Шуршание философа, бегающего по своей оси

Юна Летц (2012)

Происхождение снега, фермер, высаживающий мысли, колдуны, суперсамки, регистрация смысла жизни, пособие для бродячих мальчиков, биосхемы влюбленных, столкновение с криком, каменные мимы, многополые люди, подделка брендабог, кабинки с автоматической любовью, месмерист и большие над нами создают «Шуршание философа, бегающего по своей оси». Это книга предчувствий.

НИКОГДА ТАК НЕ ДЕЛАЙ

Это черта, которая объединяет всех мужчин в один вид. Это секта без собраний, религия, созданная одной привычкой, одной реакцией на ситуацию, исключения редки и примитивны. Спросите у любого — никто не будет отрицать, никто не будет удивлён разоблачению — тотальное единодушие.

…Пауза открылась, и за ней человек — жизнь, залитая в форму, можно бы и рассказать всё, передать его судьбу общими словами, но зачем спешить? Не будем спешить — выставим паузу как декорацию, а чтобы ещё лучше рассмотреть всё, пойдём в ресторан сегодня вечером, наденем красивые, чистые вещи, водрузим женщину на каблуки и пойдём в ресторан. Там и начнётся рассказ.

Вот они сидят двое: Свили и Миранда. Сидят в одном из ресторанов на площади около торгового центра, где стоит гигантский бронзовый штырь с чертами лица бывшего президента страны, где студенты разных цветов на лестницах кушают гамбургеры, где биолюминесцентное дерево с золотыми частицами в хлорофиле пылает огнями, где солёный на вид асфальт тихо лежит, как прибитый мученик, посыпан белой башмачной мукой.

И это ресторан. Обычный ресторан с обычными девушками на входе — тонкая блондинка в четыре угла: бёдра, плюс плечи и посередине талии нет, талия — это удача семитских народов, а она из германских варваров, откуда у неё талия. Вот и стоит квадратом у дверей, внушает расположение и готовит входящих к предстоящему интерьеру: чёткие тисовые столы, однозначные стулья — прямые углы, диваны кубистов, и сюда бы картину с изображением яблока-би́блока, но даже и того не стали: всё прямолинейно, конкретно, в самый раз.

Они сидят напротив друг друга, но головы вбок — окно большое, естественных форм. Там город проистекает за стеклом — неравновесие одних с другими, суета, подзуживание, амбиции, в итоге все кувыркаются, прыгая выше головы, и получается циркус, и получается, что все акробаты, хотя кто-то больше акробат. Город движется слева направо — в тупик, который тоже движется, и так из дня в день. Город сосёт из людей: кажется, что хочет удовольствие доставить, но на деле это садистские ласки.

Каждый читает меню. Женщина неторопливо — страница за страницей, желая всё изучить, истрогать внимательно подушечками плоские буквы будущих наслаждений, а мужчина точечно — раздел «Мясо» и «Алкогольные напитки». Наконец, каждый заказал — свершилось, что-то заказали и ждут, когда приедет это, на золотистых тарелках с вычурными каёмками. Отодвинули книги с блюдами, сцепили руки и глядят друг на друга, притворяясь счастливыми, хотя третий год кредит платится, а ещё уборочную машинку пора менять — сломалась; везде пятна, и даже на солнце пятна.

К тому же прикупили мобиль, но теперь тяжело с ним — дороги сами себя боятся, дрожат, и ничего на них не крепится, как будто новая форма притяжения: к ямам сложнее притягиваться. Чинится каждый год, и ещё на бензин отдавать, и кредит как будто не убывает — зловещие проценты вздуваются на дробях. В общем, тот же акробатизм.

Теперь сидят в ресторане, разговаривать особо не о чем, уже взрослые дети — переехали (в телефонные гудки и «позже тебя наберу»). Могли бы подурачиться, вспоминая общих знакомых, но виски ещё не принесли, не с чего дурачиться. Ну, обсудили новости, кого отругали, кому вылизали, кто виноват, но как-то без энтузиазма; источник новостей — мягкая заказная гласность, на этом не разгуляешься.

Попробовали распланировать выходные, но что там планировать: к соседям на салаты, у соседей аквариум с четырьмя рыбками, фикус в ведре, мастиф, а его жена сама готовит творог из сухого молока. Четыре этажа вниз — и там уже другие порядки. Никто ни на кого не кричит, разговаривают, как будто шепчутся — тихие омуты. Она работает учителем и носит типичное лицо биологички, а он элитные души чинит (но если бы души, а то — душевые аппараты), кривит лицо от плохой погоды, проклинает судьбу и редко меняет футболку, потому что она фирменная и из хорошего материала — такая у него одна. Четыре этажа вниз — это наши герои, которые сидят в ресторане, это о них мы и рассказали вот.

Тарелки, наконец, принесли: у него биф отменный с черри и молодым картофелем, у него шоколадный соус, а она заказала лазанью, что-то ей в голову взбрело заказать именно лазанью, хотя столько других блюд было: и карпаччо, и антрекот, но она выбрала это лазательное, аморфное — никто не заставлял, собственной волей предпочла из множества альтернатив. И вот тут уже начинается раскрывание секрета, уголок подцепили и тянем завесу от пола к рифлёному потолку — разворачиваем идею.

Мужчина нож берет деловито и разрезает весь кусок на маленькие — против этикета, но ему хочется продлить экстаз: перед ним кусок мяса, пышный, средней прожарки кусок настоящей латинской говядины, вынутый из задорной буренки, которая паслась на густых лугах далёкой страны, куда ему вряд ли удастся когда-то попасть.

Он разрезает кусок и чувствует этот запах невероятный, запах счастья и запах тонкой роскошной жизни, где у людей собственные дома в два этажа, а там мебель вся добротная, из ценных пород, и там камин с коваными засовами, и там мини-бар в гостиной, так что можно наливать себе виски, лёд, стакан красивый, с гранями, наливать выдержанный многолетний балвени и садиться к камину в дорогом халате, а рядом такие же успешные друзья сидят, и вы обсуждаете ситуацию на бирже или недавний гольф…

— Можно я у тебя кусочек?.. Как кувалдой по темечку.

— Можно я у тебя кусочек? — это остаётся звенеть у него физиологически в голове, как мысленные конвульсии. Только что он сидел перед камином в дорогом халате и обсуждал гольф, а теперь эта женщина, вклинившаяся в его жизнь со своими привычками, охотится бесцеремонно за первым, самым важным куском его добычи.

И пока он остолбенело истекает слюной раздражения внутри рта, она, не дождавшись ответа, ныряет вилкой в его тарелку, подцепляет самый красивый, сочный кусочек, нанизывает сверху молодую, придавленную луковой шапкой картошку и с невинным лицом тащит всё это на себя, снимает с вилки зубами, шипит открытым ртом, показывая помятые куски пищи (горячо!), потом механически жуёт, глотает всё сразу, и этот шар медленно катится по её горлу.

— Вкусно, — говорит она обычным голосом, вытирает жирные подтеки на губах и переключается на свою тарелку.

Свили не шокирован, это слишком односложное определение; Свили не шокирован, он обалдел от такого. Этот человек, это существо, напротив него сидящее, только что слопало первый кусок его королевского бифа, пышного, средней прожарки бифа, который он собирался съесть у камина в собственном двухэтажном особняке с дорогим фасадом, выложенным толчеными раковинами.

— Никогда, слышишь, никогда не ешь из моей тарелки, — говорит он медленно, вязко, как будто стараясь придушить её этой фразой.

— Да брось ты, — кидает она и продолжает выковыривать фарш из тестяных листов.

— Никогда этого не делай, — говорит он, неимоверными усилиями сдерживая своё желание вывалить её же раскорёженую еду ей на голову. — Никогда, — повторяет он как мантру, накачивая вилкой желваки на руках.

— Слушай, ну чего ты так расстроился, я же просто попробовать хотела, — говорит женщина, повизгивая своим таким чрезмерно родным фальцетом.

Мужчина вонзает вилку в кусок, не сводя с неё глаз, быстро его съедает, и теперь это, конечно, не то, теперь это обычное набивание желудка, и никакого камина нет, и нет биржевых друзей, и он обычный сантехник с сальным животиком, двумя детьми, не проявляющими к нему интереса, женой, пропахшей школьными тетрадками, и с кучей долгов — неудачник, одним словом, конченый неудачник.

— Зачем так злиться? Я же маленький кусочек взяла, смотри, сколько ещё осталось… Между прочим, человека отличает от животных именно способность делиться, — не прекращает верещание женщина. И нет бы как-то это говорила про себя, но она вслух говорит и с таким лицом раздражающе-весёлым, как будто ей и вправду ситуация эта показалась довольно забавной.

Он ещё раз пробует успокоиться, нанизывает вкусный большой кусок и несёт в рот, испытывая последний шанс вернуться в дом с красивым фасадом, и на сей раз ему почти удалось, но тут происходит что-то запредельное: она стаскивает у него черри прямо рукой из тарелки.

— Хотела помидорку попробовать.

Это конец. Мужчина вываливает ей майонез на голову, брызжет кока-колой прямо ей в лицо, разбивает потолок стулом, и ей на голову летит штукатурка — всё мысленно проделывает, но картинки в голове натуралистические, очень реальные. И постепенно у Свили поднимается настроение, постепенно он в себя пришёл, даже улыбается от того, что так эффектно ему удалось ей отомстить за все эти годы устрашающего семейного счастья.

Он даже позор её изобразил: она сидит с этими башнями на голове, а вокруг все смеются над ней, показывают пальцами и смеются, мол, вот какая страшненькая, да к тому же учительница; наверное, пропахла бумагой вся, от женщины ничего и нет.

Такое он представляет, поедая свое мясо, закидывая кусок за куском в рот, так он улыбается оттого, что вечер понемногу налаживается и не вконец испорчен.

— Будьте добры, счёт, пожалуйста.

По дороге домой она идёт рядом, но не слишком, метр или полтора расстояние, обижена, но ему до этого никакого дела, он сегодня в который раз лишился и камина, и дома, и успешных друзей — какое Свили дело до женских обид, когда у него самого такие потери.

И он идёт, шагает ногами по тротуару, и виски блаженно струится по мыслям, в которых мир лучше, чем есть, не идеален, но для текущего момента подходит.

И они заходят в квартиру, там полы все в этих вечных кошачьих волосах, там новый шкаф в убитой прихожей и ни одного нормального держателя для обуви.

— Свили, прости, я сегодня буду спать в другой комнате, — говорит жена. — Голова разболелась.

Мужчина вспоминает, как недавно бросал ей на голову всякие штуки, и внутренне торжествует от того, что эта злая магия подействовала: люди должны быть наказаны за дурные поступки.

— Ничего, дорогая, я как раз хотел почитать, — говорит он, имитируя небольшое сожаление.

— Тогда до завтра.

— До завтра. И вот ещё что…

Он обрушивает на неё змеиную паузу.

— Тебе понравилось мясо, которое я заказывал?

— Да, оно было неплохим, — женщина отвечает спокойно, ни о чём не догадывается.

— Неплохим?

Он иронически сотрясает её за плечо.

— Нормальное мясо, — подтверждает недоумённо жена (ни капли сожаления в глазах).

«Что ж, тогда, может, расстанемся, пока не сожрала всего меня». Но вместо этого:

— Я рад, что у нас похожие вкусы.

…Это черта, которая объединяет всех мужчин в один вид. Это секта без собраний, религия, созданная из одной привычки, и мантра её: никогда, слышишь, никогда не ешь из моей тарелки.