Любимый незнакомец

Эми Хармон, 2022

1923 год, Чикаго. Родители десятилетней Дани Флэнаган погибли при загадочных обстоятельствах. Тогда офицера Майкла Мэлоуна заставили замолчать и дело быстро закрыли. Пятнадцать лет спустя в Кливленде происходят убийства при схожих обстоятельствах. Дороги Дани и Майкла вновь пересекаются. Теперь сомнений нет: в городе орудует маньяк.

5

В пятницу, ровно в час, Мэлоун ждал Несса на подъездной дорожке. Элиот не опаздывал. Мэлоуну это в нем всегда нравилось. Перед домом затормозила обычного вида черная машина, Мэлоун сел в нее, хлопнул дверцей, и Несс тут же снова тронулся с места, плавно встроившись обратно, в непрерывный поток машин.

Мэлоун указал на приборную доску, на вмонтированное справа от руля радио, похожее на панель управления космическим кораблем:

— Мы в космос летим?

— Это двусторонняя радиосвязь, — гордо объяснил Несс. — Я пытаюсь оснастить ими все машины. Вот оно, будущее полиции. — Он ткнул пальцем в радиопередатчик. — Никаких больше телефонных автоматов, никаких сирен на перекрестках. Стоит оно до черта — больше, чем сама машина. Но теперь у нас в каждом участке есть хотя бы одна машина с таким передатчиком. — Он покрутил ручки настройки, переключил несколько рычажков, чтобы продемонстрировать, как все работает, а потом, когда радио зашипело и забормотало что-то бессмысленное, выключил его.

Они ездили с час — кружили по улицам, минуя мосты и железнодорожные переезды. Несс хотел показать Мэлоуну места, представлявшие интерес для расследования, и районы, где всегда стоило ждать беды. На одной из улиц им попалась очередь на полквартала — сплошь мужчины, почти все в рабочих комбинезонах и кепках.

— За супом стоят? — спросил Мэлоун.

— Нет. За пособием. Вроде дела идут на лад. Я на это надеюсь. Но полгорода до сих пор сидит без работы, а заработков, которые они все же умудряются получить, не хватает, чтобы платить за жилье. Поэтому в Кингсбери-Ран и растут трущобы. Многие из тех, кто там живет, на самом деле работают, но не могут себе позволить жить в другом месте.

— Я думаю сходить туда, оглядеться. Проехаться на поездах. Поговорить с местными. Но мне нужна другая одежда. И потом, прямо сейчас мне не слишком хочется кататься на поездах. За последний год я здорово разнежился. Не люблю холод и грязь — а там меня ждет и то и другое разом.

— Есть одно место, откуда можно взглянуть на Кингсбери-Ран с высоты, не выходя из машины. Сейчас ты поймешь, что это за место.

Миновав несколько кварталов, Несс свернул с мощеной дороги на грунтовку. Если бы земля не промерзла, дорога была бы непроезжей, но Несс явно знал, куда ему нужно. Когда он остановил машину, прямо перед ними, внизу, раскинулся кратер Кингсбери-Ран — высохшее русло реки, где пересекались бесчисленные железнодорожные пути и высились горы мусора.

— Мне говорили, что тут раньше был настоящий оазис, — сказал Несс. — По тенистым дорожкам, прямо как в каком-нибудь Центральном парке, гуляли дамы под кружевными зонтиками, целые семьи с детьми в колясках, влюбленные парочки.

— Хм-м. Что-то не верится.

— А теперь тут рельсы, палатки да жестяные лачуги. И это еще не самые страшные трущобы. — Несс невесело хохотнул. — Все эти ряды ящиков и картонных коробок образуют отдельный город. Я много раз думал, что надо просто прийти туда и сжечь все до основания. Так жить нельзя. И нельзя просто закрывать на это глаза.

— Прежде чем решишь все это сжечь, подготовь для них новое жилье, — заметил Мэлоун.

— Да я понимаю, — вздохнул Элиот. — Там полно хороших людей. И гадких людей. И разных оригиналов.

— Оригиналов?

— Там есть до ужаса странные люди, Майк. Их повсюду достаточно, но там, внизу, скрывать свои странности куда сложнее. Мне докладывали о человеке, который живет под мостом Лорейн. У него целая коллекция обуви. Сотни пар. И он их не продает. Просто расставляет, будто их носят его невидимые друзья. И говорит с ними. Мы пару раз пытались его допросить, просто потому, что он до чертиков странный. Но всякий раз, когда мы приходим, он успевает все убрать.

— В любви к обуви нет ничего преступного. Я знаю нескольких женщин, повинных в том же грехе. И множество гангстеров.

— Да. Понимаешь… мы думали, вдруг среди этой обуви есть башмаки наших жертв.

— И как же вы собирались искать эту обувь? Вы ведь даже не знаете имен большинства жертв, — парировал Мэлоун.

— Майк, я просто хочу отыскать убийцу. И все тут.

— Версии у тебя есть? Хоть какие-то?

— С полтора года назад мы устроили «Конференцию по Расчленителю». Собрали психологов, коронеров, специалистов из Бюро научных расследований, криминалистов, патологоанатомов и, конечно же, следователей, которые работают над этим делом. Даже пару журналистов позвали. Тогда мы все вместе сумели составить портрет Мясника.

— У вас есть его описание?

— Не внешности, нет. Научное описание черт характера, присущих безумцу, который это творит.

— Надо полагать, это вовсе не один из оригиналов, населяющих Кингсбери-Ран, — заметил Мэлоун.

— Нам было бы проще, если бы он там жил. Но нет. Не думаю, что он оттуда. Мы пришли к выводу, что этот человек либо мясник — то есть он правда работает мясником, — либо врач. Либо есть еще какая-то причина, в силу которой он обладает схожим опытом. Он знает, что делает, когда расчленяет трупы. Знает, где суставы, умело режет плоть вокруг них. И все в этом духе.

— Ты поэтому не хотел ничего мне рассказывать по телефону? Боишься, что твой Мясник обладает определенным положением в городе?

— Это одна из причин. Дело в том, что телефоны прослушивают. Я не говорю по телефону ничего, что не хочу увидеть в газетах. Этот урок я усвоил во времена Капоне, он вечно прослушивал мой телефон.

— До чего еще вы додумались на своей конференции?

— Он умный. Сильный. Скорее всего, мужчина. С этим все согласны, хотя у многих вызвало вопросы то, что он оскопил несколько трупов.

— У меня это тоже вызвало вопросы.

Несс поморщился:

— В частной клинике рядом с похоронным бюро Рауса работают пять врачей. Кстати, в списке вероятных профессий Мясника есть и гробовщик. Так что ты в своей комнате на Бродвее очутился в самой гуще событий. К тому же у тебя через дорогу больница Святого Алексиса. За всеми ее сотрудниками мы тоже следим. — И он указал большим пальцем себе за спину, на коробку, стоявшую на полу между передним и задним сиденьями.

Мэлоун вскинул брови:

— Полагаю, это все мне?

— Сегодня в городе нет ни единого врача, мясника, санитара или могильщика, на которых у нас не собрано хоть что-нибудь. — Указательным пальцем Несс очертил в воздухе круг. — Он здесь охотится, здесь разбрасывает трупы. Значит, наверное, и живет он здесь же. Пусть не в самом Кингсбери-Ран, но где-то поблизости. Ему здесь все знакомо. Он знает все входы, выходы и тайные тропки. Знает, как что устроено и как что работает. Знает людей, которых никто не станет искать. Возможно, сам он человек небезызвестный… но жертвы его безымянны.

— То есть ты хочешь, чтобы я шнырял по району вокруг больницы, вынюхивал, кто и когда дежурит, пытался найти закономерности, следил, не случится ли что-нибудь необычное.

— Да. Этим ты и займешься. А еще тебе придется побывать там. — Несс кивнул на лежавшие впереди, под ними, трущобы. — Думаю, тебе захочется посмотреть, что там к чему. У тебя в бумагах собраны все зацепки, которые детективы, работающие над делом, отмели за последние пару лет.

— Я просмотрел бумаги. Но пока не читал внимательно. Хотел сначала осмотреться, а потом уже перейти к подробностям.

— Ну что ж, у тебя все впереди. Просто чтобы ты знал, мы уже проверяли наводки на храм вуду, абортарий, тайную секту и пожирателя душ — он, кстати, сам себя разоблачил. Мы допрашивали горбуна, который вместо ножа и вилки в разные дни недели пользуется то средневековым мечом, то секирой. На одну дамочку с Карнеги-авеню, которая живет недалеко от дома Жертвы Номер Три, донесли из-за коллекции безголовых кукол. Ее навестили мои детективы. Куклы у нее разные. У некоторых просто нет головы, других она режет на куски и складывает в тряпичные мешочки. Мы узнали множество увлекательных подробностей, — не скрывая сарказма, продолжал Несс. — Она продает их в качестве сувениров на пляже Евклид-бич. Называет их Расчлененными Куклами. И люди их покупают. Так что она продолжает их кромсать.

— Послушай… времена нынче тяжелые, — без всякого выражения заметил Мэлоун. — Дамочке надо на что-то жить.

— Мы решили было, что напали на след, когда получили жалобу на одного негра по прозвищу Однорукий Вилли. Он был знаком и с Фло Полилло, и с Роуз Уоллес — с Жертвами Номер Три и Номер Восемь. Послужной список у него ого-го какой длинный, и начальство уже обрадовалось, почуяв развязку. Но у него, черт дери, всего одна рука. Справляется он неплохо, тут я ничего не скажу, но все-таки я ни за что не поверю, что он и есть Безумный Мясник из Кингсбери-Ран. Он на такое не способен физически.

— М-да. Вот она, беда козлов отпущения: вроде бросил их за решетку, а убийства-то продолжаются.

— Ага. И потом, перед людьми неловко. — Элиот горько усмехнулся, но вдруг как-то осел, словно от усталости. Снял шляпу, запустил пальцы в свою соломенную шевелюру.

— Несс, ты в порядке?

— Я в порядке, Мэлоун. Просто давненько не спал по-человечески. В последнее время я сплю на диване, у себя в кабинете.

— Эдна тебя выгнала? — Мэлоун спросил об этом лишь потому, что понял: Несс ему все выложит.

— Нет. Она ушла. Так что по вечерам я не вижу смысла возвращаться домой.

— Совсем ушла?

— Ну да. Осталась у матери после Рождества. Я вернулся сюда один. Она не хочет больше здесь жить.

— Не хочет здесь жить? Почему? — Мэлоун обвел рукой трущобы, что лепились друг к другу внизу, в лежавшей перед ними котловине. Он прищурился, и тогда беспорядочное нагромождение лачуг и камней стало походить на грязное, изорванное лоскутное одеяло. Лоскутное одеяло на свалке.

Несс молчал.

— Мне жаль, Несс, — буркнул Мэлоун. Проявлять сочувствие он не умел.

Элиот со вздохом обхватил ладонями руль, не отводя глаз от лабиринта трущобных тропок.

— Да, мне тоже. Но с другой стороны… мне так легче.

— Понимаю. — Он и правда понимал Несса. Когда Айрин попросила его уйти, ему тоже стало гораздо легче. Быть в ответе за счастье другого человека — та еще мука.

— Она сказала, что будет приезжать на официальные мероприятия, если мне это поможет. Чтобы газетчики ничего не пронюхали. Мне-то плевать на газеты. Но конгрессмен Суини не дает мэру Бертону покоя с этим Мясником. Да ты и сам знаешь, демократы вечно собачатся с республиканцами. Вечно ищут, как бы выставить противника в дурном свете. А я не хочу создавать лишних поводов для болтовни.

— Да, приличия нужно соблюдать, — сухо заметил Мэлоун. Элиот всегда умел соблюсти приличия, хотя сам в политику не лез. Даже в Бюро научных расследований политика и служение обществу сводились в основном к соблюдению приличий. Но Мэлоун давно усвоил, что личина, которую большинство людей надевают на публике, очень далека от реальности. При мысли об этом он по неведомой причине вспомнил о Дани Флэнаган. У нее был собственный способ поиска правды.

— Как тебе кажется, шестое чувство… правда существует? — вдруг спросил он, отвлекая Элиота от мыслей о развалившемся браке.

Тот хмуро уставился на него:

— Ты об умении предвидеть, что произойдет?

— Нет. Не о нем. Скорее… о способности видеть то, чего другие не видят. Но, может, «видеть» не совсем правильное слово. Пожалуй, это что-то вроде обостренного осязания. Ты берешь что-то в руки и знаешь… где раньше была эта вещь. — Он не знал, действительно ли Дани чувствует что-то подобное, но не хотел усложнять.

— Никогда о таком не слышал. Хотя… дай-ка подумать. Возьмем, например, мою мать, она всегда точно знала, где я болтался.

Мэлоун вздохнул.

— Ты это к чему вообще?

Мэлоун махнул рукой:

— Да ни к чему.

— Ты что же, видишь всякое, Майк? — Несс приложил ему ладонь ко лбу, словно проверяя, нет ли у него жара. Мэлоун оттолкнул его руку, но Элиот уже снова заулыбался.

— Не я. Нет. Правда, в детстве я видел, что от людей исходит цветное свечение. Иногда тусклое, иногда яркое. Я тогда думал, что вижу, какого цвета душа у этих людей.

— Да неужто? И какого же цвета моя душа? Как тебе кажется?

— Зеленая. Ярко-зеленая, с говнисто-коричневыми вкраплениями.

— Ха! — весело прыснул Несс.

На самом деле его свечение было голубым, под цвет глаз. Мэлоун несколько раз видел его вокруг Элиота — что-то вроде тени. В разные годы он порой замечал исходившее от людей свечение, но тут же спешил отвернуться.

Вот и теперь он отвернулся к окну, но не смог забыть о том, что его тревожило.

— Думаю, Несс, я просто пытаюсь разобраться, чему я верю, а чему — нет.

Несколько мгновений они молчали, погрузившись в размышления о своей вере.

— У Капоне был один парень, математик, который здорово считал в уме, — задумчиво продолжал Мэлоун. — Он умел складывать огромные числа. Просто выдавал результат, и все тут. И в карты здорово играл. В этом не было ничего сверхъестественного. Никаких магических пассов руками. Он просто… умел делать то, чего не умеют все остальные.

— Его ведь прозвали Графом, так? — спросил Несс. — Теперь я его вспомнил. Но я бы не стал исключать сверхъестественное. Он был тем еще мерзавцем. Может, он и правда продал душу дьяволу. Кажется, он сидит. Надеюсь, что сидит.

— Продал душу дьяволу? Ты что же, Несс, веришь в дьявола?

— В нашем деле в него нельзя не верить.

Мэлоун кивнул:

— Я верю в зло.

— Если ты веришь в зло, то и в добро должен верить. Одно без другого не бывает.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Мэлоун.

В Даниеле Кос — в Дани Флэнаган — не было зла. И он знал об этом. Так что, кем бы она ни была на самом деле и что бы он ни думал о ее даре, со злом это связано не было. Ком в груди, не дававший ему покоя с тех пор, как Дани на днях вышла из его комнаты, в один миг рассосался.

— Мне пора назад, Мэлоун, — сказал Несс и снова завел мотор. Перевел взгляд со стелившихся перед ними трущоб на зеркало заднего вида. — Но давай снова встретимся через неделю, в это же время. Будем встречаться, пока не покончим с нашим делом.

* * *

Дани оформляла витрину магазина, когда перед домом остановился черный форд-седан и из него вылез Мэлоун. Он, не оборачиваясь, захлопнул дверцу, и машина сразу же снова тронулась с места. Дани не разглядела, кто был за рулем, заметила лишь, что это мужчина в фетровой шляпе. Мэлоун уезжал на этой же машине на прошлой неделе. И за неделю до этого. Всегда в один и тот же день, примерно в одно и то же время. Он почти не разговаривал с обитательницами дома и даже за столом был немногословен. Он попросил Маргарет не убирать в его комнате. Сказал, что будет делать это сам. Белье для стирки он оставлял в коридоре, в корзине, и Маргарет совала ему под дверь записку, когда можно было забрать из прачечной выстиранные вещи.

Дани вполне его понимала: Маргарет была настоящим сокровищем, но вечно за всеми шпионила. Дани была уверена, что Мэлоун и ее саму тоже считает шпионкой. Она и правда шпионила. Но не нарочно. Она еще ни разу не уступила соблазну подержать в руках его вещи. Точнее… всего один раз.

Однажды он оставил у задней двери пару ботинок. Они все были в грязи — непонятно, где только он нашел столько грязи, — так что он отмыл их под краном во дворе и оставил сушиться у двери.

Дани не сумела сдержаться. Она внесла ботинки в дом, объясняя себе самой, что иначе они ни за что не высохнут: стоял морозный, влажный февраль. Но когда она сунула руки внутрь башмаков и прижала ладони к стелькам, то почувствовала лишь, как Мэлоун досадовал на мороз и скучал по яркому солнцу, как думал о череде убийств, совершенных в этом районе. Он не мог думать ни о чем, кроме этих убийств. Весь город только о них и думал.

А еще у него в шкафу висели шелковые костюмы. Она не собиралась исследовать его шкаф, но Мэлоун случайно запер у себя в комнате Чарли. Бедный Чарли был совсем ни при чем. Он просто перепутал комнаты. Ему нравилось подолгу спать под ее прежней кроватью, и однажды днем, когда Мэлоун ушел, Чарли оказался взаперти.

Хорошо, что у нее был при себе запасной ключ. Она услышала, как Чарли жалобно мяукает из-за двери, и выпустила его. Осмотрела комнату, пытаясь понять, не нашалил ли в ней кот — кто знает, сколько времени он там просидел, — и заметила на столе у Мэлоуна открытые папки с бумагами, а на стене над столом большую карту Кливленда. Часть бумаг валялась на полу. Она не знала, кто их раскидал, кот или сам Мэлоун, но решила, что Чарли, потому что в комнате царил безупречный порядок. Она поспешила собрать бумаги, уложила их в папку и сунула на стол, к остальным. И замерла, заметив внутренним взором какой-то дом и знакомое лицо.

Элиот Несс.

Майкл Мэлоун был знаком с Элиотом Нессом. Несс пользовался в Кливленде большой популярностью. Газеты следили за каждым его шагом, на все лады склоняли каждое его слово. Она выпустила бумаги из рук и отошла от стола. Ничего удивительного в этом нет. Мэлоун говорил, что работает на местные власти.

Она быстро оглядела комнату, не поддаваясь соблазну внимательнее осмотреть бумаги у него на столе, подошла к шкафу, чтобы его закрыть — дверца чуть приоткрылась, — и тогда увидела великолепные шелковые костюмы, один светлый, из щегольской ткани с белым рисунком, другой темно-синий, глубокого, драгоценного оттенка. Она коснулась их, восхищаясь и тканью, и кроем. Такие костюмы стоили столько, сколько простому человеку и за год не заработать.

То был единственный раз, когда она не сдержалась.

Она старалась не вторгаться в его личное пространство, старалась изо всех сил и отдельно попросила перед уходом проверять, не прячется ли Чарли под кроватью у него в комнате.

И вот теперь Мэлоун стоял перед домом, слегка ссутулившись, и руками придерживал шляпу. На нем был все тот же костюм темной шерсти, в котором он впервые появился у них в магазине. Он стоял так, что казалось, пальто у него на спине вот-вот разойдется по швам, но Дани не понимала, из-за чего он так склонился вперед — то ли из-за холодного ветра, то ли из-за бремени, что давило ему на плечи. Казалось, он никак не может решить, стоит ли ему войти в дом или лучше отправиться на прогулку. Он очень часто гулял, уходил на долгие часы. Порой он куда-то уезжал на машине, но чаще всего шел пешком. Он утверждал, что работает с местными органами власти и консультирует по налоговым вопросам, но работал безо всякого расписания. Она понимала, что он не сказал им всю правду, когда тетушки расспрашивали его о работе, потому что шелковые костюмы Мэлоуна никак не вязались с его рассказом, но ее это не удивляло. Никто никогда не отвечал на расспросы о жизни или о прошлом правдиво и во всех подробностях. Особенно если эти вопросы задавали ему незнакомцы.

Полы его пальто разлетелись в стороны, когда он перескочил через лужу, легко, словно юноша, хотя юношей давно не был. Он был уже не тем, кого она помнила. Он так и не начал седеть или лысеть, но лицо избороздили морщинки, а под глазами пролегли темные полукружия — словно он плохо и мало спал. Или всему виной было нынешнее состояние дел. Им выпало жить в не самые счастливые времена — а может, счастливых времен вообще никогда и не было. Весь мир не мог всегда жить безмятежно и счастливо. Она знала, что в жизни бывают мгновения покоя и радости, смеха и беззаботности, но такие мгновения никогда не выпадали на долю тех, кого она знала. Прежде, когда-то давно… ей самой выпало жить в таком мгновении. Но потом Майкл Мэлоун заглянул ей прямо в глаза и сказал ей правду, и та навсегда изменила всю ее жизнь.

Она никогда ни в чем его не винила. И даже напротив — она искренне любила его, пока они не расстались. То была детская любовь, глубокая, искренняя. Но теперь она повзрослела и, глядя на него новыми глазами, не могла не признать, что Мэлоун — не самый примечательный человек и уж точно никакой не герой.

Он был поджарым, как кот, широкоплечим и узкобедрым. По сравнению с длинным телом ноги казались коротковатыми. Шагал он легко, словно всегда точно знал, куда наступать.

А еще он был безрадостным и угрюмым. По-настоящему мрачным. Дани казалось, что нет слова, которое могло бы лучше его описать. Но мрачность Мэлоуна не слишком походила на мрак, который принято связывать со смертью. Тот мрак Дани слишком хорошо знала. Нет, мрачность Мэлоуна наводила на мысли о глубоких и темных водах, о долгих ночах. Ей казалось, что эту мрачность рождает его одиночество и что это роднит его с ней.

Тогда, в детстве, он казался ей чуть не гигантом. Крепким, могучим. Теперь он был всего лишь мужчиной, слишком худым и чуточку слишком старым… по крайней мере для нее.

Он двинулся за дом, к задней двери — к этому решению его явно подтолкнули внезапные раскаты грома и первые капли дождя. В следующий миг он уже скрылся из вида. Она услышала, как несколько мгновений спустя открылась и снова закрылась — заскрипела и быстро щелкнула — выходившая во двор дверь, как тихо прошлепали по полу мокрые подошвы ботинок.

Ей нужно держаться как можно дальше от этого человека, проговорил у нее в голове голос, слишком похожий на голос Зузаны.

Но она боялась, что это ей уже не удастся.

Боялась, что уже не сможет держаться от него в стороне.

Ведь она уже слишком хорошо его знала.