Тридцать три. Poetry of the World in Russian

Эльдар Ахадов

Авторами Антологии современной мировой поэзии являются 33 поэта разных стран. Стихи многих из них впервые переведены на русский язык. Основная часть переводов сделана Эльдаром Ахадовым – составителем Антологии.

POETRY OF THE WORLD IN RUSSIAN

Tugrul Tanyol, Turkey

Тугрул Таньол родился в семье известного турецкого социолога. Работал преподавателем в университетах Мармара и Едитепе. Его первое стихотворение было опубликовано в 1970 году. Вместе с друзьями издавал литературные журналы Üç içek и Poetika. Обладает образным, лирическим пониманием поэзии.

Шёпот дерева

Как пленный флот

саргассового моря,

Я заключён внутри себя!

Разбей окно!

Свисают из колодезного мрака

Два моих глаза, две погибели мои,

Две алые гвоздики

В сломанной лапе молчания.

Разбей окно!

Проснулся шёпот дерева

Зеркало

Средь пауз мимолётных

и бездонных

В жестоком, хищном, грязном

сердце ночи

Чьи слышатся шаги? Признайся, или

Всё это — наше зеркало большое,

В котором только собственные страхи?.

Так что же там ты видел за стеклом?

Наводнение

От долгого созерцания воды глаза устают..

Если смотреть из неё лицом вверх,

Можно заметить над собой лица кораблей

Вглядывающихся в твоё лицо.

Разве не похожа на чайное ожерелье

Капля за каплей сочащаяся вода?

От долгого созерцания воды глаза устают..

Волны волн растворяются в водной бездне.

Наши руки, касающиеся воды, похожи на бритвы

Разделяющие реку на рукава.

Пока после долгой разлуки истосковавшийся залив

Не заключит её в объятья.

От созерцания воды слезятся глаза,

Идёт дождь, капли стучатся в дверь.

Вода в чашке Тугрула

Скучает по той поре, когда в ней был чай.

Просьба

Как на сносях проснувшегося дня

Вдруг вспыхивает древо кроной света,

Так образ твой, проникнувший в меня,

Рождает словом зарево ответа…

Но если древесный свет не в состоянии

Описать день, породивший его,

То как мне суметь описать

Твою красоту без тебя?

Словно ветер с погасшей свечой

Каждую ночь брожу по пустынной комнате,

Пытаясь вспомнить, как выглядит свет.

Приди!

Избавь меня от слепоты.

Перевод Эльдара Ахадова

Sylvie Marie, Belgium

Сильви Мари (1984) — фламандская поэтесса, писательница. Живет в Генте, Бельгия. Автор четырех поэтических сборников: «Без» (Zonder), «Когда ты позвал меня замуж» (Toen je me ten huwelijk vroeg), «Всегда окно» (Altijd een raam) и «Позиции» (Houdingen). Соавтор романа «Игрок Икс», посвященного футболу и изданного в 2013 году. Публикуется в литературных журналах. Стихи переводятся на другие языки.

найди меня

найди меня. среди других

стою. расту, привитая к углу

ступнями. колени вместе.

ствол древесный. вверх.

смола на моих бедрах.

мой позвоночник —

жилище дятлов и трутовиков,

живот мой — скорлупа личинкам и червям,

ребра — сучья для гнездованья птиц.

моих лопаток острых

движенье вверх, и дальше

по плечам раскинутая крона.

и мои руки. не руки,

нет, но ветви. тяну их

в стороны, на пальцах

спелые плоды.

Mahesh Paudyal, Nepal

Махеш Паудьял (род. 1982) — непальский поэта, рассказчика, критика и переводчика. Преподаватель английского языка в Университете Трибхуван г-н Паудьял много писал для детей и взрослых читателей и перевел более 2 десятков книг с непальского на английский язык.

Стихи рабочих

На лужайке поэт

Декламировал свои стихи

Поодаль, несколько каменщиков и подсобных рабочих

Забивали гвозди.

Поэт прекратил чтение, посмотрел на них и воскликнул —

«Перестаньте стучать! Разве вы не видите, что я читаю стихи?»

Рабочие притихли. Поэт продолжил декламацию.

Позднее, когда декламация закончилась,

Рабочие возобновили свою жизнь-стихотворение.

Не знаю, слышал ли её поэт.

Сожаление!

На запотевшем оконном стекле

Указательным пальцем

я нарисовал твоё лицо.

Сначала удивился этому,

А затем воскликнул «Менака!»

И тут же добавил:

«Любовь моя,

Пусть ты и прекрасно выглядишь на этом рисунке,

Никогда не становись стеклом!

Никогда не превращайся в каплю росы!»

Император и дети

«Император, мы голодны!»

Эти слова подействовали на императора,

Как снотворное, он проспал ещё 100 лет.

«Император, пожалуйста, дай нам свою

корону на некоторое время;

Мы поиграем в игру «король-королева» и вернём её».

И тогда приказал Император:

«Гоните этих детей вон отсюда на все 4 стороны!

Они больны корью!».

Светлячок

Светлячок,

Возможно, пришло время

написать о нашем существовании.

Как бы ты ни старался

Светиться днём,

Чтобы тебя заметили

Нужно дождаться ночи.

Я и Будда

При рождении мы оба были схожи с землёй.

Но он всю жизнь разрушал стены вокруг себя

И стал Буддой;

А я всю жизнь пытался отгородиться от мира

И стал пылью.

Буря!

Грянь, буря!

Дуй изо всех сил!

Крыши зданий не рушатся

Лишь при отсутствии ветра!

Никто не смеет писать,

Что эпос на открытом воздухе

— какая-то мелочь!

Небо

Весь дым поднимается с земли

И идет ввысь,

Но никто не называет небо страной дыма.

Его называют

Родиной звёзд и планет.

Пытка

Существует голод

И еда существует тоже.

Но если расстояние между ними

Велико, как между землей и небом,

То это — самая невыносимая пытка!

Падение дождя

Позвольте мне упасть и течь

Пока я теплый.

Если я замерзну, то превращусь в град,

А это будет

Уже другая история…

Перевод Эльдара Ахадова

Paolo Ruffilli, Italy

Родился в Риети, но родом из Форли, окончил Литературный университет Болоньи. Он опубликовал множество томов поэзии, и является редактором изданий «Моральных сказок» о Джакомо Леопарди, перевода Foscolo, антологии писателей партизан. Он переводил тексты Джебрана, Тагора, английских метафизиков, Мандельштама. Автор романов и рассказов, он всемирно известен своими сборниками стихов, переведенными на многие языки.

Он проработал двадцать лет в издательстве Garzanti, и является директором серии «Biblioteca dei Leoni». Живет в Тревизо с 1972 года. Был куратором онлайн-антологии «Современная итальянская поэзия с начала двадцатого века до наших дней» на веб-сайте www.italian-poetry.org вместе с Альберто Бевилаква, Лучано Эрба, Джулиано Граминья, Альфредо Джулиани, Марио Лузи, Элио Пальярани, Джованни Рабони, Эдоардо Сангинети.

Нигде

Сколько раз после споров и ссор,

расставаясь то днём, то ночью,

и мысленно возвращаясь,

пытаясь дополнить друг друга,

складывая свои дороги и достигнутые цели —

лист за листом, карту за картой

В бесконечную цепь воспоминаний,

Пробуждающих былые раздоры

И напоминающих о том,

Как неустанно продвигаясь,

Никто не сдвинулся ни на пядь,

Что чем дальше уходишь, тем меньше встреч на пути —

Вплоть до тех мест, где тебя уже нет нигде.

Желание

Я думаю о себе

лаская рукой

желающий орган

готовый к атаке

в любое время

меж тем спиной ощущая

биение твоего сердца

сжимающегося на слове

«любовь».

Я думаю о себе

подсчитывая в уме

все твои закоулки и бугорки

открытые и тайные места

на которые я делаю ставки

и устремляюсь к ним

исследуя серьёзность

причины твоего желания.

Судьба

Она в том отдалённом

дуновении

внутри сердца

в котором каждый признаёт свою судьбу.

Самый запретный сон:

идея бесконечности в

ежедневной случайности

завещанной телу любви.

Схваченная и заключённая

для сохранности своего

вкуса неповрежденным,

она отнята у пустоты

державшейся

долго, но тщетно меж бёдер,

как вода

ускользающая из

твоих рук.

На твоём горле

Плавный изгиб горла,

выговаривающего слово

тень на груди и контур

почти воспарившей руки,

из белизны этой кожи

возникают мимолётности

веера линий тонких.

Минимальных,

но ярких и звонких

словно подобия,

связанные в сегменте:

формой, текстурой, цветом.

Остаются только детали,

Становящиеся объектом

и фиксирующие места

где встречаются наши чувства

делающие подарок глазам

не утрачивающим отныне

мимолётностей

вынуждающие отказываться

от инстинкта противодействия

божественному началу в живом,

не исчезающие в тот миг,

когда я замечаю вечность мира —

чуть раньше, чем он

исчезнет в глубине

ускользнувшей улицы.

Перевод Эльдара Ахадова

Rui Cóias, Portugal

Руи Гойяш родился и вырос в Лиссабоне. Затем он изучал право в Коимбрском университете. После чего — вернулся в Лиссабон, чтобы работать адвокатом в течение девяти лет, после чего оставил профессию. В настоящее время он пишет степень доктора философии, после изучения философии в Лиссабонском университете.

Как далеко…

Et in Arcadia ego

Далеко-далеко на полянах,

когда счастливая душа была полна энергии и неуязвима,

я незримо следил за бесполезным золотым пламенем

одиноких берёз,

пересекающим небо

города Аркадия.

И потому мы безразличны к молодым; потому

любовь к прекрасному, к покорности ночи мутациям

одиночества, жизнь

это так близко к тому, что происходит,

это то, чего будущее не знает,

пытаясь обмануться по поводу конца будущего.

Но нас тянет к молодым мертвым; мы любим

Пренебрегая краткостью жизни

Доводить себя ошибками до изнеможения.

Это как тёмные изгороди,

примиряющие дух с сердцем — потому что

они окончательны, как голос огранённый другим голосом, это

сердце, наше сердце, которое не размышляет о том, что рождается,

оставляя на пути притягательную розу, которую судьи любят

по той же причине.

Путешествие Александра в Индию

С одного конца земли — на другой

вы брели по бесконечной жизни:

изгнанники, страдающие от благочестивой ревности

и бесцельной веры,

арестанты труда, любовники, ворующие лицо любимой.

Вас сопровождали следы тех, у кого нет тени,

глаза, не знающие подлости,

шум железа, звенящего в битве, утвердившей величие

ребячливого Александра, взирающего на Гавгамелы.

Вы отправились в портал перехода на Восток,

не оставляя следов, продолжая наблюдать непрерывно,

и к первой зиме, кардиналами её праха,

приступили к бесконечному походу вторжения

в историю, у которой нет конца.

Вам пришлось узнать, что вечная юность сосны

заметней сквозь слёзы,

что разрушение имён в пасмурном настроении

измеряется без веревок,

а морской бриз благоприятней во вторую Зиму.

Взамен вы преследовали фортуну,

правящую случайным человеком,

прячущимся в мраморных дворцах,

составленных из камней неудачи,

по которым никто никогда прежде не ступал.

Третья Зима открыла вам новое полушарие, а к четвёртой

при отсутствии идеи войны или приказа изменять границы мира

вы решили заняться украшением акведуков покровом ручьёв,

возлежа у бассейна в затянувшейся лихорадке сумерек.

Куда бы вы ни подошли на своём бесцельном пути,

Вам не находилось места, кроме того,

которое исчезает в холодном рассудке,

разветвляющемся, становясь паутиной,

требующей от вас идти дальше, чтобы проходить везде.

И к пятой Зиме, и к шестой, вы наложили швы на раны,

превратив свою кожу в подобие речных изгибов, приветствуя то

что разваливается и, наконец, стали способны со своей верой

мигрантов-ниндзя, к пониманию того,

что всё было потеряно раньше —

в других местах, а до того — ещё в других, и так —

каждое утро, завершающимся другим утром — неопределённо,

как одуванчик — зуб льва, угнетённый поисками

истощившихся жилок неупокоенных.

В мансарде, где бродят день и ночь,

Мерцая в свете давно исчезнувших, укрытых вуалями звёзд,

Безмолвных, проглоченных бездонным временем

У подножия седьмой Зимы,

Ветер, способный резать рожь, известняк и паруса,

Глаголет, гарпуня сердца и раздевая разлетающиеся меридианы,

через четверть века, словно целовавшихся только вчера,

повествуя или умолчав об удовольствии на острие мучений,

нанесённых губам, о которых помнят только женщины,

у смертной водяной мельницы священной Варанаси,

сотрясая пламенем заслуг, выносливости и песен

о начале и конце вашей власти на земле.

Ничто, из которого сотворено всё

Не существует ничего, что не имело бы своего начала.

Даже прозрачные светящиеся пятна в безбрежной дали

подобны морскому песку текущему из неведомых пределов

мы видим лишь часть того что происходило до нас

если поля в ливонии становятся полями в мазурии

если мозаика тёплых бассейнов сглаживается

и кроме того есть кладбища следующие за кладбищами

а посреди них замерший на лету от безветрия листопад

если солнце — свет оливкового масла на крошках хлеба

или отблески волн на стенах Эльсинора;

если сюжет смерти везде одинаков,

что в глазницах черепа шута, что в таллиннском гейтере,

что в сосновых шишках, на пустынных кольцах дорог,

мы моделируем одно и тоже, просочившееся из другого.

Даже против собственной воли или будучи тенями

разделяющими наши шаги на кукурузных полях

или в городе разрушенном суетой до истирания в порошок

мы больше не сливаемся в единое

с опавшей листвой шуршащей у нас под ногами.

даже при выделении искомого в тщательно

разработанной функции

с детализацией отклонений и крайностей

при всём сходстве между тем что есть

и тем что мы думаем об этом

даже в регионах обширно пересекаемых поездами

там где ночь скрывается в чешуе лаванды

мы следим за одной и той же историей трением в одной почве,

уклоном при одном и том же ветре с переходом

в одни и те же сумерки

с одним и тем же затемненным сроком

эксплуатации всего что есть.

В том, что неоднократно засасывает нас,

Жаждой того чтобы всё пришедшее проследовало дальше

поглаживая стволы деревьев на коре которых

мы как и другие до нас

записываем наши грешные имена и имена тех кого мы любим

мы вновь сходимся в точке с которой

всё повторяется и начинается

и снова мы хватаемся за острие мгновения

— воображаемого лезвия

разделяющего уходящий и наступающий годы.

Мир ощущений

Вы понимаете, даже если не сразу,

что небо бледнеет, обширные поля

падают, израненные воспоминаниями, вечером пепельные дома

и скалы медленно поворачиваются, распространяясь, подобно

оставшимся ветвям сознания, ибо когда вы возвратитесь,

из того, что есть в жизни сейчас, не останется ничего

одновременно яснее и мутнее вашего Существа,

вашего существования,

в котором даже искаженный, вы всё ещё тот,

кого считали потерянным.

Вы слышите потрескивание мороза и зонды моря, раскачивание

и перемешивание на дне травой и листьями, и в конце

как если бы вы понимали вспышку молнии, и города

на том же пути, что и мёртвые годы, на том же пути,

сотрясаемом огромным деревом, ибо, как и прежде,

некоторые камни, которые были удалены из Рима, продолжают

разрушаться, так же, как ваш фонтан не перестаёт,

продлевая свою красоту

Мужчине не трудно влюбиться

Мужчине не трудно влюбиться,

навредить своему пейзажу —

пеплом от рухнувшего, иссохшего прошлого.

В конце нашей совместной жизни я мог бы

сказать: «Я годами содрогался

от желания обнять тебя». Теперь уже поздно.

Сейчас слишком поздно в этой осажденной стране.

Отчаяние было для равнин,

а сиреневая боль сломленных мужчин —

для терпения ночи.

Только после террора собаки правильно лают

на утренние ворота, только

после передового края совместной жизни.

«Я провёл свою жизнь, прячась от неё у тебя во рту», и

теперь я путаю твое лицо

с лицом какого-то парня.

Русские стихи

Какой трепетный импульс мы никогда не забываем?

От какого подарка мы танцуем с поющими матерями?

Где настоящие слезы, которых мы не видим?

После многих лет отступления, низовых пожаров, свечей,

после трескучих звуков, порождённых морозом,

и застывшим в очертаниях городов

— о какой благодати мы можем признаться,

что действительно к ней прикоснулись?

Мы пришли издалёка, от виселиц,

о которых никто никогда не расскажет,

с туманными переходами и вариантами,

написанными на наших лицах,

схваченные между болью одного возраста и следующего,

мы пришли, чтобы убедиться, что лопаты, которые мы оставили там

— где годами большинство людей еще улыбалось во дворах —

все, но потеряны, и мы делаем свой путь, положив руку

к тому, что, резонируя, постоянно ускользает, затухая без звука.

Время отменяется, это время пожара над водой,

и мы часто переходили от величайшего к справедливому,

погруженные в фоновый шум лестницы,

постепенно сжимая срок службы до того конечного размера,

к той части нашей все более точной биографии

при которой простой отход, как при подъеме по набору лестницы,

суть того, что мы сделали в свою пользу,

счастье, возникающее от сдачи в плен.

Перевод Эльдара Ахадова

Raquel Lanseros, Spain

Ракель Лансерос

(Херес-де-ла-Фронтера, Испания, 1973)

Поэт и переводчик, она — один из самых признанных и награжденных голосов современной испанской поэзии. Около 200 критиков из более чем 100 университетов (среди них Гарвард, Оксфорд, Колумбия или Принстон) выбрали ее как самого популярного поэта на испанском языке, родившегося после 1970 года. Автор книг «Легенды мыса», «Дневник вспышки», «Глаза тумана», «Кронирия», «Маленькие шипы маленькие», последняя из бестселлеров Испании в 2014 году, и «Матрия», удостоенная премии андалузских критиков и Премия критиков 2018

Самая здравомыслящая сумасшедшая

Кто самый свободный человек на Земле?

Кто способен родиться не один раз?

Кто шелестит в деревьях и становится дождём?

Кто стремится к порогам иных галактик?

Кто, как нимфы, владеет водой?

Кто правит временем, не требуя от него подчинения?

Кто проходит сквозь зеркало? Кто застревает в нём?

Кто угощает Улисса выпивкой в порту Итака?

Кто остаётся невредимым во время грозы в сердце?

Кто женится на судьбе? Кто ухаживает за смертью?

Кто способен на подвиг, даже тогда, когда проиграно всё?

Кто способен руками останавливать молнии бога?

Кто мечтает об андроидах, мечтавших об электроовцах?

Кто видел свою душу? Кто побеждает мельницы?

Кто давно тренируется, пересекая степи своих вен?

С кем сопоставима красота огня?

Кому принадлежит то, что никому не принадлежит?

С каких колоколов все ещё взимается дань?

Кто может конкурировать с воображением?

Перевод Эльдара Ахадова

Krishna Prasai, Nepal

Кришна Прасаи (Krishna Prasai) — непальский поэт, писатель, философ, путешественник, общественный деятель, президент Jara Foundation. Родился 13 ноября 1960 в Dhaijan, Jhapa (Непал), ныне проживает в Anamnagar, Kathmandu. Литературный дебют поэта состоялся в 1975 году. Мировую известность получили поэтические произведения Кришна Прасаи в стиле дзен-поэзии. Произведения Кришна Прасаи переведены на десятки языков мира.

Скоротечна жизнь человека

Его фотография

Переживёт его многократно.

* * *

Ослы часто тоскуют по траве, которую съели.

Наверное, это любовь.

* * *

Источник моего первого звука,

Гуру моего первого слова,

Та, кто держала меня за руку

В мою первую прогулку,

Да, она была моей первой школой.

Никакое стихотворение никогда не превзойдет ее.

Моя мать,

Первый солнечный свет моей жизни.

* * *

Почитаемый всеми главнокомандующий

Ежедневно отдаёт приказы своим генералам,

И, если обстановка благоприятствует,

Правит всей нацией.

Но стоит ему войти в собственный дом,

Как мелкий домашний командир

Вытирает об него ноги.

* * *

Я сжигал письма,

согреваясь теплом

воспоминаний.

* * *

Можно рассортировать коров

По окраске,

По месту обитания,

По породам,

Но молоко у них

Всё равно

Останется белым.

* * *

Павлин

Танцевал на радуге

Пока ноги не обессилели,

Осознав ситуацию, он разрыдался,

И рыдал пока не иссякли слезы.

* * *

В облике, сплетённом из брызг,

Стремительно ворвавшись

в твою комнату через окно,

страстный муссон

ласкает тебя,

изливаясь на гибкое тело.

* * *

Земля смеётся

над краткостью

жизни тех, кто её покупает.

* * *

Чем выше гора,

тем легче и быстрее

покидают её реки.

* * *

Заметив, что я без зонта, Ливень

набросился на меня. Вероятно,

ему было приятно знать на следующий день,

Что у меня началась лихорадка.

* * *

Природа, замаскированная под радугу,

Учит тебя

Многоцветию жизни.

* * *

Я не знаю, откуда она прилетела

И поселилась в моем саду.

Птица-ткач

Свившая навесное гнездо

Из листьев кокоса,

Похожее на светлячка

На кизячной стене

Осветившего эту медово-лунную ночь.

А когда в роковой день,

Цунами потрясло мир,

Она исчезла, завещав мне

Это заброшенное, качающееся гнездо,

Со своими мертвыми детьми-подростками

Посреди остатков яичной скорлупы.

Перевод Эльдара Ахадова

Valerij Kupko, Slovakia

Валерий Купко — словацкий поэт и переводчик. Он родился в Украине. В 1978 году его семья вернулась в Словакию. Автор множества поэтических книг и работ по литературоведению. Доктор наук, преподает в Прешовском университете.

Конец ознакомительного фрагмента.