Дочь музыканта

Эмми фон Роден

В жалкой промозглой комнатке под самой крышей живет уличный музыкант со своей дочерью Миньоной. Смертельно больной, он тем не менее окружает малышку любовью и вниманием, старается оградить ее от жестокого мира. Тем труднее становится жизнь девочки после смерти отца, ведь ей придется столкнуться с ненавистью и несправедливостью в приемной семье, с жадностью и безразличием цирковой труппы, куда заведет малышку судьба. Но какая-то высшая сила хранит Миньону, наделенную редким музыкальным талантом… Для детей среднего школьного возраста.

Глава III

Сирота

В этот вечер Миньона долго сидела неподвижно, боясь пошевелиться и нарушить сон отца. В глубокой тьме за окном свистел ветер, тоскливо завывая в печной трубе. От этого девочке было жутковато. К тому же она боялась, что отец не сможет спать под такой аккомпанемент ветра.

— Папа, ты спишь? — прошептала девочка.

Она не получила никакого ответа.

— Ты спишь, папа? — спросила она громко, схватила его за руку и тут же испуганно отстранилась.

Рука была холодной и жесткой. Встревоженная, растерянная девочка заплакала от страха.

— Папочка, миленький, ты слышишь? — снова воскликнула она и сжала его руку. — Прошу тебя, проснись, мне страшно.

Плач ребенка и испуганные вскрики услышала соседка фрау Штайнбах — прачка, которая жила через тонкую стенку от музыканта в такой же каморке. Она вошла к Брандтам, держа в руках зажженную лампу. Миньона сощурилась от внезапного света, а прачка осветила кровать и посмотрела на бледного музыканта — ей сразу стало ясно, что произошло.

В комнате стоял ледяной холод. Старая прачка не знала слов утешения, потому что и сама их никогда не слышала. С грубой прямотой она сказала дрожащей заплаканной Миньоне:

— Твой отец мертв. Можно сказать, отмучился.

Миньона, услышав слово «мертв», громко вскрикнула:

— Это неправда, мой отец не умер! — Она бросилась к телу и упала на него: — Папочка, открой глаза, посмотри на меня! О нет, он не умер!

— Довольно, — отрезала фрау Штайнбах, — покойника нужно оставить в покое.

Она за руку стащила девочку с кровати.

— Твой отец заслужил отдых, он достаточно настрадался в жизни. Теперь о тебе будет заботиться Господь, он хороший отец для всех и никогда не оставляет сирот.

Миньона заплакала. Она почти не слушала, что говорит прачка. И думала только о том, что придут люди, одетые в черное, и унесут ее отца так же, как два года назад унесли мать.

Старая прачка сочувственно погладила девочку по мокрой щеке.

— Пойдем ко мне, — сказала она. — Тебе нельзя здесь оставаться. Или, может быть, у тебя есть родственники? Тогда я отведу тебя к ним.

Миньона покачала головой. Она не знала никого, кто мог бы о ней позаботиться, и не слышала о своей родне. Ее мать была итальянкой по происхождению. Герр Брандт познакомился с будущей женой, когда ездил с гастролями по Европе. В Турине он сильно заболел и был вынужден остаться на попечении местной вдовы и ее юной племянницы. Пока выздоравливал, он успел влюбиться в свою прелестную сиделку и завоевать ее сердце. В Турине он женился и привез жену в Германию. Через четыре года у них родилась единственная дочь, которую назвали в честь матери — Миньоной.

Туринская тетка давно умерла, другой родни не осталось. Если бы имелись какие-нибудь родственники, они вряд ли оставили бы герра Брандта с дочерью в таких стесненных обстоятельствах.

— Это плохо, — вздохнула фрау Штайнбах. — Если нет родни, то никто не будет о тебе заботиться. Значит, придется отвести тебя в сиротский приют. Вот только не знаю, примут ли тебя там, ведь твой отец был нездешний. Все равно они найдут для тебя какое-нибудь пристанище, на улице не оставят.

Миньона упала на колени у кровати и закрыла лицо руками.

— Слышишь, вставай и пойдем со мной! — сказала соседка.

Но Миньона не поднялась. Она как-то всем телом вздрогнула и потеряла сознание, повалившись на нечистый пол. Старуха испугалась, она решила, что девочка тоже умерла. Бросившись к ребенку, она приподняла кудрявую головку и с облегчением убедилась, что малышка хоть и слабо, но все-таки дышит. Фрау Штайнбах подняла невесомое тельце на руки, отнесла девочку к себе в комнату и уложила в постель.

Через некоторое время Миньона пришла в себя. Она открыла глаза и с удивлением увидела чужое жилище, соседку, сидящую у изголовья кровати. Она не помнила, что случилось и как она здесь оказалась. Только почувствовала сильный голод, потому что с самого утра у нее во рту не было ни крошки, ведь она даже не успела надкусить принесенный отцом пирожок.

— Мне хочется есть, — прошептала она.

Старая прачка налила в кружку молока, отрезала ломоть хлеба и протянула девочке. Та с жадностью принялась за еду, съела все до последней крошки и вернула пустую кружку. После этого она вздохнула, улеглась на подушку, закрыла глаза и немедленно погрузилась в глубокий сон.

— Что ж, не так уж сильна ее скорбь, раз она при этом может есть и спать, — пробормотала старуха. — Может, это и хорошо. Иначе как такое маленькое существо выдержит столько душевной боли?

Фрау Штайнбах склонилась над Миньоной, послушала, как спокойно и ровно та дышит, и тихонько вышла из комнаты. Спустившись по лестнице, прачка прошла через двор и постучала к герру Бутцу с черного хода. Дверь ей открыла служанка по имени Кристель. Выслушав скорбное сообщение, служанка отвела прачку в столовую, где семья пекаря как раз собралась за ужином.

Посередине стола стояла фарфоровая супница, из-под крышки струился упоительный аромат и смешивался с запахом жареных кровяных колбасок, красиво нарезанных и уложенных на блюде. Над столом горела газовая лампа и распространяла яркий свет на все вокруг. Столовая семьи Бутц была уютной и богато украшенной.

Фрау Штайнбах осмотрелась и невольно сравнила роскошь и простор жилища хозяев дома с убогой нищетой, которая царила в комнатушках на верхних этажах соседнего подъезда, которые Бутцы сдавали внаем. Старая прачка подумала, что у семьи пекаря есть все, о чем только можно мечтать: собственный дом, налаженное прибыльное дело, отменное здоровье и достаточно средств, чтобы жить безбедно и дать образование троим детям.

Фрау Бутц собиралась разливать суп по тарелкам, когда вошла прачка, и половник застыл в ее руке. Раздраженная тем, что пришлось прервать трапезу, пекарша злобно посмотрела на вошедшую.

— Что вам угодно, фрау Штайнбах? — холодно спросила она.

— Музыкант только что умер, — ответила та. — Вот и все, о чем я пришла сообщить.

Герр Бутц положил ложку на стол и встал.

— Умер, — с сожалением сказал он. — Он приходил к нам всего пару часов назад. Вид у него был изможденный, но я не думал, что все случится так быстро.

— Что делать с ребенком, герр Бутц? — спросила прачка.

— Да, что делать с ребенком… — задумчиво повторил пекарь.

— Бедняжке несладко придется, деваться ей некуда. Спит пока в моей постели, но что с ней будет завтра? Я не могу взять ее к себе, потому что едва свожу концы с концами. Вы и сами это знаете, герр Бутц.

Пожилая женщина перевела прямой строгий взгляд на жену пекаря:

— Если бы я была богата, как вы, то конечно приняла бы эту милую девочку. Сирота всегда приносит благословение приемной семье.

— Если бы да кабы, — ответила фрау Бутц. — Хорошо, что вы не на моем месте, фрау Штайнбах. У меня на этот счет совсем другое мнение. Чужие дети в доме — это сущее наказание и ничего больше. Музыкант давно уже болел, ему нужно было самому вовремя позаботиться о своей плоти и крови. Он должен был подумать, что будет с его дочерью, когда он умрет! Так поступил бы любой здравомыслящий родитель, но у этого ненормального на уме была только его мерзкая скрипка. С какой стати теперь другие должны думать о его потомстве?

— Может быть, он оставил какие-то распоряжения? — предположил мистер Бутц, перебив разглагольствования жены. — Нужно проверить у него в комнате, может быть, какая-нибудь записка, или завещание, или что-нибудь…

Фрау Бутц нетерпеливо взмахнула половником.

— Нам-то что за дело? — воскликнула она. — Садись лучше, поешь. Ужин стынет.

— Нет, Хельга, у меня сейчас кусок в горло не полезет. Пойдемте, фрау Штайнбах, поищем у них в комнате.

Лицо хозяйки залил багровый румянец, глаза засверкали, гневные слова полились из скривившихся губ.

— Поешь сначала, потом пойдешь! Слышишь, что я говорю? Вечно ты суешь нос не в свои дела!

Герр Бутц, не сказав ни слова и не слушая жену, повернулся, накинул плащ и вслед за фрау Штайнбах пошел к выходу. В спину ему неслась брань.

«Плохая женщина», — подумала прачка, пожалев герра Бутца, которому досталась такая бессердечная жена, а вслух сказала:

— Может быть, вы и правда поужинаете сначала? Время терпит. А я подожду вас у себя: одной мне страшно заходить в каморку, где лежит покойник.

— Нет, фрау Штайнбах, пойдемте, поскорее закончим это неприятное дело.

В каморке у музыканта ничего не нашлось. Ни письма, ни записки, сделанной его рукой, ни одной монеты, кроме тех трех марок, которые он сегодня получил в кирхе в счет будущей работы.

Герр Бутц оглядел комнату и со вздохом сказал:

— Здесь можно продать несколько вещей, но сначала я распоряжусь о похоронах. Этот человек заслуживает того, чтобы его похоронили достойно, а не в общей могиле, как безымянного нищего.

— А ребенок? — спросила старая прачка.

— Когда она проснется, приведите ее ко мне. Пусть девочка останется у нас, пока не найдется другого убежища. А теперь спокойной ночи, фрау Штайнбах.

Они прикрыли дверь в каморку герра Брандта и вышли на лестничную площадку. Герр Бутц кивнул пожилой женщине на прощанье и пошел вниз по лестнице. Старуха, хотя не любила много говорить, не удержалась и сказала ему вслед:

— Пусть Господь благословит вашу доброту, герр Бутц.

Немного подумав, фрау Штайнбах вернулась в каморку, чтобы найти для девочки приличное платье. Перерыв все вещи, она нашла на крючке за дверью одно более-менее подходящее и внимательно осмотрела его.

Сшитое из добротной ткани единственное платье Миньоны, которое девочка называла «праздничным», давно уже таковым не являлось. Рукава были потерты, воланы оборваны в нескольких местах, на подоле зияли дырки. Под стулом валялась пара маленьких нечищеных ботинок, захватанные ленточки для волос и подвязки для чулок. Пожилая женщина со вздохом обвела взглядом грязные вещи, покачала головой и подумала, что Бог призвал больного вовремя, пока он совсем не испортил ребенка плохим уходом.

Через несколько минут она вернулась в свою комнату, подбросила угля в маленькую печку и нагрела чайник. Заварив чай, она налила его себе в кружку, подвинула стул поближе к окну и принялась чинить платье Миньоны. Потом почистила ее ботинки.

На следующий день рано утром еще до зари фрау Штайнбах позвала плотника из мастерской на соседней улице. Плотник обмерил музыканта, вернулся к себе в мастерскую, быстро сколотил деревянный гроб и принес его в каморку под крышей. В тот же день герр Брандт отправился в свой последний путь на погост. Похороны были тихими, без музыки, без цветов и гирлянд.

Миньона проспала почти сутки. Она не слышала, как приходил плотник, как он стучал за стеной, она даже не почувствовала, что старая прачка спала рядом с ней на кровати. Здоровый организм ребенка требовал восстановления, а сон был лучшим лекарством для измученной души.

Наконец девочка проснулась, уселась в постели и спросила:

— Где папа?

— Твой отец с ангелами на небесах. Ты не можешь пойти к нему, — сказала пожилая женщина. — Он теперь соединился с твоей матерью. Если будешь хорошей и послушной девочкой, то когда-нибудь обязательно встретишься с ними.

— Я тоже скоро уйду на небо? — спросила Миньона. — Пусть ангелы возьмут и меня, пусть отнесут меня к папе…

Из глаз девочки потекли слезы.

— Нет, моя дорогая, это невозможно, — покачала головой фрау Штайнбах и подумала, что, может быть, такой печальный исход был бы для сироты самым лучшим. — Поднимайся с постели и садись со мной пить чай. Мы сейчас соберем твои вещи, и я отведу тебя к герру Бутцу. Некоторое время тебе придется пожить у них. По крайней мере там тебя будут кормить каждый день нормальной едой и ты будешь жить в теплой комнате, где не дует изо всех щелей и не скребутся мыши.

Но что значила нищета и голод для Миньоны? Она другой жизни не знала, не чувствовала лишений рядом с отцом, не беспокоилась, что еда скудна. Отец даже в самый плохой день, когда сам голодал, всегда приносил дочери хотя бы кусок хлеба, и эта бедная пища насыщала лучше изысканных блюд, потому что к ней добавлялось много любви.

Теперь все изменилось. Отец с матерью ушли, и никто никогда не будет любить Миньону так, как они.

Миньона поднялась с постели и подошла к столу попить чаю. Она даже не подумала умыться, потому что ее к этому никто не приучил.

Старуха покачала головой:

— Так не пойдет. Ты должна умыться.

Миньона подошла к кувшину с водой, наклонила его над тазом так, чтобы смочить ладошку, и потерла щеку двумя пальцами.

— Так не пойдет, — повторила старуха. — Давай-ка я покажу тебе, как нужно умываться.

Она подошла к Миньоне, взяла кусок жесткой шерстяной ткани, намочила ее и как следует натерла девочке лицо, руки и шею, а потом все смыла водой.

Миньона давным-давно так не умывалась. Ей было больно от колючей шерстяной ткани, холодно и непривычно, но плакать или сопротивляться она даже не подумала, потому что боялась строгой малознакомой старухи. От грубого прикосновения нежная кожа девочки сразу покраснела.

— Так-то гораздо лучше, — с удовлетворением сказала старая прачка. — Теперь я заплету твои волосы. Нельзя же являться к герру Бутцу такой растрепанной неряхой.

Но сколько она ни приглаживала черные кудри, они не становились гладкими, а, наоборот, завивались еще сильнее. Однако фрау Штайнбах не сдавалась. Она смочила волосы девочки и с упорством принялась расчесывать гребнем спутанную гриву Миньоны. Пришлось потрудиться, прежде чем волосы стали послушными и заплелись в косу. Кончик косы фрау Штайнбах закрепила кусочком черной ленточки и завязала ее бантом.

— Вот так, теперь ты причесана и одета. Обувай свои ботинки и садись пить чай.

Как был бы поражен музыкант, если бы увидел сейчас, как выглядит его ребенок. Он не узнал бы свою Миньону в этой чистюле с гладкой прической. Коса в руку толщиной настолько изменила живописный облик вечно растрепанной кудрявой девочки, что Миньона стала похожа на невзрачную серую мышь.

После чая фрау Штайнбах взяла девочку за руку и повела в каморку отца. Миньона только вчера покинула свой дом, но как там все изменилось! Если раньше в комнате царил беспорядок, то сейчас тут был настоящий разгром. Пюпитр был опрокинут, ноты разбросаны по полу. И повсюду в вещах рылись соседи. Отец Миньоны всем задолжал, и теперь кредиторы спешили таким образом взыскать долг, узнав о смерти музыканта.

Конец ознакомительного фрагмента.