Скованные

Элли Раш (2024)

Я его истинная, но он об этом не знает. Мне удалось скрыть от него свой запах, но это не может длиться вечно. Когда он рядом, все внутри рвется в клочья, меня тянет к нему проклятой силой. Истинность требует быть услышанной. Он моя пара, но я не готова с этим мириться. Моя ненависть к нему сильнее притяжения. Я найду способ забыть о нем навсегда, прежде чем позволю чувствам случиться… Но что будет, если он узнает правду?

Глава 4

Холодное кожаное сиденье засасывает, сковывает. Я словно сижу в вязкой, липкой жиже, измазанная с головы до кончиков пальцев ног.

Дыхание застревает в груди. Легкие не торопятся отдавать воздух.

Автомобиль стартует без рывков. Плавно скользит по дороге, управляемый уверенной рукой столичного.

Нагревшийся от ладони баллончик умиротворяет самую малость.

— Что у тебя там? — Столичный косится на сумку, не забывая следить за дорогой.

— Ничего.

— Показывай.

От командного тона вся ощетиниваюсь. Буду я еще свою сумку перед столичным выворачивать! Сжимаю крепче, подушечкой указательного пальца ощущаю распылитель баллончика.

Машина на скорости несется по зеленым лабиринтам улиц Красного района. Знак пересечения с другим районом пока не проехали. Несколько вычурно одетых девиц, одна пугающая компания парней и настораживающих типов вышагивают вдоль дороги.

Да, добираться в одиночку пешком было бы проблематично.

— Показывай, — повторяет столичный, добавляя настойчивости в голос.

— Ничего нет, я же сказала.

— Грозная, огрызаешься, — протягивает неприятным одобряющим тоном. — Так даже интереснее.

Хватает сумку, глядя на дорогу, и дергает на себя.

— Ты чего творишь?! — шиплю, не отпуская свою вещь.

Столичный раздраженно цокает и выдирает сумку. Машина резко виляет, но водитель быстро возвращает ее на полосу.

Баллончик остается зажатым в руке и не укрывается от внимания парня.

— Не советую, — хохочет он. — Толку от него как от водяного пистолета, только сильнее разозлишь или себе же в лицо зарядишь.

— Убежать успею.

— От такого же биомусора — да.

Он мельком посматривает на дорогу, копаясь в моей сумке. Раздражение колет шилом, толстыми иглами протыкает кожу изнутри.

— Это что? — столичный рассматривает банку с кремом.

Не твоего ума дело.

Не дождавшись ответа, он откручивает крышку и принюхивается. Кожа на носу собирается, а лицо искривляется.

— Фу, черт! Что это? Ты решила отравить весь биомусор?

Какой ты мерзкий. Тошнит от тебя.

Забираю у него крем и закручиваю крышку. Выдергиваю свою сумку, лежащую между его ног.

Столичный с ухмылкой следит за моими дергаными движениями, не забывая смотреть на дорогу.

— Такая серьезная, прям искришь.

Мы проезжаем сканеры на границе Голубого района. Слишком долгая дорога. До универа еще два района надо проехать.

Сумерки окутывают Амок. Ненавистная столица. Внешне красивая, но отвратительная по сути.

— Мне нравится твоя непокорность. Биомусор обычно жалкий, заикающийся, сопливый, вечно ноющий о несправедливости жизни.

Вы же в этом виноваты! Столичные. Пупы мироздания.

Молчу, сжимая зубы. Лучше не провоцировать и доехать целой.

— Слушай, что я тебе предлагаю. Расклад такой: ты идешь под меня, и тебя никто не трогает, пока я не скажу «фас».

Снова это выражение. Сдерживаю короткий нецензурный ответ. Послать успею, а вот добавить ясности…

— Что значит «под тебя»? Как тебя вообще зовут?

— А, у вас посвящения еще не было, — столичный задумчиво чешет подбородок.

Авто плавно поворачивает. Впереди маячат сканеры на въезде в Оранжевый район.

— Я Дрейк. Все просто: ты моя собственность, живешь, дышишь, ни в чем не нуждаешься. Лучшее предложение, которое ты можешь получить.

Его ухмылка злит, но главное не это. Он искренен. Он действительно считает, что сделал мне шикарное предложение, даже одолжение. Что быть чьей-то собственностью — привилегия, а не унижение.

— Нет.

— Чего? — усмехается он. — Точно долбанутая. Биомусор без хозяина и года не протянет.

— А вас, таких уникальных и возвышенных, не напрягает владение «биомусором»?

Раздражение льется в каждом слове. Сочится из каждой буквы.

— Для чего еще вы нужны? Служить нам ваше истинное предназначение, — Дрейк говорит спокойно, без пафоса.

Но слова! Их смысл… Чудовищно: таких, как он, большая часть студентов универа, и почти все жители столицы.

Мы въезжаем в Зеленый район, остается совсем немного потерпеть.

— Лучше тебе смириться, — спокойно продолжает Дрейк. — Осознать, принять и свыкнуться, если не хочешь стать общественной игрушкой.

Его смешок только укрепляет мысль: он считает это фактом. Данностью, над которой и злорадствовать не имеет смысла. Абсолютное безразличное спокойствие.

Изнутри рвется шквал неприятных слов, которых достоин столичный.

Автомобиль паркуется перед воротами, выхожу первой из машины. Я все скажу… Сперва попаду на территорию универа, а после сдерживаться в выражениях не стану. Тем самым обреку себя на ворох проблем, но черт возьми! Как промолчать?

Прохлада ночного воздуха пробирается под свободное худи.

Дрейк неторопливо подходит к воротам. Сама даже не пытаюсь открыть, все равно не пропустят.

Столичный прикладывает циферблат наручных часов к сканеру.

Секунда ожидания, вторая, третья…

Перед глазами пустая улица, темные листья деревьев. Принципиально не смотрю на столичного.

По моему лицу блуждает взгляд Дрейка, и я с трудом сдерживаюсь от ненавистного ответного, когда все презрение читается в каждом пятнышке радужки.

Створка ворот с коротким щелчком приоткрывается. Влетаю на территорию, немедля ни секунды. Второй щелчок оповещает о закрытии ворот.

Разворачиваюсь на середине пути к корпусу. Дрейк с расправленными широкими плечами лениво смотрит по сторонам, неторопливо идет вперед.

Слова жгут язык и обжигают горло настолько, что желание дать им свободу нестерпимо-болезненное.

— За пределами столицы тоже люди живут. Такие же, как вы. Представляешь? Мы не хуже вас, а вы не лучше нас. Все ваше превосходство надумано. Никто не обязан служить вам, полируя ботинки и член до блеска.

— Как трогательно, — насмешливо тянет Дрейк. — Кто еще так считает?

Иду дальше спиной, удерживая между нами большое расстояние.

— Все! Все приезжие!

— Тогда завтра на посвящении вы объединитесь и дадите нам, столичным, достойный отпор, — ироничный скептицизм смешивается с воодушевлением.

Поворачиваюсь к Дрейку спиной и взбегаю по ступенькам ко входу.

Дадим отпор. Не сомневайся.

***

Джана и Фиф лежат на одной кровати и что-то смотрят на планшете. Они синхронно оборачиваются, когда я захожу в комнату.

— О, нашлась пропажа, — Фиф блокирует планшет и садится.

Спину жгут взгляды, пока я убираю крем в тумбочку.

— Где была? — Джана садится, скрестив ноги.

Терпела общество высокомерного столичного. Такой вечер хочется поскорее забыть.

— Неважно, — сажусь, упираясь локтями в колени.

Обнимаю лицо ладонями. От смелости распирает каждую клеточку тела.

— Мы должны бороться.

Гордость берет от твердости собственного голоса.

Соседки переглядываются с озадаченными улыбками.

— Мы? — Джана трет ладонь о свою голую коленку.

— Бороться с кем? — Фиф смотрит искоса.

— Со столичными, это ведь очевидно. Или здесь кто-то еще большая сволочь?

Вытягиваю сумку из-под кровати. Разбирать ее нет никакого желания. Достаю футболку и шорты.

— Как ты себе представляешь «борьбу со столичными»? — Джана отражает недоумение обеих. — Для чего?

Они что, серьезно? В самом деле не понимают, зачем с ними бороться? Не может такого быть. Они здесь второй год, знают лучше первокурсников местные устои и порядки.

— Вас устраивает, что с вами обращаются как с рабами?

Тревожные переглядывания соседок раздражают.

— Вам приятно чувствовать себя чьей-то вещью?

— Это не так работает, — Фиф спускает ноги с кровати, ищет пушистые тапочки.

— А как? Объясните, я хочу понять.

Фиф нарочно шаркает подошвой по истертому полу, резкие движения выдают нервозность. Она сжимает ручку двери до побелевших пальцев.

— Забудь! Бунты и прочую чушь. Все пострадаем.

Дверь закрывается, оставляя меня и Джану наедине.

Забыть? Смириться с предлагаемой участью безвольного существа?

Не знаю, какой спектр эмоций в моих глазах видит Джана. Она несколько раз открывает рот, но так и не произносит ни звука. И все же решается.

— Слушай, все поначалу сопротивляются. Все не так плохо, как ты думаешь. Главное — попасть к нормальному, кто бить не будет и по кругу не пустит. Многим даже платят хорошо, потом домой возвращаются и отлично живут.

Не могу поверить. Серьезно? Мне ничего не послышалось? Смириться с…

— Да что с вами не так?! — трясу зажатой в руке футболкой с шортами, как раз когда в комнату возвращается Фиф.

— С нами все в порядке. Ты не в провинции, здесь на твои высокие моральные принципы подрочат и кончат. Понимаешь? Идиотов нет, все жить хотят.

— Жить как биомусор?

Фиф падает на кровать и демонстративно утыкается в планшет.

Джана растерянно смотрит на подругу. Отвечать самой ей явно не хочется.

— Все не так однозначно. Я уже говорила: попадешь к нормальному и проблем не будет.

Нет слов. Просто… фантастика.

Беру полотенце и выхожу в коридор.

Душ не помог расслабиться. Нервное напряжение ощущается стянутостью в груди, по каждому пальцу словно пробегает ток.

Завтрашнее посвящение не идет из головы.

Что делать? Идти по комнатам в надежде найти единомышленников?

Нет, напрямую не стоит. Надо действовать аккуратно.

***

Наученная опытом первого дня просыпаюсь гораздо раньше. Спокойно умываюсь, принимаю душ и обмазываюсь кремом от шеи до пят.

Никакого специфического запаха на теле нет. Не вижу наморщенных носов, не слышу едких комментариев. Утро идет своим чередом.

Нэнси ждет меня на выходе из блока. Натягивает рукава серого вязаного свитера, надетого поверх белой рубашки. Из-за пасмурной погоды в корпусе прохладно.

Несколько переходов мы проходим молча, а на одном из поворотов перед нами появился тип, похожий на того парня, предложившего Нэнси пойти под него. Возможно это он и был: такая же толстовка, на голове капюшон.

Нэнси замедляется, намеренно отстает от него на несколько шагов. Пальцы сжимают рукава свитера.

— Мне страшно, — произносит она полушепотом. — Говорят, сегодня посвящение… Ты знаешь, что нас ждет?

Мотаю головой. Ничего хорошего нас точно не ожидает.

Взгляд Нэнси так и остается прикован к спине в черной толстовке.

Остальной путь до столовой мы идем без разговоров. Шум студентов заглушает мысли, дарит пресловутую видимость безопасности. Среди толпы кажется, что ничего случиться не может. Защитная реакция мозга. Обманчивая. В потоке людей легче воткнуть нож и скрыться, причинить боль и остаться незамеченным.

Нож — условный страх. Вонзается безжалостно, проворачивается, превращая плоть в месиво.

Отвратительные ощущения.

Ребята уже сидят за столом, мы с Нэнси занимаем те же места. Мишель приветливо улыбается. Я не успеваю поздороваться, улыбка слетает с его лица.

— Черт, у вас же сегодня посвящение, да?

— О-у, — тянет Рина и насаживает бекон на вилку, — сочувствую.

— М-да, — коротко и мрачно выдает Олдос.

— Кто-нибудь, объясните, что происходит на посвящении? — Нэнси, и без того бледная, сидит с огромными глазами.

Сжимаю вилку, тщетно успокаивая разогнавшийся пульс.

Рина со вздохом откидывается на спинку стула, по очереди смотрит на меня и Нэнси.

— Проверка на прочность.

— Моральную, — вкидывает Мишель.

— Физическую, — добавляет Олдос.

— Многие получают травмы, — продолжает Рина.

— Моральные, — кивает Мишель.

— Физические, — зубцы вилки Олдоса стучат о керамику.

Я взмахиваю рукой с тяжелым выдохом.

— Можете не продолжать.

Нэнси без лица ковыряется в тарелке, она словно надеется в ней раствориться.

У меня тоже пропал аппетит.

На другом конце столовой сидят преподаватели, среди них и Спенсер. Им ведь известно, что устраивают столичные. Они знают. И допускают, потворствуют издевательствам. Потому что сами наверняка были среди тех, кто устраивал «посвящение». Поэтому они к нам относятся не лучше.

Такой абсурд: заставлять, вынуждать поступать в Университет Амока, чтобы… Видимо, чтобы обеспечить столичных «игрушками». Развлечением на время учебы. Чтобы довести неприязнь к приезжим до первоклассного уровня.

Сквозь запах еды нос щекочет самый приятный аромат. Сложный, не поддающийся описанию. С множеством подтонов, один из которых, совершенно точно, миндаль.

Прикрываю веки от наслаждения. Внутри все восторженно поет.

В грудную клетку словно засунули жар-птицу. Она встрепенулась, расправила крылья, обжигая изнутри. Уронила пламенное перо в район желудка, еще одно упало в низ живота.

К центру зала, расправив плечи, идет Малин в окружении неизменной компании. Случайно сцепляюсь взглядом с Дрейком. Он усмехается мне, и Малин замечает это, следит за траекторией взгляда.

Бледно-желтые глаза будто просверливают дыру, сквозь которую бесконечно вытекает воздух, создавая дефицит кислорода. Сжимаю кружку, борясь с порывом подскочить с места и подбежать к Малину.

«Отвернись. Ну же!», — мой мысленный приказ нагло проигнорирован.

Не могу перестать смотреть. Это… чудовищная сила притяжения.

Крылья носа Малина подергиваются. Грудная клетка расширяется, заполняется кислородом. Он пытается учуять. Распознать запах, который случайно уловил в первую встречу, но… Отворачивается и садится за стол.

Без зрительного контакта натянутая пружина, готовая подбросить меня на месте, ослабевает. Только запах не исчез, он по-прежнему туманит разум.

За столом идет какое-то бурное обсуждение, а я пытаюсь отключиться от обоняния. Жаль, крем не блокирует запах истинного.

***

Учебное время утекало песком в огромных песочных часах. Так медленно, что казалось он никогда не закончится.

Стандартные предметы первого курса, ничего особенного. Не считая высокомерного отношения преподавателей, поистине достойного биомусора.

Радует, что занятия у нас и у столичных проходят отдельно. Слышали от старших курсов о крайне редких, но всегда запоминающихся совмещениях. Надеюсь, они не случатся в обозримом будущем.

Историю ведет Спенсер. Иронично: куратор биомусора рассказывает, как же мы докатились до такой жизни. Разумеется, через призму столичного: кривую, в трещинах и пятнах.

Когда случилась древняя химическая война, из восьми миллиардов людей на планете осталось примерно сто миллионов. Разбросанные по разным частям света, наиболее здоровые начали искать убежища. Появились общины, первые оплоты выживших.

Спустя некоторое время погибла еще треть, затем еще. Оставшиеся пятьдесят миллионов быстро сократили свою численность междоусобными столкновениями.

По известным данным, неточное количество оставшихся в живых едва доходило до пяти миллионов человек. Произошли мутации, превратившие запах в определение половозрелости. Тогда же появилось понятие «альфа».

Люди не стали оборотнями в прямом смысле, но и перестали быть «примитивными» — так обозначается человеческий вид до химической войны.

С того момента начался отсчет нашего времени. Из небольшого поселения вырос город, позже окрестивший себя столицей. Принято считать, что менее приспособленные и более слабые начали уезжать в окрестности, возводить регионы на земле, пригодной для жизни. Ее осталось не так уж много.

Я считаю иначе. Уезжают те, кто хочет не бороться за право жить, а просто жить. Создавать семьи и растить детей вне системы.

— Будьте благодарны за возможность находиться здесь, в университете Амока, — зачем-то произнес Спенсер в конце лекции.

Сдерживаю презрительный смех, выходя из аудитории.

Быть благодарной за возможность быть униженной? Потрясающе.

— Кара, подожди, куда ты? — Нэнси семенит рядом, озираясь по сторонам.

— В блок.

Она убеждается, что столичных нет рядом, и подается вперед.

— Ты не пойдешь на обед?

Отрицательно мотаю головой.

Нэнси снова наклоняется ближе.

— А потом?.. Ну, на посвящение…

Перед первым занятием в аудиторию вошла длинноногая брюнетка в короткой юбке. Ее шпильки стучали об пол, пока она проходила и перед каждым небрежно бросала небольшую прямоугольную карточку с датой, временем и местом. Все поняли, о чем речь.

Старшие курсы рассказали, что скрыться от посвящения никому не удавалось. Кто не приходил добровольно — притаскивали силой и обходились куда хуже, чем с остальными. Показательная порка как примитивный метод воздействия.

— Пойду, — отвечаю без лишних эмоций.

Игнорирование привлечет дополнительное внимание, а этого лучше избегать, пока возможно.

— На обед не…

— Нет, — обрываю Нэнси, продолжая идти своей дорогой.

Наверно, не стоило с ней так резко. Наверняка ранимая натура, обидится, а больше здесь и поговорить не с кем. С Фиф и Джаной не особенно тянет на беседы.

Оборачиваюсь посреди широкого коридора. Нэнси растерянно смотрит вокруг себя с высоты своего роста и разворачивается к лестнице.

— Нэнси, — окликаю ее, поправляя лямку сумки, — заходи после обеда. Пойдем вместе, если ты не против.

«Куда» уточнять не требуется. На ближайшее время у нас один пункт назначения.

Нэнси с робкой улыбкой кивает и ступает на лестницу.

Стоит подготовиться к этому… посвящению. Только как? Еще раз намажусь кремом, на всякий случай.