воспроизведении.

Лиза уже не понимала, где она: в записи, в реальности, в чьих-то воспоминаниях?

— Он слышит нас?

— Нет, — ответил Сизиф. — И не видит. Никто из них.

Услышав молитву, немец изменился в лице: тонкие губы дернулись, ноздри раздулись. Отбросив бутерброд, он тщательно вытер руки, встал и подошел к Василию. Тот не открыл глаз и не перестал молиться. Немец с размаху дал Василию оплеуху. Из губы пленника потекла кровь. Немец на этом не остановился. Дернул на себя ворот рубахи Василия — и обнаружил крестик. Сорвал его и швырнул в угол.

— Я знать таких как ты, — зашептал немец.

Он схватил Василия за волосы и силой рванул, задрав голову пленника к потолку.

— Ты хотеть быть герой. За что ты драться? Что хорошего тебе власть эта дать? Революций, голод и в войну эта вас бросать, как мясо. Чем они лучше нас?

— Пошел ты, морда козлиная! — прошипел Василий опухшими губами.

Немец щелкнул пальцами, указав на сало. Один из его подручных спешно подскочил и дал немцу указанное.

Немец начал водить салом перед носом Василия:

— А героем тебе все равно не стать. Никто не узнать, что ты тут молчал у нас. Быть тебе дезертир.

Василий попытался освободиться от пут — начал дергаться на стуле, упираясь в пол здоровой ногой. Немец с усмешкой смотрел на него, не выпуская волос партизана. Бесполезно.

— Нет… он не сдастся, — прошептала Лиза. — Скажи, что не сдастся.

Сизиф, приходивший в этот эпизод сотни раз и знавший его наизусть, промолчал. Только поднял бровь и отвернулся. Здесь, на стене чьей-то хаты, которую заняли немцы, висела иконка. Висела криво. Сизиф стал разглядывать ее.

Безликий человек в черном подошел к Василию и наклонился к самому уху:

— Тебя все равно будут проклинать как дезертира. Всегда. А она и не вспомнит о тебе, когда муж вернется назад. И будет любить его, как ты мечтал, чтобы тебя любила.

Немец велел солдатам выпотрошить замусоленную сумку Василия. Убогость содержимого удивила даже их. Но вот на пол упала маленькая куколка с глазами-пуговками, стежками носа и рта.

Молоденькие фрицы не заметили эту как будто ничего не стоящую мелочь. Василий же смотрел на нее внимательно.

«На удачу» — вспомнилось ему.

Немец перехватил взгляд пленника и заметил лежавшую, раскинув тряпочные руки, куколку. Он поднял ее двумя пальцами, как мальчишка берет пойманную бабочку за крыло, и принялся брезгливо и без интереса рассматривать свою добычу.

— Что это?

Василий молчал.

Безликий человек в черном снова наклонился к его уху и зашептал. Удивительно, как этот шепот подстраивался под жертву: под ее манеру говорить и манеру думать. Его невозможно было отличить от собственных черных мыслей.

— Чертова баба. Унизила тебя. А ты что? Помрешь тут за нее? Чтобы она и дальше с муженьком своим кувыркалась.

— Нет, он не сдастся, — тихо проговорила Лиза. — Я не верю. Он же типа… любит ее, да?

Лиза с надеждой посмотрела на Сизифа.

Тот, как всегда, не ответил.

— Эй ты, слышишь? Отвали от него! — крикнула Лиза Безликому, но тот не реагировал.

Офицер грубо схватил Василия за подбородок:

— Значит, семиа приютить? — он приблизил свое лицо к потному, перемазанному чужой кровью лицу партизана. — Мы тебия, свиния, своим делать. Будешь цар и Бог в своей деревне. Любая твоя быть. Нам нужны верны люди. Мы ценить верны люди. Мы — это порядок, уважениэ и власть.

Пока немец говорил, Василий смотрел ему в глаза, но потом отвел взгляд в сторону.

Он все еще сопротивлялся, но немец уже почувствовал, что в этом грязном партизане, при всей его силе, было и что-то гнилое, что делало его интересной пешкой для игры. Немец знал, как ломают дух народа начавшие служить врагу давние знакомые, соседи, родные. Он видел это много раз.

Движением головы офицер велел развязать пленнику руки.

Безликий продолжал нашептывать. Он знал, когда вставить свои слова. Не раньше и не позже. Он экономил силы, а потому не говорил, если за него могли сказать другие. Но теперь пришло его время:

— Сердце тебе извела. Жизнь испортила. Ты бы тут и не оказался без нее, ушел бы раньше. Остался ведь для нее. А она с тобой как с псом дворовым. Сама виновата. Куклу свою чертову сунула. «На удачу»! Сама себя и выдала.

Лиза медленно подошла к Василию и заглянула ему в глаза. Даже дотронулась до него, но тело Василия прошло сквозь ее пальцы, как песок. Она не чувствовала никакой связи с этим человеком, он был для нее недоступен. И все-таки Лиза попыталась.

— Не слушай! Ты ведь не можешь так поступить, — заговорила она в левое ухо Василия, но ее слова не доходили до него.

Она не в силах ничего изменить. Все это уже случилось.

Василий обхватил голову. Пальцы с такой силой впились в волосы, что кожа на лбу натянулась, а синяя жилка на виске надулась и запульсировала.

Пленник в подвале. Уже не похожий на человека, но все еще живой.

То же самое будет и с ним…

Он вспомнил, как Анна отвернулась от него, когда он произнес слова, которые мечтал сказать ей пятнадцать лет.

Безликий в Черном довольно потер руки: лед тронулся.

Немец налил полную стопку крепкого самогона, забранного у убитого председателя деревни, в чьем доме он и обосновался, хотя с трудом терпел вонь и убогость обстановки.

Он поставил стопку прямо перед Василием и ничего не сказал. Просто поставил и отошел назад, ожидая со скрещенными на груди руками.

Сизиф усмехнулся уголком рта и вышел из избы.

— Нам пора дальше.

Лиза, глядевшая на сцену почти не моргая, замешкалась.

— Эй, подожди, же я не досмотрела.

— Господи Иисусе, пощадите, — кричала Анна, стоя на снегу голыми коленями.

Ее ситцевая ночнушка была порвана в нескольких местах, волосы спутались, в глазах отражались красные отблески пламени, пожиравшего ее избу. Жар обжигал.

— Пощадите… Свиньи вы!

— Мы ничего не можем сделать? Совсем ничего? — проговорила Лиза.

Она пыталась внушить себе, что просто смотрит сцену из фильма. Ну, может, из документального фильма. Но у нее не получалось. Отчаяние этой совершенно чужой женщины пробиралось внутрь. Лизе ужасно хотелось сбежать. Но куда…

«Это только экраны, вокруг меня белые стены», — шептала она себе, не замечая, что голос становится все громче.

Сизиф слышал ее, но сказал только одно:

— Случившегося не изменить. Иначе все было бы слишком легко.

Анна причитала, ее плач тонул в треске горящего дома. Двое немецких солдат вытащили из избы слепого мальчика и кинули его в снег в нескольких метрах от матери.

Он плакал, оглядываясь, как слепой котенок, и тянул руки:

— Мама!

— Я тут! — закричала Анна.

Один из немцев что-то гаркнул.

Раздались выстрелы.

Тощее тельце мальчика дрогнуло и упало на снег. Он больше не шевелился.

Анна взревела. Это был нечеловеческий вой.

Лиза зажмурилась.

— Открой глаза, — приказал Сизиф. — Смотри. Ты должна понять, как устроен мир.

— Да пошел ты! Чего ты от меня хочешь?

Однако Лиза все же послушалась. По ее щекам текли слезы. Она даже ощущала, как они скользят по коже, чувствовала их соленый вкус.

Проекция…

На мгновение Лизе показалось, что она видит мир глазами Анны. Глазами, перед которыми все поплыло, как у нее самой тогда, в аптеке.

И вот то ли Лиза, то ли Анна увидела кровавые сугробы, смеющихся фрицев, односельчан за их спинами. Кто-то тихо плакал в платок. Кто-то стыдливо отводил глаза. Вдруг взгляд наткнулся на Василия. Она будто наступила на разбитую бутылку голой ногой: все тело пронзила боль. Василий едва держался на ногах — так сильно он был пьян. Возле него стояли два фашистских солдата. Не сразу, но то ли Лиза, то ли Анна поняла, почему не признала Василия в толпе: он был в немецкой форме.

Какой-то немец прицелился.

Анне было очень важно успеть. Успеть выкрикнуть в это потное, пьяное лицо, не моргая, смотревшее на нее:

— Гори ты в аду! Я проклинаю тебя!

Неожиданно Лиза как будто бы вернулась в тело. Она не сразу поняла, что именно ее вернуло. Уже позже она услышала слова Сизифа. Он тихо прошептал себе под нос, вторя словам Анны:

— Я проклинаю тебя до скончания веков!

Анна продолжала, пытаясь встать и обращаясь уже ко всем тем знакомым и родным лицам, которые видела за немецкими спинами:

— Запомните, люди, предателя, за…

Анна не договорила.

Голос ее оборвался, как лопнувшая струна.

Его прервал раздавшийся выстрел.

Василий истерически захохотал. Лиза увидела, как по его небритым щекам катятся слезы.

Немецкий офицер похлопал его по плечу и дал кусок сала. Василий, не глядя, взял. Его рука безвольно повисла, едва держа белый, мягкий ломоть.

Лиза увидела, как от толпы отделился Безликий человек в черном. Он сделал свое дело и теперь уходил. Лиза проводила его ненавидящим взглядом:

— И мне надо стать такой же сволочью? — спросила она Сизифа.

— Тебе придется, — неожиданно тихо проговорил тот и добавил: — Как пришлось и мне.

Ничего не ответив, Лиза побежала прочь.

Сизиф задержался.

Сколько раз он видел эту сцену?

Множество.

Сизиф обернулся на Лизу и несколько мгновений глядел в ее удаляющуюся спину. Потом подошел к телу Анны, сел на корточки и вгляделся в ее лицо. Поднял голову и посмотрел на Василия. С того же места, откуда минуту назад Анна кричала свои последние, тонущие в ненависти слова.

Василий стоял, пошатываясь. Еще молодой, отмытый от крови, пьяный. Мутные синие глаза, не мигая, смотрели на лежащую в снегу Анну.

Один из немцев толкнул его, показывая, что пора уходить. Василий качнулся и, хромая, поплелся за своими новыми хозяевами.