Трость

Эндрю Кларк

XVII век… Священная Римская Империя в упадке после Тридцатилетней войны, а среди крестьян назревает недовольство и смута. Произойдёт ли бунт? Откроется ли свобода несчастным под заревом великого Гогенцоллерна? Ведь в этом замке ничуть не меньше скрыто таинство, полотно лжи и мрака, в котором замешан сам граф Генрих фон Леманн. Он гениальный человек своего времени, однако несносный кретин и болван, который вдруг решается найти для себя любовь.Данный сюжет романа не является историческим.

II

— Да ладно тебе, дружище, ну, чего ты боишься? Комеражей? Пустых слухов, сплетен? — громко на весь салон отвечал толстый фермер своему крепкому, уставшему от трудной работы другу-кузнецу, кротко попивавшему полулитровый деревянный стакан живого пива. Однако кузнец был не из болтливых и всё время увиливал от нарастающих вопросов. — Поработаешь, потаскаешь камня, поколотишь там чего-нибудь эдакого, поделаешь вид, что что-то делаешь, и всё — делов-то? Проще пареной свёклы!

— Так, это тебе так просто, а мне даже от вида этого замка как-то… не по себе…

— Не по себе? Тебе-то? Ты посмотри на себя! Я таких верзил не видывал в жизни! Тело мощнее скалистых гор, плечи, словно степные барханы, а мышцы твои прочнее стали и шире моего живота! А ты боишься разрушенного замка?! — на последнем вздохе вытянул каждую букву брюхан и залился на всю трактирную лавку продолжительным тонким смехом, напоминающим подобие крика большой птицы, наевшейся забродивших ягод. Он, придерживая руками скачущий из стороны в сторону живот, скрывал от лишних взоров свои красные от хмеля пышные щёки.

Кузнец прикрыл потной ладонью низкий лоб и изредка поглядывал на людей, сидящих вокруг. Но ими особо никто не интересовался, видимо, такая шумная пара ещё не верх происшествий в данном заведении. Через некоторое время собеседникам без особой оглядки подошла весёлая пожилая кельнерша в зелёном платьице и в белом традиционном переднике, с перевязанным по краю крестом из коричневых нитей. Её внешность не была столь интересной и привлекательной, и даже изредка напоминала более восточную, нежели северную национальность. Нос с большой горбинкой, вся кожа смугловатая и опущенная от старости лет, волосы тоже не шибко светлые, а глаза и подавно под слабым освещением приобретали чёрный оттенок. Она поставила на их стол две деревянные кружки пива, из которых сочилась нежная пористая пенка. К тому времени толстяк слегка угомонился и, неловко поправив свой позолоченный пояс, развернулся пузом к неожиданной гостье и к её хмельному подарку.

Дама кротко вгляделась в ярко-бронзовые глаза двух недавно о чём-то споривших молодых товарищей. Они были явно удивлены происходящим и ждали ответа от кельнерши, и она, вытянув свою сухую старческую шею, поправив белую сеточную шапочку на слегка поседевших волосах, уселась за их трёхместный столик, который находился прямо на середине трактира под металлической люстрой, оснащённой шестью свечами. Был далеко не вечер, однако они всё же капали своим жарким воском на подставленные блюдца и создавали приятный, ничем несравнимый аромат.

— Извините, но мы не заказывали это пиво, — косолапо супротивился фермер, поглядывая на своего столь же непонимающего друга, но он был явно не против отведать ещё одну порцию пива.

— Ох, господа, примите это, как за счёт заведения, только тс-с… — прошептала столовая дама, поправив светлый, выпавший из-под шапочки локон, и, отодвинув пиво к недоумевающим, пронаблюдала за их пассивной реакцией: кузнец одним махом, не раздумывая, влил в себя принесённые пол-литра даже ничего не почуяв; фермер лишь только после того, как выпил его собеседник, медленно вдохнул свежий хмельной аромат и, не найдя в нём подвоха, сделал кривой глоток и отставил стакан.

— Признаюсь вам, мои молодые люди, я подслушала ваш разговор о замке Гогенцоллерне и о самом его правителе — Генрихе, и хотела бы вас в кое в чём подправить. Видите ли, моя дочь прислуживает тому графу уже вот целых десять лет, и дело в том, он никому не разрешает просто так входить или выходить за стены замка без его полного веления. Однако однажды как-то вечером я всё же подкараулила свою дочь, вышедшую из крепости за летним побором малины… Это было рискованно, ибо моё вмешательство могло бы стоить ей её работы, Но вы бы видели её счастливое, всё ещё молодое личико, ах, как она была рада видеть меня и поведать мне всё о своей нелёгкой жизни в замке… О том, как она каждый день выполняла сотни разнообразных услужливых действий надзирательницы: от полировки латных доспехов до рассказа вечерних баллад для графа. И она почти целый час трезвонила мне об невероятном укладе замка, о том, какой он великолепный и красивый, что я даже решила, что она слегка… ну, того — сбрендила. Но это было не так, моя дочурка вполне осталась всё такой же лапушкой и умницей… Эх, поскорей бы настал тот момент, когда я смогу вновь увидеться с ней…

— Эм, и что же вы хотите этим рассказом сказать? — спросил кузнец, повернув тонкой бровь, и в тот же момент отставил пустые, допитые им же кружки.

— Может, друг, она хочет сказать, что Гогенцоллерн не такой опасный, как он есть на самом деле? — проявил внезапную дедукцию фермер и гордо пригладил свой двойной подбородок.

— Да-а, но… Но есть и другая проблема — это сам граф, — снова перешла на шёпот старушка и спокойные взгляды попивающих вновь забегали от недопонимания.

— А что с ним не так? — мгновенно подхватил затаённую манеру речи фермер, наклонившись чуть ближе к кельнерше.

— О-о-о, он окружён тайной ничуть не меньше, чем сам замок… А вы знаете, сколько ему лет?.. Вот-вот стукнет полвека! Да-да, клянусь…

Друзья неловко переглянулись и, вместе пошмыгав носами, залились неудержимым хохотом, входившим в унисон с пьяным хоровым стоном сидевших возле стойки мужчин. Они долго не могли успокоиться, чем и ввергли в смущение и обиду саму рассказчицу. Внезапно визгнул фермер, протирая свой правый заслезившийся янтарный глаз:

— Так вон ты погляди, моему батюшке под восемьдесят было — только два года назад похоронили!

Небольшая стайка тёмных стрижей за окном вспорхнула с деревянного насеста.

— Да за что же вы со мной так!? Я же недосказала вам, вы не дослушали меня… Сам граф бессмертен! — вспылила старушка, и обиженно встала из-за столика и ушла на кухню, оставив у молодых людей неизгладимый осадок, повергнувший их в глубокое раздумье.