Рыцарь Грааля

Юлия Андреева, 2017

Франция XII века – эпоха благородных рыцарей и прекрасных дам, когда доблесть и честь ценились превыше всех сокровищ, а талант трубадура мог принести славу и богатство. Именно такая судьба уготована трубадуру по имени Пейре Видаль. Он родился в простой семье, но вид его так благороден, а манеры так обходительны, что этого юношу можно принять за принца. Ему суждено занять достойное место при дворе Ричарда Львиное Сердце и покорить сердца множества женщин, а затем его имя станет легендой. Согласно преданию, именно Пейре Видаль вынес из погибающего Монсегюра Святой Грааль, став доблестным хранителем легендарной Чаши!

О ТОМ, КАК ПЕЙРЕ С ДРУЗЬЯМИ ПОДГЛЯДЫВАЛИ ЗА ГОЛОЙ БАБОЙ, И ОБ АНГЕЛАХ НЕБЕСНЫХ

Однажды Пейре вместе с ватагой мальчишек подкараулили коровницу Милисенту во время купания. У коровницы этой была странная особенность мыться не в доме, а именно в реке. Мальчишки приметили это уже давно и теперь по очереди караулили, ну когда же мосластая Милисента сподобится пойти на реку. Караулить начали с полнолуния, но пришлось набраться терпения, с купанием Милисента медлила. Меж собой мальчишки заключали пари о том, когда же толстуха наконец соберется совершить омовение. Но ни на старой луне, ни в новое новолуние Милисента не мылась.

Хотели уже прекратить слежку, когда толстуха надумала-таки явиться на реку. Случилось это аккурат в день перед полнолунием, так что мальчишки затаив дыхание крались за ней до самого берега. Когда дородная Милисента в одной холщовой рубахе вошла в воду, Пейре, наблюдавший эту картину в первый раз, хотел было уже разочарованно плюнуть. Мол, надо же было столько сил убить для того, чтобы увидеть корову в холстине, когда Милисента вдруг погрузилась по макушку в воду и, тут же вынырнув оттуда, начала выбираться на берег, отплевываясь и фыркая от удовольствия.

Взорам пацанов предстало дивное зрелище — старая холщовая рубаха облепила рыхлое тело коровницы, огромные точно бурдюки, груди колыхались, по черным мокрым волосам текла вода, внизу рубаха задралась, и были видны две мясистые ноги.

Забыв об осторожности, Пейре встал и, открыв рот, смотрел на необычное зрелище, когда кто-то вдруг больно схватил его за ухо. Мальчишки тут же бросились наутек. Перед Пейре стоял де Орнольяк.

— Что же ты такое делаешь, гаденыш?! — грозно зашипел трубадур, уворачиваясь от камня, пущенного застигнутой за купанием коровницей, и одновременно увлекая за собой мальчика.

Вопреки обыкновению де Орнольяк как будто был трезв.

— Что же ты такое делаешь, Пейре?! — повторил он свой вопрос, обращаясь скорее к небу, которое он теперь хотел призвать в свидетели.

— Неужели Господь наделил тебя такими талантами лишь для того, чтобы ты, подглядывая за голыми бабами, марал свою душу?

Пейре шел за де Орнольяком, потирая ухо и не зная, что сказать.

— Ты можешь стать лучшим трубадуром этой земли, Пейре, — голос де Орнольяка был тихим и добрым, казалось, он так и проникает в душу, подобно тому, как после дождя струи воды проникают в ждущую их землю. — Я думал, что ты со временем станешь самым красивым трубадуром и рыцарем чистой любви. Ты будешь служить дамам, совершенствуя свое сердце и свою душу. Ты будешь тем, кем не смог стать я. Ах, Пейре, Пейре, не здесь и не сейчас должен был я сказать тебе подобные слова. Произнести их следовало бы Совершенному, а не такому грешнику, как я.

Они свернули по направлению к заброшенному сараю. Де Орнольяк подобрал с земли спелое яблоко и, в два укуса ободрав мякоть, выбросил сердцевину в кусты чертополоха.

— Видишь ли, люди прежде были ангелами. Божьими ангелами вроде тех, чьи изображения ты видел в церкви. Только святые отцы не знают, мало, кто знает, как это было на самом деле, те же, кто ведает правду, рассказывают ее не всякому.

Де Орнольяк остановился перед сараем. Повозившись под крыльцом, он извлек оттуда пузатый бочонок с вином, вытащил пробку и, отпив, разлегся прямо на траве под одной из яблонь. Пейре последовал примеру трубадура, разложив на земле плащ и усевшись на него.

— Ты, конечно, знаешь, что Бог сотворил небо и землю, зверей, птиц и божьих ангелов, — де Орнольяк сделал еще глоток и протянул бочонок Пейре. Кислое виноградное вино оказалось неожиданно холодным.

— И человека, — Пейре отер губы и с осторожностью передал бочонок трубадуру.

— Человека… М-да. Об этом после… Сатана восстал против Господа, и тот изгнал его в преисподнюю. Не убил, заметь, не истребил, чтобы и памяти о нем не осталось, а только отстранил на время. Можешь ты себе представить короля, который, вместо того чтобы четвертовать предателя и мятежника, всего лишь изгоняет его из своих владений?

Пейре отрицательно помотал головой. Такое поведение Бога действительно не укладывалось ни в какие рамки, но, с другой стороны, на то он и Бог — чтобы делать невозможное.

— На самом деле Люцифер был тоже творением Господа. А со своими детьми трудно поступать так, как они того заслуживают. Хотя в некоторых случаях надо.

Пейре подумал, что вот сейчас пойдет разговор о коровнице, и заранее надулся.

— Господь помиловал падшего ангела Люцифера, подарив ему жизнь и шанс на спасение. Но Люцифер, или теперь уже Сатана, совершил второй грех и переманил к себе двух ангелов Господа, их имена знает любой из ваших священников, церковь называет их Адамом и Евой. Не знаю, подлинные ли это имена, никто не знает. Давно это было, почитай с начала мира.

Для того чтобы привязать их крепче к земле, Сатана дал им человеческие тела, в которые и вселились чистые и бестелесные небесные жители. А потом он сделал самое ужасное — отобрал у них память, чтобы они забыли, кто они такие и откуда пришли.

Наподобие Царствия Господа он создал свой фальшивый рай, в котором заколдованным ангелам было запрещено трогать плоды древа познания.

Де Орнольяк приметил в траве еще одно наливное яблоко и, обтерев его о штаны, бросил Пейре.

— А потом сам же обратился змеем и соблазнил Еву на грехопадение.

Пейре вскочил. Никогда прежде он не слышал, чтобы кто-то столь вольготно трактовал Священное Писание, и это возмутило его чистую душу. Переписать песенку или балладу — это другое дело. Но Библию!

— Господин де Орнольяк, вы пьяны, — сквозь зубы произнес Пейре, не отрывая взгляда от брошенного ему яблока и прекрасно понимая, что трубадур отнюдь не пьянчужка, не балаганный шут. Ведь рядом с Пейре в траве под разросшимися яблонями возлежал матерый убийца, сильный и безжалостный рыцарь, наемник, убивающий всех и каждого по велению господина или собственному желанию! Мастер одного удара!

Решись Пейре закричать, он не успел бы даже открыть рта, как кинжал Луи де Орнольяка перерезал бы ему горло. Не мог он и убежать — серо-зеленые глаза врага держали его сильнее любой цепи. Шелохнись, и тебя собьют с ног, заткнут ладонью рот, сунут клинок под ребра. Поминай как звали.

Де Орнольяк возлежал под старыми, да нет, — древними яблонями, Пейре вдруг показалось, что это те самые яблони, и Тулуза на самом деле — райский сад, разбитый в незапамятные времена. Кем? Богом или дьяволом? Де Орнольяк знал, где хранится вино — значит…

— Сядь, Пейре. Ты ведь не хочешь оборвать рассказ на середине, как бы это сделали твои трусливые соседи. Ну же, успокойся. Да, я пьян. Но ты не в первый раз видишь меня пьяным. Так что…

— Господин рыцарь, благородный сэр — вы еретик… — язык Пейре онемел, горло пересохло. Говоря «еретик», Пейре понимал, что подписывает себе смертный приговор. В жаркий полдень его начал бить озноб.

— Промочи горло, господин праведник, наблюдающий из засады за голыми бабами, — де Орнольяк вальяжно поднялся, и силой усадив Пейре на траву, поднес к его губам уже наполовину опустевший бочонок с вином. — Теперь я просто обязан завершить эту историю. А тебе придется послушать.

До грехопадения ангелы были очень сильны и совершенно чисты, но после… он открыл перед ними ворота и вытолкнул в большой мир. Они остались одни. Но Сатана не успокоился на этом, он начал пленять и переманивать других ангелов. Обманом князь тьмы заманивал их на землю в человеческие тела, после чего они все теряли память. И что самое страшное, он придумал, что даже после смерти ангелы не могут освободиться и вернуться к Престолу Творца.

— Почему же?.. — перед глазами Пейре плыл туман, сквозь который просвечивало солнце, в ушах звучал обволакивающий, нежный голос де Орнольяка или самого дьявола.

— Потому что Сатана придумал, что те, кто проживет жизнь на земле и не вспомнит, кто они и откуда пришли, должны будут рождаться снова и снова, проживая жизни и ни черта не помня.

Пейре скорее почувствовал, нежели увидел, как трубадур сотворил крестное знамение.

— Случалось ли тебе, мальчик мой, смотря на небо или слушая песню, ощущать не радость, а тоску по чему-то давным-давно утраченному и прекрасному? Бывало ли такое, что, смотря на своих соседей и даже родителей, ты понимал, что дом твой не здесь, что доля твоя особая и путь твой проложен меж звезд?

Глаза Пейре наполнились слезами.

— Человек, вспомнивший свое истинное я, должен и обязан сохранить это чувство до своего смертного одра, чтобы затем, превратившись в сияющую точку, в стрелу, направленную в цель, лететь прямо и без остановки к Престолу Господа. Только так и не иначе можем мы навсегда отряхнуть со своих крыльев земной прах. Но верить и знать — это еще не все. Ничто в мире не должно держать тебя, связывая долгами, любовью, дружбой или преданностью. Невозможно вознестись в Царство Господа нашего, когда душа твоя будет разрываться на части жалостью и отчаянием по всему тому, что ты оставляешь здесь. Если ты будешь жалеть себя, свое тело, покидаемую тобой землю, все то, что ты любил и что не успел познать… Нет ничего хуже, если плачет по тебе близкий друг или любимая женщина, если за тобой тянет руки ребенок, крича: папа, папа, зачем ты покидаешь меня?! Вернись… Какая душа — тем более душа ангела — выдержит груз чужих слез? Поэтому они возвращаются, чтобы снова забыть, снова вспомнить, вознестись к чистой любви или погрязнуть в грехе. И так может быть до скончания мира.

— Значит, монахи всегда возносятся к Богу. Ведь их не держат семьи? Они никого не оставляют, — Пейре попытался было приподняться, но опять сел на землю. Голова кружилась.

— Не все. Лишь те, кто узнает или вспоминает свою истинную природу. Тот же из них, кто говорит, что он всего лишь раб Господа — никуда не поднимается, удержанный рабской цепью и невольничьим ошейником. Господь — наш Отец, и все мы его дети. Запомни, Пейре, сегодня я открыл тебе, кто ты есть на самом деле и откуда ты пришел. Теперь тебе придется жить святой и чистой жизнью, не греша и не вводя в грех других. Тогда в момент смерти у тебя будет шанс собрать все свои силы и вознестись прямой дорогой к Господу.

— А вы… — Пейре невольно смутился своей мысли, — вы живете праведной жизнью?

— Если бы… — трубадур поднялся и, уперев руки в бока, смотрел еще какое-то время на мальчика. — К сожалению, я слишком слаб для того, чтобы жить праведной жизнью хотя бы минуту.

— Но как же тогда вознесение? И все такое?.. — Пейре тоже поднялся, на нетвердых ногах подошел к де Орнольяку. Страха больше не было.

— Я нашел другой путь, — трубадур подмигнул ему и, подняв с земли плащ Пейре, отряхнул его и накинул на плечи мальчику. — Я возношусь в своих песнях. От сирвенты к сирвенте, от кансоны к кансоне я очищаюсь духом святым, который входит в меня, чтобы я мог сочинять. Я пою во славу Господа и людей. Правда, я не пою в церкви, но зато я воспеваю наших прекрасных дам, которые тоже должны наконец вспомнить свою ангельскую природу и вознестись к Отцу небесному. Вот что я, чертов грешник, делаю на этой земле. Тому свидетель Господь. Мы друг друга давно знаем. И он понимает, что сила искусителя, так же как над любым человеком, довлеет надо мной. И оттого, возможно, он продлевает мне жизнь, чтобы я успел пробудить как можно больше светлых сердец к высокому. Пусть даже и ценой собственного невозвращения.

Де Орнольяк обнял Пейре, и вместе они пошли в сторону домов. Допив последние капли, трубадур распевал охотничью песню, сочиненную им несколько лет назад для короля Генриха Короткого Плаща, барабаня в такт по днищу пустого бочонка.

— А было бы здорово, Пейре, клянусь своими потрохами на дьявольском вертеле, улететь отсюда, прихватив в одночасье всех местных дам?!

Пейре представил себе великолепный уносящийся в синее небо кортеж, и на душе его сделалось весело.