Девушка из песни

Эмма Скотт, 2020

ВАЙОЛЕТ Дорогой дневник, я только что подружилась с мальчиком. Мы болтали и смеялись, будто знакомы целую вечность. Когда он потерял сознание, я испугалась, что навсегда потеряю его. Он мой лучший друг. И проклятая болезнь не должна отнять его у меня. Я стану врачом. И сделаю все, чтобы он был в безопасности. МИЛЛЕР Врачи поставили мне неутешительный диагноз. Всю жизнь я должен следить за здоровьем, иначе умру. Эта девочка спасла меня. И подарила надежду. Теперь я могу играть и петь Вайолет песни, которые написал для нее. Я пытался найти в себе мужество сказать, что я бедный бездомный ребенок и мне нечего ей предложить, кроме своего сердца. А она предложила остаться друзьями. Сильнее ранить невозможно.

Часть I

I

Дорогой Дневник,

поскольку мы собираемся с тобой стать друзьями, то в первую очередь тебе следует знать, что меня зовут Вайолет Макнамара и мне тринадцать лет. Сегодня мой день рождения, а ты — один из моих подарков. Мне тебя подарила мама и сказала, что во мне «развивается женщина», — закатываю глаза, — и что, возможно, я захочу записывать свои чувства. Она говорит, что в этом возрасте они обязательно «драматичны», и если их перенести на бумагу, то можно обуздать слишком сильные эмоции и потом не выплескивать их на окружающих.

Это смешно. В последнее время они с папой постоянно выплескивают свои «драматические эмоции», крича друг на друга. Может, им тоже стоит завести дневник? Возможно, именно его мне и стоит подарить им в следующем месяце на годовщину свадьбы. Если они до нее доживут. Я не знаю, что случилось. Мы были так счастливы, а потом все куда-то исчезло, кусочек за кусочком.

Боже, они и сейчас орут. Дом огромный, а они все равно умудряются наполнить его своей яростью. Откуда она взялась??? Живот крутит от тревоги, и мне просто хочется, чтобы это закончилось.

С днем рождения меня.

Я отложила ручку и надела наушники. В ушах ревел «Absofacto», заглушая громкие голоса родителей. Сквозь музыку прорвался звон разбитого стекла. Я вздрогнула. Сердце подскочило в груди, а слеза размазала чернила на моей первой записи в дневнике. Я осторожно смахнула ее, сделала музыку погромче и стала ждать окончания бури.

Они уже успокоились, но, боже, один из них что-то разбил. Наверное, мама. Уже во второй раз. Дела идут все хуже. Еще две недели назад они спали в одной постели, а теперь мама занимает спальню, а папа — кабинет.

Возможно, это такой этап отношений. Если я постараюсь и заставлю их гордиться мной, то, может, они снова станут счастливыми и все вернется на круги своя. Я собираюсь стать врачом. Хирургом. Человеком, который исправляет поломанное. Может быть, я начну с них, ха-ха.

В любом случае, мне больше не хочется писать о моей семье. Лучше напишу о чем-нибудь более приятном. А именно, о Ривере Уитморе. Наверное, заполнять дневник мыслями о мальчиках — клише в миллионной степени, но я влюблена в Ривера всю жизнь. Но, Дневник, если ты его увидишь, то все поймешь. Он похож на тринадцатилетнего Генри Кавилла, разве что не англичанин. Можно сказать, что с возрастом он станет большим, мускулистым и сексуальным. (Боже мой, поверить не могу, что написала это!) НЕВАЖНО. Его отец владелец Автомастерской Уитмора, и летом Ривер ему там помогает. Когда папа отвозит туда «Ягуар», я увязываюсь за ним, хотя всегда держусь в стороне от Ривера. Еще одно клише: девочка-ботаник и популярный спортсмен, который не подозревает о ее существовании. Он звезда футбола, будет играть квотербеком всю среднюю школу, а затем продолжит в колледже или пойдет прямо в НФЛ.

Во всяком случае, его отец постоянно об этом говорит.

Что касается меня, то Калифорнийский университет Санта-Круза — место моей мечты. Санта-Круз такой красивый. Я не могу представить себе жизнь где-нибудь еще. Конечно, в конце концов мне придется уехать в медицинский колледж, что будет нелегко, поскольку на хирурга придется учиться годами. А еще меня ждет чертова куча долгов по студенческим кредитам. Но прикинь: на мой последний день рождения родители заявили, что все оплатят!!!

Я была безумно счастлива, когда услышала. Благодарна безмерно и рада, что могу остаться рядом с ними. Только теперь мне кажется, что наше счастье оказалось временным и все рушится. Я не знаю, что с ними происходит. Думаю, что-то связанное с деньгами. (Видишь? Иногда деньги — полный отстой.)

Во всяком случае, я…

Ручка царапнула бумагу, когда внезапно наступила тишина. Вдоль стены моей спальни на втором этаже тянулась шпалера с виноградными лозами, и жившая в их листьях стайка лягушек только что затихла. Иногда я представляла себе, как Ривер Уитмор взбирается по шпалере, чтобы спасти меня от родителей и их разваливающегося брака, но решетка могла послужить прекрасной лестницей и для незваного гостя. Я выключила настольную лампу и, затаив дыхание, погрузилась в темноту комнаты.

Лягушки вновь осторожно заквакали.

Я поправила очки на носу и выглянула в окно на задний двор, обрамленный темным Погонипским лесом с секвойями и дубами. Затем перегнулась через стол и посмотрела вниз.

Там был ребенок. Мальчик.

На вид примерно моего возраста, хотя трудно сказать точнее, когда его освещала лишь жирная луна в ночном небе. У него были длинные каштановые волосы, а плечи обтягивала темная куртка. Мальчик в отчаянии кружил по двору, словно мой дом для него оказался тупиком и куда теперь идти — неизвестно.

Я взглянула на часы: было почти десять.

Почему он здесь? Один?

Мальчик прислонился к стене подо мной, рядом со скрученным вокруг крана шлангом. Лягушки снова затихли, когда он сполз вниз и уселся на траву. Подтянул ноги к груди, свесил запястья с согнутых колен и опустил голову. Интересно, он так и заснет?

Я задумчиво провела языком по брекетам. Стоит ли позвать папу? Или полицию? Но это навлечет на мальчика неприятности, а судя по его виду, день у него и так выдался паршивый.

Я подняла окно, и в комнату ворвался теплый июньский воздух. На скрип деревянной рамы мальчик вскинул голову. Луна осветила его лицо, и я сделала глубокий вдох.

Он прекрасен.

Такая внезапная и глупая мысль. Мальчики не бывают прекрасными. Насколько мне известно, нет. Даже Ривер, который был необычайно хорош собой. Но не успела я обдумать этот вопрос, как мальчик вскочил на ноги, готовый сбежать.

— Подожди, не уходи! — шепотом воскликнула я, шокировав мальчика и себя заодно. Не знаю, что побудило меня остановить его. Просто сорвалось с языка, и я ничего не могла с этим поделать. Отпустить его казалось ошибкой.

Мальчик остановился на краю опушки, где тропинка терялась в лесу. Я подняла раму повыше, чтобы можно было опереться руками о подоконник.

— Что ты здесь делаешь? — громко прошептала я.

— Ничего.

— Ты пришел из леса?

— Ага. А что?

— Ну, для начала, ты нарушил границы. Это частная собственность. Ты не должен здесь находиться.

По телевизору всегда так говорят, и там это звучит разумно.

Мальчик нахмурился.

— Ты только что сказала мне не уходить.

— Потому что мне было интересно, какого черта ты тут делаешь. Уже поздно.

— Я просто… гулял.

— А где ты живешь?

— Нигде. Не знаю. Нас кто-нибудь услышит.

— Не-а. Соседи довольно далеко. — Я снова облизнула брекеты. — Но шептаться отстойно. Я сейчас спущусь.

— Зачем?

— Чтоб удобнее было разговаривать, — ответила я и подумала, не мои ли тринадцать лет волшебным образом уменьшили застенчивость.

Или, возможно, все дело в мальчике.

— Ты меня не знаешь, — возразил он. — Я могу быть опасен.

— А ты опасен?

Он на секунду задумался.

— Может быть.

Я поджала губы.

— Ты причинишь мне вред, если я спущусь?

— Нет, — раздраженно огрызнулся он. — Но ты не должна рисковать.

— Оставайся на месте.

Я была в пижамных штанах и бесформенной толстовке с логотипом Калифорнийского университета. Схватила конверсы из шкафа в моей суперопрятной комнате и надела поверх носков.

Я снова высунула голову в окно. Мальчик все еще был там.

— Сейчас спущусь.

Так сказала, словно регулярно лазила по шпалерам. Я не из тех детей, которые по ночам сбегают из дома, но этим вечером я не переставала себе удивляться. Заправив за уши черного цвета волосы, я забралась на стол, а затем выставила одну ногу на карниз.

— Не надо, — раздалось снизу. — Ты сейчас упадешь.

— Не упаду, — упрямо возразила я, осторожно схватившись руками за подоконник и поставив правую ногу на перекладину решетки.

— Откуда ты знаешь, что она выдержит? — спросил мальчик.

Я понятия не имела, выдержит ли она, но уже миновала безопасный подоконник и спускалась по тонким деревянным скрещивающимся перекладинам. Отмахнулась от веток и медленно продвигалась вниз, осторожно нащупывая каждую точку опоры. Затем спрыгнула на землю и отряхнула руки.

— Видишь? Крепче, чем кажется, — заявила я.

Мальчик нахмурился.

— Ты могла пострадать.

— А почему тебя это волнует?

— Я… я не знаю. Просто сказал.

Он откинул с глаз прядь волос и засунул руки в карманы куртки. У него были красивые глаза — голубые, как топаз. Вблизи я разглядела дырки на его джинсах, и они явно были не данью моде. Куртка на локтях потерлась, ботинки сносились, а рваные шнурки были завязаны узлами. С его плеч свисал потрепанный старый синий рюкзак.

Но мальчик выглядел даже симпатичнее, чем показалось издалека, хотя и совершенно отличался от Ривера. Черты лица казались мягче. Но все равно мужественные. Фантазия подсказывала, что он вырастет очень красивым. У него были в меру густые брови, и, казалось, от беспокойства он постоянно их хмурил. А еще у него был правильный нос и практически идеальный рот. На самом деле я понятия не имела, как должен выглядеть идеальный мужской рот, но точно знала, что у мальчика он именно такой.

Несколько мгновений мы молча разглядывали друг друга. Мальчик окинул меня взглядом, и я подумала, что он тоже оценивает меня. Обычно я стеснялась своих очков, брекетов и сисек, к быстрому росту которых я никак не могла привыкнуть. Во мне не было ничего, что можно назвать «идеальным», но почему-то казалось нормальным вот так стоять перед ним в темноте.

— Итак… я Вайолет.

— Миллер.

— Миллер — это имя?

— Да. А что?

— Похоже на фамилию.

— А Вайолет на цвет.

— Но все-таки имя.

Теперь, когда мы не шептались, я заметила, что голос Миллера уже поломался. Глубокий, но без противных срывов на писк, как у бедного Бенджи Пелчера. Временами он говорил так, словно надышался из гелиевых шариков. У Миллера приятный тембр. Низкий и немного хрипловатый.

— Ну? — спросил Миллер. — Чего ты хочешь?

Я склонила голову набок.

— Ты жуткий ворчун.

— Может быть, у меня есть на то причины.

— Какие?..

— Не твое дело. — Он оглянулся на темнеющий за спиной лес. — Мне пора возвращаться, — произнес он с некоторой грустью. Как будто смирился. Как будто предпочел бы сделать что-то другое.

«Так не отпускай его».

Я смягчила тон.

— Можешь хотя бы сказать, что ты тут делаешь?

— Я уже говорил. Гуляю.

— Ночью по темному лесу? Ты живешь поблизости? Я никогда тебя раньше не видела.

— Мы только что переехали. Я и мама.

— Круто. Значит, мы соседи.

Миллер дернул подбородком в сторону моего дома.

— Мой дом совсем не похож на твой.

В его голосе сквозила такая горечь, что я практически ощущала ее вкус.

— А твоя мама не будет волноваться, что ты здесь?

— Она на работе.

— Ох.

Среди моих соседей никто не работал по ночам, если только они не были программистами, как мой отец. Он до глубокой ночи засиживался за компьютером, но сомневаюсь, что мама Миллера допоздна работала в «ИноДине» или в какой-нибудь другой крупной организации рядом с университетом.

Большинство детей таких родителей могли позволить себе новые шнурки.

Наступила тишина, Миллер ковырял носком ботинка землю, засунув руки в карманы куртки и опустив голову, словно выжидая, что произойдет дальше. Квакали лягушки, а за его спиной раздавалось дыхание леса.

— Значит, ты здесь новенький?

Он кивнул.

— Я учусь в школе «Костлайн Мидл».

— И я тоже.

— Круто. Может, у нас даже совпадут занятия.

Мы можем стать друзьями.

— Может быть. — Он взглянул на мой дом с тоскливым выражением лица.

— Почему ты все время пялишься на мой дом?

— Совсем не пялюсь. Просто он… большой.

— Все нормально. — Я прислонилась к стене, как до этого Миллер.

Он ухмыльнулся и сел рядом со мной.

— В нем что-то не так? Не хватает дворецкого?

— Ха-ха. Дом в полном порядке. Когда-то он был идеальным.

— А теперь нет?

— Последнее время мои родители несчастны.

— У кого ж иначе? — Миллер бросил в темноту камешек.

— Да, но я хочу сказать, что они очень несчастны. Стараются друг друга перекричать, кидаются вещами… Забудь. — У меня вспыхнули щеки. Зачем я это рассказала?

Но Миллер встревоженно округлил глаза.

— Они кидались в тебя?

— Нет, это было всего один раз, — быстро произнесла я. — Ну может, два. И все. Ничего страшного. — Я прокашлялась. — Все родители ссорятся, верно?

— Откуда мне знать. Мой отец умер несколько месяцев назад, — произнес он, отвернувшись. — Остались только мы с мамой.

— О боже, мне так жаль, — тихо проговорила я. — Это должно быть тяжело.

— Много ли ты знаешь, — огрызнулся Миллер с внезапным раздражением в голосе. — По крайней мере у тебя шикарный дом. А если родители начинают кричать, то ты наверняка можешь спрятаться в большой уютной комнате, вместо того чтобы…

— Вместо чего?

— Ничего.

Снова повисло молчание. В животе у Миллера заурчало, и он поспешно шаркнул ботинком, чтобы заглушить этот звук, а потом поднялся.

— Мне нужно идти.

Но я не хотела, чтобы он уходил.

— Сегодня мой день рождения, — сообщила я.

Миллер замер, а затем снова сел.

— Да?

— Ага. Мне тринадцать. А тебе?

— В январе четырнадцать. Ты наверняка закатила шумную вечеринку.

— Нет. Мы с моей подругой Шайло посмотрели фильм, а потом родители купили мне торт. Я съела всего кусочек, и не думаю, что родители ели. Там еще много осталось. Хочешь?

Узкие плечи Миллера вздрогнули.

— Он пропадет, если мы его не съедим, — добавила я. — И нет ничего печальнее, чем именинный торт, от которого отрезали всего один кусочек.

— Я могу придумать сотню вещей печальнее, — возразил Миллер. — Но да, от торта не отказался бы.

— Отлично. — Я поднялась на ноги и стряхнула с задницы грязь. — Пойдем.

— К тебе домой? А как же твои родители?

— В моей комнате безопасно. Папа теперь спит в кабинете, а мама будет в своей спальне, но она никогда меня не проверяет. Вообще никогда.

Миллер нахмурился.

— Ты пустишь меня в свою спальню?

Я снова принялась карабкаться по шпалере.

— Да. Я никогда не делала ничего неправильного, но сегодня у меня праздник, а они кричали друг на друга в мой день рождения, поэтому поделом им. — Я посмотрела на него через плечо. — Так ты идешь или нет?

— Наверное.

— Ну давай!

Я вернулась в свою комнату, и Миллер последовал за мной. Я отодвинула лампу, чтобы ему было удобнее. Он перелез через стол и грациозно спрыгнул на пол.

— Теперь мы знаем, что решетка выдержит нас обоих, — заявила я.

Не знаю, почему мне казалось это важным, но интуиция подсказывала, что Миллер не в последний раз залезает в мою комнату.

Но теперь, когда мы стояли рядом в свете настольной лампы, у меня внутри все перемешалось. Немного страха, волнения и предвкушения. Он был выше меня на несколько дюймов, а голубые глаза казались бездонными. Серьезный, задумчивый взгляд. Я не встречала такого ни у кого из знакомых мне детей, кроме, возможно, моей лучшей подруги Шайло.

Миллер заметил, как я наблюдаю за ним, сцепив руки перед собой.

— Что? — настороженно спросил он.

— Не знаю, — ответила я, поправляя очки и теребя прядь черных волос. — Теперь, когда ты здесь, все немного… по-другому.

— Я не собираюсь ничего красть. И не причиню тебе вреда, Вайолет. Никогда. Но если хочешь, я уйду.

— Я не хочу, чтобы ты уходил.

Выражение лица Миллера на мгновение смягчилось, а плечи расслабились.

— Ладно, — хрипло произнес он. — Я останусь.

Сердце болезненно сжалось от прозвучавшей в его голосе благодарности.

Как будто он не привык, что ему рады.

Миллер отвел от меня взгляд — наверное, я буквально пялилась на него — и осмотрел мою безукоризненно чистую комнату с большой двуспальной кроватью и белым покрывалом с рюшами. Всю стену напротив окна занимали книжные полки, а остальное пространство украшали постеры с Мишель Обамой, Рут Бадер Гинзберг и футболисткой Меган Рапино.

— Разве девчонки не завешивают стены плакатами с актерами и рок-звездами?

— Да, потому что все девушки одинаковы, — усмехнулась я. — Это мои источники вдохновения. Мишель напоминает о стиле, Рут о честности, а Меган побуждает стараться изо всех сил. И в футбол я тоже играю.

— Здорово. — Миллер округлил глаза, когда увидел мою ванную. — У тебя есть собственная ванная? Вау. Прикольно. — Он недоверчиво покачал головой и выглядел при этом очень странно.

— Ну хорошо, тогда, эм, жди, — произнесла я. — Пойду принесу торт.

Оставив Миллера в комнате, я тихонько прикрыла за собой дверь и прокралась по длинному коридору мимо гостевых спален и ванных к лестнице. Снова попыталась вернуться нервозность.

«Немного глупо впускать в дом совершенно незнакомого человека. Тебе ведь это известно, верно?»

Но я была отличницей, и учителя всегда хвалили меня за ум и умение хорошо запоминать факты. А факт заключался в том, что Миллер за время нашего короткого разговора не менее трех раз проявил заботу о моей безопасности. Его угрюмость была вызвана подозрительностью, как будто он не мог понять, почему я к нему так добра.

«Потому что он не привык, чтобы люди с ним хорошо обращались. Или к спальням со смежными ванными комнатами».

В нашей огромной кухне с гранитными столешницами и техникой из нержавеющей стали я достала из холодильника коробку с именинным тортом. Никак не могла выбросить из головы урчание в животе Миллера, а потому сунула в сумку из «Трейдера Джо»^[1] одноразовые тарелки, кукурузные чипсы, банку сальсы, две банки кока-колы, вилки и салфетки. Закинув сумку на плечо, я схватила коробку с тортом и так же крадучись поднялась наверх.

Я на ощупь открыла дверь своей спальни. Миллер исчез.

— Вот черт. — Я сникла. Разочарование оказалось сильнее, чем я ожидала. Но в следующее мгновение коробка с тортом чуть не выпала у меня из рук, когда Миллер появился из моей гардеробной.

— Я не был уверен, что это ты, — пояснил он.

— Я подумала, что ты меня бросил.

— Все еще здесь. — Он посмотрел на мою сумку с продуктами, и в его голосе промелькнуло беспокойство. — Это что?

— Еда. Я весь вечер занималась…

— Ты занимаешься летом?

— Да. Хожу на подготовку к старшим классам. Когда-нибудь я стану врачом. Хирургом. На это уйдут годы учебы и практики, так что стараюсь работать наперед.

— Ох. Круто.

— Ну так вот, я много занималась и, оказывается, проголодалась. Тут не так уж много. Просто чипсы, сальса и газировка. Ну и конечно торт. — Знаю, не совсем здоровый перекус…

Миллер ничего не ответил. Он слишком умен, чтобы купиться на мою тонко замаскированную благотворительность. Но голод, должно быть, победил гордость, потому что он не стал спорить и позволил мне устроить наш маленький пикник на полу за кроватью, на случай, если нагрянут родители.

Я уселась спиной к стене, а Миллер сидел напротив меня, у моей кровати, вытянув перед собой длинные ноги. Мы ели и болтали о том, с кем он познакомится в школе.

— Капитан молодежной футбольной команды — квотербек, Ривер Уитмор, — сказала я и тут же пожалела, что начала с него. Краска залила лицо. — Ты играешь в футбол?

— Нет.

— Хм, да, значит, он квотербек.

— Ты это уже говорила. — Миллер скользнул по мне проницательным взглядом и тут же отвел его. — Он тебе нравится.

— Что? — практически взвизгнула я, но тут же понизила голос. — Нет, я… почему ты так думаешь?

— Из-за того, как ты произнесла его имя. И у тебя все лицо покраснело. Он твой парень?

— Вряд ли. Посмотри на меня.

— Я прекрасно тебя вижу.

Так и есть. Его глаза цвета топаза не только смотрели на меня, но еще и видели. Возникло чувство, будто на моем лице отражались самые сокровенные тайны сердца. По коже разлился жар, и мне пришлось отвести взгляд.

— Ты же знаешь, как это бывает, — произнесла я. — Я заучка, а он бог футбола. Он даже не замечает моего существования. Но мы с детского сада вмести ходим в школу, и я… не знаю. Мне кажется, я всегда была влюблена в него. — Я прижала ладони к щекам. — Не могу поверить, что только что рассказала тебе все это. Пожалуйста, никому не говори, когда начнутся занятия. Это меня убьет.

Миллер отвернулся и потянулся за газировкой.

— Забуду, что ты вообще об этом упоминала.

— Хорошо… кстати, с Шайло ты тоже познакомишься. Она очень умная и веселая. И к тому же красивая. Удивительно похожа на Зою Кравиц. Она моя лучшая подруга. Мой единственный друг.

— А у меня нет ни одного. Так что у тебя все в порядке.

— Да, но ты только что переехал. А я здесь всю свою жизнь. — Я заправила за ухо прядь волос. Но теперь мы с тобой друзья, верно? Давай обменяемся телефонами! Тогда мы сможем переписываться. — Я схватила с кровати свой телефон. — Вот черт, будет так здорово получать сообщения и не знать наверняка, что они от Шайло.

— У меня нет сотового, — ответил Миллер, вытирая руки о рваные джинсы и не глядя на меня.

— Ох. Погоди, серьезно? — Я уронила телефон на колени. — Как вообще ты без него выживаешь?

— Если тебе приходится без чего-то обходиться, ты просто берешь и обходишься.

— Даже представить себе не могу.

Он нахмурился.

— Держу пари, что так.

— Эй…

— А что? Ты же сама только что сказала, что не можешь представить?

— Да, но это несправедливо…

— Справедливость? — Миллер усмехнулся. — Ты ни черта не знаешь о справедливости.

— Почему ты на меня злишься?

Он открыл было рот, но тут же захлопнул его.

— Ничего подобного.

Я подождала несколько секунд, потом взглянула на него.

— Все в порядке. Ты можешь мне рассказать. Если хочешь.

— Что рассказать?

— Что угодно.

«Например, где ты живешь».

— Мы только что познакомились, — возразил Миллер. — И ты девчонка.

— И что?

— И то. Парни не болтают с девчонками о всякой ерунде. Они общаются с другими парнями.

— Но друзья разговаривают, помнишь? И к тому же… — Я демонстративно огляделась и заглянула под кровать. — Здесь нет парней.

Он издал смешок.

— Боже, ну ты и зануда. Хотя и храбрая.

— Считаешь меня храброй?

Он кивнул.

Мои щеки вспыхнули.

— Меня еще никто не называл храброй.

Наши взгляды встретились, и на губах Миллера промелькнула слабая улыбка. Атмосфера между нами, казалось, потеплела и смягчилась. Просто замечательно в свой день рождения сидеть с этим парнем.

Но затем мама с грохотом распахнула дверь своей спальни, и вниз по лестнице загрохотали ее шаги.

Я вздрогнула, и мы с Миллером замерли. Через несколько минут она заговорила на повышенных тонах, отец ей ответил, они оба спорили все громче и громче, пока не перешли на настоящий крик. Под внимательным взглядом Миллера мое лицо опалило жаром. Желудок сжался в тугой узел, и меня затошнило от только что съеденного.

— Поверить в это не могу, — кричала мама снизу. — Еще один, Винс? Сколько еще?

— Господи Иисусе, уже больше десяти вечера. Отвали от меня, Линн!

Их слова стали приглушеннее — мама, вероятно, бегала за папой по дому, размахивая перед ним какими-то бумагами, как она уже делала до этого. Меня насквозь прожигал стыд. Я подтянула колени и закрыла уши, желая, чтобы родители провалились сквозь землю. Меня окутал хвойный аромат сосновых иголок с привкусом сальсы. Я приоткрыла один глаз. Миллер подвинулся и сел рядом со мной. Он не обнял меня, но сел так близко, что мы соприкасались. Плечом к плечу. Установил контакт. Дал мне знать, что он со мной.

Я прислонилась к нему, и мы прислушивались, пока ссора родителей не затихла. Наверху снова послышались мамины шаги. Дверь захлопнулась. Внизу тоже хлопнула дверь кабинета, и воцарилась тишина.

— Они часто ссорятся? — тихо спросил Миллер.

Я кивнула, уткнувшись носом в его потертую куртку.

— Раньше они любили друг друга, а теперь ненавидят. Мне порой кажется, будто я попала в симуляцию идеальной семьи, но программа дала сбой.

— Почему бы им просто не развестись?

— Думаю, тут замешаны деньги. Они мне ничего не говорят, но я знаю, что они не могут расстаться, пока все не уладится. — У меня защипало глаза. — Но я все еще надеюсь, что вместе с денежным вопросом наладятся и их отношения.

Миллер ничего не сказал, лишь сильнее прижался ко мне плечом.

— Мы друзья, Вайолет, — наконец произнес он, глядя прямо перед собой.

— Что?

— Ты спрашивала… И да. Мы друзья.

Я уставилась на него, а он сверху смотрел на меня, и счастье изгоняло из моего сердца холод, порожденный ненавистью родителей друг к другу.

Я нашла в себе силы улыбнуться.

— Готов есть торт?

Я нарезала клубничный торт в ванильной глазури, и мы с Миллером поели и еще немного пообщались. У него чуть кола не пошла из носа от смеха, когда я рассказывала случай с одним скейтером, Фрэнки Даудом. Как он пытался спрыгнуть на своем скейте с обеденного стола в кафетерии, но упал и опрокинул подносы с едой людям на колени.

— Из-за этого началась драка едой, — продолжала я. — Боже, директор был в бешенстве и пытался сразу задержать весь седьмой класс. — Миллер засмеялся еще громче. Мне нравился его хрипловатый смех. В этот момент все его лицо озарялось светом. На несколько мгновений его напряжение и тревога исчезли, и я почувствовала, что сделала нечто большее, чем просто накормила его.

Мы наелись до отвала, и Миллер тяжело вздохнул.

— Черт, как хорошо… — Но в этот момент ему в голову явно пришла какая-то мысль, и проклятое беспокойство снова к нему вернулось. — Мне пора.

— Тебе не нужно…

— Я должен. — Он поднялся и закинул рюкзак на плечо. — Спасибо за еду. И за торт.

— Спасибо, что съел его со мной, теперь я не чувствую себя такой жалкой.

— Ты не жалкая! — воскликнул Миллер и засунул руки в карманы. — Как думаешь, я могу взять еще один кусочек с собой?

— Возьми хоть весь. Я его не хочу.

— Нет, — тихо ответил он. — Я не заберу твой именинный торт. Только один кусочек. Для мамы.

— Ох. Конечно. — Я завернула кусок торта в салфетку и протянула ему. — Миллер?..

— Не надо, — прервал он меня, убирая торт в рюкзак.

— Откуда ты знаешь, что я хотела сказать?

— Я знаю, о чем ты хочешь спросить, но не стоит. Сегодня был прекрасный вечер. Я не хочу все испортить.

— Если ты скажешь мне, где живешь, это все испортит?

— Да, так и будет. Поверь мне. Это испортит нас.

— Нас?

— Нашу дружбу, — быстро поправился он. — Возможно, ты не захочешь со мной дружить.

— Сомневаюсь, но ладно. Я больше не буду к тебе с этим приставать.

Пока что.

— Спасибо. И спасибо за торт.

— Не за что, — ответила я.

Он направился к окну, и я прикусила губу.

— Увидимся завтра?

— Ты хочешь, чтобы я вернулся? — Его голубые глаза на мгновение загорелись, но затем он небрежно пожал плечами. — Ага. Может быть.

Я закатила глаза и стиснула ладони перед собой.

— Ох, может быть! Значит, я буду весь вечер ждать, тосковать по тебе, надеяться, молиться, чтобы ты вернулся.

Он тихонько рассмеялся.

— Ты такая чудная.

— А ты ворчун. Мы друг другу подходим. Не находишь?

Он кивнул. Его взгляд потемнел в полумраке.

— Увидимся завтра.

Миллер собрался вылезать в окно.

— Эй, погоди! — остановила я его.

— Забыла спросить твою фамилию. Она похожа на имя? Тэд? Джон?.. Ох! Тебя зовут Миллер Генри?

Он ухмыльнулся.

— Стрэттон.

— А моя Макнамара. Приятно познакомиться, Миллер Стрэттон.

Он быстро отвернулся, и я едва успела заметить улыбку на его губах.

— С днем рождения, Вайолет.

О господи, Дневник, это просто безумие какое-то!!! Я только что затащила парня в свою комнату! Мы болтали, ели и смеялись, и мне казалось, что мы знакомы целую вечность. Я не знаю, как еще это объяснить. С Шайло было так же. Мы познакомились и сразу подружились. Миллер не похож на мальчиков из школы, которые пошло шутят и все дни напролет играют в видеоигры. Он глубже. Нет, глупо звучит. В нем сокрыто многое.

Его ворчливость меня тоже не беспокоит, и он не слишком возражал, что я задавала миллион вопросов. Но он все равно остается для меня загадкой. Кажется, понадобятся годы, чтобы узнать его всего. Он не сказал, где живет. У меня такое чувство, что они с мамой бедствуют. Он был так голоден, и одежда в плохом состоянии. Но вокруг такие огромные дома. Он не мог добраться сюда издалека.

Я пригласила его завтра. Надеюсь, придет. Хочется еще раз накормить его, только чтобы это не выглядело как благотворительность. Но больше всего мне хочется снова с ним пообщаться. Хочу познакомиться с ним поближе, и чтобы он тоже получше меня узнал. Ведь это так редко происходит! Знакомиться с новым человеком… все равно что открыть подарок на день рождения.

Кстати, теперь у меня два друга. С днем рождения меня!

II

Миллер вернулся на следующий вечер, и еще через день, а потом приходил еще в течение двух месяцев, пока лето не подошло к концу. Моя первая подруга, Шайло, жила со своей бабушкой, но каждое лето проводила в Луизиане у родственников, так что Миллер прекрасно мне ее заменил.

Вечера мы проводили в моей комнате, что-нибудь перекусывали — Миллер всегда был голоден. Я занималась, а он писал в старой, помятой тетради. Он не показывал, что там написано, а я не совала нос не в свое дело. Но однажды я мельком заметила на странице что-то похожее на стих.

В большинстве случаев мы ходили в центр города или шли на набережную и играли на игровых автоматах, а потом прогуливались по пляжу. Иногда Миллер занимался подработкой в городе, чтобы хоть немного помочь маме. Он сказал, что она работает в закусочной, но он никогда не приводил меня туда и не знакомил нас.

Я же познакомила его с родителями, и по моей просьбе папа нанял Миллера раз в неделю работать во дворе, хотя у нас уже был садовник.

— Он заплатил мне пятьдесят баксов, — сообщил мне позже Миллер, после своего первого рабочего дня, и укоризненно посмотрел на меня. — Это слишком много.

— У нас большой двор, — невинно ответила я.

Он хотел было возразить, но, по-моему, в деньгах он нуждался больше.

Однажды поздним августовским вечером Миллер сидел с блокнотом на коленях и что-то строчил, пока я занималась.

Я закрыла тетрадь по алгебре и сняла очки, чтобы потереть глаза.

— Сделала. За один предмет в старшей школе можно теперь не переживать.

— Ты будешь, как в том старом сериале, «Дуги Хаузер», — произнес Миллер, доедая приготовленный мной бутерброд с ветчиной и сыром. — Уже в шестнадцать поступишь в колледж.

— Не-а. Я не настолько хороша.

— Ты чертовски умна, Ви, — возразил он.

Что-то новенькое. Он стал называть меня Ви. И мне это даже нравилось.

— Ты когда-нибудь расскажешь мне, что пишешь? — спросила я.

— Магистерскую работу для колледжа. — Он сунул блокнот в рюкзак. — Подумал, что тоже могу заранее об этом позаботиться.

— Ха-ха. — Я пожала плечами и вытянула перед собой ноги. — Я нервничаю.

— Почему?

— Завтра ты познакомишься с Шайло. Она вернулась из Нового Орлеана, и я подумала, что другу номер один пора встретиться с другом номер два.

— И ты переживаешь по этому поводу?

Я поиграла ручкой.

— Она может тебе понравиться больше, чем я.

— Тогда я не буду с ней знакомиться.

— Это… глупо.

— Ага, — согласился он, пристально глядя на меня, как будто запечатлевая в памяти весь мой облик ботаника. — Потому что она никогда не понравится мне больше тебя.

— Откуда ты знаешь?

— Просто знаю. — Глаза Миллера потемнели. — Кроме того, какое тебе дело? Тебе же нравится Ривер, как его там.

— Верно, но это всего лишь несбыточная мечта. С таким же успехом я могу влюбиться в Джастина Трюдо, потому что это только фантазии. И вообще, я переживаю не из-за того, что тебе понравится Шайло. Она говорит, что никогда не будет встречаться с мальчиком, хотя и не признается почему. Я боюсь, что вы поладите и станете лучшими друзьями. — Я повела плечом. — Не хочу остаться в стороне.

— Никогда этого не допущу.

Я разозлилась на себя за свою застенчивость.

— Ох, забудь. Я первой подружилась с ней и первой подружилась с тобой, так почему же именно я боюсь оказаться в стороне?

— Потому что ты все преувеличиваешь. — Миллер одарил меня своей редкой улыбкой. — Я даже не хочу с ней знакомиться. Я ее уже ненавижу.

Я ухмыльнулась.

— Ты не имеешь права ее ненавидеть. Не обращай на меня внимание. Я веду себя глупо.

— Скорее как параноик… — поддразнил он, зевая.

В последнее время вокруг его глаз залегли темные круги, а лицо в свете настольной лампы выглядело бледнее обычного. Миллер всегда казался немного грустным, но в последние дни это впечатление усилилось. Его грусть стала как будто глубже. Я несколько раз пыталась спрашивать о его усталости и головной боли, которая, похоже, часто его беспокоила. Но он всегда отнекивался и уверял, что с ним все в порядке.

Но он не в порядке, и это очевидно.

Я прикусила губу.

— Могу быть честной с тобой?

— А когда было по-другому?

— Ты неважно выглядишь. Все в порядке? Только не увиливай. Скажи мне правду.

— Я в порядке.

— Мне кажется, ты похудел…

— Я в порядке, доктор Макнамара. Просто болит голова.

— Ты все время это говоришь, но тебе не становится лучше. Это из-за приближения учебы? Ты переживаешь?

Миллер промолчал. Я встала из-за стола и села рядом с ним, но он вскочил на ноги.

— Мне нужно воспользоваться ванной.

Он вышел и закрыл за собой дверь. Я слышала, как он пописал и смыл воду.

— И это тоже — заметила я, когда он вышел. — Ты постоянно хочешь пить и часто бегаешь в туалет.

— Господи, Ви.

— Но так и есть. И это заставляет меня задуматься. — Я с трудом сглотнула. — У вас в доме нет… водопровода? Воды?

— Прекрати.

— Ты можешь мне рассказать, Миллер. Знаешь же, что можешь.

— Нет.

— Можешь, я…

— Забудь. Иначе не сможешь относиться ко мне как раньше. — Он закинул свой потрепанный рюкзак на плечо. — Мне нужно идти.

— Прекрасно, — ответила я, притворяясь злой. — Увидимся завтра.

— Ви… не будь такой, — устало произнес он. — Ты ничего не сможешь сделать, поэтому не нужно переживать.

— Я сказала «прекрасно». Ты не хочешь об этом разговаривать, потому и я не буду. — Я демонстративно потянулась и зевнула. — Пойду спать.

Он мгновение меня разглядывал, а затем кивнул.

— Ладно. Увидимся завтра.

— Ага.

Миллер вылез в окно. Когда он пропал из поля зрения, я надела обувь, схватила толстовку и выглянула из окна. Миллер спрыгнул на землю и направился обратно в лес. Я мысленно сосчитала до десяти, затем как можно тише вылезла из окна и двинулась следом.

Миллер маячил впереди темной, неясной фигурой, в тени разлапистых деревьев, загораживающих лунный свет. Было так темно, что я едва видела, куда ступаю. Я уже практически сдалась и решила повернуть обратно. Затем Миллер включил мини-фонарик, всегда привязанный к его рюкзаку, и его свет повел меня еще глубже в лес.

Мы свернули на проселочную дорогу, которой, вероятно, когда-то пользовались лесничие. Сейчас она вся была в выбоинах и заросла травой. Миллер держался края, направляясь на северо-запад, в глубь леса. Интересно, есть ли здесь так далеко домики? С другой стороны Погонипского леса располагался гольф-клуб. Может быть, его мама работала там по ночам и сотрудникам предоставляли жилье?..

«Неправильно. Все так неправильно».

Рядом со старой проселочной дорогой стоял универсал. Старый, оливково-зеленый, с деревянными панелями. Ржавый. Помятый. В окнах вместо занавесок висели футболки. На приборной доске валялась смятая женская кофта, упаковки от фастфуда и пустые стаканчики. Машина сильно увязла в земле, будто так долго не двигалась с места, что стала частью леса. Сердце сжалось, как от удара в грудь. Эта машина не собиралась доставлять пассажиров в пункт назначения. Она и была пунктом назначения.

Я выглянула из-за дерева, когда Миллер открыл заднюю дверцу автомобиля. Вытащил на землю переносной холодильник, открыл его и схватил бутылку с водой. Опустился на крышку холодильника и выпил всю бутылку. Его плечи обреченно поникли.

Мои глаза наполнились слезами. Я вышла из-за деревьев на дорогу, где лунный свет сиял ярче всего.

— Эй.

Он испуганно вскинул голову и снова опустил ее.

— Привет, Ви, — глухо отозвался он.

— Ты не удивился, увидев меня?

— Больше удивился, что ты не проследила за мной раньше. Ведь не следила?

— Нет, — ответила я. Теперь мы стояли друг перед другом, в темноте, и у меня надломился голос.

— Миллер…

— Не делай этого, — предупредил он, тыча в меня пальцем. — Не вздумай из-за меня плакать, черт тебя дери, Ви. Не надо меня жалеть!

— Ничего не могу поделать. Я переживаю за тебя. И ты никогда не рассказывал… Никогда не говорил…

— А для чего?

— Для помощи. Ты никогда не просил помочь.

— Тут нечего помогать. Что ты можешь сделать?

Я беспомощно покачала головой.

— Не знаю. Что-нибудь. Что угодно.

— Ты меня кормишь. Этого достаточно. Даже слишком.

— Нет… — Я огляделась, пытаясь понять, как двое людей могут жить в одной машине. Как они могли втиснуться в такое маленькое пространство.

«Как там может поместиться такой большой Миллер?»

— Где?.. — Я сглотнула и попыталась еще раз. — Где ты моешься?

— В Парке дружбы, в клубном доме.

— Он только для членов клуба.

— Я тайком. Ты не захочешь этого слышать, Ви.

— Нет. Неправда, захочу.

По моим щекам текли слезы.

«Он такой храбрый».

Не знаю, что я имела в виду под этим словом, но оно казалось верным. Храбрый, потому что так жил и никогда не жаловался, не воровал. Подрабатывал, как мог, чтобы помочь маме.

— Наркотики здесь ни при чем, если ты об этом подумала, — мрачно заявил Миллер. — Отец ушел и забрал все деньги.

— Ты говорил, что он умер.

— Потому что я хочу, чтобы он умер. Но он уехал, а нас выселили из нашей квартиры в Лос-Баньосе. Мама решила, что здесь мы начнем новую жизнь. Тут много работы. Но все так дорого, и чертова машина сломалась, мы не можем уехать. Но мама устроилась работать в кафе, а по ночам…

Он покачал головой, его голубые глаза блеснули в темноте. Я ждала, затаив дыхание.

— Иногда она делает всякие штуки с мужчинами за деньги. Ну как? Достаточно наслушалась? Хочешь знать, каково это — мыть голову в туалете гипермаркета? Или слушать, как мама возвращается в эту чертову колымагу, пахнущая незнакомыми мужчинами, помада размазана, а она улыбается и говорит тебе, что все будет хорошо?

Я судорожно втянула воздух.

— Где она сейчас?

— А ты как думаешь?

— Она вернется сегодня ночью?

— Не знаю. Иногда ей разрешают остаться в мотеле, чтобы помыться и все такое. В таких случаях она спит на настоящей кровати. Я ее не виню. А утром она отправляется на работу в кафе.

Я вытерла нос.

— Оставь ей записку и забери свои вещи.

— Куда же я пойду?

— Со мной, Миллер. Ты пойдешь со мной.

Он выглядел слишком усталым, слишком разбитым, чтобы спорить. Он убрал холодильник и схватил свой потрепанный старый рюкзак.

— У тебя есть грязная одежда?

Он кивнул.

— Возьми с собой.

Я подождала на почтительном расстоянии, пока он вылез из машины с наполовину полным мешком для мусора. Мы молча двинулись обратно к моему дому. Миллер шел впереди, так как лучше знал дорогу. Вместо того чтобы обойти дом сзади и подняться по решетке, я провела Миллера через боковую дверь в гараж и прямиком в прачечную.

— А твои родители?

— Если они нас увидят, скажу, что ты измазался травой, пока работал в саду. Ты здесь, потому что твоя мама работает допоздна, и ты остался без ключей от… дома. — Горло сдавило. — Ты должен остаться на ночь.

Миллер вяло кивнул.

Я открыла огромную стиральную машинку, и он высыпал туда свою одежду и несколько маминых вещей. Потом я взяла его за руку и повела через весь дом наверх, в свою спальню, по пути остановившись у бельевого шкафа. Схватила полотенце и, войдя в свою комнату, указала ему на ванную.

— Прими душ, если хочешь. Или ванну. Мойся, сколько захочешь, но оставь у входа свою одежду, я ее тоже брошу в стирку.

— Хочешь, чтобы я отдал тебе свои трусы?

— Заверни их в джинсы. Мне все равно. Я не буду смотреть.

Миллер сделал, как ему было велено, и я отнесла сверток с его одеждой вниз. Она не так уж и плохо пахла. Лесом, кожаным салоном автомобиля и им.

Включив стиральную машинку, я направилась на кухню и схватила хозяйственную сумку. Бросила в нее две бутылки маминой любимой воды.

«Ни водопровода. Ни туалета. Ни раковины. Ни душа».

На глаза вновь навернулись слезы, но я сморгнула их и схватила еще две бутылки с водой. Я была полна решимости каким-то образом изменить жизнь Миллера, но в груди острым лезвием проворачивалось чувство вины за то, что я не последовала за ним раньше.

Должно быть, мама в тот день ездила в магазин: холодильник и кладовка были забиты. Я сделала два бутерброда с ветчиной и сыром и завернула их в фольгу, затем взяла пакетик чипсов «Доритос», упаковку шоколадного печенья и направилась наверх.

Миллер как раз выключал воду, когда я вернулась в свою комнату. Я поставила сумку и порылась в ящиках в поисках своих наименее девчачьих вещей: черно-белые клетчатые фланелевые штаны и белая толстовка с желтым банановым слизняком — символом Калифорнийского университета.

Дверь в ванную приоткрылась, и оттуда повалил пар.

— Эм, Ви?..

— Держи. — Я сунула одежду ему в руку.

Через несколько минут он вышел. Штаны были ему слишком короткие, но хорошо облегали талию. Он посмотрел на сумку с продуктами.

— Можешь поесть сейчас или взять с собой, — сказала я.

— Я устал.

— Тогда спи.

«В настоящей постели».

Я откинула одеяло и забралась в постель. Миллер замешкался и залез ко мне. Мы лежали на боку, лицом друг к другу. Он зарылся головой в подушку и вздохнул с таким облегчением, что я чуть не заплакала.

— Как долго? — спросила я.

— Одиннадцать недель, три дня, двадцать один час.

Я прикусила щеку изнутри.

— Ты больше не можешь там оставаться.

— Знаю. Когда начнется школа… Я не представляю, что делать, черт побери. Они меня заклюют.

— Им не нужно знать. Но ты должен оттуда выбраться. Хотя бы в приют для бедных.

Миллер покачал головой, уткнувшись в подушку.

— Мама отказывается. Она говорит, что тогда меня у нее заберут. Говорит, что, по крайней мере, машина по-прежнему наша. Да и не факт, что все обязательно узнают. Никто не видит, как я прячусь в лесу. У меня есть шанс.

— А если вас выгонит лесничий?

— Мама собирает деньги на депозит, а я помогаю.

— Сколько времени это займет? Вы оба должны переехать сюда. У нас комнат более чем достаточно.

— Нет, Ви.

— Почему нет? Тебе не кажется, что твоя мама хотела бы… не делать того, чем занимается?

— Да, — выдавил он сквозь стиснутые зубы. — Но она никому не доверяет. И я тоже.

— Ты можешь мне доверять, Миллер.

Жесткое выражение его лица смягчилось. Он хотел было ответить, но на моем телефоне сработал таймер.

— Стирка. Сейчас вернусь.

Я поспешила вниз, мимо кабинета, где бубнил телевизор и из-под двери лился голубоватый свет. Папа все еще был изгнан из спальни на раскладной диван, в то время как мама уютно устроилась в их огромной кровати.

Я остановилась у двери кабинета. Можно попросить помощи у отца. Совета.

Потом подумала, что он разбудит маму, потому что Миллер в моей комнате — в моей кровати. Они будут в бешенстве, начнут читать нам нотации.

Значит, утром.

В прачечной я переложила одежду в сушилку, а когда вернулась, Миллер, похоже, спал.

Я подвинула стул под дверную ручку на случай, если родители вспомнят о моем существовании, и выключила свет. Легла рядом с Миллером и натянула на нас одеяло. Уютно устроилась на подушке, но Миллер открыл глаза.

— Ви… — прошептал он.

— Я здесь.

— Что же мне теперь делать? — Его голос был хриплым, и мое сердце сжалось.

Как будто вот-вот расколется на тысячи кусочков.

— Спать, — ответила я, стараясь казаться храброй. Какой я и была, по его словам. — Мы что-нибудь придумаем.

Он покачал головой.

— Не знаю. Мы живем в автомобиле всего несколько недель, но мне кажется, что я там родился. Временами мне просто хочется, чтобы земля разверзлась и поглотила меня.

— Я этого не допущу. Ты мне нужен.

— Ты не можешь никому рассказывать. Поклянись, что не будешь.

— Миллер…

— Поклянись, или я уйду прямо сейчас и никогда не вернусь.

Он казался слишком измученным, чтобы двигаться, но я знала, что он поднимется и выползет из окна, если не пообещаю. Я зажмурилась, из глаз брызнули горячие слезы.

— Клянусь.

— Спасибо, Ви.

Я подавила рыдания, прижалась к нему и обняла. От него пахло чистотой, такой теплый, но худой. Слишком худой.

«Он похудел со времени нашего знакомства. Жизнь в машине его убивает».

Миллер на секунду напрягся, а потом притянул меня к себе, и я положила голову ему под подбородок. Мы идеально подходили друг другу, как кусочки мозаики.

Он глубоко вздохнул, и его грудь прижалась к моей щеке. Я слушала его сердцебиение, слишком быстрое, как мне показалось. Если бы я уже была врачом, то смогла бы помочь ему и не чувствовала себя такой беспомощной. Удары, казалось, отсчитывали секунды. Но до чего — я не знала. Может быть, чего-то плохого. Я погрузилась в сон, и страх последовал за мной.

III

На следующий день мы шли по обсаженным деревьями тротуарам в центре Санта-Круза, мимо симпатичных магазинчиков, ресторанов и художественных галерей. Мы направлялись в кафе «Брэвери», чтобы встретиться с Шайло. Я внимательно наблюдала за Миллером, отмечая бледность его лица. Проснувшись, я обнаружила в мусорном ведре моей спальни две бутылки из-под воды, и Миллер пожаловался на усталость, даже после того, как спал в моей постели.

— Я почти и не помню, когда спал в настоящей кровати, — сказал он в то утро. — Забыл, каково это.

У меня внутри все сжалось.

— Ты можешь спать в ней каждую ночь, — предложила я, хотя на самом деле это был приказ.

Если его мама будет ночевать в мотелях, я заставлю его спать в моей постели и пить столько воды, сколько захочется. Миллер безропотно и стоически шел рядом со мной. Мы ежедневно очень многое принимали как должное: тепло, туалет, воду от простого прикосновения к крану. Уединение, личное пространство, постель. Миллера всего этого лишили, а он не жаловался и справлялся со всем в одиночку.

Перед ломбардом Миллер остановился и заглянул внутрь. В самом центре на подставке стояла акустическая гитара. Царапины портили бледный корпус, но на грифе более глубокий коричневый цвет выглядел дорого.

— Какая красивая, — заметила я.

— Это моя, — тихо пробормотал себе под нос Миллер. Я повернулась и посмотрела на него.

— Что?

Его глаза округлились, а затем он нахмурился.

— Черт, ничего, не обращай внимания. — Он быстро зашагал дальше, я едва поспевала за ним.

— Это твое? Я не знала, что ты играешь.

— Ты многого обо мне не знаешь.

— Полагаю, что так, — ответила я, стараясь скрыть обиду. — Хорошо получается? Давно играешь?

— С десяти лет. Когда у нас был компьютер, я научился играть по видеоурокам на YouTube.

— А ты умеешь петь?

Он кивнул.

— В основном каверы, но сам тоже кое-что пишу.

Я моргнула, увидев, как он раскрывается передо мной с другой стороны.

— Почему ты мне не сказал? Так вот что ты каждый вечер пишешь в блокноте? Сочиняешь песни? Ты мог бы сыграть для меня…

Миллер остановился и резко повернулся ко мне.

— Ну, для этого уже слишком поздно, не находишь? Господи, Ви! Ты когда-нибудь перестанешь задавать вопросы, помогать и… копаться в моем дерьме?

Я отшатнулась, как от пощечины.

— Я не… Я думала…

Он яростно провел ладонью по волосам.

— Мне не следовало говорить тебе о гитаре.

— Почему?

— Потому что теперь ты просто воспользуешься своими возможностями богатенькой девочки и выкупишь ее. Ты уже достаточно помогла. Ты сделала достаточно. Большего я принять не смогу.

Я поймала его напряженный взгляд, глубокий, засасывающий. В темной глубине его глаз плескалась боль. Неосуществленные желания, ощущение потери и вкус к жизни. То, что пробудилось в нем после горячего душа, настоящей постели и еды.

— Я не стану ее выкупать, — произнесла я.

— Пообещай мне.

Я прикусила губу, переминаясь с ноги на ногу.

Миллер выпятил челюсть.

— Я должен сделать это сам. Обещай мне, Вайолет.

— Пообещаю, если ответишь на один вопрос. Ты такой грустный последнее время не из-за отсутствия гитары?

— Я не грустный…

— Это было неделю назад, верно? Когда ты ее продал?

Он неохотно кивнул.

— Но я ее не продал, а заложил. Есть разница. Если продать, то потеряешь навсегда. А если заложить, то можно вернуть.

— А что, если ее купит кто-нибудь другой?

В глазах Миллера всколыхнулся страх.

— Мы должны ее вернуть, — заявила я. — Потому что ты сам не свой. Как будто потерял частичку себя, и я просто думаю…

— Не думай, Вайолет, — оборвал он меня, внезапно запыхавшись. Его лицо покраснело, как будто он только что пробежал марафон. — Ничего не делай. Просто оставь это. Пообещай.

— Ладно, ладно, я обещаю, — тихо сдалась я, в основном потому, что этот разговор его расстроил.

— Прости, что вспылил на тебя, — произнес он. — Ты была… очень добра ко мне. Черт возьми, благодаря тебе моя жизнь стала вполне сносной. — Он поднял руку, будто хотел пригладить прядки, выбившиеся из моего хвоста, но передумал и засунул ее в карман. — Ты — лучшее, что случилось со мной за очень долгое время. Я просто не привык… к удобствам. Долгий душ. Кровать. И теперь мне еще больше не хватает того, чего у меня нет.

— Я хочу, чтобы у тебя и дальше это было, — тихо произнесла я. — В моем доме. В любое время. И у твоей мамы. Все, что вам нужно.

Я коснулась кончиками пальцев его запястья, а затем сжала ладонь. К моему удивлению, глаза Миллера наполнились слезами, когда он посмотрел на наши руки. Его грубые пальцы переплелись с моими и держали так крепко…

Но потом он быстро отпустил меня и отвернулся. Мы молча двинулись дальше по улице. Как только прошли квартал, шаги Миллера стали неуверенными. Он немного пошатывался и периодически натыкался на стены ресторана или магазина, когда проходил слишком близко.

— Эй! — Я схватила его за руку. — Что случилось?

— Не знаю. Ничего. Просто пить хочется. Мне нужна… вода.

На другой стороне улице располагался магазин «7-Eleven», и Миллер прошаркал через дорогу прямиком к нему, даже не посмотрев по сторонам. Пикап ударил по тормозам и громко просигналил, но Миллер не обратил на него внимания.

Я поспешила следом.

— Миллер, эй! Ты меня пугаешь.

Он проигнорировал меня, его взгляд был прикован к «7-Eleven». Войдя в магазин, он направился к холодильникам с напитками и схватил самый большой «Гаторейд».

— Хочешь что-нибудь? — спросил он напряженным голосом, пока выуживал пятерку из переднего кармана джинсов.

— Нет, спасибо. — На сердце немного потеплело от того, что он пытался обо мне заботиться, даже когда ему пришлось заложить свое самое ценное имущество.

Миллер расплатился за воду, и мы завернули за угол. Он сполз по стене и выпил неоново-желтую жидкость. Я наблюдала, как он несколькими глотками опустошил половину бутылки, а затем с облегчением прикрыл глаза.

— Лучше? — спросила я, присев рядом с ним. «Пожалуйста, скажи мне, что тебе лучше».

Он кивнул, но затем допил и вторую половину.

Я вытаращила глаза.

— Здесь был почти литр. Миллер…

— Я в порядке, док, — устало произнес он. — Мне пора возвращаться.

Он хотел было подняться, но я удержала его.

— Нет. Тебе нужна помощь. У тебя все лицо горит, а глаза словно стеклянные.

— Все хорошо. Клянусь. Иди к своей подружке без меня. — Он слабо улыбнулся. — Увидимся в понедельник в школе. Господи, ну разве это не круто? Первый день в школе. Не могу на хрен дождаться.

Я внимательнее присмотрелась к нему, снова жалея, что не могу прочитать его симптомы и заставить выслушать меня. Но он встал и пошел обратно, все еще держа в руке пустую бутылку из-под «Гаторейда». Хотя шел уверенно, как обычно.

«С ним все в порядке», — подумала я. Потому что так и должно быть.

Это логично, говорила я себе, направляясь к кафе. Жизнь в машине не могла не сказаться на Миллере. Стресс. Голод. Холод. Наверняка у него лихорадка из-за плохих условий. Одной ночи в моем доме явно недостаточно.

«Это должно прекратиться. Им нужна помощь».

Но я поклялась Миллеру, что не выдам его тайну. Он этого потребовал. И никогда больше со мной не заговорит, если я попытаюсь ему помочь. Хотя даже не представляю, как это сделать. Если станет известно, что он живет в машине, это его убьет. В нашем районе тоже жили бедные дети, но это не то же самое, что быть бездомным.

«Должен же быть какой-то выход, — думала я. — Я могу одолжить деньги у папы. Или быстро заработать. Может, взять из отложенных на колледж. Достаточно для первого взноса и первый месяц аренды квартиры».

Мысли натыкались на кирпичную стену.

«А если после этого они не смогут каждый месяц платить за квартиру?»

Шайло помахала мне из кафе «Брэвери», на ее запястьях сверкало множество серебряных и медных браслетов. Я сменила встревоженный взгляд на улыбку. Она тоже не могла знать о ситуации с Миллером, хотя мне до смерти хотелось ей рассказать. Она бы стала настаивать, что я должна немедленно обо всем рассказать кому-то еще. Но я пообещала Миллеру, а свои обещания всегда нужно держать.

Хотя иногда это нехорошо и неправильно.

Иногда это может стать худшим поступком в твоей жизни.

В тот вечер я оставила окно своей спальни открытым, чтобы услышать Миллера, если он появится. Все было тихо до девяти или около того, а потом послышался звук, как будто кто-то продирался через лес. Я посмотрела вниз и увидела спотыкавшегося Миллера, он что-то бормотал себе под нос. Как будто пьяный.

— Миллер?

Он поднял лицо, и у меня перехватило дыхание от того, насколько он был бледен. Как привидение. Он смутился. Как будто не узнавал меня.

«О боже, это плохо. Очень плохо».

Он что-то пробормотал и упал на колени. Я как можно скорее спустилась по шпалере и оступилась. Ладони заскользили по дереву, и я свалилась на землю как раз в тот момент, когда Миллер открыл кран нашего садового шланга. Он пил из него так, словно умирал от жажды. Как будто несколько месяцев провел в пустыне. В нос ударил запах мочи, от которой потемнели его штаны, и еще какой-то фруктовый запах, которому здесь не место.

— Миллер, подожди… Пожалуйста, остановись.

Я потянулась, чтобы забрать у него шланг. Меня ужасала его дикая жажда. Словно бешеный зверь, он направлял струю в рот, захлебываясь, заливая водой лицо и футболку. Он оттолкнул меня и продолжал жадно пить, пока не закатил глаза, показывая белки. Затем его тело обмякло, и он тяжело рухнул на землю. Не двигаясь.

Из меня вырвался сдавленный крик. Сердце бешено колотилось о ребра. Я отбросила шланг в сторону, подползла к Миллеру и прижалась ухом к его мокрой от воды груди. Он все еще дышал, сердце билось, но слабо.

— Кто-нибудь, помогите!

Темная ночь поглотила мой крик. Я в отчаянии раскачивалась взад и вперед, ища в карманах телефон, который наверняка оставила наверху.

Он оказался в заднем кармане.

— Ох, слава богу. — Дрожащими руками я набрала 9–1–1. — Держись, Миллер. Пожалуйста. Держись…

Говорят, что когда вот-вот умрешь, вся жизнь мелькает перед глазами, но никто не говорил, что то же самое происходит, когда вы теряете дорогого вам человека. Словно в ускоренной съемке, я уже видела похороны Миллера, первый день школы, который я проплачу в одиночестве в своей комнате…

Сейчас два часа ночи, а я только что вернулась из больницы.

Вчера Миллер выпил огромный «Гаторейд», как мальчишка из университетского братства пиво на спор.

Сегодня ночью он отключился у меня во дворе, высасывая воду из садового шланга, словно пытался утопиться.

Я позвонила 9-1-1, а потом мама кричала на меня из окна моей спальни, а папа бегал по заднему двору. Появились пожарные машины, «скорая помощь», и все спрашивали меня, что случилось. Все это время Миллер лежал у меня на коленях, едва дыша, не шевелясь, с бледным, как смерть, лицом.

Меня не пустили с ним в «скорую», а так как я не могла связаться с его мамой, он ехал один. Совсем один. По дороге в больницу родители допрашивали меня о том, почему Миллер оказался у нас поздно ночью, часто ли это случалось и что, черт возьми, происходит?

И поскольку мои родители всегда оставались верными себе, они принялись обвинять друг друга, что никто не обращал внимания, а теперь в мою комнату каждую ночь прокрадывается «газонокосильщик».

Хорошо. Пусть и дальше грызутся как собаки, по крайней мере они хотя бы не спрашивают меня о Миллере.

Но в больнице спрашивали копы. Врачи, социальный работник… Они все хотели о нем узнать, чтобы связаться с его родителями, пока его везли в реанимацию для неизвестно какого лечения. У него случился инсульт? Аневризма? Никто ничего мне не говорил.

Рыдая так, что едва могла видеть, я рассказала все, что знала. Что мать Миллера, Лоис Стрэттон, днем работала в круглосуточном кафе на 5-й улице. Я сказала, что по ночам она тоже работает, но Миллер не говорил мне где. По крайней мере, я почти не врала.

Где он живет? Адрес?

Я заплакала еще сильнее, когда сказала им, что у него нет дома. Я не хотела нарушать свое обещание, но какая-то часть меня испытала облегчение. Вдруг теперь кто-нибудь им поможет.

Во мне теплилась надежда, что слухи об этом не разнесутся по школе, но одним из полицейских оказался Митч Дауд, отец Фрэнки. Он расскажет Фрэнки, а Фрэнки всем разболтает, катаясь на своем скейтборде, воображая себя Полом Ревиром^[2].

В приемной я мысленно попросила у Миллера прощение, сказала, что он может злиться на меня сколько угодно, лишь бы очнулся и с ним все было в порядке.

После, казалось, бесконечного страшного ожидания, нам наконец сообщили новости. Ювенильный диабет 1 типа. Уровень сахара в крови Миллера почти превысил шестьсот миллиграммов, и один из врачей употребил термин «Гиперосмолярная диабетическая кома». Я, конечно, слышала о диабете, но об остальном не имела ни малейшего представления, кроме того, что он чуть не умер.

Врачи сказали, что состояние Миллера стабильное. Полиция сказала, что найдут его маму. Ничего не оставалось делать, как идти домой.

В машине мои родители были слишком уставшими, лишь вяло огрызались друг на друга, и отправили меня спать с обещанием «поговорить обо всем утром».

Но не успела я закрыть за собой дверь, как они снова вскинулись обвинять друг друга в том, что не знают, что происходит под их собственной крышей.

Я их ненавижу. Я люблю Миллера.

Говорю это сейчас впервые, записываю черным по белому, потому что это абсолютная правда. Я никогда раньше не чувствовала ничего подобного. Как будто мое тело ожило и все чувства обострились. Но мне страшно. Я уверена, что он не чувствует того же. Да и с чего бы? Я — занудная, надоедливая девчонка, которая лезет в его дела. Он всегда так говорит. Но мы же друзья. Он мой лучший друг. Родственная душа, так называют человека, без которого не можешь жить? Человека, ради которого ты готова на все, лишь бы он был счастлив.

В этом я уверена. Я не могу потерять его снова. Но чем больше люди давят друг на друга, тем хуже все становится. Взгляните на моих родителей. Когда-то они тоже были лучшими друзьями.

Я не собираюсь все усложнять и портить между нами. Но я могу позаботиться о нем, чтобы он был в безопасности.

И буду делать это всегда.

IV

Тогда я понял, что буду любить ее вечно.

Врачи ушли. Они объяснили мой диагноз, и он придавил меня тяжелым грузом. Всю оставшуюся жизнь мне придется следить за тем, что я ем и пью, словно на диете «Весонаблюдателей», постоянно измерять и подсчитывать углеводы, отвешивать граммы сахара, чтобы показатели оставались стабильными. Физические упражнения — это прекрасно, говорили врачи, но я должен быть осторожен, иначе могу ослепнуть, потерять ногу или впасть в кому и умереть, как Джулия Робертс в любимом мамином фильме. Скованному по рукам и ногам правилами, диетами и ограничениями, мне придется нести бремя уколов и таблеток всю оставшуюся жизнь.

Затем в моей больничной палате появилась Вайолет. На ней были надеты желтая футболка и джинсовые шорты. Блестящие черные волосы наспех собраны в хвост, а темно-синие глаза за стеклами очков полны сочувствия и беспокойства. За меня.

А в руке у нее была моя гитара.

Тело словно весило тысячу фунтов, но с души в этот момент свалилась тяжелая ноша.

— Ты обещала… — прохрипел я.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — произнесла она дрожащим голосом, пытаясь улыбнуться и сдержать слезы. Она положила гитару мне на колени. — Тебе вообще нравятся гитары? Я не знала. Это подарок для выздоровления. Увидела ее в витрине и решила, что должна ее тебе подарить.

Плотина прорвалась, и ее плечи сотрясли рыдания. Я не мог поднять руки, чтобы обнять ее, когда она уткнулась лицом мне в бок.

— Мне жаль. Мне так жаль, — плакала она. — Я должна была… сделать больше. Господи, я же хочу стать врачом, но ничего не заметила. Никаких признаков.

— Ты спасла меня.

Вайолет резко выпрямилась и сняла очки, чтобы вытереть глаза.

— Нет. Я позвонила в 9-1-1. Но все не зашло бы так далеко, если бы я что-нибудь предприняла раньше.

Я покачал головой. Пальцы потянулись к гитаре, чувствуя ее гладкое дерево и вес на коленях. Папа подарил мне ее на мой десятый день рождения. Тогда еще были хорошие времена. Когда она впервые оказалась у меня в руках, я почувствовал, словно мне вернули какую-то часть меня, о которой я раньше и не подозревал.

Вайолет была права — заложить гитару было равносильно тому, чтобы оторвать конечность и отдать ее тому потному парню за прилавком. Не думал, что когда-нибудь снова возьму ее в руки.

А теперь мне ее вернули. Теперь я могу играть и петь для Вайолет все песни, которые написал в ее комнате, пока она сидела в футе от меня и не подозревала, насколько совершенна…

— Но я никогда больше не буду такой невежественной, — сообщила Вайолет, снова надевая очки и выпрямляясь. — Диабет 1-го типа требует инъекций инсулина, контроля уровня глюкозы и соблюдения диеты. Я собираюсь изучить этот вопрос. Научусь делать инъекции и прокалывать палец, считывать показатели и следить за тем, чтобы твое состояние оставалось стабильным. И собираюсь контролировать тебя, чтобы ты выполнял все указания, заботился о себе, чтобы никогда… больше никогда…

Ее снова захлестнули рыдания, и из глаз полились слезы.

— Ви, не надо…

— Я так испугалась, Миллер, — прошептала она. — Прости.

— Ты не виновата.

Это меня разрывало чувство вины за то, что она видела меня таким, но в груди расцветала надежда. Ее слезы, ее страдания… Они могут означать только одно.

Она тоже меня любит…

Потом пришла медсестра и показала, как проверять кровь на датчике, который измеряет уровень сахара. Ви внимательно наблюдала, мысленно делая заметки.

— Можно мне посмотреть? — спросила Ви, когда медсестра закончила. — Когда-нибудь я стану врачом.

— Как закончишь, выброси в мусорное ведро. — Медсестра отдала ей индикаторную пластинку и вышла из комнаты. Вайолет подождала, пока она уйдет, и проколола себе палец.

— Что ты делаешь?

Она взяла меня за руку и прижала палец с рубиново-красной каплей крови на кончике к моему.

— Обещай мне, — произнесла она. — Обещай мне, что мы всегда будем друзьями. Я не могу снова потерять тебя. Никогда…

Всегда быть друзьями.

Мне хотелось рассмеяться и сказать ей, что это невозможно. Что я пересек границу в ту ночь, когда мы познакомились. Что рядом с ней вся моя жизнь собирается воедино из осколков, пусть даже ненадолго. Мы месяцы проводили вместе, и каждую минуту я пытался найти в себе мужество сказать ей, что бедный бездомный ребенок, которому нечего предложить, готов отдать за нее жизнь.

Я с трудом сглотнул и подавил рвущиеся наружу слова, потому что мне тринадцать и я не должен любить такую девушку. Так рано. Так всепоглощающе.

— Я обещаю…

Примечания

1

Американская частная сеть супермаркетов.

2

Основатель рок-группы Paul Revere & the Raiders.