Измена. Осколки моей души

Эстер Рейн (2023)

Случайно увидев своего мужа с другой женщиной, я поняла, что не так уж и хорошо его знаю. Но я не успела разобраться в ситуации, как оказалась в другом мире в роли служанки, а мужчина, как две капли воды похожий на моего мужа, стал моим хозяином, забыла добавить: у него жена и ребенок! Что мне делать в этом мире и как справиться со своими эмоциями, ведь рядом с ним мое сердце замирает…

Глава 3

— Вас только за безликой посылать, — посетовала Вася, когда мы вернулись на кухню. — Вот не подадим обед вовремя, с кого будут спрашивать? Госпожа Златослава меня позовет да скажет: «Ты, Вассия, стара, поди, стала, нерасторопна. Не место тебе боле на кухне, раз голодные господа твои сидят за пустым столом, дожидаются. Иди-ка ты лучше за скотиной смотреть. Меня вон Клавка давно за сестру просит. Ее на кухню заместо тебя и назначу…»

— Теть Вась, да ладно тебе причитать-то, мы ведь только тудой сбегали и сразу обратно!

— Тудой-разтудой, до басурманов поди ж добежать успели… Еля, ты давай за суп берись, вона там я петуха положила, ощипать его надо, а пока накипать будет, овощей почисть. Маришка, садись вареники лепи, я тесто уже замесила и творог отвесила. А я на сыворотке сыр стану варить.

Честно говоря, я никогда в жизни никого не ощипывала, но под давлением авторитета тети Васи я села в уголок и взяла в руки дохлого молоденького петуха. Дернула перышко — держится крепко, потянула еще раз — отошло, но мне стало ясно, что процедура будет небыстрой и малоприятной для меня, петуху-то уже все равно. И мне стало за себя как-то обидно, почему, собственно, мне снится сон, в котором я должна работать на кухне, отчего я не хозяйка имения? Я когда-то читала, что если сон доходит до абсурда, то им можно попытаться управлять. Что будет, если я просто встану и выйду с кухни? Поднимусь в столовую и сяду как госпожа?

— Еля! Ты что ж сидишь-то, перья считаешь? Дай сюда петуха, иди овощи чисть, — раздался над ухом голос кухарки, от которого я подскочила.

Уговаривать меня не пришлось, я с радостью вручила тушку Васе и взялась за картошку. Сильно я не утруждалась, морковь и картошка отправились в суп наполовину очищенными, крупными кусками, мне требовалось доказать самой себе, что все происходящее со мной лишь сон и мой дрянной суп никто просто не заметит, он исчезнет из реальности ровно в тот момент, когда слуга вынесет его за дверь на подносе.

Я наливала похлебку для двух конюхов, пришедших на обед, когда мужчина, унесший поднос с едой для господ, вернулся, неся всю еду практически нетронутой. По спине у меня пробежался холодок — неужели мой суп заметили и вернули? Что теперь будет?

— Ох, что случилось-то? Господам не понравилось? — заволновалась кухарка.

— Господин и госпожа разругались. Прямо в столовой. Господин Дарен уехал, будет ли к ужину — неизвестно.

От прозвучавшего имени мое сердце в груди перевернулось. Неужели Дарен тоже здесь и женат на другой женщине? В душе защемило, а на глаза навернулись слезы. За что мне это испытание? Неужели это моя пострадавшая психика так изощренно издевается надо мной?

— А молодой господин отобедал? — продолжала переживать тетя Вася.

— Изволил лишь крендельками угоститься.

— Бедный мальчик, совсем исхудает, а коли жирка не будет — зимой опять болеть начнет.

До меня с некоторой задержкой дошел смысл сказанных слов: у Дарена есть ребенок. Это причинило мне даже больше боли, чем случайно увиденная сцена в кафе, которая немного поблекла в памяти из-за последних ярких впечатлений. Ребенок словно делал Дарена в разы ближе к другой женщине. Это выбивало почву из-под ног, заставляло мою душу раскалываться на кусочки.

— Еля, ты чего бледная такая? Опять поплохело? Ты, случаем, не нагуляла себе проблем-то? — раздался голос кухарки над ухом, от чего я вздрогнула.

— Что? — растерянно посмотрела на женщину.

— Да когда ж ей гулять-то? Из кухни почти не выходит, — вступилась за мою честь Маришка. — Может, с животом плохо? Оно всяко бывает. Помню, я с братом слив зеленых наелась, да так потом мучилась, как есть, думала, помру!

— Так у нас тут и слив зеленых взяться неоткуда!

— Ну это я для пример. Еля-то, может, чем другим потравилась.

— Ох, ну и глупые вы у меня девки! Иди уж приляг, до ужина время есть.

— Я лучше выйду, подышу.

— Ну иди-иди. Только долго не загуливай.

Я быстро преодолела уже знакомый коридор и оказалась на хозяйственном дворе. Светившее солнце казалось мне насмешкой, а летающие высоко в небе ласточки вызывали раздражение. Почему я не вижу сон про Дюймовочку? Почему эти ласточки летают там в вышине, занимаясь своими делами, вместо того, чтобы отвезти меня в далекую южную страну к прекрасному принцу, который никогда меня не предаст и не причинит боли? Чувство несправедливости и обиды сдавливало грудь. Я быстро миновала двор, почти пробежала мимо скотного двора, располагавшегося подальше от имения, чтобы шум и запахи не мешали хозяевам, и оказалась в бескрайнем поле, где колосилась еще зеленая тяжелая рожь, а между колосьев росли васильки и ромашки. Отчего все вокруг словно издевалось надо мной своей красотою? Я устало опустилась на колени и заплакала, мне было горько оттого, что мир так красив, а человеческая душа столь уродлива и лжива. Мне вдруг стало жаль и этот василек, и ромашку, которых никто не оценит, не поймет их простой и искренней красоты, их воли к жизни и любви к солнцу. Я чувствовала себя таким же луговым цветком, который любил и доверял своему солнцу, но однажды его просто скосили ни за что, бросили как ненужный сорняк, растоптав нежные лепестки. Почему? За что? Что я сделала тебе, Дарен?

Я горевала, глотая горькие слезы, обхватив себя руками, покачиваясь, словно баюкая свою боль, застрявшую занозой глубоко в сердце. Когда приступ жалости к себе немного прошел, я легла, прижав колени к груди, наблюдая, как муравей ползет по стебельку, как маленькая голубая бабочка длинным хоботком ищет нектар в желтой тычинке ромашки, я прислушивалась к такому летнему и мелодичному стрекоту кузнечиков. Мне становилось легче оттого, что жизнь вокруг продолжается, несмотря на мою боль и вопреки ей. Я даже не заметила момента, когда мои веки отяжелели и я уснула.

Проснулась я от острого чувства реальности. Солнце почти село за горизонтом, по щеке полз муравей и становилось ощутимо зябко. Я села, ясно и окончательно осознав, что все это — не сон. Я нахожусь в какой-то иной реальности и как выбраться отсюда не имею ни малейшего представления. Скорее всего, я расшибла голову о кухонный пол и в моем мире меня больше нет. Мне живо представилось, как вечером Дарен пришел домой, позвал меня, удивляясь, что везде темно, потом шагнул на кухню. Возможно, он даже споткнулся о мои ноги, прежде чем успел включить свет. А щелкнув выключателем, он увидел бледное лицо и застывшую лужу крови. Он наклоняется ко мне, пытаясь прощупать пульс, второй рукой набирая «скорую» в телефоне. Но приехавшим врачам не остается ничего другого, кроме как накрыть мое тело простынкой и констатировать смерть.

Что чувствует в этот момент Дарен? Сожаление, что предал меня, или облегчение, что теперь не придется скрывать измену либо разводиться со мной? А может, его чувства смешаны? Возможно, он уже заметил так и не разобранные пакеты из супермаркета и понял, что я могла проходить мимо того кафе и увидеть его с другой. Скорее всего, он достанет чек и посмотрит на время покупки. В его голове сложится картинка, станет понятно, почему я вошла на кухню в уличной обуви. Такая пустяковая оплошность стоила мне жизни. Смешно, не правда ли? Я усмехнулась с чувством горечи в душе. Умерла на кухне и возродилась на кухне. Слава случаю — не в туалете, а то ездила бы теперь золотарем на вонючей повозке в компании мух. На кухне все же и тепло, да и к еде ближе. Не так уж и плохо, если подумать. Но если уж и в этом мире соберусь помирать, лягу на диван в холле, чтобы в следующий раз стать хозяйкой, а не прислугой.

Я вздохнула, поднялась с примятой травы и вяло побрела обратно в имение, морально настраивая себя на новую жизнь.

— Еля! Ты где ж была-то? — воскликнула Вася, когда я спустилась на кухню. — Я уж думала все — живой не сыщем!

— Рано хороните, поживу еще.

Прозвучало это как угроза, отчего Маришка перестала скрести котелок и испуганно уставилась на меня.

— Надо бы ей в свято место сходить. Не своя она стала со вчера-то, — сказала рыжеволосая девушка.

— Правда твоя, Маришка. Завтра ее и сводишь.

— А чего я-то сразу?

— Ну а кто заместо тебя-то? Ты, что ль, на кухне останешься? Вот с завтраком разберемся, и до обеда сбегаете, завтра супов варить не будем, и без того жарко, у меня вона квас на хлебу настоялся. Окрошку сделаем. Ладно, вы тут домывайте, а я пойду, за весь день уж и ног не чувствую.

Я стала помогать Маришке мыть посуду, но заметив, что девушка постоянно зевает, отправила ее тоже спать, в конце концов, она вчера вызвалась вместо меня все помыть, и мне хотелось отплатить ей добром за помощь. Я уже домывала последнюю кастрюлю, про себя радуясь крану хотя бы с холодной водой, все лучше, чем бегать без конца с ведрами во двор, тут вон и пол скользкий, и ступеньки опасные, как раздались размеренные шаги.

На кухню вошел мужчина и сразу же принялся разглядывать деревянную панель с маленькими колокольчиками и шнурками, висящую на стене у входа. Я замерла, безошибочно угадывая столь знакомый мне силуэт.

— Полный дом прислуги, а когда надо — никого нет. И на звонок никто не реагирует. Сколько не обучай, все без толку. — пожаловался сам себе мужчина.

— Может быть, мыши шнурок перегрызли? — сказала я, чтобы привлечь к себе его внимание.

Мне очень хотелось, чтобы Дарен посмотрел на меня.

Мужчина обернулся и мазнул по мне равнодушным взглядом, едва ли отличая меня от кастрюли, рядом с которой я стояла. В душе снова засаднило. Было такое чувство, будто любимый человек прошел мимо тебя в толпе, ты узнала его, а он нет, и момент встречи упущен навсегда, ваши дороги разошлись безвозвратно, осталось только ощущение утраты и обреченности.

— Мыши… — как-то слишком тяжело вздохнул мужчина, словно проблема с мышами была завершающей вишенкой на торте его невзгод. — Я пропустил обед и ужин, но уверен, на кухне что-нибудь найдется.

— Конечно, садись…тесь… — запнулась я, пытаясь заставить себя видеть в Дарене чужого мне человека.

Но, по правде сказать, он был таким отстраненным и подавленным, что я и вправду видела его словно впервые. Моей оговорки он, кажется, даже не заметил.

Я открыла подпол, где располагался ледник, выполняя функцию холодильника, достала сыр, масло, буженину, нарезала хлеб и поставила перед мужчиной еще горячий душистый отвар. Все это время я боролась с желанием коснуться его плеча, прижаться к нему, вдохнуть любимый запах. Но мужчина заправил за ухо хорошо знакомым мне жестом длинную прядь темных волос и принялся за бутерброды.

Мне хотелось встряхнуть его и крикнуть: «Дарен, это я, неужели ты не узнаешь меня?» Но он даже не поднимал на меня глаз, погруженный в свои размышления.

— Спасибо за ужин, извини, что задержал тебя, — сказал он, вставая с табурета.

Я молча кивнула, складывая остатки. Что-либо говорить душевных сил не было, а от пережитого напряжения подрагивали руки.

— У тебя все в порядке? — Мужчина вдруг замер у выхода и пристально посмотрел на меня.

Мне хотелось закричать: «Нет, Дарен, не все! Ты мне изменил, я, скорее всего, умерла, а теперь ты делаешь вид, что мы незнакомы!» Но вслух не проронила ни звука, лишь кивнула.

Закончив с уборкой на кухне, я поплелась в свой чуланчик и устроилась на скамье. Спать после того, как я проспала несколько часов в поле, не хотелось. Оставалось лишь предаваться жалости к самой себе.