Химиосити

Юрий Вячеславович Скрипченко, 2021

Он настолько человек без прошлого, что даже имени ещё не заслужил. Он пока только буква – К. Чтобы сдать экзамен на зрелость, он покинул родной бункер и прибыл в тихий милый городок. Только вот здешнее спокойствие – это пепел над углями. И К. их нечаянно разворошил. Политики, организованная преступность, полиция и даже простые горожане готовы растерзать его на месте. Им нужен козёл отпущения – потому что источник здешней жизни, Фабрика грёз, погибла во взрыве. А за последние дни в город вошёл только один чужак – К. Добро пожаловать в средневековый городок на атомных батарейках!

Глава вторая, в которой К. начинает новую жизнь

1

В десять утра К., который милостиво позволил себе выспаться, привёл себя в порядок перед рукомойником. Умылся, смочил жёсткие волосы и зафиксировал непослушные вихры бриолином. Побрился личной опасной бритвой, оставив нетронутыми острые бакенбарды. Из-за своего высокого роста, путешественнику приходилось сутулиться, чтобы помещаться в зеркале. Это, конечно, не добавляло настроения — всегда неприятно чувствовать себя несоразмерным, как бы забавно это ни звучало применительно к невырослику в мире здоровил.

Лицо в зеркале ему, как всегда, не понравилось: слишком жёсткие очертания, слишком жёсткие мимические морщины. И взгляд был тоже чересчур жёстким. С таким взглядом завоёвывать друзей и оказывать влияние на людей не так-то просто. Собственно, вся жизнь путешественника была яркой тому иллюстрацией. Но солнышко за окнами сияло так невинно, так жизнерадостно и бодро, что К. поневоле оттаял.

Прямо в пижаме он спустился в обеденный зал. Помещение было забито — судя по виду, работягами, которые закидывались калориями перед очередным трудовым днём. К. почему-то подумалось, что ужинать они будут здесь же.

Место ему отыскала девица с заспанным и не очень чистым лицом, которая ухватила какого-то трудягу за локоток и убедительно попросила уплотниться на другой столик. Подумав, путешественник отнёс эту неожиданную любезность на счёт услуги, которую накануне оказал хозяйке.

К. хмыкнул и уселся на лавку. Если девицу отмыть, причесать и немножко накрасить, будет вполне ничего. У К. давно уже не было женщины. В паху начало распирать. Мысли заметно укоротились.

Заспанная замарашка вернулась через пару минут — с чертовки ароматным подносом. К. благосклонно встретил сковородку с картошкой на сале, плошку с кровавым соусом и овощной салат. В последнее время К. любил простую еду. Простая еда, когда в жизни всё сложно, — самое то. А вот на пиво покосился с неодобрением. Гостя поняли без слов и заменили напиток на морс.

Когда К. уже с головой погрузился в трапезу, явилась владелица заведения, Матушка Ззз — на сей раз в глухом серо-коричневом платье. Почему-то сегодня её не хотелось называть старухой. Скорее, пожилой леди, которая сохранила благородство и во внешности, и в манерах.

Ззз, как и вчера, похрустывала суставами при каждом движении, но на сей раз звук показался путешественнику приятным — будто дрова в камине щёлкают. Это окружало хозяйку странным уютом. Хотелось качаться рядом в кресле-качалке. С газетой.

Хозяйка поинтересовалась, не желает ли господин газету. К. желал.

И пахло от неё… Как в старом доме с дорогим, устоявшимся убранством. К. повёл ноздрями, знакомясь с запахом поближе.

Дурно отпечатанная периодика поведала, что «Фабрика грёз» в следующий четверг проводит день открытых дверей; на среду, ещё через неделю, запланированы гонки на транскиосках — горожане, делайте ставки и записывайтесь в команды болельщиков.

Хозяйка не уходила. Она скрестила руки и наблюдала за дорогим гостем. Это бесило.

— Вкусно?

— У вас на лице написано, что вы от меня чего-то хотите.

— Ни в коем разе. Может, добавки?

— И всё-таки?

— Мне ничего от вас не надо, кроме здорового аппетита и хорошего настроения.

— Не держите меня за дурака.

— Ну, может когда-нибудь. Но точно ничего срочного.

К. снова углубился в газету, не забывая смаковать картошку, поджаренную точно так, как нужно — до золотистой корочки и лёгкого хруста.

«Пропажа Оттиса Мавродикиса продолжает волновать горожан. Старший инспектор Гвидро Мульченштайн утверждает, что поиски вот-вот увенчаются успехом, но отказывается раскрывать подробности».

Полиция везде одинаковая.

«Меж тем, магнат Мавродикис стал третьим за год гражданином Радостьвилля, пропавшим без вести».

Я бы, наверное, отсюда тоже сбежал. Если бы было куда.

«Хеольга Хохотич девятнадцати лет от роду может стать самым молодым почётным гражданином Радостьвилля. Её кандидатура внесена в соответствующие списки. К сожалению, среди членов Комиссии нет единства по этому поводу. Противники особенно упирают на то, что указанная дева живёт в Радостьвилле менее пяти лет. Источник в магистрате сообщил нам, что голоса Комиссии могут распределиться примерно поровну».

Имя счастливицы вызвало у К. смутные ассоциации — будто было в нём что-то знакомое. Хеольга? Хохотич? За какие ж, интересно, заслуги на такие титулы номинируют девиц?

«И снова новость от нашей любимой «Фабрики грёз». Главный технолог Юрко Вустриц анонсировал производство новых эмосоставов. По его словам, такой полноты чувств горожане ещё не испытывали. Дегустация пройдёт в ближайший день открытых дверей, то есть в четверг, 23 сентября 345 года (по Н. С¹.)».

Аж через неделю? Но почему Хохотушка Хи сказала про сегодня? Наверное, перепутала. Всё-таки «здоровилы» редкостные тугодумы. Хотя она, наверное, лучшая из тех, что встретились на его пути. Как там звали номинантку? Хеольга Хохотич? Хм…

На четвёртой полосе расположилась рубрика: «Говорят» с припиской «присланные сообщения не проверяются, не рецензируются и не возвращаются». Собственно, на этой ремарке всё уже было понятно, но К., однако же, прочитал одну заметку:

«От уважаемого квартировладельца Опанассио Мукра. Подозреваю, что мой квартирант Дельтор Бенисс украл у меня курицу и скормил её мне же. Да нет, не подозреваю. Уверен. Дело-то вот в чём. Этот недостойный горожанин должен мне за пять месяцев. И вот третьего дня зовёт на ужин — отблагодарить за терпение, значит. Шепнул — будет печёная курица. Чтоб я не гневался на задержку по выплатам. Я, конечно, пришёл — слыханное ли дело — бесплатная курица. Не то, чтобы верил, подлец Дельтор вечно придумывает уловки — лишь бы за квартиру не платить. Но, как говорит наш преподобный Тодорро Крейцер, «чтобы устоять перед искушением, нужно посмотреть ему в глаза». И что я увидел, когда пришёл — и правда, курица. Тогда бы уже нужно было заподозрить. Бенисс — шаромыжник и жадина. Даже если бы и разжился курицей, один чёрт меня бы не позвал. А тут позвал. И курица на столе. Смеётся и добавку подкладывает. Я размяк и пообещал отсрочку с дуру ума. А вернулся к себе — и одной курицы на подворье недостача. Откуда бы мошенник взял курицу, если не у меня же? Прошу редакцию не оставить преступление без внимания. Засим всё. Очень возмущённый Опанассио Мукр».

Больше заметок под этой рубрикой К. читать не стал. Его естественнонаучный ум презирал наветы и слухи. Он поднял глаза.

Работяги в обеденном зале явно спешили на службу, и поэтому подняли недовольный гвалт. Заспанная замарашка сбилась с ног — принося подносы со снедью и унося пустые, с грязной посудой. Она кругом не успевала. Двое вышибал у конторки ковырялись в носу и явно не спешили прийти ей на помощь. Тапёр играл какую-то бодрую чушь на расстроенном пианино и на муки официантки тоже не обращал никакого внимания.

С кухни доносился звон поварёшек и сдавленные матюки.

— Сложно жить в одном городе с наркоманами-великанами? — спросил К., который вспомнил вчерашние столкновения со здоровилами.

Матушка Зззз, которая всё стояла рядом, путешественник так и не пригласил её присесть, как-то странно на него посмотрела:

— Порой да. Немного жалко ущербных. Но чаще всего…

Она вздохнула, не закончив мысль.

К., наконец, доел, выпил морс и удовлетворённо рыгнул. Газета разметалась на столе, усыпанная жирными отпечатками.

— А подскажи-ка мне, хозяюшка, куда можно наведаться насчёт работы?

Благодарить за вкусный завтрак он тоже не стал.

2

По пути в его голове всё звучали многообещающие слова хозяйки: «Куда наведаться, скажу. А потом непременно возвращайтесь. Я ещё подумаю, но, кажется, у меня есть для вас предложение».

Как-то быстро пожилая леди перешла с «мальчика» на вы. С каркающего выговора базарной торговки на хрипловатый учтивый выговор. Это внушало подозрения.

Биржей труда для невыросликов оказалась совершенно немыслимая механическая конструкция — насколько экзотическая, настолько же и побитая ржой и временем. Она расположилась на отшибе, в глухом тупике, среди высоких ржавых заборов.

«Не майкроскоуп и не дыродельный станок — нечто среднее» — прозвучал в голове К. скрипучий голосок мальчика, выросшего на исторических альманахах.

Станок не станок — вот только размером с каланчу. Над самобеглой платформой возвышалась станина, увенчанная шпиндельной головкой, с которой свисала штука размером с транскиоск (Матушка Зззз давеча озвучила К. правильное название самобеглых трамвайчиков).

Штука это напоминала зарядный барабан безумно редких и дорогих многогласных пистолей, вот только пять камор, направленных вниз, к земле, были остеклены. Они слепо таращились вниз, а барабан медленно вращался, тягуче поскрипывая. Стоя с задранной головой, К.в одной из камор с удивлением увидел старика в пыльной застиранной ливрее. Тот практически висел в кресле, удерживаемый косым ремнём. «Иллюминатор» был практически под ним. Старик невозмутимо нависал над пузатым компьюсером с округлым подслеповатым экранчиком, перед которым была закреплена линза. Время от времени служащий сосредоточенно нажимал одну-единственную клавишу, которая хрустела, как ревматичная коленка.

— Уважаемый.

Старик никак не отреагировал, только снова хрустнул клавишей.

— Эй, контора, алё!

Дед, наконец, увидел просителя. Глаза его слезились. Из правого уха торчал раструб, похожий на граммофонный.

Он закивал головой и щёлкнул тумблером на раструбе.

— Вот теперь слышу, — заорал он, — Чего изволите? Сделать ставку?

— Ставку? А на что?

— Да на что угодно. Хоть на то, каким послезавтра будет настроение у вашей замечательной супруги. Или на то, будет ли в четверг, гхм, дождичек.

«Барабан» скрипел и медленно вращался, нависая над просителем. Глазки ка́мор бликовали. Чтобы не терять визуального контакта со стариком, К. приходилось семенить по кругу — да ещё и с задранной головой. Это безумно раздражало.

— Я вообще-то…

— Не стесняйтесь, юноша. Знаете, как я на эту работу попал? Сорок лет назад, как сейчас помню, иду по улице и прямо вот чувствую, что через неделю произойдёт солнечное затмение. Пролистал все газеты. Нигде и ничего об этом. А ведь астрономы должны знать заранее, верно? Ну и ладно, думаю. Нет так нет. Но вот прямо распирает — будет затмение. Точно будет. Аж спать не могу. Аппетит пропал. И я пришел сюда, к этому самому месту и сделал ставку. И знаете что?

— Ну?

— Выиграл. Выиграл, представляете? Случилось-таки чёртово затмение. И тогда же решил устроиться сюда. Захотел работать в таком месте, от которого зависят такие замечательные чудеса. Кхм. Так на что ставить будем?

— Я вообще-то по поводу работы.

Дед поскучнел.

— Работы? Ладно, давайте посмотрим. Ага, вот. Водитель транскиоска. Два через два. Смена по четырнадцать часов.

— Сойдёт для начала. Давайте.

— Нужна водительская лицензия «1С-машинерия». У вас есть?

— Гм… Какие ещё варианты?

— Текущий уход за колесом обозрения. Вы его, конечно, уже видели. Его отовсюду видно.

— Отлично. Как раз по мне. Моё образование в числе прочего включает обслуживание сложных механизмов.

— Что вы, юноша. За технической частью уже сорок лет ухаживает Хмурый Кё. Боюсь, помощник ему совершенно не нужен.

— О чём тогда речь?

— Протирка кабинок. Чистка конструкций от птичьего помёта — в том числе и на самом верху.

Дед ехидно посмотрел на К. Тот до дрожи в коленках боялся высоты, поэтому только махнул рукой — давайте дальше.

— Есть ещё одиночные подряды.

К. вздохнул — валяйте.

— Охота на крыс в домах по улице Непротивления.

Крыс К. никогда вживую не видел, но на картинках альманахов это животное выглядело грозно и отталкивающе. Более того, путешественник примерно представлял себе габариты этого зверя.

— Тоже не подходит? А вы разборчивы, юноша. Хорошо. Вот, ещё: игрушка-сиделка в семью Кишкявичус.

— А что это значит?

— Изображать плюшевого мишку. Греть здоровильского ребенка. Не возмущаться, когда он наряжает вас в кукольные платьица и кормит кашей. Да. И лежать спокойно, когда обнимает, засыпая.

— Да что ж такое! Неужели во всём городе не найдётся достойной работы?

— Увы, на этом всё. Не нравится, приходите завтра. Но, боюсь, с такими аппетитами невырослику в нашем городе работу не сыскать.

Старичок-служащий вдруг начал расти и распухать внутри своей конторки-ка́моры. Голос его сделался громогласным и даже, кажется, обзавёлся эхом. У К. перехватило дыхание — снова приступ. Второй за два дня. Такой интенсивности он припомнить не мог.

Трясущимися руками К. надел спасительные очки и проглотил таблетку, просыпав половину пузырька на мостовую.

Пока он собирал пилюли, приступ, похоже, прошёл. К. потряс головой, сглотнул и пошёл было прочь. «Барабан», по-прежнему медленно вращаясь вокруг своей оси, вдруг приподнялся на неведомых скрипучих приводах и изогнулся — так, что блеснувшие в лучах сентябрьского солнца «иллюминаторы» оказались направлены на путешественника. Со станины, хлопая крыльями, как парусами в бурю, взлетела недавняя знакомая — иссиня-чёрная ворона, похожая на драккар. К. остановился. Его ещё потряхивало:

— Ну и как вам… э-э-э… висится-то?

— Да ничего, — махнул рукой старик. — Привык давно. Только вот на животе спать не могу. Голова кружится. Эй, юноша! Может, всё-таки сделаете ставку? Я читал утренний гироскоп — сегодня вам точно должно повезти!

3

Хохотушка Хи с отсутствующим лицом дожидалась нашего героя у пансиона Матушки Зззз. От нечего делать она щёлкала ногтем по флигелю на крыше, почти доставая головой до неоновой надписи «Z-z-z». Резная фигурка вращалась с недовольным скрипом.

На сей раз поверх платья — но уже синего — она надела вязаную блузу с длинными рукавами, на что внутри К. что-то потеплело. Выполнила-таки распоряжение.

Создавалось впечатление, что даже без инъекций девушка сохраняла в себе что-то живое. Человеческое.

Сегодня она была бледна, будто человек, который потерял много крови.

Увидев К., девушка буквально на волос утопила рычажок на ручной пластине, просияла, а потом и вовсе выдала неожиданное. Крутанулась вокруг собственной оси, а потом сложила руки на груди и развела в стороны. К. снова поразился изяществу её движений. Кем же она была? И кто она сейчас?

— Доброе утро, человечек-буква. Я тебя уже давно жду. Нет, не подумай, я не в обиде. А где ты был?

— Искал работу.

— Ну и как?

— Ну и никак.

— Вот и отлично, — она посмотрела на ручную пластину. Оказывается, устройство показывало ещё и время, — Пойдём скорее. «Фабрика» скоро откроется. Мне не терпится испытать новые чувства. Ты уже читал в сегодняшних «Буднях?»

— Читать-то читал. Вот только этот ваш праздник будет не сегодня. А на следующей неделе.

На долю секунды ему показалась, что по лицу девушки скользнула лёгкая тень смущения. Нет, наваждение. Ей позволена только глупая радость — от химикатов из наручной пластины. На большее у девицы просто нет денег.

— Какая досада. Я всё время путаю четверги. Тогда сегодня я просто обязана показать тебе город, малыш.

— Я не ма… Ладно, пошли. Хотя нет. Мне надо переодеться. Подожди здесь.

Девушка заливисто расхохоталась над его хмурой гримасой, и пламенеющий К., который не мог понять, как это он забыл переодеться после завтрака и почему попёрся на биржу в пижаме, нырнул внутрь заведения.

Где матушка Зззз всё-таки сделала ему свое предложение. И… он согласился.

4

Умытый ночным дождём, пряничный город-гигант сиял и лоснился под ласковым сентябрьским солнышком.

Пели неведомые птички, и К. немного оттаял, стараясь не думать о том, что любое из этих сладкоголосых пернатых способно его если не убить, то покалечить. Птички были соразмерны здоровилам, а отнюдь не невыросликам. Как и крысы. Как любое зверьё, что кормится от людей.

Спутница, похоже, имела в городке позитивный имидж, поскольку её то и дело приветствовали прохожие. Говорили, что она, как всегда, потрясающе выглядит, желали здоровья и хорошего настроения.

— Давай я возьму тебя на руки. Будем идти быстрее, — предложила она.

— Чтобы всё это бабьё и мужичьё глазело на меня как на декоративную собачонку? Ни за что. Я пойду рядом.

— Какой суровый мужчина. Ну давай же!

— Нет.

— Здесь полным полно таких как ты. Никто глазеть не будет.

— Вот заладила. Ну поехали на этом вашем транскиоске что ли.

— Зачем? Это стоит денег. В такое волшебное утро так здорово прогуляться пешком.

— Если ты не заметила, мы уже идём пешком. Повторяю — на руки не полезу.

— Тогда мы не сможем секретничать и я многое не смогу рассказать.

Этот аргумент оказался решающим, и угрюмый К., которого бесило вокруг практически всё (кроме архитектуры и птичьего пения), сдался.

Но выторговал условие — ехать не на руках, а на шее. Пусть девица почувствует себя дурой, а не он — идиотом. Хи (или всё-таки Хеольга?) без всяких возражений согласилась.

Встречные всё приветствовали и приветствовали девушку:

— Доброе утро, Хи! Хорошего тебе дня.

— Доброе утро, Хи! Хорошего тебе дня, — передразнил К., который сидел у неё на плечах, обхватив ногами шею, и сплюнул в сторону, — Что за фальшивое дерьмо!

— Это радость. К сожалению, это практически единственное, что мы можем себе позволить. На остальные чувства у большинства не хватает денег.

— Нет, ну что любовь продаётся — это я слышал. Но чтобы радость…

— Любовь? Ты про сексуальное возбуждение? Да, оно значительно дороже радости.

— Неважно, проехали.

Целую минуту шли молча.

— К., а ты уже отметился в полицейском участке?

— Что? Я же прошёл таможню.

— Нет, глупенький. Таможня — это на выезд оттуда. А в полиции нужно зарегистрироваться на въезд сюда.

— Чёрт!

— Ничего, нам как раз по пути. Заодно познакомлю тебя с дядей.

Но без происшествий добраться до участка не удалось. Через пару кварталов дорогу им преградил коренастый мужик с длинным недобрым лицом. Он был в фартуке, покрытом бурыми пятнами. То ли кондитер, то ли мясник. В пользу первого говорили тонкие французские усики на круглой физиономии. В пользу второго — грубые сильные руки.

От могучего торса разило потом и тонкими духами.

— Вот ты где шляешься, Хи. Что — весело тебе? А мне вот совсем не весело.

Тут парень обратил внимание на К., который к тому моменту уже свыкся с положением наездника и даже покуривал трубку, которую догадался захватить из номера. Детина нажал на рычажок наручной консоли и тут же вскипел:

— Что на тебе делает это недоразумение? Нормальных мужиков мало? Уже с карликами путаешься. И ради этого дерьма ты меня бросила?

Его массивные кулаки сжались.

— Слышь, оратор, — взбесился К. — Ты бы своё орало завалил.

— А то что? Запищишь до смерти? В ботинок нассышь?

— Огастеус, хватит.

К. вскочил на плечо девушки и выхватил нож. Кажется, при этом он перекосил шляпку и немного испортил девичью причёску.

Маленький путешественник примеривался, как половчее перепрыгнуть на хама. Программа-минимум — выколоть глаз. Программа-максимум — добавить к глазу ещё и отрезанный грязный язык. Судя по лицу Огастеуса, он прикидывал, как сдёрнуть К. с девушки. Толстые пальцы сжимались и разжимались, будто уже ломали тонкие хрупкие косточки. Ничего удивительного — по габаритам К. был для него как двухлетний ребёнок для взрослого.

Негодяй всё время переступал с ноги на ногу, будто яйца к ноге прилипли. Смазные сапоги при этом отвратительно скрипели.

Полицейский на самоходной трибуне подъехал вовремя — противники уже были вне себя. К. естественным образом, а детина — под воздействием вещества.

— Что тут происходит? Огастеус, успокойся и медленно отойди. Хи, он тебя не обидел?

— Всё хорошо.

— А куда ты несёшь этого невырослика?

— К дяде Мульченштайну. На регистрацию.

— Уверена, что он не блохастый? Ладно, твоё дело. Давай провожу. А ты, Огастеус, иди-ка своей дорогой. Добром прошу, оставь Хи в покое. И чтобы рядом с ней тебя больше никто не видел.

К. вернулся на место, на шею Хи, и троица двинулась. Огастеус, сжимая кулаки, проводил их взглядом.

— Бросила его, значит?

— Да, позавчера.

— Странно, что вообще когда-то подобрала.

— Перестань, смешно.

5

— Дядюшка Мульченштайн.

— О, малышка Хи. Привет. Как настроение?

— Полная колба радости.

Они обнялись. К. пришлось перебраться на левое плечо, чтобы в него не ткнулись седые курчавые баки или физиономия, перепаханная глубокими морщинами. Ни тени сходства в их лицах не просматривалось. Может быть, дядя не потому, что родственник, а потому что друг?

— А это ещё кто? Вечно ты носишься с братьями нашими меньшими.

— Эй, я вообще-то человек.

— Это К. Он только со вчера в городе.

— Отметка, значит, нужна. Ох, посади-ка его, дочка, на стол. Только не раскидай мне ручки с бумагами, щегол.

Злой как чёрт К. уселся на край, свесив ноги. Стол был здоровильским, а значит огромным. Бюро над столешницей пересекала надпись фигурным шрифтом: «Если ты это читаешь, значит не работаешь».

Меж тем, стол, на котором скучал К., обступили скучающие полицейские.

— Сразу видно, породистый. Не то, что наши.

— И одет необычно. Малыш, у тебя был хозяин-адвокат?

— Спорю на обед, он знает иностранные языки.

К. открыл рот, чтобы разразиться возмущённой тирадой, но не успел.

И только тощий констебль — с залысинами и тоненькими усиками, с до синевы выбритым лицом донкихота сидел за своей конторкой и злобно ворчал:

— Будто нам своих бед мало. Ещё какой-то чёрт занёс сюда пришлого недоноска.

— Да ладно тебе, Кардио, — смеялись коллеги-констебли, — Ты только посмотри, какой забавный. Языки знает и у адвоката служил.

Когда старший инспектор цыкнул на подчинённых, К. сидел уже чёрный от злости — хорошо, если дым из ушей не валил. Те с виноватым видом, но явно довольные передышкой в монотонном труде, рассыпались по рабочим местам.

Мульченштайн гремел ящичками картотечного шкафа, стиснутого меж пыльных окон. Наконец, вытащил разграфлённую, но не заполненную карточку. Послюнявил самописное перо.

— Имя?

— Меня зовут К., — сказал К., — Именно так — без отчества и фамилии.

Инспектор посмотрел на него с неодобрением:

— Фамилия для учёта обязательна.

— Ладно. Пишите «три». К-3.

— Тебя не только зовут буквой. У тебя ещё и фамилия — цифра! — расхохоталась Хи, которую пока что не отпустила радость.

— Цель визита в Радостьвилль?

— Прибыл обосноваться.

— Что?

— Хочу у вас жить.

— Допустим. Проблемы с законом были?

— Нет.

— Проверим… Так… Рабочие навыки? Образование?

К. достал из жилетного кармана подорожную и диплом. Хи взяла бумаги у него из рук и передала дядюшке. Тот пробежал документы глазами и удивлённо посмотрел на К.

— Даже так? Это может быть полезно для города. Я поговорю с нужными людьми.

К. хмыкнул.

— Что ж, формальности улажены. Добро пожаловать, так сказать, официально в Радостьвилль. Надеюсь, ты поладишь с городом, щегол, а он с тобой. Иначе прожуёт и выплюнет, уж поверь.

— Это если сильно постарается.

Хи протянулась к своему новому другу, чтобы взять его на руки, но дядюшка остановил её жестом:

— Погоди. У меня есть для него предложение.

— О чём ты говорил с дядюшкой? — спросила Хи уже на улице, когда К. снова занял место у неё на плечах. — Если не секрет, конечно.

Радость уже выветрилась. Так почему она проявила любопытство? Это было тем более странно, если учитывать, как выглядели проходившие мимо здоровилы. Лишь немногие проявляли какие-то чувства: смеялись, смущались, нарочито негодовали. Большинство же смотрели перед собой пустыми тусклыми глазами. Точно из музея восковых фигур сбежали все куклы и затерялись в толпе. Смотрите, мы обычные горожане — такие же как все вокруг. Мы живые и настоящие. Вот только в глаза нам не смотрите. Незачем.

К. вздрогнул. По позвоночнику прошла холодная волна.

— О чём говорил? Да ни о чём. Предложил работу.

— Как интересно! И какую?

— Обходчиком. Смотреть в оба и докладывать о происшествиях в городе.

— Здорово. Первый день, и уже работа. Тем более для малыша. Ты, конечно, согласился?

К. неопределённо хмыкнул. На самом деле, он ответил старшему констеблю, что подумает; ответил исключительно ради вежливости, потому что принимать предложение не хотелось. Он и так не сказать чтобы вписывался в местное общество — хотя бы даже по характеру — и чтобы так сразу, с порога идти в шпики… Не нравилась ему эта мысль. Разве что если других вариантов не будет.

Он не сообщил Хи и о фразе, что изрёк дядюшка, наклонившись к К.:

— Не обольщайся сверх меры. Ты чужак. Но я дам тебе шанс, щегол. Скажи спасибо Хи. Она разбирается в… людях. Не смотри, что такая добрячка.

Пауза перед «людьми» резанула ухо. Снова эта проклятая дискриминация.

6

Спутница предложила ему сразу отправиться на колесо обозрения, чтобы, так сказать, познакомиться с Радостьвиллем с высоты птичьего полёта, отказа не приняла, и К. в очередной раз был вынужден задавить внутри себя раздражение.

Девушка злила его, но было в ней что-то… Опять же это единственный здесь человек (кроме Ззз), который к нему хорошо отнёсся. К тому же, её здесь любят. Такой девицы стоит держаться. Как он говорил себе ещё на дилижатоме? «Тебе нужна адаптация и работа. Работа и адаптация. И всё будет хорошо. Вот совсем хорошо». И отлично. Воспользуйся Хи, раз она, похоже, не против.

В целительных очках на минус десять ухо Хи не казалось уродливым. Даже наоборот — узкое, изящно вылепленное. Женственное. Короче, К. не выдержал и подул в него.

Девушка вздрогнула и широко улыбнулась.

— Да что с тобой! Чего ты ходишь и лыбишься как корова!

— У меня…

— Знаю, у тебя есть только радость. Слушай, давай я тебе что-нибудь другое куплю. Вот сколько стоит смущение? Или удивление? Или тихая грусть о несовершенстве мира?

— Если брать колбу…

— Хорошо, пусть будет колба. На сколько её хватит?

— Недели на две. Если экономить.

— Вот и чудно? Сколько стоит?

— Если на ваши чешуйки, то семь монет.

— Хм… А тебе никто не говорил, что у тебя красивая улыбка? Добрая такая. Широкая. Как у крокодила.

Как хорошо, что она не знает, что это такое. Любитель исторических альманахов «Былое и думы», К., впрочем, тоже представлял себе это животное весьма смутно.

Вблизи колесо обозрения оказалось и вовсе громадным. Махина подавляла.

Закололо в ушах, и К. в ужасе подумал, что накатывает очередной приступ. Да что за чёрт! Представилось вдруг, что эта немыслимая медленно вращающаяся громада вдруг начинает заваливаться на него — тоже медленно. Он мог бы скрыться, отскочить, прыснуть в сторону. Но несчастный путешественник не может. Его парализовал страх. Он зажмуривается и ждёт долгие томительные секунды, которые уже вовсе и не секунды — века, тысячелетия, эры.

Открыв глаза, путешественник, которому так хотелось осесть на месте и стать хоть кому-нибудь полезным, понял, что ничего не изменилось. Всё так же над ним нависала немыслимая громада. А приступ отступил — без всяких очков и таблеток.

–… тысячу лет здесь не была. Хм… А я вообще когда-нибудь на нём каталась?.. Правильно говорят — хуже всего достопримечательности знают местные.

Сейчас колесо — издали белоснежное, а вблизи с потёками ржавчины на некоторых конструкциях и не сказать, чтобы идеально чистое — замерло в неподвижности. Желающих прокатиться не наблюдалось. В билетной будке скучал тощий старик. К. почему-то понял, что это тот самый Хмурый Кё — смотритель колеса. Физиономия его действительно была кислой. Хотя, казалось бы, народа нет, механизм обслуживают подмастерья — сиди, закинув ноги на стол, да наслаждайся жизнью.

Но Хохотушке Хи он всё-таки улыбнулся.

Ей здесь все улыбаются.

7

Наверху было заметно холоднее. Может, конечно, так проявлялся страх: даже будучи надёжно зафиксированным в специальном кресле для невыросликов, К. дрожал. Он жутко боялся высоты.

Но вид, открывшийся на город, был действительно потрясающим. Медленно как во сне проплывало блюдо Радостьвилля, окружённое с одной стороны чахлым лесом, а с другой — увитое блестящей речкой.

Город-торт был нарезан на сектора, отделённые друг от друга проспектами и улицами. То и дело дольки перемежались зелёными пятнами посадок и серыми — площадей. Блюдо окружала символическая стена.

По ниткам трамвайных путей сновали бусины киосков. Человеческие горошины то перекатывались, то собирались в кучки.

В ушах К. свистел ветер и струился рассказ Хи. Её мелодичный голос словно поглаживал путешественника по макушке.

— В центре, вот смотри. Это Принципальная площадь. Подковой идёт ратуша, красиво, правда?

— А что это за статуя в центре?

— Памятник градоначальнику.

— Ничего себе. Скромно.

— Он символический, — засмеялась Хи. — Статуя всегда одинаковая, а вот лицо переделывают всякий раз, как сменяется бургомистр. Да, а над ней главные часы. Всё вместе символизирует, что жизнь мимолётна, а власть вечна. Иначе всё рухнет в тартарары.

К. и Хи сидели напротив друг друга. Во время рассказа она постоянно касалась его: то поправит рукав, то смахнёт невидимую пылинку с плеча, то вовсе — потреплет по жёстким вихрам, как зверушку какую. К. сначала кипятился, но потом поймал себя на мысли, что его если это и бесит, то совсем чуть-чуть.

Итак, в центре города, нарезанного на дольки, располагалась круглая Принципальная площадь с памятником и ратушей. Её окружало кольцо домов, где обитают уважаемые граждане. Дальше, на северо-востоке раскинулся парк Неравнодушных. Потрясающее место. Украшенное, симметричное. И по выходным там проходят гуляния — с фокусниками, клоунами и ярмаркой — куда уж без неё.

Ещё дальше в том же направлении — Фабрика грёз. Она почти граничит дальними корпусами с городской стеной. Поскольку через неделю К. ожидало более близкое знакомство с частью города, от подробностей Хи воздержалась.

Юго-Восточный сектор занимали городская больница, странное вычурное здание городского центра развлечений, банк, торговая улица и полукруглая линия таунхаусов для среднего класса, окна которых выходили с юга на ещё один парк попроще. «Там такие милые извилистые улочки — мы обязательно прогуляемся».

Юго-западную четвертинку Хи описывала таким же ровным голосом, вот только почудился в нём невесомый отзвук грусти. Выяснилось, что сектор этот облюбовала беднота — внешнюю его дугу. К убогим домишкам Юго-запада примыкали разноцветные квадраты полей. А почти у самой стены располагалось какое-то приземистое сооружение тоже явно сельхозназначения. От полей к зданию и наоборот перекатывались многочисленные человеческие горошины.

Ближе к центру Юго-Западного сектора располагалась Домостроительная мануфактура, мастера которой и создавали внешние стены зданий. Устроиться туда считалось для обычного человека немыслимой удачей. Встык к мануфактуре прилепилась типография. Там создавалась городская газета «Безмятежные будни», с которой путешественник уже познакомился в гостинице, гравюры-афиши и карикатуры на злобу дня. Эту наглядную агитацию можно было встретить на специальных тумбах гласности, раскиданных по всему Радостьвиллю.

Ближе к центру, во всё такой же дуге двух — трёхэтажных домов селились работники этих уважаемых учреждений.

Если рассмотреть северо-западный сектор, то, следуя от центра, взгляд первым взглядом натыкался на театр. Следующую дугу занимали дома трубадуров и кудесников. А вот про то, что располагалось дальше Хи рассказала скупо: да, Скорбный луг, кладбище. Мы смертны, ничего не поделаешь. Погост заканчивался с западной стороны красивым недостроенным собором, который с одной стороны был явно готическим, а с другой — романским.

Сооружение, пусть даже и незавершённое, приковывало взгляд. Вот только была в нём некая странность, которая не укрылась от въедливого К.

— Ты говорила, дома у вас возводят из готовых частей. А почему церковь строят… гм… по старинке?

В пользу этого говорила странная конструкция, похожая на поместь беличьего колеса с подъёмным краном, строительные леса и горошинки каменщиков на незаконченных стенах.

Хи смутилась, пробормотала что-то про ручной труд, который освобождает, но в тему углубляться не стала.

Почти у самых городских ворот с вокзалом и аркой-надписью «Радостьвилль» («Нас уже семь тысяч триста восемьдесят шесть. Стань следующим!») располагались пакгаузы-склады сложной формы.

Оставалось только мрачное сооружение из красного кирпича, на самых задворках — за собором и кладбищем, — которое портило весь вид. Две башни из красного кирпича продолжались длинными трубами, напоминавшими рога. Трубы курились больным желтоватым дымом. Комплекс зданий смотрелся на теле города инородно — как бельмо на глазу.

Про это сооружение Хи говорить отказалась наотрез. Только резюмировала: штука эта, увы, необходимая, но горожане стараются держаться от неё подальше. Что она и спутнику советует.

К. сделал себе заметку на будущее и вдруг задумался — что ему напоминает этот городок. Сейчас, с высоты (колесо заходило уже на третий виток, и их кабинка приближалось к высшей точке) поселение было как макет самого себя.

Память услужливо выкинула на поверхность сознания только формулировку-огрызок: «типовой городок спокойствия. Разработан фриланс-коммуной Oba`na`World…» И всё. Наверное, тот номер исторического альманаха К. прочитал слишком давно.

К. вдруг почудилось, что его спутница уже пожалела об экскурсии на колесе обозрения. Да ну, чушь — она такая же бесчувственная, как и все здоровилы в этом городе. Какие уж тут сожаления? Но почему тогда Хи делалась всё более скупой на слова, когда описывала местные «достопримечательности?»

Над этим стоило подумать. К. помрачнел. Погода тоже испортилась — небо затянула серая мгла. Похолодало.

Подняв воротник рубашки, К. сказал спутнице, чтобы на день открытых дверей снова надела блузу с длинными рукавами.

Пора была возвращаться.

Примечания

1

По новому стилю.