Повести безымянных

Эпонина Звездная, 2019

Собрание очерков о городской магии и об одиноких душах, теряющихся в каменных джунглях. Сквозь старые многоэтажные дома до самых холодных уголков мира в поисках света маяка, осветившего мрачные души.

Старый пекарь

Комнату залил алый свет, которой постепенно подбирался к морщинистому бледному лицу пекаря. Он смотрел на некогда белый потолок, что с годами начал трескаться и осыпаться, весь покрывшись пятнами от потеков. В первые годы одинокой жизни дом медленно разрушался, ведь старику не было дело до какой-то дыры в крыши, разбитых стеклах в некоторых комнатах. Такая отчужденность от всего на свете привела к постоянным потопам в его комнате. Жестяные ведра и тазики не покидали своего места на протяжении полугода.

Медленно и постепенно он вернулся к прежней жизни и открыл пекарню, продолжив дело предков с новой силой. Жизнь уже начала представлялась ему инерции, он спускался и весь день проводил то в небольшой кухоньке, где всегда горела печь, то у кассы в комнате, которая со временем истратила свое прошлое название и обрела новое.

Трещины были везде: на потолке, на стене, оклеенной обоями и всегда при желании в них можно было заметить необычайную, в какой-то мере прекрасную, идеальную форму, сравнимые с узорами на стекле зимой. Однако узоры со стекол ушли из жизни пекаря (особенно холодных зим нынче у них не было, а снег был такой редкостью, что в его существования трудно верилось), а трещины остались, как напоминание.

Он ждал, когда летняя утренняя заря коснется его старого лица, словно теплая нежная, любящая рука жены. Это было своего рода традиция. Он начинал свой день с утренней зарёй. Словно сказочный феникс, он возрождался с каждым утром. Порой ночами пролет он не мог заснуть, отчего казался больным, усталым, а порой и злым. Однако по-настоящему злого пекаря никто не видел. Серые глаза, что поведали многое, излучали светом. Улыбка согревала душу каждого покупателя. А сколько хороших эмоции было в его выпечке, да в простом ржаном хлебе?

Луч коснулся его подбородка, продолжая подниматься по лицу старика. Губы растянулись в улыбке, и вот он уже готов к новому дню. Пекарь откинул тяжёлое старое и колючее одеяло в сторону.

В доме стояла тишина, прерываемая лишь хождением часов. Минутная стрелка двигалась по циферблату с таким звуком, что он мог слышать её с кухни. Это же не давало ему покоя по ночам. «Да выбрось, ты эти часы», — говорили ему соседи, гости его дома. Да, они ему нередко мешали. Однако привязанность к часам, воспоминаниям душили его в редкие моменты, когда пекарь готов был их выбросить. Но столько теплого и приятного хранили в себе эти старые запылившиеся часы с совой, что и рука не поднималась избавиться от них.

Как сейчас, он помнил, когда и зачем их покупал. С годами особый эффект воспоминаний улетучился, некоторые он просто позабыл, за что не мог себя простить. Эти воспоминания были его ниточкой с семьёй, которой больше нет. Сыновья и дочери выросли и разъехались по другим городам, а отца навестить некому. Однако мужчина не унывал. Он верил, что, хотя бы один из них приедет. Не было важно, что он скажет своему отцу. Лишь бы приехал.

— Лишь бы… — прошептал он хриплым, осипшим голосом. — Иж, старик, совсем в тоску себя вогнал. А ну, взбодрись.

Он слегка ударил себя по щеке: это процедура была привычной для него. Раза два на день он бил себя по лицу, чтобы не унывать. Уныние и одиночество. Вот кто были его настоящими друзьями. С последним он смирился, но с первым пытался бороться. Он вечно напоминал себе, ради чего живёт и продолжает своё дело: для Лили.

Ныне покойная жена пекаря покинула его десять лет назад. Суровый вирус прихватил с собой немало людей в столько небольшом городке как Болонджи. Как бы не сопротивлялась, как бы не верила Лили в медицину, но спасти её таки никто не смог. Года уносили любую память о ней. Старик держался ту единственную нить, что у него осталась, крепко, не отпуская. Почему-то он запомнил её волосы пшеничного цвета, и их запах: они пахли миндалем. Эти жизнелюбивые голубые глаза. Самые теплые моменты с ней.

— Где же ты моя, Лили? — задавал он себе этот вопрос каждое утро. А в ответ всегда раздавалась тишина.

Он мирно наблюдал за часами в ожидании пяти часов утра. Когда же минутная стрелка достигла двенадцати, а часовая пяти, пекарь ударил по матрасу и, оттолкнувшись от него, встал. Он выгнулся, будто кошка под его окном. Донесся неприятный звук хруста костей, как напоминание о возрасте.

Комната была идеально чиста, что и не догадаешься, что в этом доме живёт холостяк. Бумаги на столе были уложены в стопку, на полу стояла урна, в которой не было ни единой бумажки. Комнатушка была на чердаке и имела небольшую высоту, но рост старика позволял ему спокойно жить здесь. Через прямоугольное не занавешенное окно виднелись крыши соседних домов. Под ним сидел черный кот, который был, пожалуй, самым частым гостем пекаря.

Посмотрев на кота, старик улыбнулся и подошёл к окну. Открыв его, он впустил питомца. На улице был легкий холодок, который был так по душе мужчине. Он высунул туловище из окна и вздохнул свежего воздуха. Каждый раз он испытывал необычное чувство: свободу. Казалось, он жил один в достаточно большом доме. Тогда почему он не чувствовал эту свободу? Ответа этому он не знал, но он всё пытался дотянуться до солнца, как Икар. Однако крылья обрезаны, а сам он камнем засел в этом доме.

Каким бы одиноким местом не было его жилище, дом — всегда Дом. Он оберегает тебя от внешних врагов. Он согревает тебя и твою душу в самые трудные минуты. Он ждёт тебя каждый день. Дом — это самое родное место на земле. И это понимал старый пекарь, а дети — нет. Отпуская их на волю, он знал, как же пусто и безжизненно звучали слова его сыновей и дочерей.

Он стоял на пороге дома, оперившись на дверную раму. Жена металась вокруг своего старшего сына, без конца спрашивая его, что он взял и не взял, забыл ли он что-нибудь. А парень лишь презрительно вздыхал, не хотя отвечал на вопросы своей матери:

— Я всё взял и ничего не забыл, матушка, — закончил Оливер, поглядывая на наручные часы, которые подарил ему пекарь на его 16-тилетие.

— Ох, Оли, я же любя, — выдохнула маленькая женщина и потянулась поцеловать своего сына, но тот увильнул от её объятий. Жена немного осела и помрачнела.

— Мне не три года, — оправдывался парень. — К тому, я же вернусь домой. Кому-то же нужно продолжать твое дело. Верно?

— Верно, сынок. Верно.

Он же не желал покидать свой родной дом, когда была возможность. Почему же была?! Она и сейчас есть. Старик в любой момент может собрать вещи в чемодан, который так и не использовал, и бросить это место. Вопрос в этом случае всегда стоял иначе: что станет с его Домом, когда его время подойдет к концу?

Ведь никто из детей не сдержал обещаний, никто не вернулся. А пламя надежды, поддерживаемое письмами дочерей, однажды погаснет. Что станет с ним? Он даст волю тем темным мыслям одиночества, вкусит всю горечь жизни и осознание этой боли станет его последним мигом. Но до этого ещё далеко: письма приходят в срок, покупателей меньше не становится, а сосед заглядывает к нему чуть ли не каждый день.

Уже обдумывая свой план на день, старик надевал новый белый накрахмаленный фартук и подбирал новый галстук-бабочку. На миг его мысли заняло разнообразие галстуков и тяжкий выбор бабочки. Пройдясь взглядом по ящику, он остановился на синем в красный горошек галстуке-бабочке.

Он спустился по старой скрипучей лестнице, на которой вся былая краска потрескалась. Старик осторожно касался перил, чтобы чисто случайно одна из щепок не вонзилась ему в руку. А ведь раньше по ней бегали детишки, а Лили с гостиной кричала им прекратить беготню, а то кто-то может ушибиться. Они же, конечно, не слушали свою мать, пока не случалось того, о чем их предупреждали. Ступень скрипнула. Мужчина резко остановился. По телу прошла дрожь и похолодало. Воздух в лёгких будто сжался, когда до его уха донесся детские крики и визги.

Призраки прошлого нередко мучили старого пекаря особенно по утрам, особенно на этой лестнице. Грусть вновь захватила старика, но сдаваться он не желал. Мужчина взял себя в руки и продолжил спускаться по проклятой лестнице. С каждым скрипом до него доходили звуки былого счастья в этом доме. Несколькими годами ранее лестница скрипела иначе, добрее. А сейчас это напоминал скрежет острых когтей по школьной доске.

Наконец-то преодолев лестницу, он взял в руки трость, которую почему-то оставлял на втором этаже. То ли потому что так ему было удобнее, то ли потому что ступенька под его ногами может выломаться в прогнившем месте, то ли потому что ноги его держали на третьем этаже, а на втором он как по щелчку переключателя в голове начинал хромать на левую ногу. Ему было неприятно и болезненно подниматься по лестнице. Колени ныли, а руки тянулись к перилам, что являлось недопустимым. Где-то на середине пути он всегда осознавал свою ошибку: оставлять трость внизу, однако раз за разом он вновь повторял эту ошибку. С годами это превратилось в петлю.

Он оперся на трость с рукояткой в виде головы льва. Вещица была новой, одна из немногих, во всяком случае. Столь умелую работу с тростью проделал один из его соседей, плотник. Он был примерно того же возраста, что и пекарь. Это способствовало налаживанию отношений между двумя одинокими стариками. Эрнест, плотник, не раз предлагал старику сделать ремонт в доме. Однако, не желая что-либо менять в нем, пекарь держался за дом, как за золото. Всё старое в его жилище хранила память о родных, которые были далеко от него.

— Ну, и дурак, — говорил ему Эрнест каждый раз, когда они пили чай за небольшим столиком в пекарне.

— Почему же дурак?! Это нормально, когда человек не желает менять что-либо в доме, в своей жизни, — отвечал ему пекарь, оставаясь при своем и доказывая свою правоту.

— Да твой дом скоро развалиться, дружище. Почему ты этого не понимаешь? — ударил по столу Эрнест, оставив небольшую вмятину. Из фарфоровой чашки, оставшейся после смерти жены, пролился чай, а ваза с желтыми цветами чуть не опрокинулась, к счастью, пекарь успел его поймать.

Жёлтые цветы, что стояли в старом фарфоровом кувшине, росли в его саду за домом. Сам он не любил жёлтые хризантемы, но постоянно ставил их на столик. Глядя на них, он всегда вспоминал о своей помощнице на кухне, о жене. Да и цветы он растил только в память о ней.

Старик потянулся к руке плотника, которую после отвел в сторону, и протер пролившийся черный чай. Не любил пекарь, когда его гость бил по бедному столу. Это происходило чуть ли не каждый день, что круглый столик обзавелся трещинами. «Нужно найти скатерть. Ту, что с сиренями», — подумал пекарь.

— Понимаю. Вот приедут сыновья, и сделаю ремонт, — протянул он осевшим голосом. Какая наивность прозвучала в этих словах, что плотник посмотрел на своего одинокого друга наполненными грустью глазами. Всё внутри Эрнеста сжималось, он не мог подобрать слов. Пекарь жил ради одной единственной надежды встречи со своими детьми. Эта надежда согревала его душу, и не давала старому пекарю окончательно впасть в уныние.

Конец ознакомительного фрагмента.