Смеющийся дом. Первая книга из серии «Смеющийся дом»

Юлия Ивановна

От избытка чувств говорят уста. Это сказано, как раз, о том, как родилась книга. Воспитанная в многодетной семье. Получившая замечательное образование. На практике знающая методы воздействия на человека добра и сочувствия, ненависти и жалости, автор и с читателями делится этими необходимыми знаниями. При любом, самом безнадежном, повороте событий, автор учит читателей быть хозяевами своей единственной и неповторимой, жизни. Стоять крепко на ногах и идти по жизни с ослепительной улыбкой.

Глава II.

Двое из ларца, одинаковых с лица

Громкий стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Не жду никого. И подходить чего-то не хочется. Чего не звонят-то?! Притаилась я. И подошедшей доче показываю палец, приложенный к губам.

За дверью ни звука. И опять: громкий, требовательный стук. Верочка убежала в детскую и вернулась, укрытая с головы до ног верхним покрывалом.

Да, дочка, тебе это игра! А мне как-то не очень. В следующую секунду она взяла бразды правления в свои руки. Скинула покрывало. Подошла на цыпочках к двери. Прислушалась да как крикнет:

— Девочки, девочки мои пришли. Мама, это Уля с Фимой*.

Ее голос услыхали по ту сторону двери и обозначились:

— Ксения, у вас звонок сломался. Это Тимофей с девчатами, открывай давай.

Слава Богу! Брат пришел. Открываю дверь и прихожу, как говорится, в себя.

— Привет!

— Привет! Уля, Фимочка, дайте я вас поцелую. Какие молодцы, в гости заехали.

Вера, никого не спрашивая, начала помогать сестренкам снимать обувь. Обе они года на полтора меньше моей младшенькой.

— Стоп, стоп, стоп! — останавливает ее движения Тимофей. — Погоди, Веруня, погоди. — Дочь начала расстраиваться не на шутку, а брат продолжил: — Сегодня утром мне из группы «Живи не тужи…» рассылка пришла. Оказывается, у Ули нашей день Ангела*. Я вспомнил, что в четверг по утрам ты часто дома бываешь. Давай, милая, а? У меня в это время на работе всегда производственное собрание. Я там план недели составляю и раздаю работникам.

Он говорит это воодушевленно, но быстро. И я не могу полностью уловить весь смысл сказанного. Стою в растерянности. Тимофей понял и перевел:

— Ты, ради Христа, свози моих девочек на Причастие в Церковь вашу. Ту, которая рядом стоит. Потом сидите дома и ждите меня или Настю. Кто-нибудь приедет, заберет их от тебя. Договорились?

А я чего-то главного не могу о себе вспомнить. Никак! Братик, видя мое замешательство, заманивает:

— Я в долгу не останусь. У тебя скоро днюха. Шикарный торт приготовят тебе по заказу. Угодил?

Как услышала слово «торт», все встало на свои места. Улыбаюсь и, конечно, отвечаю:

— Да, дорогой мой! Свожу, посижу, дождусь, передам.

Мы посмеялись, обнялись и попрощались. Вера с девочками стали хлопать в ладошки и прыгать на месте.

— В Церковь, в Церковь. Поехали, мама. — Вера тянет меня за руку к выходу.

Я упираюсь:

— Ты что? В халате, что ли, мне ехать? В храм надо прилично одеться, — и пошла переодеваться по-быстрому.

Короткие и поспешные сборы окончены. Вышли из квартиры. Подошли к лифту. Началось соревнование: кто дотянется до кнопки? Победила Веруня. Но в шахте стоит тишина. Совсем не слышно никаких звуков. И кнопка не загорелась. Пошли пешком на выход. Помогая детворе на последнем повороте, успеваю прочитать объявление: «Товарищи жильцы! Лифт вниз не поднимает!» Улыбка растянулась на моем лице.

Машина наша, «Ларгус», не завелась. Гремит, визжит, потом молчит. Надо воспринимать трудности как приятные задачки, которые необходимо решить. Что сейчас я могу предпринять такого-этакого? Сидят Вера, Ульяна и Фимочка позади. Какой день интересный! Толком и не начался еще, а уже столько случилось!

Сидя в машине, вызвала такси до Церкви. Оно подъехало так быстро, будто стояло за нашей аркой. При таксисте выходим из нашей машины и направляемся к нему.

— Здравствуйте, — начинаю я, — это вы на Церковном заказе?

Таксист, немолодой узбек или кореец, оглядел меня с ног до головы. Потом оглядел поочередно мою свиту малюсеньких фрейлин. Выключил мотор, свое радио и лениво ответил:

— Я с детьми не повезу. У меня кресел нет, — и продолжает стоять, не уезжает.

Понятно! Давлю на жалость:

— Ну подвезите. Две остановки всего. Просто куда мне с такими маленькими ножками? — Делаю движение рукой в сторону девочек.

Таксист молчит, но и не уезжает. Я поменяла тактику:

— Уважаемый! Мы что, в Америке уже живем?! — и демонстративно оглядываюсь по сторонам.

Не успела я вернуть голову в обычное положение, как услышала звук заводящегося мотора. Ничего не говоря, водитель включает скорость. «Он не тратит на разговоры со мной свое время, — подумала я. — Сейчас тронется с места — и до свидания! Это тебе, Ксения, духовная наука».

Улыбнулась и мысленно произнесла: «Благодарю Тебя, Господи, за все, благодарю. Люблю тебя, водитель, люблю». Взяла девочек за руки и собралась отойти от машины подальше. Но водитель высунулся в окно.

— Эй! Вы куда?! Запрыгивайте.

Девочки, до этой минуты стоявшие безучастно, разом повеселели и подошли к дверце. Сказано — сделано. Таксист, видимо, оказался патриотом.

Спокойно доехали до часовенки* в честь Сорока мучеников Севастийских. Спокойно вышли. Спокойно покрестились и направились к главному входу. Слышим за спиной голос мужчины:

— Подайте, ради Христа, на хлеб!

Откуда он взялся? Когда проходили, его там не было.

Девочки смотрят на меня и тянут ручки, хотят получить монетки и отдать просящему. Маленькие, а все понимают. Копошусь в сумке, достаю и даю по десять рублей каждой девочке. Сама, подумав, достала пятьдесят рублей. Ну, кто первый? Учу девочек:

— Подайте и скажите: «Ради Христа возьмите».

Просящий пожалел о том, что не имеет трех рук. Кому отдать предпочтение? У кого взять первой? Победила Фима, стоящая чуть позади сестер. Потом подаяние было взято у обеих оставшихся. Наступила моя очередь.

— Помяни моих родителей, Николая и Евфимию.

— И все? Че так мало? Надо всегда всех-всех называть, — учит он меня. — Кто там у тебя еще есть? — и крестится, собираясь молиться за следующих.

— Да у меня их много. Вы со сродниками помяните.

Но мужчина настаивает. Хорошо, воля твоя, я не тороплюсь.

— Протоиерея* Василия, протоиерея Евгения, протоиерея Николая, протоиерея Николая, протоиерея Валентина, протоиерея Стефания, протоиерея Алексия, протоиерея Димитрия, протоиерея Анатолия, иерея Аркадия, иеродиакона Илиодора, иеродиакона Иосифа, иеромонаха Иустина, иерея Сергия, иерея Игоря, Николая, Евфимии, Иоанна, Николая, Павла, Сергия, Иосифа, Иакова, Макария, Маврикия, Симеона, Серафимы, Неофита, Агапита, Иоакима, Анны, Григория, Евстратия, Елизаветы, Никифора, Виктора, их же веси судьбами, — и остановилась на полуслове, считая совершенно достаточным услышать ему с непривычки столько имен.

Вдохнула полной грудью, сделала шаг к входной двери. А девочки вовсе успели войти внутрь. Но мой молитвенник не унимается. Он крестится* сам и меня поучает:

— Опять?! Говорю тебе: всех давай. Не доходит до тебя, что ли? — Руки в бока у него.

Мне бы уйти. Но любовь к ближнему вырабатываю. Вспомнилось: «С попросившим тебя пройти одно поприще пройди два».

— Мил человек, их у меня много. Спаси тебя, Господи*. — Слегка поклонилась в его сторону. Но он загородил дорогу.

— Складываешь три пальца, — с воодушевлением показывает. — Крестишься и называешь имена.

Хорошо, дорогой, давай, начинай молиться. Я глубоко вдохнула и продолжила:

— Арины, Анисии, Агриппины, Капитолины, Анатолия, Никодима, Софии, Пелагеи, Параскевы, Григория, Александра, Николая, Николая, Вячеслава, Марии, Ксении, Ксении, Льва, Алексия, Фотинии, Евгения, Петра, Марии… — Закрыла глаза и говорю, говорю, говорю.

Кожа уловила легкое движение воздуха возле лица. Открыв глаза, я увидела моего молящегося, ходящего взад-вперед передо мною. Мне бы остановиться. Но душа попала в сладостный поток будто общения с усопшими близкими. И вот они ждут, когда я назову их имя.

— Галины, Виктора, Валентины, Валентины, Александра, Александра, Фотинии, Александра, Александры, Марии, Ирины, инока Михаила, монаха Василия, Валентина, Надежды, Ольги, Лии…

Люди прошли в храм так близко от меня, что стало понятно: молитвенника рядом нет. Девочки внутри храма, видать, попали в добрые руки знакомых бабушек. Я продолжаю вполголоса:

— Вадима, Вадима, Александра, Виталия, Николая, Владимира, матушки Надежды, Наталии, Екатерины, младенца Иоанна, Анны, Антонины, Анастасии, Елены, Елены, Георгия, Бориса, Матрены, Марфы, Василины, Сергия, Наталии, Димитрия, Аграфены, Харитины, Петра, Захария, Тихона, Валентина, Марии, Филиппа, Раисы, Клавдии, Николая, Владимира, Анатолия, Варвары, Татьяны, Николая, Владимира, Гликерии, Анны, Сергия, Наталии, Наталии и всех усопших православных христиан.

Окончила я свой неполный поминальный список*. Открыла глаза, покрестилась, поклонилась на золотой крест над синим куполом. Развернулась и пошла. Мой учитель остался позади, сидящий на детской церковной площадке. Обмякший, грустный. Взявшись за ручку входной двери, услышала его окрик:

— Ты по кладбищу ходила, что ли, и имена переписывала?!

Этот его риторический вопрос остался без ответа.

Храм в честь Сорока мучеников Севастийских находится ближе всех к нашему дому. Много лет при нем служит иеромонах* Назарий. Друг друга мы знаем лично. Я, бывало, и помогала чем могла: молебен провести, территорию вокруг храма почистить, цветы посадить… Церковь по площади маленькая, но высокая и уютная.

Достаю телефон, чтобы отключить звук, и вижу восемь пропущенных вызовов от неизвестного. Интересно! Перезваниваю.

— Але, я слушаю.

— Але, а кто это говорит? — Голос показался мне знакомым.

Как представиться? Не зная, кто на том конце провода, перебираю возможные варианты представления: баба Ксюша, тетя Ксения, Ксения Николаевна. Давай по-простому!

— Ксения Свистун на проводе.

— Ксения Николаевна, доброе утро! Вам завуч Монастырский звонил, вы трубку не подняли. Поручил мне вам названивать.

— Хорошо. Я рада. Говорите, — стоя у двери храма, продолжаю я.

— Учитель по славянскому* языку улетел на Камчатку. У ребят пара освободилась. Вот завуч и решил ее вам отдать под Устав! Вы приедете сегодня?

— Я бы рада, но в сию минуту в храм захожу. И дети у меня на руках. Трое малышей. Так что…

— Отлично. Перед обедом служба окончится. С детьми определитесь — и к нам в монастырь*. Там еще дело какое-то для вас важное есть.

— Поняла, если с обеда — постараюсь. Да, точно буду. Ставьте пару Устава*. У вас все?

— Да. Всего хорошего!

— С Богом!

Захожу внутрь. Лепота!* Светло, уютно и не душно. Хористы* увидели меня сразу, так как поют они внизу, возле солеи*. Регент* Галина энергично машет мне рукой, зазывая присоединиться к служению. Но мне сначала надо девушек найти. Стою на месте, оглядываю весь храм. Не увидела. Собралась выйти на улицу, их поискать. Может, кто-то вышел с ними?

В эту секунду появляется из закуточка с крестильной купелью* Вера моя. Молодец, идет тихо, при этом оборачиваясь и показывая кому-то пальчик, приложенный к губам.

Хор начал петь. Что это?! За Верой вереницей идут Уля, Фима, еще малышка и еще два мальчика. Позиция у меня замечательная. Зная дочкино «а давай-ка…», решила понаблюдать. На очередном ее вираже останавливаю Веру:

— Я петь пойду. Меня не теряй из виду. Если хотите, приходите ко мне на клирос. Но только тихо. Ладно?

Вера вновь приложила пальчик к губам и пошла дальше по храму со своим взводом к чудотворной иконе «Августовской».

Благополучно добравшись до певчих, я затянула партию третьего голоса*, которого как раз сегодня не хватало.

— Хвали душе моя, Господа*…

Служим. Я изредка поглядываю на моих девчат. Всё! Наигрался отряд малышей. Тихой вереницей приближаются к клиросу, как короли и королевы. А как же, все прихожане посторонились, уступая им дорогу. Встали мои и сторонние малыши на клирос. Регент с певчими расположились плотнее.

Один пономарь*, лет восьми, вышел из Аилтаря, неся темно-зеленые свечи*. И видно по нему: служить он с ними не может, а выкинуть жалко. Мальчик отдал их матери, певчей. Она свечи положила на клиросную тумбочку. Я разглядела их получше. Видимо, ручной работы. Свечи как свечи, но зеленоватые. Поставят дети потом, да и все.

Маленькому отряду наличие этих необычных свечей мешало сосредоточиться на молитве. И они отправили почему-то ко мне посла. Я раздала по одной свече каждому дитятке и показала рукой на детский подсвечник. Мол, идите, ставьте.

— Господи, помилуй… — Клирос поет слаженно.

Ушли дети, но вернулись в недоумении, потому что свечи сверху покрылись черной копотью. Возвращают малыши свечи с сожалением. Как говорится: «Ушли несолоно поставивши свечи».

Одну свечу я взяла в руки и стала исследовать. Трогаю, зажимаю. Впечатление такое, будто воском облили какие-то палочки. А фитиля вообще нет! Наклоняюсь к Вере.

— Потом посмотрим. А вы с девочками и мальчиками порисуйте пока. Вон там листочки и ручки, — показываю на детский столик сбоку в храме.

Прихожане запели «Отче наш». Где дети? Скоро Причастие. Вера идет быстрыми шагами к главному аналою*. Чудеса! Она знает ход службы!

Наступила пауза в пении. Чтец принялся за молитвы. Священник вышел на исповедь*. Я любуюсь моими девочками и слышу шепот певчих. Одновременный. Что-то не то! Поворачиваюсь к ним. Взоры их устремлены в одну и ту же сторону. У всех. Иду по траектории глаз, устремленных воедино, и вижу…

Стоит полная девушка с длинными косами. Исповедуется. Но как! Она не произносит ни слова, ни полслова. Она разговаривает со священником жестами рук, одновременно выражая на своем лице те или иные эмоции. Немая! Немая исповедуется? Не по бумажке, а вживую? Мне показалось, прихожане не обращают на нее ни малейшего внимания. Привыкли. А я вижу такое впервые. Надо, но не могу оторвать свой взор. Вот она показывает движения, похожие на зачерпывание ложкой. Теперь девушка усиленно стучит по лбу и кивает с сожалением головой. Дальше исповедница широко открывает в немом крике свой рот и делает суровое лицо.

Так, Ксения! У тебя совесть есть? Быстро проси у Бога прощение. И не забудь сама на исповеди в субботу покаяться и в этом грехе. Только без рук!

Первая на Причастие выстроилась детская очередь. Я стою, держа моих близняшек за руки. Мысленно повторяю: «Синяя курточка — Уля. Голубая курточка — Фимочка». Знакомая бабушка Люда бочком подбирается ко мне и шепотом предлагает:

— Давай мне одну, на Причастие пронесу.

я наклоняюсь к Фимочке и спрашиваю:

— Пойдешь с бабой Людой к Причастию?

Племянница бросает беглый, испытующий взгляд на соискателя ее руки.

— Да.

Сама взяла претендентку за ладошку и потянула к началу очереди. Скромностью не страдает моя девочка.

Мы с Улей стоим в самом конце очереди. Зажегся свет, открылись Царские врата, выносится Причастие в чаше*. Весь храм, кто в состоянии, делает земной поклон. Уля внимательно смотрит на все это. В тот момент, когда молящиеся поднялись с колен, Уля решается. Она садится на корточки, потом на коленки. Кладет свои ладони на пол. Делает земной поклон, целуя при этом свою ладонь. И чего она у нас таким образом земной поклон исполняет? Подрастет, как следует объясню ей. Уля начинает подниматься другим способом. Сначала выпрямляет полностью ножки. Затем подбирает к ногам поближе тело. А голова-то устала! Опускает ее вниз слегка и встает. И вдруг ей открывается такая картина: люди все вверх ногами стоят! И никто этого не замечает! Встав удобнее, она сильнее прогибает голову в сторону храма. Платок с головы начинает медленно сползать к полу. Лицо наливается багряным цветом.

Уля, стоп! Прихожане, продолжение следует. Осторожно разворачиваю и поднимаю мою кроху.

Началось причастие. Счастливый и трогательный момент. Подошла наша очередь. Поднимаю наверх, до Чаши, Улю.

— Иулиания.

Батюшка медлит причастить племянницу, пристально вглядываясь в ее личико. Потом переводит взгляд на сопровождающего. Узнает меня. Поправляет свои очки на переносице.

— Ксения, я ее причащал уже.

Моментальная улыбка озарила мое лицо. Губы растянулись так, будто им не было преграды. Все так же улыбаясь, я киваю головой на детей, столпившихся за просфорами с запивкой после причастия.

— Батюшка! Они совсем близняшки. Двое из ларца, одинаковых с лица.

Настал черед священника улыбнуться от души. Одна только Уля сидит на моих руках, смиренная и серьезная.

— Причащается младенец Иулиания… Аминь…

При последнем целовании креста мы с батюшкой улыбнулись, вспомнив ту ситуацию во время причащения с одинаковыми племянницами.

Я окружена моим отрядиком. Но он не торопится домой. Поправляя детям платья, увидела лежащие на тумбочке зеленые свечи. Так, Ксения! Спросить — стыд одной минуты. А вот не знать — стыд всей жизни!

Подходит ко мне незнакомая прихожанка, протягивает пакет.

— Возьмите, ради Христа. Детям. — Все как всегда.

Я так хотела со вчерашнего вечера грушу, просто челюсть сводило! И вот она, красавица, лежит в пакете. Но сказано: детям. Я иду поперек всех приличий и спрашиваю женщину:

— А мне можно?

Она так посмотрела на меня, будто увидела инопланетянина.

— Да-да, конечно. Всем вашим и вам, само собой, разумеется. — Смутилась, но четко ответила. Вот и ладненько.

Держа в руках зеленоватые свечи, спрашиваю уходящего певчего:

— Вадим Петрович, все-таки как они зажигаются?

Тот в ответ заливисто смеется, зная мой необидчивый характер.

— Ты что, Ксюша? Это семена платана! Недозревшие! Вон деревья во дворе растут!

Этого я не ожидала! Оказывается, это семена. Мы с Вадимом смеемся. Девочки и мальчики не в курсе, но хихикают с нами за компанию. Пора и честь знать!

Редко попадаю на природу. Захотелось пройти до дома пешком. Не прямо по улицам, а по диагонали. Вдоль зеленых насаждений. Сквозь крохотные дворики. И через замечательный маленький мостик. Как сказано, так и сделано.

Долго ли, коротко ли мы так шли? И молчали. Это было удивительно. Девочки срывали понравившиеся им листья и цветы. В этот раз насчет цветов я никому замечания не делала. Обычно не разрешаю красоту портить. Но сейчас! Очень понравилось: просто… пребывать!

Наш путь пролегает вдоль двухэтажного дома. В глаза бросается яркий листок, зазывающий прочитать его содержимое. Девочки обнаружили очередную посадку цветов и сейчас все заняты только ею. Я присела на скамейку, одновременно издали намереваясь прочитать кричащее объявление. Прочитала. Вот оно: «В воскресенье в 18:00 у этого подъезда проводится собрание. На повестке дня — выборы домового».

Проходя наискосок очередной двор, дети заметили яркую модную детскую площадку… Конечно, я им не отказала в просьбе! Тем более видела, как Вера полностью взяла над близняшками шефство. Дети веселою гурьбою налетели на карусели. Выбрали из них самую маленькую. Водрузились и сидят. Я вслух засмеялась. Нормально! Сели и сидят. Правильно! Сим-сим, поехали, что ли? Присела на скамью, устало облокотилась на колени и нагнулась вперед, всем своим видом показывая, что я девочкам в этом деле не помощник. Вера все поняла. И пока близняшки наивно смотрели в мою сторону, она соскочила и стала раскручивать карусель. Молодец! Уважаю! Все понимает!

Идем с детьми дальше, к дому. Идем — это громко сказано. Скорость наша явно снизилась. Детей смаривает сон, надо укрепить их в этой мысли.

— Сейчас покушаем, — весело говорю я, — в кроватку ляжем, — я прямо само счастье и блаженство в их глазах, — одеялком накроемся — и…

— Э-э! — трясет отрицательно головой Улечка.

Да проходили мы это! Как говорят: «Куда ты денешься? Влюбишься и женишься!»

— Не-не, дорогая, ты что? Какой спать? День на дворе! Просто отдохнут глазки, ручки. Ножки отдохнут — по дорожке побегут, и все. А то придумала тоже — спать! — успокоила я детей.

Вот моя улица. Вот мой дом родной. Вот и мой подъезд. Усталость мою сдул ветер веселья. Наконец мы дома.

Покормила. Повела всех в спальню. Включила им аудиорассказы Юлии Брейдаковой. В аудиокниге есть крохотный момент, когда герой поет молитву. Как только ручки у засыпающих слегка стали подергиваться, я встала, чтобы уйти. Но не тут-то было! Рука Фимы потянулась в потолок, потом на закрытый глазик, потом в правое ухо, на левую ключицу. И осталась лежать в таком состоянии. Оказывается, так тоже бывает! Удивительны дела Твои, Господи! Во сне молится младенец!

Села поработать. Стала дальше набирать в «Ворде» книгу «Архиерей служит литургию в хуторе. На клиросе поет одна бабушка». Очень просили. Смотрю на часы. Пора уже и братику позвонить. Да не позвонить, а приехать.

Легок на помине. Звонок от Тимофея.

— Але?

— Але!

— Как вы там?

— Как вы там? — Мне вспомнилось детство. Играю в словесный мячик.

— Але, Ксюша, ты на связи?

— Але, Тимоха, ты на связи?

— Ха-ха-ха! — Брат понял мое настроение. — В общем, такие дела: у меня так все закрутилось, то есть вообще не отойти. Приедет Настена за близнецами. Где-то в районе получаса. Можешь собирать их. Люблю тебя. Пока!

Все ясно. Работа, работа. Все правильно и все ясно. Приедет за ними мама. Жду.

Вовремя подоспела Настя, да не вовремя возвращаются из школы мои ученики. Передо мною выбор: или Веру с собой брать в монастырь, или просить невестку посидеть, школяров дождаться. Угадайте, что я выбрала? Правильно!

Веру оставила дома с тетей Настей. Выбежала в подъезд. На последнем лестничном пролете посторонилась. Моя приятельница, наверное, перепутала наши подъезды.

— Привет!

— Привет! Остановись, не беги, — начала она.

А я не имею возможности позволить себе роскошь остановиться.

— Ой, извини, милая! Мне только бегом сейчас.

Считая нашу встречу оконченной, делаю шаг вниз.

— Да стой ты! Я к тебе иду!

Видя мой открытый от удивления рот, она взяла мои ладони, переложила туда свои пакеты и говорит:

— Ксениечка Николаевничка! Сколько лет мы с тобой общаемся — и ни разу друг друга не подводили. Давай и сегодня поступим так же? Прошу тебя: отнеси эти лекарства и питание в наш роддом. Там лежит сестрина родственница, сноха. Она матушка.

«Какой идет длинный, полный моего удивления день!» — подумала я так и взяла пакеты с необходимым.

— А почему не сама?

— Да приболела. Мочи нет. Лежу и лежу, — с готовностью ответила она. Хотя по ее виду положение дел было очевидным. И склонялась приятельница все ниже и ниже, к ступеням.

Я молча взяла пакеты, листок с именем и побежала на остановку, направив ноги во Всецарицынский монастырь. Подвернулась подходящая маршрутка, и я воспользовалась этим. Войдя в маршрутку и усевшись с роддомовскими пакетами, я с улыбкой подумала: «До кучи! Буду решать проблемы по мере их поступления. Сначала урок. Дальше — видно будет».