Этажи. №1 (5) март 2017

Коллектив авторов

Журнал имеет электронную и печатную версии. Печатный журнал выходит четыре раза в год. В него отбираются лучшие публикации, размещенные в электронном журнале. Редакция отдает предпочтение новым, не опубликованным ранее материалам.

Ирина Рыпка

Время сухих стрекоз

Время молитвы — время сухих стрекоз,

старых монахинь в выцветших серых рясах.

Это особая человечья раса.

Божьих подвижниц не сокрушит склероз.

Дева Мария за каждой придёт сама,

бликом рассветной зорьки окинув келью;

дрёмой окутает плоть, как дитя — фланелью,

чтобы душа безболезненный сделала взмах.

Время за трапезой — винный букет на губах,

сладкое бремя горней Господней манны.

Справа гремит хорал, а за ним органы

благодареньем о сытных пяти хлебах.

Счёт на века, как пальчики на ногах,

что оставляют следы на песке галилейском.

Пётр встречает у врат, как педант-полицейский.

Время скрипит пшеницей на жерновах.

Прости меня

прости меня и я тебя прощу

не вкладывай злой камушек в пращу

ты видишь я размахиваю флагом

он белый из больничной простыни

за всю мою медлительность прости

будь твёрд в любви

в прощении будь мягок

я помню все горячие слова

которые ты каждый день ковал

но выдавал раз в месяц по монетке

я радовалась

мне ладошку жгло

я загибала в книге уголок

и оставляла на полях пометки

прости меня и я тебя прощу

за то что ты не наловил мне щук

не целовал упрямые слезинки

не гладил шёлк

ржаных волос моих

за то что долго обнимал чужих

на перекрёстках Леси Украинки

давай простим друг другу это всё

и нашу встречу вновь перенесём

на новый день

на новый понедельник

ведь мы уже с тобой привыкли ждать

хранить в столе и не сдавать в печать

и поздравлять открытками в сочельник

Я ли тебе не ялик

я ли тебе не ялик сон твой и колыбелька

яблоки опадали сахарные поспели

вихри над нами охры шелесты под ногами

ахи и охи вздохи всё что случилось с нами

город сусальным златом выкрашен в этот месяц

я ли тебе не лада мир под ладонью тесен

пахнет домашним хлебом мятным имбирным чаем

я ли тебе не ева та что была вначале

Золотое игристое

хочешь и корчишься от радости, не от боли,

высохла корюшка корнем в саду магнолий,

там, где на ветках русалка сидела беглая —

на табуретку спрыгнула, стала белкою.

все кто встречал её — булкой кормили, сдобою.

не помещалась в проём дверной, стала доброю —

город прикрыла рыжим хвостом и пристань.

не оставляй на потом золотое игристое:

пей до дна — за меня и за нашу осень!

благостно зазвенят за окном сорок сосен

и полетят на юга журавли, гуси-лебеди.

сердце твоё нуга, а душа твоя — хлебец.

Рыба-тоска

Утро крадётся, распахивает ресницы.

Свет невечерний сквозь шторы на пол струится.

Я по тебе тоскую и мёрзну и всё такое,

ситцем, под стать раскроенным, вздрагиваю под иглою.

Грусть проникает травой-лебедой под кожу,

я прорастаю тобой, повышаю дозу.

День зачинается, полдень спешит на завтрак.

Рыба-тоска раздувает стальные жабры.

Жду тебя, понимаю, что не напрасно.

На светофоре горит завсегдатай красный.

Рыба сдувает жабры, ныряет глубже

и выплывает, в сковороде, на ужин.

Прощёное

Масло масляное, блинчик на тарелочке,

с золотой каёмочкой фарфор.

Попросить прощения — не мелочи,

а скорее, подвиг, если горд.

Ты меня прости, прости, пожалуйста,

что блины пеку я не тебе.

Воскресенье входит в дом развалисто,

выгибает кошечкой хребет.

Путь к колодцу — льдинок мокрых крошево,

вереница серых скучных изб.

Ты прости меня за наше прошлое,

и за то что не были близки.

За старым лесом

За старым лесом — лес ещё древней,

на курьих ножках заседает сирин.

Скучающие лица деревень

плывут, как баржи на речном буксире.

И с кем-то громко спорит Енисей,

хвостами рыб выплёскивает ярость.

Беглянка-белка скачет в колесе

и нет здесь ни проспектов, ни бульваров.

Такая захолустная тоска!

Три дома на окраине пустуют.

Ты их попробуй взять и приласкать,

как статную крестьянку молодую.

Но вышел срок, из печки злостный дым

вползает внутрь — нет тяги в дымоходе.

И надпись на скале «Здесь были мы»

нелепая, с дождями быстро сходит.

Харчо

«Отче наш иже еси на небеси..»

Начинаешь молиться, но думаешь, — не беси,

ты же меня не зли, не молчи в ответ,

не смей заикнуться, что рифмы хужее нет.

Это — как чёрно-белое серебро,

это — как инь и янь, понимаешь, бро.

Это — как неполадки в душе моей,

это — когда от холода всё теплей.

Выйдешь из проруби и так внутри горячо,

как будто бы накануне ты съел харчо

и чили в желудке оскалил сто три клыка,

и тебе нипочём все эти снега, снега.

В деревеньку маленькую

А чего нам стоит — ушанка, валенки,

паутинка-шаль, меховой тулуп?

Соберёмся, возьмём и уедем к маменьке,

в деревеньку маленькую за Тулун.

Представляю, как колуном ты машешь,

как свистят берёзовые дрова.

Через год народится дочурка Маша,

через два — долгожданный сынок Иван.

Будет чисто, простенько, тихо, радостно —

самовар, скатёрочка, пироги,

и мороз румяный сорокоградусный,

и жара на кончике кочерги.

Ветер колышет бороду

ветер колышет бороду старого ивняка.

выпущу из кубышек строчек для дневника;

поразбежались цыпочки, их позову, — цып-цып!

милые, вот вам ясли — рисовый манускрипт.

белое-белое поле, синие точки слов,

в розовой альвеоле воздух почти лилов;

перетекает медленно строфами на ладонь.

муза — морская женщина, спрятанная в чехонь.

всем нептунам по барышне — хвост, чешуя, реликт.

зреет в лесу боярышник красным бельмом улик.

в курицу из чернильницы вырастет жёлтый пух.

чёрных цыплят кормилица, где твой кричит петух?

дворик запрятан в городе, в тёплом пруду лещи.

лето летит на поезде, бабушка варит щи.

Проснись ко мне

проснись во мне однажды нагишом

и рядышком проснись и малышом,

горячим поцелуем в спелый рот,

проснись ко мне

и вплавь проснись и вброд.

и разбудить меня не бойся так,

пускай будильник сам себе тик-так.

а мы с тобой на мягком и в тепле,

и ниже плеч и выше плеч и плед

сползает клеткой на прохладный пол:

«вы сами без меня согреты, мол.»

и утро ловит нас в свои силки:

«опять они проснулись и близки!»

и дел сто дел и чайник ждёт и душ,

и я твой куш и ты мой сладкий муж

уже идти готовы босиком

на кухню за зовущим нас котом.

«Господи, я не знаю что сказать…»

Господи, я не знаю что сказать.

Этот мир застрял по щиколотки,

наткнувшись на рукоять

кортика, торчащего из подлодки.

Господи, я ничего не вижу.

Мутнеет, настоянная на можжевельнике,

в бутылках болотная жижа.

Мы — серые, Господи, а Ты — беленький,

спрятался в ельнике с посохом и мешком,

и потираешь горячие рукавицы.

Свят, Свят, Свят еси в сердце моём!

Когда я была Твоей отроковицей —

Ты носил меня в берестяном тереме,

от родителей к бабушке и обратно.

И я, тогда, как никогда, верила

в то, что у Тебя борода не из ваты,

а из небесного ледяного льна,

и глаза — глубокие и холодные.

Мне думалось, я у Тебя такая одна,

но отходят вселенские воды

и рождаются день ото дня,

сморщенные красноликие дети,

предначертанные, предназначенные для

победы жизни над смертью.

Другая история

Что мне его губы, что мне его борода?

Шарик от хуба бубы размножится в городах,

цвета хурмы палящей, с запахом — апельсин.

Чей ты, тираноящер, или ничей, один?

Что мне его слово, что мне его строфа?

Всё ему медь да олово, отдых, покой, лафа,

ёлочки в серпантине, фантики от конфет.

Я бы его отныне любила, но больше нет

в сердце моём простора, места для vip персон.

Но это другая история — Крым, Ереван, Херсон

Загадай

загадай меня на кофейной гуще —

профиль рыбы выльется на фарфор,

шум прибоя оближет волною уши

и раздует парусом чрево штор.

и такой простор разольётся в сердце,

гладь морская, тёмная бирюза!

посмотри, ведь море совсем не сердится,

и не море даже, а Бирюса.

я — форель речная, с верховьев снежных

истекает дом мой до Ангары.

загадай меня, мой рыбак сердешный,

как одну единственную из рыб.