Небо в алмазах

Юлия Яковлева (2018)

Третья книга серии о сыщике Василии Зайцеве, которому на этот раз предстоит расследовать убийство актрисы, чья слава гремела в недавно ушедшую эпоху немого кино. Что послужило мотивом: пропавшие драгоценности или тайные мемуары, в которых содержится компромат на многих известных современников кинозвезды? Палец завис. Пишмашинка скалилась на Зайцева стертыми коренными зубами, пережевавшими тонны отчетов, протоколов, заявлений. Наконец он нашел запропастившуюся букву «ж». Подковырнул запавшую клавишу. Треснул одиночный выстрел. «Стало понятно, что ж. Обе руки легли у подножия машинки, будто только того и ждали. Как всегда у Яковлевой, захватывающий детективный сюжет — это лишь повод рассказать об эпохе, когда звезды звукового кино восходили, а немого — гасли и забывались. Это роман об утраченных иллюзиях и сломанных судьбах, о ленинградских коммуналках 30-х годов прошлого столетия и их жителях, а еще о новой советской элите: автор ловко вводит в книгу Утёсова, Орлову, Александрова и многие другие реальные исторические фигуры. Слова Крачкина о возможной причине смерти произвели впечатление. Легко верилось, что на покойную откуда-нибудь из-под потолка съехал шкаф. Вынырнуло из глубин забытое пресс-папье. Лягнуло рухнувшее с высоты кресло. В любом случае повторить ее судьбу не хотелось.

Глава 3

Все зачарованно смотрели на мебельные кручи. На льдисто-бриллиантовую громаду люстры, под которой в столбе света плясала золотистая пыльца. Не могли пошевелиться.

— Ну что ж, товарищи, — разбудил сам себя и остальных Зайцев, — ножки, так сказать, в руки. Задача номер два: улики.

— А номер один?

— Выйти живыми.

Никто не двинулся.

Крачкин осторожно погладил пальцем полированную ногу в резных лилиях. Она торчала у него перед глазами. Но был ли это стул, кресло, трельяж или вовсе этажерка, не понять: туловище уходило вглубь, задавленное деревянным хаосом. Крачкин растер между пальцами пушистую пыль. Перспектива двигать мебель его не радовала.

Зайцев вынул из кармана платок. Обхватил через него рукоять. Тянуть пришлось с силой — нож вошел глубоко.

— Орудие убийства у нас, по крайней мере, есть. Пакуй, Крачкин.

— А тело перенесли, — заметил Крачкин, принимая нож. — Не сама же она на кровать так легла.

— Угу. И лицо себе шалью накрыла.

— Нож тяжелый, — взвесил в руке Крачкин. Оглядел лезвие.

— В рукояти наверняка напайка. Серьезная штука… Ладно, поехали.

Принялись. Про покойницу, осмотренную (других ран на теле не обнаружено) и опять из деликатности накрытую шалью, быстро забыли. Не до нее. Работали медленно. Сперва пробовали. Потом расшатывали, как зуб. Потом проверяли, куда уходит и с чем сцепляется. Не потянет ли за собой какого-нибудь дубового монстра. Подвигали, поправляли, приподнимали. И только убедившись, что безопасно, тянули. Передавали по цепочке. На выходе вещь принимал милиционер Сарафанов, вызванный на подмогу. Обыск напоминал переезд комиссионного магазина. Разбор завала после наводнения. Разбор баррикады. Инвентаризацию в музее.

— Не забываем отмечать подозрительное, — прокряхтел Зайцев, удерживая угол полосатого дивана. — Собирать улики.

Пока что вещи просто ставили в общем коридоре. Огромном, хоть тренируйся перед марафонским забегом.

Вызваны были также недавно зачисленные Охотников, Кукушкин и Зак. Но они так и болтались пока в коридоре. Делали вид, что помогают Самойлову опрашивать подозрительно невозмутимых соседей. «Перенимали мастерство», как распорядился Зайцев. Протиснуться в комнату все еще было трудно.

Зайцев, Крачкин, Нефедов и Серафимов решили сначала выбрать и вынести то, что полегче. Освободить плацдарм. Потом — с помощью желторотиков — приняться за тяжелых гигантов: шкафы, шифоньеры, буфеты, диваны.

В воздухе висела пыль. Серафимов чихал звонко, с широким замахом головы. Крачкин издавал в согнутый локоть тихое «псть!». Нефедов чихал, как мопс: «гр». У Зайцева от чихания заболел висок.

— Как она тут вообще жила?

Слова Крачкина о возможной причине смерти произвели впечатление. Легко верилось, что на покойную откуда-нибудь из-под потолка съехал шкаф. Вынырнуло из глубин забытое пресс-папье. Лягнуло рухнувшее с высоты кресло. В любом случае повторить ее судьбу не хотелось.

— Молодая еще баба, — недоумевал Серафимов. — И такой срач.

Хребты безумия, думал Зайцев, оглядывая уходившие к потолку массивы. Теперь уже к запаху пыли примешивался запах пота. Мебели словно не становилось меньше.

— Сумасшедшей она не казалась, — словно услышал его мысли Крачкин.

— Люди меняются, — быстро парировал Зайцев.

— Мистика.

— Что там, Самойлов?

— Мистики, Сима, никакой. Мебель — ее. Квартира тоже была ее. Квартиру уплотнили. Ей выделили эту комнату… Она, поди, перед уплотнением сунула дворнику четвертак, и всю мебель стащили сюда.

— Воображаю рожи соседей, — подал голос Серафимов. — Думали поживиться. А въехали в голые стены. А пищать и жаловаться поздно.

— Она что, надеялась, что советская власть откатит назад? И соседей выпрут? — откликнулся невидимый за баррикадами Зайцев. — А ты, Крачкин, говоришь, не сумасшедшая.

Крачкин не ответил. Многие тогда на это надеялись. Многие до сих пор надеются, подумал Зайцев.

Нефедов, приподняв край шали, смотрел на покойную. Он казался Германном у ложа Пиковой дамы.

Медики — чтобы забрать тело — были уже в пути.

— Чего лупишься, Нефедов? — не поворачиваясь, спросил Серафимов с козеткой в вытянутых руках. — Работа заломала?

Нефедов опустил шаль, протянул руки, принял козетку. Споткнулся, чуть не полетел с козеткой в вытянутых руках. Мгновения всем показались вечностью.

Но тот сумел выпрямиться, удержал равновесие.

— Елки-палки, — выдавил, придя в себя, Серафимов.

— Смотри, куда ступаешь. Ты б нас всех угробил, если б боднул эту стену, — заворчал Крачкин. — Смерть под диваном.

— Ты обо что споткнулся-то? — посочувствовал Зайцев.

— Тут что, мало обо что споткнуться можно? — ныл Крачкин. — Глаза разувать надо.

Зайцев поднял с пола шелковый поясок. Тот скользнул, распустив петлю.

— Извините, — промямлил Нефедов.

Козетка поплыла к выходу. Зайцев отбросил поясок от греха подальше.

Серафимов потянул за рога очередное кресло. В недрах зарокотало, заскрежетало. Все замерли, чувствуя, как бросает в пот. Опасались схода лавины. Убедились, что опасность миновала. Серафимов был красен по самые волосы.

Зайцев сглотнул:

— Ты, это, Сима, тоже… повнимательней.

— Товарищ Серафимов, это как играть в бирюльки, — наставительно произнес Крачкин.

— Какие еще бирюльки? — сердито буркнул тот в ответ. Легковесное словцо не понравилось ему. Зайцев попытался вспомнить, что он хотел сказать Серафимову: безуспешно.

— М-м-м, — промычал старый сыщик. Понимай, как хочешь.

— А ты, товарищ Зайцев? — нашел новую жертву Крачкин. — В бирюльки в детстве не игрывал?

— Мое детство, Крачкин, прошло на улицах, а не при дворе.

— Зачем сразу «при дворе»? Если, конечно, бирюльки не из драгоценных материалов и сделаны фирмой Фаберже. Но это не обязательно. Бирюльки можно и деревянные, и костяные. Нефедова я и не спрашиваю. Нет, спрошу. Товарищ Нефедов, вы знаете, как играть в бирюльки?

— Нет, — просто ответил Нефедов.

На Зайцева, как тошнота, опять накатило мерзкое, уже такое привычное чувство, будто отстал от самого себя: видишь руки, которые тянут кресло, но не сразу понимаешь, что руки — твои собственные.

Крачкин всё допытывался:

— Товарищ Сарафанов?

Тот промычал.

— Я так и думал: советская молодежь.

— Крачкин, прекрати трепаться, отвлекаешь, — огрызнулся Серафимов. Он нацелился на пузатый комод, поблескивавший бронзовыми ручками в недрах мебельной горы. Путь к нему преграждали полированные, резные буреломы.

— Я серьезно! — неожиданно горячо возразил Крачкин. И тут же поставил только что высвобожденный им стул. Сел. Забросил ногу за ногу. Зайцев удивленно посмотрел на него. Остальные деликатно воздержались от комментариев: старый сыщик просто-напросто устал. Работа не прервалась.

Крачкин вещал:

— Не ради отвлечения, между прочим. Сейчас я вам расскажу, как играть в бирюльки. Пока кто-нибудь нас тут не угробил. Игра, друзья, заключалась в том, чтобы насыпать горкой всякую дребедень… Совсем как здесь. Только без угрозы жизни.

Зайцев смотрел на свою руку, на бронзовый рогатый канделябр под ней. И никак не мог сообразить: то ли собирался взять, то ли только что положил. «… Вел», — услышал Зайцев свой голос. Испугался. Вытаращился на бронзовые рога. Не сказал ли он это вслух? Сердце бешено билось. Он глянул осторожно. Серафимов по локти шарит в чем-то. Нефедов взобрался на уступ, как горная коза, пытается высвободить ломберный столик. Крачкин, кряхтя, перевязывает шнурки на ботинке: тянет время, чтобы отдохнуть.

Не вслух, понял Зайцев. Но глядел, как во сне. Когда сил нет двинуть ни рукой, ни ногой.

— О! — радостно воскликнул Серафимов. — В комоде.

— Чего там у тебя? — приподнялся со стула Крачкин.

А Зайцев все не мог стряхнуть вялость.

— Дамские панталоны?

— Сам ты панталоны.

Серафимов приподнял пожелтевшие кружева.

— Вася, здесь письма, — посмотрев, позвал Крачкин.

— Ты что там, оглох? — нетерпеливо поторопил Серафимов.

— Приобщайте. Письма — это хорошо, — откликнулся Зайцев. Серафимов принялся паковать улику.

— Кстати, о «приобщайте».

Крачкин отвернул пиджак:

— Вот.

— Что это?

— Трамвайный билетик.

— Я вижу, что не в театр билет.

— В лифте нашел.

И Крачкин торопливо уточнил:

— Может, имеет отношение к делу. Может, нет.

— Приобщай.

Зайцев принялся вынимать ноги из столпотворения предметов на полу.

— А ты куда?

— В уборную.

В коридоре соседи окружили Самойлова и желторотиков. При виде Зайцева оживились. «Но не слишком», — отметил он.

— Продолжайте, товарищи. Не отвлекайтесь. Любые ваши наблюдения, мысли, соображения помогут следствию.

Он быстро пробрался через них, по коридору — в гулкую уборную. В ней еще сохранилась узорчатая плитка. Нарядный ватерклозет стоял на львиных лапах. Для коммунальной квартиры — ослепительно чистый. Место общего пользования.

Зайцев открыл кран — две бронзовые розы. Принялся плескать себе в лицо ледяную воду. Как будто воспоминание, ворвавшееся без приглашения, можно было смыть, спустить в круглый ротик ванной — в ленинградскую канализацию. Сел на край ванны, ощущая через брюки его чугунный холод.

«…Вел», — повторяла за ней нянька. И нацеливалась щепотью на крошечную теннисную ракетку в колючем ворохе самой разной дребедени: тележек, елочек, портновских игл, кошечек, яблочек, леденцов, причем леденец был такого же размера, как елка.

«Well». Гувернантка-англичанка обычно побеждала: ее длинные ноготки подцепляли бирюльки там, где пасовали старушечьи пальцы.

«Вел», — говорили и дети, подражая няньке. А не гувернантке, как надеялись мама и папа…

«Черт знает что. Проснись, — приказал он себе. — Человек убит, — напомнил. — Пошел, ну».

Он стряхнул капли. Промокнул лицо рукавом. Спустил воду. «Даже шнур не оторван», — тупо удивился. Шнур был богатый: толстый и завершался шелковой кистью. Под звуки водопада Зайцев отодвинул щеколду. И едва не ушиб санитара. Прибыли медики забрать труп.

— Господи, — только и сказал один на пороге комнаты.

— Стало лучше, — заметил Серафимов. — Было куда хуже.

— Не пролезем с носилками.

— Сима, давайте выносить ее в коридор, — приказал Зайцев.

— Я ноги возьму, — вызвался Серафимов.

— Я тоже голову не хочу, — поддразнил Крачкин. Шутя. Но шутя лишь отчасти, услышал в его тоне Зайцев. Милиционер Сарафанов деликатно зашел за рояль, чтобы про него не вспомнили.

Им всем приходилось видеть трупы и похуже — в чисто физическом смысле. Воняющие самым страшным запахом на земле. С месивом вместо лица. Разложившиеся. В этой покойнице было что-то жутковатое в смысле отнюдь не физическом.

— Нефедов.

Нефедов послушно соскочил с уступа. Отряхнул руки. Зашел в изголовье кровати. Переложил руки мертвой на грудь. Взял ее под мышки.

— Раз, два, три.

Она была тяжелой, все мертвые тяжелые. Носилки лежали в коридоре на полу. Соседи стояли, как стадо овец: молчаливым кружком. Зайцев уловил движение взметнувшейся ко лбу руки: кто-то осенил себя крестом.

Серафимов опустил ноги убитой. Зайцев выпустил из рук туловище. Нашел в толпе соседей лицо Самойлова: нашел что-нибудь? Тот прикрыл глаза: да. Отлично.

Нефедов последним осторожно уложил плечи, голову. Потом опять приподнял шаль и посмотрел на убитую долгим взглядом.

— Красивая баба, — заметил один из медиков. — Свое отпрыгала.

К цинизму медперсонала обитатели квартиры явно не привыкли.

— Сам ты баба, — донеслось от стада соседей. Женщины загалдели:

— Это актриса знаменитая! Дикари… Типун те на язык.…Я тя щас сама так отпрыгаю, зенки повылазят… Как вам не совестно, молодой человек.

Кем была их соседка, очевидно, знали в квартире все.

Медики поспешили поднять носилки, понесли к выходу.

Зайцев остановился на пороге комнаты. Следы их работы были, конечно, видны. Там и сям теперь зияли пазухи и провалы. Но хлам ужасал по-прежнему. «Они правы. Что искать в этом бардаке? Как понять, что пропало? И что здесь странно — если странно примерно всё».

— Зак, Охотников, Кукушкин. Подключайтесь.

Желторотики тотчас отцепились от Самойлова, просочились.

— Осторожно! Улики не затопчите, — задребезжал Крачкин, суя в руки Заку лампу с бахромой на абажуре.

Конец ознакомительного фрагмента.