Мы из стройбата

Юлиан Калвер

Все персонажи и события в этой книге вымышленные, любые совпадения чисто случайные. Хотя, если кто-то из бывших стройбатовцев вдруг вздрогнет, читая это… Но – нет, нет, померещилось, не было такого. Не было! Автору так же не нравятся многие слова и выражения, которыми он был вынужден пользоваться при повествовании, и он является горячим противником применения их в быту, но ведь книга не о консерватории, ей Богу!

МУРЧИК

Было только десять часов утра, прошло только четыре часа с момента отъезда из дому, а тихонько смывшемуся с плаца, примостившемуся под лавочкой недалеко от Пруна, страдающему от жары, перепивания и неизвестности, неважно себя чувствовавшему Мурчику казалось, что прошла вечность. Он хоть и не пил все тосты подряд и сейчас был не такой расклеившийся как Прун, но чувствовал себя очень неважно, и часок сна был бы ой как не лишним.

Мурчик лёг поудобнее — может, всё-таки удастся вздремнуть, а то от выпитого в раскалённом солнцем автобусе и на лавке под тополем поганого Торчкового самогона болела голова и начинало тошнить. Едва он закрыл глаза как доносившийся с плаца шум сборов и храп Пети Жуковского стали восприниматься как нечто далёкое и совсем не мешающее погружаться в такой сладкий, тёплой мягкой ватой окутывающий сознание сон.

Он уже почти заснул, когда отчётливо услышал свою фамилию. Мурчик машинально сказал: «Да», — пришёл в себя и под окрик склонившегося над ним с бумажкой в руке очкастого фраера-лейтенанта: «Ты чего тут разлёгся, как собака? Встать!» — открыл глаза.

Он протёр правый глаз, сел на земле и покачнулся — самогон и солнце давали о себе знать.

— Товарищ капитан, нашёл! Здесь он! Вот он! — тряся мятой бумажкой радостно крикнул лейтенант стоящему невдалеке перед шеренгой из девяти призывников капитану, с лицом, как будто сошедшим с висевшего на стене военкомата огромного плаката, на котором красной, белой и чёрной красками в профиль, на фоне серпастого и молоткастого флага были изображены смотрящие вдаль, стоящие уступом и упёршиеся виском в ухо впереди стоящего: моряк в бескозырке, лётчик в шлеме и кто-то третий, видимо символизирующий сухопутную армию, с рачьими глазами, медалью на груди и в немецко-фашистского покроя фуражке на длинной узкой голове.

Капитан в серой милицейской форме и стоящий рядом с ним на одной ноге, прижимающий к согнутому колену открытый портфель грузноватый, толстошеий милицейский старшина-сверхсрочник кивнули головами. Старшина — круглой, капитан — узкой и длинной, покрытой немецко-фашистского покроя фуражкой. Лицом капитан был очень похож на плакатного героя с медалью, на этого третьего, в фуражке, только у того, на плакате, как и положено символу, губы были как пампушки, а у него были тонкие, крепко сжатые, опущенными уголками демонстрирующие лёгкое презрение к окружающим.

— Давай его сюда! — шевельнул губами, похожими на двух лежащих друг на друге дождевых червяков, капитан.

— А? Слышал? Бегом в строй! — сфокусировав на Мурчике линзы, закричал лейтенант.

— В какой, — не понял Мурчик, — строй?

— Вон в тот! Покупатель за тобой приехал и формирует команду.

— То ж милиция. В вытрезвитель команду, что ли?

— Не милиция то. Иди!

— А они? — Мурчик огляделся по сторонам, но возле него из тех, кто с ним сюда приехал, лежал только пьяный Прун, — они разве не со мной?

— Не с тобой.

Мурчику вдруг стало одиноко. Даже эти, кроме Васьки Клюева, вообще не знакомые ему парни, с которыми его привезли сюда, на сборный пункт, с которыми они выпили и вроде подружились, оказывались не в его команде.

Он присмотрелся к строю своих будущих сослуживцев и среди всех девяти не увидел ни одного знакомого лица. Он перевёл взгляд в сторону, на плац. Там перед офицерами разных родов войск, стоящими со списками в руках, толпились новобранцы, и после того, как громко назывались их фамилии, они отзывались, собирались в разного размера группы и готовились уехать туда, куда повезёт их «покупатель» — на защиту границ великого и нерушимого Советского Союза.

Нагловатый самоуверенный Игорь сверкал золотым зубом в центре плаца в группе из человек двадцати, сидевших на своих пожитках перед немолодым капитаном, с пушечками в чёрных петлицах и строгим озабоченным лицом, что-то своё доказывающим заместителю начальника сборного пункта, размахивая списками то перед его невозмутимым лицом, то в сторону новобранцев.

Ближе к воротам, в тени здания, среди полутора десятков таких же, как и он, нетрезвых, одетых кто во что гаразд парней, полукольцом улёгшихся на горячем асфальте вокруг сидящего на чьём-то чемодане простоволосого мордатого сержанта с голубыми погонами, лежал возле своего вещмешка пьяненький Васька Клюев. Он с удовольствием ковырялся в носу и увлечённо слушал разглагольствования сержанта, которые тот сдабривал интенсивной жестикуляцией.

«Голубые погоны! Неужели десантура? Во, повезло Ваське!» — с завистью подумал Мурчик.

Все парни, когда их для проформы спрашивали на призывных комиссиях в военкомате, где они хотели бы служить, отвечали, что служить мечтают только в воздушно-десантных войсках. Мурчик не был исключением, но несколько прыжков с парашютом имел только лежащий под лавкой в отключке Прун, и почему в десантниках оказался плюгавый Васька, а не Прун или он сам, Мурчику было непонятно и даже обидно.

Он успокоился, когда голубопогонному сержанту стоящий неподалёку капитан в фуражке с голубым околышем, с длинным, похожим на лицо арабского скакуна лицом, прервав оживлённый весёлый разговор с майором внутренних войск, взмахнув рукой, крикнул:

— Мукосеев!

–…косеев! — долетело до Мурчика.

— Я! — мордатый сержант встал и одел на голову не голубой берет, а пилотку.

«А, всё понятно, это летуны!» — игла зависти выскочила из сердца Мурчика, и он с облегчением отвернулся от авиаторов.

— Кому чухаемся? — блестя позолоченной дужкой на очках и глядя поверх неё в разные стороны, заорал на него косой лейтенант, — почему сидим? Ты привыкай по команде всё делать в мгновенье ока, а не то будешь получать, как сидорова коза. Давай, вставай и иди в строй! Вставай, не стесняйся, тут все свои!

— Что? Что? Что? Я не ослышался? Лейтенант, вы его уговариваете? — скривил загорелое лицо милицейский капитан, уставясь в сторону Мурчика, — а ну ты, вошь колхозная, я засекаю время: вскочил, два прыжка, две секунды, и ты в строю! Время пошло!

Капитан дёрнул правой рукой, обнажая запястье, на которой на дорогом кожаном ремешке блестели часы «Командирские».

— Чего сидишь? Беги к капитану! — ещё ниже наклонил голову к растерявшемуся Мурчику лейтенант.

— Не торопится, — тихо сказал старшина у капитана за спиной.

— Это он напрасно. Да, дядя! Вижу, над тобой надо будет поработать, — крикнул капитан, — ничего, поработаем! Ты у меня скоро будешь бегать, как в жопу раненный мустанг! По потолку! Круглые сутки! Я тебя наклоню. До земли наклоню! Вот, вот так вот, до самой земли! На тебе шкура будет трещать, скот! Две секунды, бегом сюда!

Мурчик с трудом поднялся. Его руки и ноги дрожали и не слушались, в голове гудел мутный Игорев самогон и ещё что-то, он пока не мог понять что, и от этого «что-то» где-то в глубине мозга зарождалась злость. К такому обращению не привык. Это он скот? Почему? Да, такого начала службы он не ждал.

Он был в семье младшим, любимым и долгожданным: его и старшего брата разделяли десять лет. Он рос сам по себе, особо не страдая от родительской опеки. Им было некогда его контролировать — они работали. Отец в шахте, мать — швеёй в ателье. В семье ссоры были обычным делом: отец часто выпивал с многочисленными коллегами по работе, то по поводу ухода кого-то из бригады в отпуск, то по поводу из него прихода, и трёхлитровые «бутыльки» с самогоном шли бесконечной чередой. И хотя мать на него пьяного постоянно кричала: «Скотина! Кровосос!» — и что «он жизнь ей погубил», но когда отец трезвел, они всегда находили общий язык. До следующей скорой отцовой пьянки. Мурчика ссоры обходили стороной — его любили. Хотя родители и на него иногда покрикивали, не без этого, но без злобы, только для порядка, и он рос равным среди равных, понятия не имея, что такое унижение.

И вдруг он узнал. Узнал остро, в один миг. Какой-то вшивый милицейский офицеришка обозвал его скотом, и именно за то, что он как раз и не поступил, как дрессированный скот — не подбежал к нему, виляя хвостом, по первому свистку! И за это его будут наклонять? Делать из него этого самого наклонённого скота? А разве в армии делают скотов, а не солдат? Неужели это та армия, защитница Родины, мирного её сна, в которую он так стремился? Неужели это у нас такая армия? Армия наклонённых? Зачем? А где же?..

Он был воспитан на советских фильмах, где всё в Советской армии изображалось умным и романтичным, где солдаты под руководством лопающихся от благородства офицеров с умным прищуром глаз, защищая Родину от врагов, бежали в атаку на извергающие огонь доты и дзоты и прикрывали своим телом от огня командиров… И он был готов бежать на эти дзоты, он об этом мечтал и в это верил всем сердцем… Он и сейчас готов был идти в атаку… Но как прикрывать в бою вот этого неизвестно за что ненавидящего его капитана? Как?

Что-то треснуло в душе Мурчика, и всплыли в памяти рассказы вернувшегося на дембель из морской авиации брата о царящем в армии беспросветном, махровом идиотизме, об идиотских приказах, ворюгах-прапорщиках, пропойцах-офицерах, дураках-генералах, о мытых мылом плацах и крашенных краской листьях на деревьях, рассказы, которым он тогда ни за что верить не хотел.

— Не может в Советской армии быть идиотских приказов, потому что там нету идиотов! Нету!

— Нету идиотов? Да полно! — кипятился брат, — армия — это инкубатор идиотов, заповедник! Ну ничего, скоро поверишь!

И вот, это «скоро» пришло. Прошло всего четыре с небольшим часа от момента, когда он покинул дом и отправился служить в армию, и пять минут от начала тесного общения с тамошними обитателями, а Мурчик уже верил.

— Ко мне-э! — пропел капитан.

Но служить-то надо начинать — выбора не было, и Мурчик неспеша собрал пожитки, встал и пошёл.

— Да он пьяный! — апеллируя к старшине, капитан вытянул в его сторону палец, ещё ниже опустив уголки тонких губ, — пьяный и борзый! По команде «бегом!» пешком ходит! Оборзел?

Старшина пожал плечами и кивнул головой.

— Оборзел!

Мурчик подошёл и остановился. Капитан в упор уставился на него и сделал глаза бараньими.

— Непрэ-эвильно! — заблеял он, — непрэ-эвильно! Повторим упражнение. Ты, скот, — капитанов палец упёрся Мурчику в грудь, — вернулся на то место, где валялся, и по команде «ко мне» не пришёл, а прибежал сюда бегом, за две секунды. Я засекаю время. И так, для начала пять раз! Вперёд!

— Зачем?

— Что зачем?

— Зачем это, пять раз? — Мурчик красноречиво посмотрел на капитана, как нормальные люди смотрят на дураков, и не шевельнулся.

— Вперёд! — заорал капитан, — без лишних разговоров! Вперёд!

Закончивший трудный разговор с туповатым артиллерийским капитаном и теперь шедший к окружившей высокого старшего лейтенанта группе призывников майор Лемешев услышал возле лавочек крик и остановился. Он посмотрел сперва на старшину в милицейской форме, потом на стоящего чуть сбоку своего непосредственного подчинённого — очкастого фраера-лейтенанта, как цирк смотрящего на общение капитана с Мурчиком, и подошёл ближе.

— Что тут происходит? — спросил он.

Лейтенант отвлёкся, поводил очками из стороны в сторону, нащупал разбегающимся взглядом майора, расплылся в улыбке и сказал: «Цирк!»

— Вперёд! — орал капитан.

— Я что-то должен сделать? — спросил Мурчик у выглядывающего из-за спины капитана старшины.

Ему почему-то показалось, что старшина умнее капитана. Старшина кивнул.

— Вернись туда, где лежал.

Мурчик пожал плечами, развернулся и пошёл к лавочкам.

— Вещи тут оставь, — сказал старшина.

— С вещами! — крикнул вслед капитан, — с вещами и бегом!

Но Мурчик шёл шагом. Он подошёл к лавочке, посмотрел на спящего Пруна, утопившего в грязь лицо Женю, улыбнулся, развернулся и пошёл назад. Неспеша, с улыбкой, шагом. Капитан покраснел и растянул воротник рубашки.

— Бегом! — хрипло заорал он.

Мурчик упрямо шёл шагом.

— Ничего, приедем в часть, я тобой лично займусь, паскуда, лично! — капитан расстегнул пуговицу на кителе.

Мурчик молчал и голову не опускал. Это капитана разозлило ещё больше.

— Ты, — зашипел он, — ты там у меня шёлковый станешь и ходить вообще разучишься! Только бегом будешь передвигаться, бегом, ползком и прыжками! Я тебя к себе в любимцы уже считай записал! Кру-гом! Начнём сначала! Повторение — мать учения. Бегом вернулся к лавке и бегом прибежал сюда! Бегом! Две секунды! Бегом! Это приказ!

Мурчик пожал плечами, развернулся и пошёл. Шагом. Не из дурного упрямства, если бы надо было бежать в атаку, он бы побежал, а бегать только потому, что у какого-то капитана не в порядке голова, быть собачкой — «фас», «принеси»… извините, но нет. Он шёл в солдаты, а не в тузики. Мурчик не был такой смелый и принципиальный, просто он был молодой и ещё пьяный и поэтому просто не догадывался, чем ему в ближайшем будущем, в части, грозит только что приобретённая им «любовь» капитана.

— Бегом!

— Может, его заменим? Другого возьмём? Зачем нам возиться с такими? — тихо спросил старшина у трясущегося от возбуждения мелкой дрожью капитана, как волк глядящего, как Мурчик медленно шёл к лавочкам, — зачем он нам такой? Я бы не взял.

— Поломаем!

— Мне в роте только лишняя головная боль, — недовольно пробурчал старшина.

— Им я займусь лично, а вы, старшина, исполняйте свои обязанности и не лезьте не в своё дело! Понятно?

— Так точно!

— Ты! Ко мне!

Мурчик не торопясь подошёл.

— А теперь, скот, опять бегом к лавке! За две секунды! Для тупых будем повторять упражнение, пока не усвоим!

Мурчик стоял и не шевелился. Он уже два раза сходил туда-сюда и больше дурацким приказам решил не подчинялся.

— Что, припух? Борзый? — капитан неприятно рассмеялся. — Ты думаешь, ты у меня первый такой борзый? Я и не таких козлов обламывал! И с тобой цацкаться не буду! Я тебя научу Родину любить. Последний раз повторяю, бегом! Бегом!

Мурчик упрямо наклонил голову и, несмотря на крик ставшего уже красным от натуги капитана, стоял на месте.

— Стоишь? Не хочешь бежать? Ну и не надо! — капитан снял фуражку и оглянулся, показав Мурчику напоминающую тонзуру, размером почти с ладонь, контрастно выделявшуюся среди чёрных густых волос жёлтую плешь. — Хорошшо! Попробуем по другому. Я тебе даже слова больше не скажу, а ты будешь бегать туда-сюда сам, по своей инициативе. Не веришь? Армия — это коллектив, где за одного дурака отдувается вся рота. Вот сейчас, вот эти твои новые сослуживцы, — капитан небрежным взмахом руки, показал на девятерых призывников, стоящих за ним в шеренгу, — по моему приказу будут приседать. Приседать будут долго, упорно и мучительно, и до тех пор, пока ты сам, заметь, сам, не побежишь! И прекратят они приседать только после того, как ты научишься бегать и пробегать дистанцию за две секунды! Ты понял? Я буду молчать, а они — приседать! Молчишь, плесень? Ага, ты думаешь, что ты будешь мне гонор показывать, а они будут приседать молча? Нет, когда они наприседаются, я отвернусь, а они быстренько тебя научат бегать! Моментально! Веришь? Тут два варианта: или ты бегаешь — они стоят, или ты стоишь, а они приседают. До упаду! — вдруг заорал капитан, — бегом!

Конец ознакомительного фрагмента.