Неотразимая графиня

Эшли Марч, 2010

Лия Джордж и Себастьян Мейдингер, граф Райтсли, связаны болью предательства: трагически погибшие муж Лии и жена Себастьяна, как оказалось, были любовниками. Однако если граф намерен любой ценой избежать разглашения этой тайны, то гордая красавица Лия готова поведать обществу скандальную новость. Единственный выход для Себастьяна спасти репутацию обоих – немедленно жениться на Лие. Любовь в его тщательно продуманные планы, конечно же, не входит, но порой страсть врывается в жизнь негаданно-нежданно…

Глава 3

Я должна признаться, что никогда не думала о музыкальном салоне леди Уоддингтон в этом смысле.

Два месяца спустя Лия проклинала графа Райтсли за совет, а себя за то, что последовала ему. Прятать правду от матери было куда проще под защитой вуали, хотя носить вуаль дома было не принято.

Кружевная оборка вдовьего чепца падала ей на щеки, и Лия изо всех сил старалась казаться печальной, но вместе с тем и доброжелательной, пока наливала чай для матери и своей сестры Беатрис. Вернувшись в Лондон три дня назад, она со страхом ждала их визита. Лия понимала, что ее матери хотелось бы увидеть ее убитой горем, но та слишком долго прожила вдали от общества, поэтому исполнить роль безутешной вдовы было особенно тяжело.

Лия поставила чашку на поднос, и та зазвенела, нарушив тишину, воцарившуюся в комнате, после того как гостьи заняли свои места. Звук показался Лии слишком громким, ее сердце замерло, а нервы напряглись. И она сделала то, что делала всю свою жизнь, — терпеливо ждала, когда заговорит мать.

Аделаида Хартуэлл вздохнула и, прервав осмотр комнаты, остановила свой взгляд на Лие.

— Я признаю, это очень щедро со стороны виконта — позволить тебе продолжать пользоваться Линли-Парком и их городским домом, но ты должна знать, мы предпочли бы, чтобы ты жила с нами. Я беспокоюсь о тебе, моя милая, волнуюсь, что у тебя не осталось ничего, кроме воспоминаний о нем. По крайней мере если бы ты вернулась к нам, я была бы спокойна, зная, что ты питаешься, как полагается. Я знаю, траур влияет на аппетит, но… — Она безнадежно махнула рукой на блюдо с печеньем и бисквитами, к которому Лия уже успела притронуться.

Ах вот в чем дело. Первый укол, искусно замаскированный под материнскую заботу. И все это так старо. Аделаида и Беатрис Хартуэлл представляли совершенный образец английской красоты — в меру округлые грудь и бедра, приятный овал лица. По сравнению с ними Лия казалась странной. Слишком худая. Слишком резкие черты. Слишком угловатая. Слишком…

Опустив ресницы, Лия насыпала сахар в каждую чашку.

— После похорон, мама, мне кажется, я даже прибавила в весе…

Аделаида взяла чашку из рук дочери и слегка поморщилась.

— Так нужно, милая. Ты всегда была слишком хрупкой. Но я боюсь, этого недостаточно, дорогая. Ты выглядишь как изголодавшаяся ворона во всем этом черном крепе. Съешь бисквит. Один, за мое здоровье.

Лия взглянула на Беатрис, ища присущего ей сочувствия и понимания. Ей семнадцать, она на три года младше, и, несмотря на внешнее сходство с матерью, она, как и Лия, настороженно относилась к инструкциям родителей. Но Беатрис не взглянула на нее, вместо этого, опустив глаза, пригубила чай. И Лия подумала: с того момента, как они вошли в гостиную, Беатрис не сказала ни слова. Она посмотрела на мать, затем снова на сестру. Ну да, конечно. Беатрис провела два месяца в Лондоне с Аделаидой, пока Лия, пребывая в трауре, не появлялась в обществе. Она, должно быть, рада, что Лия хотя бы на час стала мишенью для критики матери, тем самым отвела удар от нее. Если бы только на час.

— Лия.

Ей даже не требовалось смотреть на мать, чтобы по ее предупреждающему тону понять, что та прищурилась, а прекрасной формы губы недовольно искривились.

Словно удар в спину, голос матери заставил Лию потянуться к тарелке с бисквитом, ее рука машинально вытянулась. Это был послушный жест от исполнительной дочери, и хотя она была сейчас измучена и скептически относилась к своему замужеству, она все равно, кажется, оставалась послушной.

В поместье, принадлежавшем семье Йена, где она уединилась после посещения его родителей, Лия постепенно привыкла прислушиваться только к своим желаниям. Ей даже не нужно было соблюдать правила траура, учитывая небольшой штат прислуги, которая вообще умудрялась быть невидимой.

Она проводила дни так, как хотела, следуя каждому своему желанию. Ела то, что хотела, и не было необходимости планировать меню, чтобы угодить вкусу Йена, или вообще теряться в догадках, появится ли он к обеду или ужину. Она могла взять книгу, свернуться калачиком на кушетке у окна и пролежать так весь день или отправиться на бесцельную прогулку по холмам. Посещение светских мероприятий требовало ее участия в беседах, она должна была улыбаться и соглашаться, что она самая счастливая женщина на свете, еще бы, ведь она жена Йена Джорджа. А теперь, живя в Линли-Парке, она улыбалась только тогда, когда хотела этого. Она могла хмуриться или смеяться, злиться или дуться, но не было никого, чьи бы ожидания она должна была оправдывать.

И вечерами — предвкушение предстоящей ночи. Радость свободы и от балдахина в лондонском доме, и от густого, приторного запаха другой женщины, который приносил с собой Йен. Вместо этого здесь над головой Лии сияли звезды, невинный аромат маргариток разливался в ночном воздухе. Много ночей она провела, сидя в саду, накинув шаль на плечи, иногда позволяя весеннему дождю омывать лицо. Впервые за всю свою жизнь она наконец-то познала искусство быть счастливой.

К несчастью, сейчас, когда она вернулась в Лондон и снова стала предметом нападок со стороны матери, Лия поняла, что человека, однажды познавшего вкус власти и эгоизма, невозможно заставить отказаться от этой привычки.

Улыбнувшись уголками губ — ведь она все еще в трауре, — Лия отдернула руку от бисквита и выпрямилась.

— Нет, спасибо. Я не голодна.

Подняв глаза от чашки, Беатрис удивленно взглянула на сестру и беспокойно поморщилась.

Аделаида подняла бровь и потянулась за очередной ложкой сахара.

— Ты решила выбрать креп для своего траурного платья? Когда твой дедушка умер, я предпочитала носить бомбазин.

— У меня есть платья и из бомбазина.

Аделаида положила ложку и поднесла чашку к губам.

— Ясно. — Она сделала глоток. — Должна сказать, что этот креп ужасно мнется.

Лия глубоко вздохнула, отчаянно желая снова оказаться под звездами.

— И поэтому, мама, ты просишь меня вернуться в Лондон?

— Почему — я писала тебе в письмах, милая. Я скучаю по тебе и беспокоюсь за тебя. Теперь, когда ты овдовела, рядом с тобой нет никого, кто мог бы заботиться о тебе, направлял бы тебя…

— Как ты знаешь, виконт Реннелл предложил мне ежегодное содержание и позволил пользоваться и городским домом, и Линли-Парком столько, сколько я захочу. Он всегда очень любил меня.

— Да, но я уверена, он не намерен придерживаться этого решения бесконечно. Он должен понимать, что ты можешь снова выйти замуж или… — Взгляд Аделаиды остановился на животе дочери.

Лия проглотила комок в горле, ее рука невольно легла на живот, чуть ниже талии. Взглянув на Беатрис, она кашлянула, прочищая горло.

— Это возможно, но я не уверена. — Обычные недомогания проходили без сбоев, но протекали слишком коротко. И поэтому она замерла в ожидании в последние два месяца. Она приехала в Лондон по приглашению матери, но еще и потому, что лорд Реннелл организовал для нее встречу с доктором.

Завтра. Завтра она будет знать, не беременна ли она. И поймет, для чего были все те ночи и ожидание Йена в ее постели, чем вознаградилось ее терпение в его объятиях.

— Наследник, — вздохнула Аделаида.

Ребенок, мысленно поправила Лия. Ее дитя, любимое и обожаемое.

— Но есть и другая причина, почему ты должна вернуться в наш дом, — продолжала мать. — Ты не можешь жить одна. Ты слишком молода и ранима. Йен защищал тебя и заботился о тебе, но его больше нет. Без мужа ты…

— Нет, — прервала ее Лия тихим дрожащим голосом, ненавидя себя за то, что все еще старается угодить матери — быть покорной и благоразумной маленькой мышкой. — Мне не нужен муж. Более того, я считаю, что мне куда лучше без него. И прошу прощения, но мне также не нужно, чтобы моя мать диктовала каждый мой шаг, говорила мне, что я должна есть, когда спать и какие платья носить. — Пронзительный вызов последних слов повис в воздухе, и эхо ее гнева было громким и дерзким.

Аделаида молча смотрела на нее, глаза Беатрис расширились от ужаса. Лия чувствовала прилив удовлетворения, хотя ее голова дрожала, шпильки чепца впились в кожу. Она встретила взгляд матери. Когда она заговорила снова, ее убежденность не требовала повышенного тона, а голос был спокойный и холодный.

— Может быть, мне всего двадцать лет, но я не ребенок и не наивная дурочка. Я вдова, мама, замужество научило меня многому, теперь я знаю, что в состоянии управлять своей собственной жизнью.

Лия ждала, тишина стояла такая, что ее дыхание вырывалось из груди почти как в агонии. Прошла минута-другая, и лицо Аделаиды приобрело выражение безмятежности. Медленно поставив чашку на блюдце, она поднялась.

— Пойдем, Беатрис. Твой отец беспокоится, почему нас нет так долго.

Она повернулась к двери, ее спина оставалась такой же прямой, как несколько лет назад. Беатрис молча последовала за ней.

Сжав губы, Лия следила за их уходом. Минуты прошли, она услышала их шаги внизу в холле и ждала, когда услышит звук отъезжающей кареты.

Она была уверена, что мать ждет, не бросится ли она за ними, умоляя о прощении.

Послышался стук копыт по булыжной мостовой. Лия сняла с головы вдовий чепец.

Она провела почти два года как послушная, образцовая жена и оставалась ею, даже узнав о неверности Йена. Теперь пришло время прекратить играть роль послушной, образцовой дочери.

На следующий день доктор виконта Реннелла дал ей ответ: нет, она не беременна. Ребенка не будет.

И всю последующую неделю, а может быть, даже больше Лия без труда чувствовала себя безутешной вдовой.

Себастьян постучал и отступил на шаг. Странное чувство — прийти с визитом в дом Йена, зная, что не найдет его там. Он был не менее удивлен, получив от Лии Джордж сообщение с просьбой о встрече, но все же пришел, с неохотой покинув собственный дом.

Прошло три месяца после смерти Анджелы, но Генри по-прежнему спрашивал о ней. Себастьян предоставил няне мальчика сообщить ему о смерти Анджелы, но Генри, по-видимому, не понял. Он надеялся, что ребенок полутора лет сразу забудет мать, но когда Себастьян входил в детскую, Генри всегда бросал игрушки и, улыбаясь, заглядывал за его спину в поисках матери.

Себастьян вздрогнул, когда слуга широко распахнул входную дверь и пригласил его войти. Протянув визитку, он сказал:

— Я думаю, миссис Джордж ждет меня.

Слуга поклонился:

— Конечно, милорд. Прошу вас, следуйте за мной.

Вместо того чтобы проводить его в одну из гостиных, как ожидал Себастьян, слуга провел его вверх по лестнице на второй этаж, прямо к апартаментам хозяев. Когда они остановились на лестничной площадке, Себастьян услышал голос Лии, сильный и чистый и такой не похожий на мягкий, приглушенный голос Анджелы.

— Это на благотворительность. Нет-нет, не полосатый, пусть сначала оценит дворецкий. И эту шляпу с красной лентой. Боже мой, зачем одному человеку столько шляп?

Слуга остановился, прежде чем войти в спальню хозяина.

— Граф Райтсли, мадам.

В комнате мгновенно воцарилась тишина, и Себастьян подумал, что она забыла о приглашении. И затем услышал:

— О, конечно. Пожалуйста, входите, милорд. Минутку…

Остановившись на пороге, Себастьян заглянул внутрь. Видимо, эта комната когда-то была спальней, но сейчас скорее напоминала большую гардеробную. Жилеты, сюртуки, гора шляп, брюки — все разновидности мужской одежды были разложены отдельно в зависимости от своего назначения, что-то лежало на постели, что-то на стульях перед камином, а многое просто на полу. Пока он наблюдал, короткая вереница горничных и слуг вышла из гостиной, причем каждый держал в руках охапку одежды. Они сваливали ее в ногах постели — единственном незанятом месте в комнате.

Миссис Джордж подошла к концу кровати, она держала в руках высокую пирамиду из шляпных коробок и, чуть склонив голову набок, смотрела под ноги. Бросив коробки в центр новой кучи, она оглянулась и, отряхнув руки от пыли, присела в поклоне:

— Милорд.

Зачем он посоветовал ей отказаться от вуали? Ее глаза блестели, Боже мой, даже сияли, а на щеках горел румянец, губы изогнулись, их уголки привычно приподнялись.

Себастьян предпочел бы слезы. Поток слез.

— Вы больше не носите вдовий чепец? — спросил он.

Она поморщилась.

— Ну разумеется, вы не могли не сказать этого. Я решила, что это не обязательно. Я ношу траур и думаю, платья достаточно, а вдовий чепец только бы заставлял меня чувствовать себя лошадью в шорах. Более того, я у себя дома и никто, кроме слуг, не видит меня. И кроме вас. — Она замолчала, уголки ее губ вновь приподнялись в забавной гримасе. — Надеюсь, я не оскорбила ваши чувства, милорд?

Конечно, она не была искренней. Ничто в ее внешности или тоне не могло убедить его, что его мнение хоть что-то значило для нее.

Просто она была чертовски счастлива. Нечто новое за эти три печальных месяца. Его слуги, брат, другие лорды в парламенте — каждый ходил вокруг него на цыпочках, осторожно, стараясь не говорить громко и не смеяться в его присутствии. Только Генри смел улыбаться ему, его детская невинность защищала Себастьяна от отчаяния, которое поселилось в их доме и во всех его обитателях.

Но Лия Джордж не была ребенком, которому далеко не все следует знать. И даже если она раньше знала о романе своего мужа, даже если она презирала Йена за это, ей следовало по крайней мере печалиться. Если не из-за его смерти, то хотя бы из-за того, что он предал ее. Печалиться по поводу той неожиданной перемены, которая случилась в ее жизни. Из-за того, что теперь она не могла носить что-то иное, кроме черного, как не могла посещать из-за траура балы, приемы и музыкальные вечера. Господи, хотя бы потому, что долго не сможет улыбнуться на людях.

— Я вижу, вы наводите порядок? — спросил Себастьян, выразительно приподняв бровь и игнорируя ее вопрос.

Никто из его слуг не смел зайти в комнату Анджелы, и даже он сам еще ни разу не отважился зайти туда. Искушение посидеть там, впитывая ее запах, притворяясь, что она скоро войдет, как будто ничего не случилось, было слишком сильным. Таким же сильным, как искушение разрушить все и сжечь все воспоминания.

Ясно, что Лия не испытывала подобных чувств.

Она проследила за его взглядом.

— Готовлюсь к возвращению в Линли-Парк. А вещи… — Она пожала плечами. — Что-то для слуг, что-то на благотворительность. Я думаю, это куда лучше, чем кормить моль и крыс. Но пойдемте, — сказала она, направляясь к двери. — Я знаю, вам не терпится узнать, зачем я вас пригласила.

Себастьян молча прошел за ней через смежную дверь, ведущую в другую спальню — ее спальню, судя по всему. Кроме большой кровати под балдахином в темно-синих тонах, которая занимала центр комнаты, обстановка была абсолютно женская. Но здесь не было ни роз, ни кремовых ангелов, лишь изящное сочетание желтого и светло-синего. Комфорт вместо чувственности, мебель скорее практичная, нежели роскошная, и Себастьян, как только вошел, почувствовал себя неловко. Это было нечто интимное, свидетельство ее личной жизни, о чем он не хотел знать.

Он посмотрел на Лию, которая уже склонилась над грудой вещей в дальнем конце комнаты. Слуги не входили сюда, только их голоса раздавались в соседней комнате, не давая Себастьяну и Лие оказаться в полном одиночестве.

Оглянувшись, Себастьян подошел ближе, пока не убедился, что она хорошо его слышит.

— Черт побери, но мы ведь заключили соглашение?

Она резко подняла голову, прищурилась и смерила его взглядом, затем вернулась к своим поискам.

— Я помню и никому не открыла правду.

— Нет? Может, вы думаете, что ваши слуги слепы и глухи? Что они не понимают, как вы странно счастливы спустя всего три месяца после смерти мужа? Будь я проклят, вы можете не носить вдовий чепец, говорить и вести себя как угодно, когда вы одна, — в конце концов, это ваше дело, но перед другими будьте добры соблюдать приличия! Если же нет…

— Достаточно, милорд. — Она прервала его, не поднимая глаз. — Я поняла, что вы хотите сказать.

–…если нет, — продолжал он, как будто не слыша ее, — люди начнут интересоваться, почему вы не соблюдаете траур по умершему мужу, и постараются докопаться до истины. Не потребуется много времени, чтобы кто-то узнал правду, учитывая обстоятельства их смерти и…

— Милорд, — поднимаясь, воскликнула она, — вы всегда столь категоричны?

Когда она повернулась, Себастьян закрыл рот, ненавидя то, что все в Лие заставляет его вспоминать Анджелу. Нет, они не были похожи, напротив, контраст был впечатляющий: ее голос, ее вид и теперь, когда их разделяла пара шагов, ее запах, скорее не теплый, как комбинация ванили и лаванды, а легкий намек на запах морской воды…

Он прикусил губу, затем проговорил, четко чеканя слова:

— Только по отношению к тем, кто ведет себя столь безрассудно и упрямо.

Себастьяну следовало испытывать чувство раскаяния, он никогда раньше не говорил с женщиной без уважения и никогда не ругался. Но он не ощущал никакой вины. Стоя перед вдовой Йена, этой женщиной, которая напомнила Себастьяну о его потере, он не ощущал ничего, кроме страха, раздражения и желания уйти.

Затем Лия рассмеялась, и это тоже ужасно разозлило его.

— Вы думаете, я упрямая?

— Да.

— И безрассудная?

Он колебался, ее улыбка стала еще шире после его ответа. А он вовсе не хотел делать ничего, что сделало бы ее еще счастливее. Даже отказался забрать назад слова. Медленно беспокойно кивнул.

Солнце могло потускнеть от той радости, которая отразилась на лице Лии.

Себастьян нахмурился:

— Вы ужасно упрямая.

— О, послушайте, лорд Райтсли, — сказала она, опускаясь на колени, — вы не думаете, что безрассудство и упрямство лучше, чем послушание?

— Безрассудство часто приводит к дурным последствиям.

Она взглянула на него из-под густых ресниц. Если бы так сделала Анджела, это было бы соблазнительно. Лия Джордж тем не менее демонстрировала лишь нетерпимость и хитрость.

Себастьян безмолвно выругался.

— Как я уже сказал, мне не важно, что вы делаете у себя дома, но на людях вы должны придерживаться правил, чтобы правда не всплыла наружу.

— Я уже обещала не раскрывать ваш секрет. — Наконец она вытащила из кучи вещей небольшую книгу в кожаном переплете. — Тем не менее любопытно, как нужно вести себя дома, чтобы это можно было назвать безрассудством? Вышивать вверх ногами? Читать Библию в ванной? Что вы подразумеваете под безрассудством?

— Вы спрашиваете серьезно или просто хотите поддержать разговор?

И снова эта убийственная улыбка.

— Это вам, милорд, — сказала она и протянула ему толстую тетрадь в кожаном переплете.

Он осторожно взял ее.

— Это Йена?

— Я прочитала всего несколько страниц, но, кажется, это дневник, который он вел, когда был юношей. Хотя я сомневалась, следует ли мне передать его вам, думаю, вы единственный, кто может решить, хотите ли вы иметь что-то из его вещей или нет. Он упоминает здесь о вас.

Себастьян растерянно смотрел на кожаную обложку дневника: цвет потускнел, края страниц кое-где были порваны.

— И еще здесь булавка из Итона. Несколько газетных вырезок о законопроектах, которые вы поддержали в парламенте. Какой-то странный камень, хотя, честно говоря, я не знаю, нужен ли он вам.

Невзрачный серый камень, коричневый по краям, лежал на ее ладони, затянутой в черную перчатку.

Это была глупая выходка. Они были пьяны и бродили по аллеям Кембриджа, празднуя окончание университета. Остановились помочиться у стены, и когда закончили, Йен споткнулся о камень. Качаясь взад и вперед и хватаясь руками за воздух, он все-таки устоял, а потом поднял этот камень. «Мой надгробный камень», как он назвал его, и оба подумали, до чего же уморительно это легкомысленное, бездумное пьянство.

Себастьян покачал головой:

— Нет. Он мне не нужен. Я не хочу ничего из его вещей. — Глядя на дневник в ее руках, он отвернулся. Черт побери! Он не хотел воспоминаний, которые жгли и будоражили. — Вас это забавляет? Вы действительно верили, что я захочу…

— Милорд, — тихо прервала его Лия и кивнула в сторону открытой двери, где слуги сортировали вещи и одежду Йена, — потише, пожалуйста… Вы были его лучшим другом, и я думала по крайней мере спросить вас, прежде чем…

— Это все, что вы хотели мне сказать? — поинтересовался он, на этот раз его голос был низким и сдержанным. — И из-за этого вы послали за мной?

Лия встала и расправила юбки. С минуту она разглядывала Себастьяна, покусывая нижнюю губу. Наконец ее улыбка исчезла.

— Миссис Джордж? — снова спросил он.

— Нет, — ответила она, — есть еще кое-что.

Лия подошла к маленькому письменному столу и открыла один из ящиков. Она вернулась к Себастьяну медленным шагом, почти спокойно. Когда она наконец остановилась перед ним, то отвела глаза.

— Это я нашла в его спальне. И подумала, может, вы захотите забрать… их?

Себастьян вздрогнул, когда Лия протянула ему пакет писем, перевязанный розовой атласной лентой. Сладкий аромат лаванды и ванили наполнил воздух. С пакета свисал, раскачиваясь, золотой медальон, украшенный бриллиантами.

— Ее портрет, — прошептала Лия.

Дыхание давалось с трудом, каждый вздох требовал усилий. Себастьян был потрясен. Письма.

— Вы читали их?

Она покачала головой.

— Почему нет?

— Она была вашей женой. Сначала прочитать их должны вы, так как леди Райтсли писала…

Себастьян резко взмахнул рукой, и письма рассыпались по полу.

— Сожгите их, — сказал Себастьян и вышел.