ИСПОВЕДЬ СОВЕТСКОГО ЧЕЛОВЕКА

Юрий Геннадьевич Пакин

Жизнь и впечатления человека, родившегося при Сталине, прожившего детство и юность при Хрущеве, трудившегося при Брежневе, грустившего при Горбачее и Ельцине, доживающего свой век при Путине.

О друзьях

В селе жила семья Щукиных. Глава семьи, Алексей Васильевич, был начальником отдела кадров леспромхоза, т.е. начальником отца, и как следствие, через отца подружились и семьями. Жена его, Александра Гавриловна, работала учительницей в школе. Старший сын Фидий, три дочери: Рита, Аля, Эля и младший сын Вовка. Вот он то и был один из друзей.

Второй приятель Вовка Махов, сын Людмилы Николаевны Маховой, о которой я упомянул выше. Отец у него был председателем Заборского колхоза, фигура. Третий Вовка, это Вовка Догадкин, с которым мы дружили пожалуй больше, чем с другими Вовками. Отец у него был бухгалтером леспромхоза, тоже фигура, мать домохозяйка. Жили мы друг от друга недалеко, это тоже способствовало дружбе.

Из нашего класса дружил я с Валерой Шустером, но, то ли от того, что их семья жила на другом конце села, у больницы, то ли я стеснялся к ним ходить, общались мы меньше. Попытаюсь рассказать о времяпровождении, что в памяти сохранилось.

Родители в гостях у Щукиных. Александра Гавриловна, Алексей Васильевич, Рита, отец, Зоя Николаевна Грубова, мама.

В пятидесятых годах, их дом, на фоне нашего, казался мне дворцом. С удивлением обнаружил, насколько он мал. Зимой было в основном два развлечения. Первое, это катание на лыжах. Противоположный берег Медозы был крутой, да еще поросший лесом. Вот там и катались. Был в компании мальчишка, года на четыре нас постарше, вот он скатывался с горы первый, за ним мы, причем скатиться должен был каждый из группы. Залезали в гору, и уже по новой лыжне, снова вниз. Второе занятие, катание на санках с горы уже в селе, прямо рядом с нашей квартирой. Санки делали сами из досок, довольно прочные. Для лучшего скольжения, полозья делали из каких то металлических трубок, которые брали, скорее всего, в мехмастерской леспромхоза. Разгонялись на этих санках бегом, потом на них ложились на живот, а рулили санки ногами. На ногах были валенки, а на валенках галоши. Можно представить, что было с новыми блестящими галошами после нескольких рулений, особенно по весеннему снегу. За галоши, конечно, попадало, но азарт дороже.

Приблизительно 1998 год. Около дома Щукиных. Валентина Михайловна Дискант, Александра Гавриловна Щукина, Рита.

Отец, увидев один раз, как я катался, целый час рассказывал мне, как он берег калоши, которые ему в детстве достались. Это еще не все. Вся изюминка в том, что катались с двух противоположных горок, и нужно было столкнуться. Вот для чего нужны были крепкие санки.

Первый раз принял участие в соревнованиях по лыжным гонкам. Гонки проходили на Александровской фабрике, там была школа десятилетка. Лыжи то были, но хороших палок не было. У нас в классе учился красивый мальчишка, азербайджанец, Лярка Сеттаров. На фотографии он вверху второй слева. У него отец работал в леспромхозе. Тоже, скорее всего, сосланные откуда то. Так вот у него были палки дюралевые, тогда это была редкость. Дал мне без сожаления. Первое место не занял, но выступил достойно. Попросил я эти палки, скорее всего не для увеличения скорости, а для повышения собственного статуса.

Еще запомнились домашние зимние концерты. Концерты готовили мы сами. В них активное участие принимала, уже ставшая взрослой, сестра Руфа. Что мы там «представляли», я помню слабо, скорее всего, пели песни, читали стихи и делали мелкие «постановки». Больше запомнилось то, что на эти концерты мы делали из бумаги билеты и продавали их за какие-то копейки. Самое смешное, что их покупали взрослые женщины и приходили смотреть наши художества в эту микроквартирку.

Один раз, зимой к нам пешком в гости пришла Кока, да не одна, с теткой отца по материнской линии, тетей Надей Городковой. Мать с отцом ушли куда то в гости, а мы сидели в комнате, которая и была там всего одна. Я решил напроказничать. Эта комната закрывалась почему то на крючок с внешней стороны. Они отвлеклись на разговор, а я поставил крючок вертикально, потом хлопнул дверью, и мы оказались взаперти. Через какое-то время тете Наде захотелось выйти. Она дернула за ручку двери, но дверь не поддалась. Полчаса, пока не пришли родители, все время ушло на рассуждения, как нам теперь быть. Нужно было видеть, как они взволнованно ходили по комнатке и причитали. Когда пришли родители, сошлись на том, что дверь закрылась случайно. Мелкий шкодник.

Дом стоял на берегу громадного оврага, в котором был наш огород. Дом был двухквартирный (пятистенок), за стеной жил главный инженер леспромхоза с женой. Этот дом был сделан по старой русской традиции. Поскольку держать корову в то время считалось нормой, а корова зимой требовала корма, то сзади дома был сделан въезд наверх прямо на лошади с телегой, полной сухого сена. Раньше в деревнях все дома строились с учетом скотины, которую держала каждая семья. Сзади дома была леспромхозовская конюшня. За этой конюшней было поле, на котором выращивали для корма лошадей редкий, по тем временам, для костромских мест овощ, кабачок. Тогда мы его использовали в качестве гранат при игре в войну. Есть их самим, никому в голову не приходило. Через дорогу был большой живописный пруд, наполненный множеством лягушек, которых мальчишки весной истребляли в большом количестве по глупости, а взрослые почему то нас не останавливали. Весной в половодье из этого пруда громадная масса воды через дорогу выливалась на наш огород, видимо с органическими удобрениями, поэтому урожаи были хорошие. А такой сладкой капусты сорта Слава, которая росла в Заборье, не ел больше никогда.

Потом был период увлечения оружием. Пацаны повзрослей стали делать пистолеты, естественно из досок, и нам продавать. В связи с этим мы с Вовкой Маховым совершили нехороший поступок. Во время моего очередного прихода к нему (дома кроме нас никого не было), он показал, лежащую на столе в зале, целую кучу упакованных пачек денег. Это, видимо, отец приготовил для выдачи зарплаты в колхозе. Посовещавшись¸ мы решили, что если вынуть из двух пачек по одной бумажке, то ничего особенного не произойдет. Вынули, насколько помню, три и пять рублей (дореформенных). Больше не нужно было, как раз на два парабеллума. Произошло. Его, скорее всего, выпороли, а у меня Людмила Николаевна просто спросила, брали мы или нет. Я, естественно, сказал, что брали. Она настолько тонко, по матерински, мне сказала, что это нехорошо, то ли за мое пение, то ли оттого что была настоящим педагогом, но с тех пор никогда не брал чужого и до сих пор испытываю к ней самые лучшие чувства. Похоронена она вместе с мужем на хорошем кладбище на Александровской фабрике. Она относится к людям, встреча с которыми оставляет теплый след на всю жизнь.

Этим летом, когда мы встречались с Вовками в Заборье, и я спросил Вовку Махова, помнит ли он об этом. Он не помнит. Недавно встретился с ее двумя дочерьми. Они живут в том же районе, одна в Игодове, а другая на Александровской фабрике. Так вот, они рассказали, что мать дома почти не видели, она все время была на работе. Математиком она тоже была замечательным. Педагоги того времени, это, в подавляющем большинстве, подвижники. Они, безусловно, были разных педагогических талантов, но в подвижничестве мало кому можно было отказать. У Догаткина Володи, отношение к учителям сложилось такое же, хоть он и доучился там до седьмого класса.

Те пистолеты, что делали мы, не были опасными, т.к. там не было ничего взрывающегося. Ребята повзрослей стали делать «поджигалки». Поджигалка представляла огнестрельное оружие, образца века шестнадцатого. Приклад-рукоятка, а к нему проволокой прикручивался ствол из медной трубки. В этот ствол набивалась горючая начинка от спичек, вместо пороха. Все это утрамбовывалось, потом в ствол набивались поражающие элементы. Все это затыкалось пыжом. В начале ствола делалось маленькое отверстие, около которого, крепилась спичка в качестве запала. Чтобы произвести выстрел, нужно было коробкой спичек резким движением поджечь эту запальную спичку. Примерно через секунду происходил выстрел. Наша компания до поджигалки не доросла, поэтому мы стреляли из, так называемых, ключей. Тогда замков английских не было, а были наши, которые открывались ключом с отверстием. Вот в это отверстие мы набивали ту же горючую составляющую спичек. Туда вставлялся гвоздь. Другой конец ключа и обратный конец гвоздя соединялись веревочкой. Вот этой конструкцией и нужно было стукнуть о что-то твердое, например, стенку дома. Раздавался хлопок. Все опять довольны.

Один раз достали где-то гильзу от патрона, набили ее спичками и бросили в костер. То ли костер был утухший, то ли звезды не так встали, но «взрыва» не было. Не дождавшись взрыва, я пошел узнавать, в чем дело. Подойдя к костру, стал ногой его шевелить. Этого оказалось достаточно, чтобы взрыв состоялся, и у меня оказались порванными штаны. За все время, что мы там жили, не было ни одного случая, чтобы кто-нибудь из ребят получил травму. Когда сегодня я вижу систему организация отдыха детей, то мне совершенно ясно видно, что наши руководители готовят не созидателей, а паразитов. Зачем, не трудно догадаться.

Как-то раз, около клуба, во время какой-то случайной ребячьей встречи, один из мальчишек, чуть постарше, вытащил из кармана пачку денег, мелких. Конечно, нам он показался уже взрослым и сильно обеспеченным. На вопрос, где взял, он ответил, что заработал. Оказывается, в село приехали какие то геологи и им для работы нужны ребята для того, что бы в нужном месте держать узкую доску с делениям, похожую на большую линейку. Что самое главное, за эту, в общем то, пустяковую работу, платят деньги, целых три дореформенных рубля (ножик стоил меньше) в день. Нужно сказать, что ребята встретились не случайно. Дело в том, что в это время, а это 54—55 год, были перебои с хлебом и всех ребятишек посылали с утра в магазин занимать очередь. Хлеб из местной пекарни привозили в магазин где то к вечеру, и вот весь день ребята и ждали этого момента. К этому времени к магазину подтягивались взрослые, потому что пацанам участвовать в штурме магазина иногда было небезопасно. Хлеб привозили на лошади, запряженной в специальную телегу, на которой стоял деревянный ящик с расположенными там полочками с хлебом. Раз мне пришлось наблюдать, как один из очередников в момент открытия дверей, встав на перила, дальше пошел по головам. Мы с одним приятелем регулярно участвовали в этой добыче хлеба.

Но на другой день после получения сведений, что можно у геологов срубить целых три рубля за день работы, заняли очередь за хлебом и подались на заработки. Когда наш рабочий день закончился и мы подошли к магазину, оказалось, что мы опоздали и хлеб кончился. Домой без хлеба идти было очень опасно. Минус от отсутствия хлеба по модулю (как говорят математики) был значительно больше плюса от трех рублей. Стали думать, что делать. Он вспомнил, что на Александровской фабрике в магазине работает его тетка. У нее что-нибудь да есть. Александровская фабрика, это поселок, названный так, потому, что там располагалась фабрика, по производству специального картона, используемого в свое время для изготовления трансформаторов, дросселей и прочего. Сейчас идут в ногу со временем и делают туалетную бумагу для остронуждающихся. (Пока писал, уже и бумагу делать перестали. Там теперь Кургинян какую-то черную сотню воспитывает). Поселок находился все на той же Медозе, примерно в девяти километрах. Как добраться? У него было проще, велосипед был с собой, а мне надо было как то добыть тот самый «орленок», подаренный за букварь. Но добыть так, чтобы родители не заметили меня без хлеба. Прокрался к дому, по углу дома залез наверх (там дырка была), прокрался в коридор, взял велосипед и уже крадясь из дома, за что-то зацепил, и меня услыхала мама. На ее вопрос, ты куда, я быстро ответил, что сейчас вернусь, и мы уехали. Приехали к его тетке уже поздно, магазин закрыт. Нашли ее дома. Отдала нам полбуханки своего, и затемно мы вернулись. Наказания избежал. Это я про чувство ответственности. К геологам, вернее топографам, ходили еще, но не разбогатели.

В это время Хрущев только-только разоблачил Сталина, и помню, как ломал я, молодой дурак, пластинки из альбома с речью Сталина на каком-то пленуме и кидал их пруд, стараясь чтобы следующая улетела дальше.

Приехал как то в село молодой парень, скорее всего из мест холодных. Оказался борцом — вольником, и стал организовывать в клубе что то вроде секции борьбы. Я сильно заинтересовался этим делом. С ним уже договорился, я ему подошел. Но год то был 55, и все нужно было согласовывать. С кем? За моралью следил замполит (заместитель директора леспромхоза по политической части — комиссар), некто Тишков. Человек очень маленького роста, но, тем не менее, имел жену, высокую статную красавицу. Кличка его была «замполтишка». И вот этот «замполтишка» решил, что заниматься борьбой в 11 лет рановато и не разрешил. На тот момент карьера борца не началась.

Кстати, в тот же год, или чуть раньше, к ним откуда то приехала племянница его жены, тоже красивая девчонка, Таня Моржухина. Пожалуй самая красивая из школы, как нам казалось, потому что городская. И попала она прямо в наш класс. Все мальчишки в нее влюбились, я тоже. За какой-то ее проступок все мальчишки решили с ней не разговаривать. Я, естественно, тоже. Вот такая любовь. За косы дергать нельзя, но дразнить было можно. Кличку придумали нейтральную «Тишка». И вот я иду из магазина, (их дом стоял по пути), никого не вижу, и довольно громко покрикиваю: «Тишка, Тишка, Тишка!» Дразню, в общем. Услыхала ее тетка, которую я в тот момент за забором не видел, и с которой моя мать была дружна. Я услышал: «Юра, что же ты делаешь? Ай, яй-яй.» Стало стыдно. На фотографии она справа от меня через человека, с пухлыми щеками. Потом она уехала и любовь закончилась.

Но самое интересное, что было в Заборье, это рыбалка. Именно там я и заразился этим делом на всю жизнь. Нужно сказать, что в то время поймать рыбу в количестве необходимом для еды, проблем не было никаких. Просто ее было очень много. Взрослые мужики этим делом, т.е. рыбалкой с удочкой, практически не занимались. Некоторые из взрослых плели из ивовых прутьев, так называемые, «кубаны». Кубан, это чернильница — непроливайка. Вход для рыбы обмазывался хлебом. Из-за него рыба туда заходила, а обратно ей было выйти почти невозможно. Вечером поставил, утром снял, и никакой потери времени. Серьезно занимался рыбалкой на удочку старший брат Вовки Щукина, Фидий. Дело в том, что у него были повреждены ноги, и он не мог работать, ездил на инвалидной коляске и все время посвящал чтению и рыбалке. Щук ловил очень больших.

Свою основную и самостоятельную рыбацкую карьеру (рыбалка в Займище в силу малости лет не в счет) я начал с ловли пескарей, которых было великое множество. Уходил на реку с трехлитровым бидончиком и приходил домой с бидоном, полным пескарей. Потом они надоели. Нашел новый способ добычи, колоть вилкой налимов.

Забыл сказать. Весной был еще один способ заработать деньги. Дело в том, что лес в то время не возили, бревна сплавляли по реке. Зимой заготавливали, пилили в размер и складывали на берегу реки в, так называемые, «ставежи». Отдельно складывали поленья. И вот весной, когда вода поднималась метра на два, все трудоспособное население выходило на заработки. Эти поленья нужно было кидать в реку. Занимались этим делом мальчишки и женщины в силу недостатка силы и навыков. Бревна с помощью багров сталкивали в реку взрослые и опытные мужики. Один куб стоил какие то копейки. Поленья были, как правило, осиновые или березовые, поэтому тонули быстро. Как следствие, после спада воды все дно реки было усеяно этими поленьями, которые являлись хорошим убежищем для налимов.

Рыбалка заключалась в следующем. Летом река мелела, за исключением омутов, и по ней можно было ходить, засучив штаны до колен. Идешь по реке, видишь полено, медленно отодвигаешь его по течению и, если видишь голову налима, резко втыкаешь вилку в него. Другой рукой снизу прижимаешь его к вилке, вынимаешь, и в сумку. Часа за три можно было наколоть до тридцати-сорока штук. Больших не колол никогда, не везло. А вот Вовка Догадкин, мой ученик этому способу, был более удачлив. Он хоть и меньше меня был, но приносил иногда экземпляры больше килограмма. Один раз, около избушки, где жили Шумахеры, я в силу рыбацкой зависти хотел спугнуть очередного большого налима, попавшему ему на глаза. Правда, неудачно, налим был им заколот. В своей книге он написал, что не я его учил. Забыл, видимо. Нужно сказать, что река имела много довольно глубоких плесов, почти на всех поворотах реки были глубокие омуты, в которых тогда водилась практически всякая рыба этой полосы. Кроме щуки, окуня, плотвы (по местному-сороги), было очень много голавля, жереха, подузда, налима. Я не описываю здесь какие чувства испытывает рыбак, особенно молодой, когда тащит рыбу потому, что это описано во всех книжках про рыбалку.

Километра в трех выше по реке была мельница с названием Гарская. Она тогда еще эпизодически работала. Был длинный верхний омут, в котором свободно гуляли голавли, похожие на поленья. Но в то время рыболовные снасти были примитивные, уменья тоже было мало, поэтому голавли плевали на все приманки, которые местные Сабанеевы пытались им подсунуть. Нижний омут был просто громадный и очень глубокий. Один раз мы с отцом ехали из села Воскресенского (места будущего нашего проживания) в Заборье и случайно стали свидетелями ловли неводом в нижнем омуте. Когда невод вытащили на песок, весь нос невода был забит рыбой. Но самое главное в неводе оказался жерех размером с мужика, участника ловли. Нужно было видеть эту борьбу мужика с жерехом на песчаном берегу. Ростом они были примерно одинаковы. Мужик с посторонней помощью победил.

В этот же день чуть выше по реке, у деревни Борок, местные мужики ловили рыбу сетями. Когда мы подъехали, у них уже на берегу стояло несколько мешков с рыбой. Река была перегорожена одна за другой тремя сетями. За последней сетью стояло человек пять с наметами, чтобы ловить самую хитрую рыбу, избежавшую предварительно три сети. Сверху реки человек восемь шестами били по воде и кустам, загоняя испуганную рыбу в сети. Метров двадцать по реке дна не было видно, сплошняком шел подузд. В 97 году мы с сестрой прошли по этим местам. Мерзость и запустение.

Отвлекусь немного и расскажу, что помню, о сплаве. Все эти мелкие костромские реченки начинались с подземных источников, ключей. Собирались эти маленькие ручейки в маленькие речки. Поскольку рельеф был неоднородный, то эти реченки имели множество живописных поворотов, на которых образовывались вначале маленькие «бочажки», а потом и большие омута, в которых, собственно, и скапливалась, в относительной безопасности, рыба. В таком состоянии река охватывала большую территорию, создавая как замечательный ландшафт, так и благоприятный микроклимат. Когда, после войны для народного хозяйства потребовалось много древесины, а с доставкой, в силу неразвитости транспортной инфраструктуры, были проблемы, и было предложено сплавлять добытую за зиму древесину, в большинстве сосну и ель, по эти речкам. На Волге вязалась эта древесина в плоты, а дальше баржей до места. И вот представьте, как эти шестиметровые бревна в свободном и тесном плавании сплавляются по разлившейся, но все-таки живописно-кривой реке. На очередном повороте они застревают, образуя, так называемый, затор. Эти свободно плывущие бревна сопровождала бригада сплавщиков, сформированная из свободных людей, таких же свободных нравов. Многие были из мест заключения. Один раз я наблюдал, как эти бывшие зэки ели сырую щуку, случайно выпрыгнувшую на плот. Целью этих бригад и было сопровождение бревен, с тем, чтобы заторов не было. Разобрать эти заторы было искусство, заключающееся в том, чтобы найти узловое бревно, вытащив которое, можно было заставить затор продолжать движение до следующего поворота. Можно представить, какими словами сплавщики приветствовали образование очередного затора.

В конце пятидесятых годов в леспромхозах появилась серьезная техника, в том числе большие бульдозеры. Вот с помощью этих бульдозеров предприимчивые начальники, неграмотные в области экологии, предложили спрямлять реки. Что блестяще и сделали. Реки стали прямыми, бревна не застревали, омутов не стало, рыбы тоже. Кстати. Мой будущий друг детства, Женька Бурин, один раз принял участие в работе этой сплавной бригады. Поскольку он обладал замечательной природной сметкой, то взял с собой большую деревянную ложку и не прогадал. Поскольку бригада ела из одного котла, как правило, очень горячую пищу, то люди с металлическими ложками сильно проигрывали по производительности поедания таким сметливым, как Женька. Как-то раз он, возвратившись, говорил: «За моей ложкой очередь занимали». Естественно после того, как Женька насытившись, отваливался от котла. Вернемся в Заборье.

Рядом с конторой леспромхоза находилось небольшой кирпичное здание, принадлежащее раньше каким то состоятельным людям, в котором находилась сельская администрация. На втором этаже располагалась библиотека, любимое место. Тут было лучше, чем в Займище, и выбор богаче, и книг сразу давали не по одной. До настоящего времени храню книгу «Порт Артур», которую из-за ветхости списали, а я взял себе.

В полуподвале этого здания одно время жила семья Смирновых, переехавшая из упоминавшегося выше Борка. Семья была большая. Я подружился со своим ровесником Сашкой. Этот Сашка сильно любил подраться и очень хорошо ловил рыбу. Вся семья в честь дела носили кличку «Митрофанычи». Митрофаном звали их деда. Бывал я у них часто и в Борке.

Летом наша «вовочная» компания все время ходили в лес и поля собирать цветы. Любимыми были лесные фиалки, белые и фиолетовые, поэтому все лето в наших домах приятно пахло. Кстати, наверно поэтому, с тех пор покупка цветов для меня противоестественна.

За грибами, почему то ходили довольно редко. Помню, один раз мама как то укорила меня, говоря что соседский мальчишка, который пошел вместе с ними за грибами, много находил. Все время только и слышалось: «Мама, белый! Мама, серый!!» Серый, это местное название подберезовика. Это она его цитировала. Задело! Через день пошел с ними в лес. И специально орал на весь лес те же слова, что бы соседка слышала, только с большей частотой, чем заочный конкурент. Дома спросил мать, довольна ли она. Она была довольна.

За домом Догаткиных была колхозная рига, где во время страды производили обмолот тем же способом, что и в Займище, но я этого там почему то не видел. Мы мелкие ребятишки приспособились там играть в пристеночку. Это азартная игра на деньги. Водящий стучал своей монеткой в стенку, после чего она падала на землю. Остальные должны были бросать свою монетку в стенку так, чтобы после ее падения можно было растопыренными, как можно больше, пальцами достать монетку водящего. Если доставал, то монетка становилась его. Кто уж нас научил, не помню. Во многих кинофильмах про детство простых людей эта игра показана.

В то время Хрущев решил сделать цыган оседлыми, и в Заборье поселилось несколько цыганских семей. Запомнилась одна, поселившаяся неподалеку. Главой семьи был цыган, лет сорока. Звали его Ангар. Он очень хорошо плясал в своей малиновой рубахе, подпоясанной тонким пояском. Вместе с нами участвовал в самодеятельности, регулярно срывая бурные аплодисменты. Попытка Хрущева «оседлать» цыган закончилась почти тем же, чем попытка цыгана приучить лошадь работать без корма.

В Заборье было одно неприятное событие. Опять появился пьяный товарищ, который ломился к нам на Самсонове. Но тут дело было днем. Отец был недалеко. Вместе с мужиками его быстро связали и заперли в каком то сарае. Запомнил я это событие даже не из-за появления этого «товарища», а из-за реакции одной интеллигентки, которая полчаса причитала, что это не гуманно по отношению к несчастному. С тех пор у меня, наверно, предвзятое отношение к женскому уму.

С точки зрения выживания для нашей семьи это было самое тяжелое время. Вроде бы ничего особенного в Заборье не было, но то Заборье на всю жизнь в памяти осталось, как что то очень светлое, чистое и самое счастливое. У Догадкина Вовки, судя по книжкам, такое же впечатление, конечно, более глубокое.

Год 1956. Последние дни в Заборье

Все было просто замечательно, пока Хрущев не объявил набор инициативных людей с производства, для руководства колхозами. Наборов было несколько. Отец попал в «десятитысячники». В отличие от Давыдова, он был родом из деревни, и в сельском хозяйстве что-то понимал. Первую четверть шестого класса я отучился в Заборье, вторую начал уже в Воскресенском.