Нарисую любовь

Юлия Ляпина, 2019

Марта проработала ассистентом художника пятнадцать лет. А потом он умер. Огромный кусок жизни ушел вместе с ним, что придет взамен и будет ли то что пришло новым? История женщина получившей возможность начать все с начала.

Глава 4

Утром ее разбудил протяжный звук, идущий из глубины здания, на миг она вскинулась, потом расслаблено закопалась в подушку: метро начало свою работу. Часа через два, неторопливо поднявшись, Марта посетила душ, надела легкую длинную юбку, модную в этом сезоне, и блузку с летящими рукавами, гладкие темные волосы собрала в привычный строгий пучок. Линзы, легкий мейк-ап, телефон, сумочка… Когда Марта вышла в кухню, чтобы выпить полагающийся к номеру кофе, ее встретила хлопочущая у плиты хозяйка:

— Доброе утро! Кофе?

— Доброе утро! Кофе!

— Не забудьте зонт, — напомнила женщина, ставя перед девушкой чашку и пару крохотных кексов на блюдце.

— Зонт? — Марат перевела взгляд за окно на безмятежное голубое небо.

— В Петербурге дождь идет с 1703 года, — без улыбки сказала хозяйка.

Марта не очень поверила, ведь солнце так ласково грело подоконник, да и не было у нее с собой зонта.

После кофе жизнь заиграла новыми красками, и молодая женщина поспешила выйти в город, намереваясь дойти до магазина пешком. Кожаная папка с документами в сумочку не поместилась, поэтому Марта оставила ее в гостинице. Она немого робела и собиралась просто познакомиться со своей собственностью. Адвокат уверил ее, что магазин работает, там есть управляющий и, в принципе, она может ничего там не менять, а только получать прибыль, которая отныне будет переводиться на ее личный счет. Так что она воспользовалась картой, предусмотрительно залитой в телефон, и, не спеша, двинулась по утренним улицам, вдыхая свежий пронзительно влажный ветер.

Идти оказалось легко, толпа просто несла ее на Дворцовую, потом — к метро, станция, переход, канал Грибоедова… Побродив по скверу перед Казанским собором, послушав скрипача на углу, Марта взглянула на часы и решила, что уже вполне можно появиться в магазине и, сверившись с картой, отправилась на Моховую.

Магазин нашелся быстро. Он располагался в цокольном этаже длинного старинного здания. Уютные зеленые «маркизы» прикрывали окна, тяжелая дверь радовала глаз начищенной бронзовой ручкой. Пока Марта рассматривала свое приобретение снаружи, вдруг пошел легкий дождь, который в минуту усилился до ливня, так что ей пришлось вбегать в магазин, надеясь, что у дверей нет ничего влагоуязвимого.

Внутри оказалось еще уютнее: знакомый запах красок, скипидара, лака, старых книг, картин и мебели. Лавка была некой смесью между магазином для художников, арт-галереей и художественным салоном. Вдоль стен стояли невысокие шкафы, забитые книгами по искусству, поверх шкафов — статуэтки, шкатулки с ручной росписью, коробки с кистями и пастами. Центральную часть магазина перегораживал прилавок, а за ним до самого потолка располагались ячейки, заполненные товаром для художников: красками, кистями, рулонами холста, бумаги и картона.

Марта неторопливо обошла магазин, отмечая аккуратные ценники, красивое и удобное заполнение пространства, а еще скромную ненавязчивость продавца, который бросал на нее взгляды, но не подходил и не мешал. Так потихонечку она добралась до арки, которая возвышалась над торговым залом на пару ступенек. Возле дверного проема висела табличка: «Галерея работ художника…» Увидев фамилию Жоржа, Марта на миг замерла, борясь со слезами, а потом решительно шагнула вперед, даже не представляя, что ее ждет.

Он много писал, и не всегда показывал ей свои работы, порой, даже нарочито прятал, играя, дожидаясь ее восхищения или гнева. Так что он оставил здесь для нее?

Первая небольшая картина в узкой раме оказалась вовсе не картиной, а посвящением: «Тебе, моей музе, помощнице, свету темных дней». И все. И смешение тонких линий, и закорючка, которой он завершал свою подпись. А дальше… Дальше был портрет. Ее портрет. Марта всегда удивлялась, почему Жорж не писал ее? Никогда даже набросков не делал, а оказалось — писал.

Она с удивлением рассматривала восхищенное лицо девушки, почти девочки, волосы уже стянуты в узел, но еще непокорно ершатся, черная водолазка подчеркивает бледную «зимнюю» кожу, острые локти торчат, рядом на тусклом зеленом фоне — кувшин с цветком. Да, она вспомнила: этот кувшин Жорж писал, когда она впервые пришла к нему в мастерскую, пытался передать матовый блеск белой глины, а оказывается, писал не только кувшин…

Следующий портрет, похоже, написан через год. Да, вот и чуть смазанная дата. Пастель, теплые оранжево-розовые оттенки, хмельной взгляд… Она даже вспомнила это платье, индийский хлопок (подруга привезла из поездки), и она пришла в нем на вечеринку в доме художников. Они тогда здорово повеселились, много танцевали, пили кислое белое вино, заедая крупным желтоватым виноградом. Вино тут было, тот же невесомый бокал, и виноград красиво свешивался из тяжелой серебряной вазы.

Еще год. Скучный синий костюм: узкая юбка, белая блузка, алая папка. Она заканчивала учебу, много ездила, писала диплом. Утомленный взгляд и карандаш за ухом присутствуют.

Еще год. Она обвыклась, перестала воспринимать мир через розовые очки, потребовала увеличить зарплату и официально прописать должность в трудовой. Теперь она в брюках и черной блузке. Странно, как много черного в ее жизни. Акцент уже не на острые локти, а на лицо: резкий взгляд, смоляная бровь над легкомысленной пушистостью ресниц. Кажется, тогда Ирина поняла, что Марта, это на долго, и ее тонкие шутки превратились в ядовитые подколки.

А на этой картине неожиданно была зима. Марта вспомнила: она тогда заболела так сильно, что не пришла на работу даже в маске. Жорж перепугался и явился к ней сам, а потом, когда поправилась, отправил к солнцу. Первый отпуск. А на портрете — зима. Мягкая шапочка из чернобурки, белый шарф, тонкий морозный узор на стекле и вязь березовых веток. Она здесь снова другая, но трудно сказать в чем различие.

В этом году она устроила выставку в Манеже, а здесь был безумный год увлечения лофтами, квартирниками и арт-галереями в кривых переулках. Это кажется год расставания, тогда ушел Дим, крикнув на прощание что-то острое и злое про юных дур и старых маразматиков. Здесь у нее очень насмешливый взгляд и сломанная стрела под рукой. Да, символично.

Марта дошла до конца коридора-галереи, вглядываясь в свое собственное лицо. Пятнадцать лет, пятнадцать портретов. О, нет, шестнадцать! Последний портрет был практически только наброском: крупные мазки подмалевка, фон намечен несколькими цветными пятнами, выражение лица не видно за полями шляпки, и все же это снова была она, в том самом сарафане, украшенном синими брызгами, на фоне моря и гранитной набережной. Незаконченный портрет. Прощание маэстро.

Девушка всхлипнула, потянулась к стеклу, погладить мазки, потом убрала руку и всмотрелась: что же хотел сказать ей Серж? Она провела в галерее уже больше часа и к середине экспозиции начала понимать, что каждая картина — послание ей. Вот ты была такая, а стала такой, я видел тебя хрупким жеребенком и строгой дамой, и конченой стервой с алой помадой на фильтре сигареты, какую сторону он увидел здесь?