Ларец Шкая. Мистический детектив

Юрий Еферин

Жанр мистического детектива. Действие книги происходит в 1973 году. Из Третьяковской галереи похищают картину. Несмотря на мировую известность похищенного полотна, выбор похитителей для всех выглядит более чем неоднозначным. Главный герой книги ищет картину с помощью милиции, криминала и сверхъестественных сил. В процессе расследования громкого преступления выясняется, почему была похищена именно эта картина, но эта информация приводит главного героя к ещё более загадочным поворотам… Книга содержит нецензурную брань.

Глава 13. Яшка Шапито

«Итак, с чего же начать? — размышлял Вилен, механически поглощая свой незатейливый завтрак — омлет с сыром. — Занятий сегодня нет, это хорошо, есть время вплотную заняться расследованием. А начать, я думаю, надо, скорее всего, с самого „Куба“. От него и танцевать. Возьму-ка я за рабочую версию, как ни абсурдно это звучит, свой сон про мастерскую. Допустим, что Валевич писал „Куб“ не для воплощения своих художественных замыслов и развития идей супрематизма. А тогда для чего? Я хорошо помню, как Валевич сказал деду, — тут Вилен ухмыльнулся, — помню, как будто это было на самом деле. Ну ладно, решил же, что танцую от этой фантасмагории, других вариантов на данный момент нет. Итак, Валевич туманно выразился о „Кубе“, что смысл его одновременно и проще, и сложнее. Что он имел в виду? Что он хотел этим „Кубом“ на самом деле сказать или показать? Стоп, — Вилен задумался, — а может, наоборот, не показывать, а спрятать, засекретить? Да, верно, поэтому Валевич и сказал, что на самом деле смысл картины проще, чем кажется: может быть, картина всего лишь тайник, схрон какой-то информации, и все? Нет никакой непостижимой высокохудожественной идеи? Ну, хорошо, допустим, что так дело и обстоит. А что ж тогда он имел в виду, говоря, что все сложнее? Что сложнее? То, что находится внутри, сложнее? Боже, что я говорю такое? Пытаюсь выстроить версию на основе информации из сна! Даже не сна, а какого-то болезненного лихорадочного бреда! — Вилен посмотрел в окно. — Нужны реальные факты. Но где их взять? В библиотеках, в монографиях, в воспоминаниях? Нет, там никаких тайн не сыскать, не пишут в книгах про такое. Нужно найти кого-то, кто знал Валевича лично! Эх, был бы жив дед! — вздохнул Вилен. — Думай, Вилен, думай! — он стал энергично тереть пальцами виски. И тут его осенило: — А поеду-ка я к директору Третьяковки, уж он-то точно имеет связи и чем-нибудь наверняка поможет». Секунду поразмышляв, он набрал рабочий номер Николая.

— Слушай, Николя, — Вилен сразу перешел к делу, — мне нужно поговорить с директором Третьяковки. Можешь организовать?

— А тебе зачем? Я уже с ним разговаривал. Пустой номер. Он в это время в командировке за границей был. Поверь, зря прокатаешься и время потеряешь.

— Да, нет, Николай, у меня немного другая задумка.

— Какая?

— Потом расскажу. Организуешь встречу?

В трубке ненадолго повисло молчание.

— Хорошо, сейчас позвоню директору, скажу, что приедет мой коллега.

— Спасибо, Николай! Надеюсь, моя идея выгорит, тогда расскажу.

— Хорошо. Зовут его Никанор Иванович. Запиши.

— Запомнил.

— Кстати, очень приятный и интеллигентный мужчина, так что ты там соответствуй, — наставлял его Николай.

— Есть, товарищ капитан.

— Сейчас позвоню, скажу, что в течение часа будешь у него. Успеешь?

— Конечно, успею. Спасибо, Николай.

— Ладно, все, давай, работы по горло.

— Пока, — Вилен положил трубку, быстро оделся и вихрем спустился на улицу.

До Третьяковской галереи от дома по набережной Вилену было идти минут двадцать пять. Легкий морозец ускорял движение. Вскоре он увидел здание Государственной Третьяковской галереи. «Ах, Павел Михайлович, какой же вы умница, Москве и стране такой подарок сделали. Вот это были люди!» — подумал Вилен, глядя на здание семьи Третьяковых, в котором расположилась картинная галерея. Полюбовавшись немного зданием, Вилен поспешил к служебному входу.

На проходной вахтер внимательно, буквально с ног до головы оглядел Вилена, видимо, в связи с последними событиями, и строго спросил:

— Вам чего, гражданин?

— Здравствуйте, я к Никанору Ивановичу. Сикорский моя фамилия. Он в курсе. Ему звонили с Петровки, 38, — лаконично ответил Вилен.

Услышав слово «Петровка», вахтер приосанился, взял трубку и важно стал набирать нужный номер.

— Доброго здоровья, Никанор Иванович, к вам тут, это, — он поднял глаза на Вилена, — с Петровки, 38 пришли… Понял, пропущу. Будет сделано.

— Проходите, товарищ, — уже вежливее сказал он, — второй этаж, там табличка.

— Спасибо, товарищ, — ответил Вилен, еле сдерживая улыбку.

Он взбежал по лестнице и буквально носом уткнулся в медную табличку с гравировкой «Директор Никанор Иванович Соколов».

Вилен постучал.

— Да, да, входите, пожалуйста.

Навстречу из-за стола поднялся интеллигентного вида, немолодой мужчина в очках с аккуратно зачесанными назад седыми волосами.

— Добрый день, — поздоровался Вилен, — моя фамилия Сикорский, Вилен Юльевич.

— Я в курсе, мне звонил товарищ Сухоцвет, сказал, что вы подъедете. Присаживайтесь, — показал он рукой на стул. — Только я все уже рассказал товарищу Сухоцвету, даже не знаю, чем смогу быть еще полезен.

— Спасибо, Никанор Иванович, знаете, я бы хотел поговорить немного о другом.

— О другом? — удивился «хранитель наследства Третьяковых». — И о чем же, позвольте узнать?

— Не о самом ограблении, — попытался начать Вилен издалека, но при слове «ограбление» лицо Никанора Ивановича разом потемнело, видно было, что эта тема ему крайне неприятна. Вилен запнулся и, слегка прокашлявшись, поспешил немного сгладить формулировку: — Я имею в виду последнее событие…

— Я понял, понял, молодой человек, о каком событии идет речь, — раздраженно перебил его «хранитель» и, взяв себя в руки, продолжил уже более спокойно: — Тогда о чем же?

— О Валевиче, — сразу перешел к делу Вилен.

— О Валевиче? — удивился Никанор Иванович. — Я считал, что на Петровке должны преступников искать, а не художником, который написал украденную картину, интересоваться. Вам это не кажется странным, молодой человек? Вы там не забыли часом, как называетесь? — в его голосе зазвучало плохо скрываемое недовольство. — Могу, если угодно, напомнить: Московский уголовный розыск. Уголовный, молодой человек. А по части биографий великих художников, знаете ли, это наша работа, а не ваша. Так что простите меня, милостивый государь, я не вижу смысла тратить ваше и мое время, — резко подытожил разговор директор.

— Дорогой Никанор Иванович, поэтому я к вам и пришел, что нам очень нужна ваша помощь по части этих самых биографий, — очень вежливо парировал грубый тон директора Вилен.

— Ну и как же биография Валевича сможет пролить свет на кражу самой известной его работы? — с искренним удивлением посмотрел на него Никанор Иванович, но резкую интонацию поменял. — Неужели вы, молодой человек, копаясь в прошлом, рассчитываете найти что-то, что приведет вас к грабителям сейчас, в настоящем? Ну не смешите вы меня!

— Я, к сожалению, Никанор Иванович, не могу сейчас вас посвятить в детали оперативной разработки, но поверьте: именно в прошлое тянутся ниточки преступления.

То ли словосочетание «оперативная разработка», то ли какое-то соображение, пришедшее в голову Никанора Ивановича в связи с услышанным, заставило его призадуматься.

— Может быть, может быть, — задумчиво пробормотал он, а потом громче добавил: — Признаться, мне и самому сразу показался странным выбор картины. Бесспорно, «Лиловый куб» — это мировой шедевр, но с точки зрения воришек можно было много чем поживиться, а они взяли именно эту… — по выражению его лица было видно, что он о чем-то серьезно думает. — Ну хорошо, а что из биографии Валевича вы бы хотели от меня узнать? О нем же написано море литературы, сходите в Ленинку, там все и найдете.

— Понимаете, Никанор Иванович, дело не совсем в биографии, с этим вы правы, информации предостаточно. Не знаете ли вы кого-то, кто был знаком с Валевичем близко и был бы еще жив? Мой дед был другом Валевича, но его, к сожалению, уже нет в живых.

— Дед? Постойте, постойте, ваша фамилия, кажется, Сикорский? А вы часом не внук Конрада Сикорского?

— Внук, — подтвердил Вилен.

— Боже мой, что ж вы сразу не сказали! — очень эмоционально воскликнул Никанор Иванович. — Я ведь хорошо знал вашего деда. Мы познакомились с ним в далеком 1930 году, я был тогда студентом Московского литературного института красной профессуры, а он читал у нас лекции. И позднее, когда я уже работал заведующим отделом изобразительного искусства издательства ИЗОГИЗ, мы часто пересекались по работе.

— Значит, вы тоже могли знать и Валевича? — обрадовался Вилен.

— Знал, конечно, знал, но не близко. Несколько раз я с ним беседовал на каких-то выставках. Шапочное знакомство. В те годы супрематизм меня мало интересовал, — Никанор Иванович улыбнулся.

— Но ведь наверняка, учитывая характер вашей работы, вы можете назвать кого-то, кто близко знал Валевича? — с надеждой спросил Вилен.

Николай Иванович с интересом посмотрел на собеседника и серьезно спросил:

— Вы что, действительно рассчитываете узнать от того, кто близко знал Валевича, то, чего не пишут в книгах и что поможет найти ответ на вопрос, кому так сильно понадобился «Лиловый куб»?

— Да, очень рассчитываю, Никанор Иванович, — так же серьезно ответил Вилен.

Никанор Иванович задумался:

— Насколько я знаю, настоящих друзей у Валевича было не много, собутыльники из богемы не в счет, — он улыбнулся. — Всех, разумеется, я не знаю, вот, например, я и понятия не имел, что ваш дед и Валевич были друзьями.

— Они старались особо не афишировать свои взаимоотношения, — пояснил Вилен.

— Ну, это-то понятно. Ну а что касается друзей… — Никанор Иванович замолчал и посмотрел в окно.

— Неужели никого не осталось в живых?

— Не знаю, молодой человек, не знаю, много лет прошло. Целая, можно сказать, эпоха. Как говорится, одних уж нет, а те далече. Репрессии, лагеря, война — сами понимаете. А кому все это удалось пройти, не мальчиками безусыми остались, а дряхлыми стариками, и многих уже нет в живых, — Никанор Иванович налил из граненого графина воды, руки его заметно дрожали. Сделав пару глубоких глотков, он поставил стакан на стол, задумался, затем продолжил:

— Значит, говорите, нужно, о чем в книгах не пишут…

— Нужно, дорогой Никанор Иванович, не только мне, но и вам, всей стране нужно. Исчезнет картина в какой-нибудь частной коллекции навсегда, и это в лучшем случае. А Валевич — это пока единственная ниточка, — горячо заговорил Вилен.

Никанор Иванович задумчиво посмотрел на стоящий в углу большой гипсовый бюст Ленина, потом несколько раз постучал тупой стороной карандаша по столу и сказал:

— Ну хорошо, молодой человек, тогда слушайте, — Никанор Иванович прокашлялся. — Был у Валевича очень близкий друг, Яша Мордехай. Больше известный в городе как Яшка Шапито.

— Шапито? — с интересом переспросил Вилен.

— Да, Шапито. Он был цирковым артистом, канатоходцем, и у него был очень известный номер — он ходил по водочным штофам, было их сто и расставлены они были по кругу арены.

— Вот это да! — удивился Вилен.

— И ко всему прочему при этом он жонглировал зажженными факелами. А еще он был виртуозным картежником. О нем ходило много легенд. Что-то, как это часто водится, было правдой, а что-то мифами. Говорят, что при пролистывании колоды он мог на слух определить, сколько в ней карт.

— Не может быть!

— Да, именно. А чему, собственно, тут удивляться, жил он в цирковом мире среди фокусников, что-то, видимо, у них подсматривал, а потом придумывал хитроумные шулерские приемы. Он мог дважды раздать колоду, чтобы по малейшим дефектам, сделанным на картах, ну, где ногтем отметку сделает, где перстнем своим с вензелями, в общем, за эти две сдачи уже мог запомнить весь расклад. Говорят, это он придумал во время игры метить карты фосфором, смакивая пальцы в носовой платок, ну, якобы чтобы не скользили, а потом через черные очки, он любил щеголять в них, видеть на картах оставленные и никому не видимые метки.

— Извините, Никанор Иванович, а вы откуда это все так хорошо знаете?

Никанор Иванович пристально посмотрел на Вилена, потом достал из бокового кармана пиджака большой в крупную клетку носовой платок, громко высморкался и, перейдя на полушепот, сказал:

— Я ведь, молодой человек, по молодости тоже играл, и играл азартно, до умопомрачения.

Вилен с нескрываемым удивлением посмотрел на него.

— Вот так вот, — Никанор Иванович улыбнулся, — знал все подпольные квартиры в городе, где играют. И Яшку знал очень хорошо. Выручал он меня несколько раз и деньгами, и жизнь спасал. Фантазийный и яркий был этот Яшка-циркач. Что сблизило его с Валевичем — я, честно, не знаю. Возможно, некая авантюрность, которая была присуща и тому, и другому, не знаю, но друзья они были не разлей вода. Поговаривали даже, что многие свои работы он делал именно под влиянием Яшки. Возьмите, например, его не менее известный «Красный круг». Помните, там через круг по диагонали проходит зеленая полоса — чем вам не арена с натянутым через нее канатом?

— Вполне возможно, — согласился Вилен. — Куб ведь тоже неотъемлемый атрибут цирка, да еще и лиловый, в таких фокусники прячут зрителей, а потом они появляются в самых неожиданных местах, — логически продолжил Вилен версию возможного влияния Яшки Шапито на творчество Валевича. И в этот момент в голове Вилена словно вспышка молнии пронеслось: «А ведь верно, в кубе с двойным дном фокусники всегда что-то прячут, а раз так — возможно, что „Лиловый куб“, как я и предполагал, что-то скрывает, поэтому его и украли. Что ж ты там прячешь, великий мистификатор?»

— Вот-вот, — в свою очередь согласился Никанор Иванович.

— А что с ним стало, с Яшкой-циркачом?

— С Яшкой-то? — Никанор Иванович хмыкнул. — Женщины его шибко любили, ну и он отвечал им, мягко скажем, взаимностью, — Никанор Иванович опять хмыкнул. — Хоть и был невысокий, но фигуру имел отменную, гимнастическую, сам с голубыми, как небо, глазами, решительный и смелый до безрассудства, с безграничным чувством юмора. Ну как перед таким устоишь! Не одной в городе красавице разбил сердце, а некоторым и судьбу. А по закону бумеранга все рано или поздно всегда возвращается. Вот возвратилось и Яшке, дожонглировался наш циркач. Застукал его у своей жены один очень высокопоставленный начальник.

— Да ну, и кто?

— Простите, молодой человек, не могу сказать, очень уж известный это был исторический персонаж.

— И что было дальше?

— Яшке удалось уйти через балкон, одно слово — циркач. Но то ли его все же узнала эта сановная фигура, то ли жена ему призналась, в общем, неизвестно, да это сейчас и не имеет значения, только на следующий день арестовали Яшку Шапито.

— И что же ему инкриминировали?

— Ну, конечно, не соблазнение чужой жены, — Никанор Иванович засмеялся. — Историю, разумеется, раздувать не стали, зачем государственной персоне такой скандал и конфуз? А вышли из ситуации просто и красиво, «пришили», как говорят в тех кругах, Якову Мордехаю, ведущему артисту Госцирка, грабеж со взломом, пальчиков его там было хоть отбавляй и фальсифицировать ничего не надо было, — Никанор Иванович опять хмыкнул. — И загремел наш Яша на десять лет лагерей. Вот так вот, молодой человек, как говорится, «любовь злодейка, а жизнь копейка».

— И почему вы мне про него так подробно рассказываете? — поинтересовался Вилен.

— Ну, вы же, молодой человек, сами попросили меня вспомнить тех, кто очень близко знал художника, а это, как я вам уже заметил, был самый близкий его друг.

— Друг-то друг, и наверняка мог бы рассказать много интересного, — Вилен слегка замялся, — только вот, я извиняюсь, Никанор Иванович, его, наверно, и в живых-то давно нет.

— А вот это пока неизвестно! — интригующе сказал Никанор Иванович.

Вилен даже опешил:

— Как же? Лагерь там… я и подумал… Так он жив?

— Не знаю, не знаю. Но, по крайней мере, около года назад один мой знакомый рассказывал мне про человека, который, возможно, и есть Шапито.

Вилен чуть не подскочил со стула:

— Жив, вот удача! А где он живет? Адрес есть у вас, дорогой, Никанор Иванович? Я сейчас же поеду к нему! — Вилен достал из кармана записную книжку и ручку, собираясь записать такой нужный адрес и немедленно помчаться к легендарному Яшке Шапито, который уж точно должен знать секрет «Лилового куба».

— Только вот, молодой человек, адреса я не знаю, — Никанор Иванович развел руками.

— Как не знаете? — вырвалось у Вилена.

— Да и не в Москве он живет. Дорога сюда ему была заказана сразу, после отбывания срока, поражение в правах — за сто первый километр, и не одним метром ближе. Но не только по суду. Передали ему тогда слова того партийного бонзы, что, если Яшка вдруг захочет сунуться в Москву, просто получит пулю в люб, без всяких там формальностей.

— А может, вы знаете, где он обосновался?

— Вот где обосновался — знаю, если это, конечно, он, — с улыбкой сказал Никанор Иванович.

— И где же?

— Там, где и сидел — в Мордовии!

От услышанного Вилен буквально остолбенел. «Что ж такое творится! Опять Мордовия! Просто наваждение какое-то…»

А вслух переспросил:

— В Мордовии?

— Ну да, в ней, родимой, там же лагерь на лагере и леса непроходимые, — усмехнулся Никанор Иванович.

— Да, это я в курсе, — сказал Вилен и вспомнил странный сон, как он оказался в страшном мордовском лесу, а рядом какой-то странный персонаж. — А как там его найти? Вы говорили, у вас есть какой-то знакомый, который вам про это рассказал. Верно?

— Да, есть, — Никанор Иванович снова высморкался, — мой коллега по музейной работе, директор тамошнего краеведческого музея Киушкин Иван Силыч, прекрасный человек. Мы встречались с ним в прошлом году здесь, в Москве, на конференции музейных работников, ну и разговорились. Я уж не помню с чего, но рассказал я ему эту историю про Яшку. И что бы вы думали, он мне говорит, мол, по соседству в школе работает завхозом Яков Мордехай, руки у него просто золотые, умеет все и мне часто помогает по музею — с реставрационными работами, с оформлением экспозиций. Рукастый, но молчаливый, полслова лишнего не скажет. Не твой ли, говорит, это Яшка Шапито, сидельцы — они, мол, все молчаливые, к тому же с твоих слов сидел в Мордовии, мог, мол, и осесть здесь после отсидки. Я ему говорю, примета у него особая на лице была, чуть ниже левого глаза, на скуле, небольшой шрам в виде трехконечной звездочки. А он говорит, что насчет шрама сказать не может, так как лицо у него все в глубоких морщинах и шрама он не замечал, нужно присмотреться.

А я подумал, что сочетание имени и фамилии довольно редкое, опять же живет он в Мордовии, мог ведь действительно после отбытия срока остаться там. И возможно, это и есть Яшка Шапито, — Никанор Иванович задумчиво посмотрел в окно, потом продолжил: — Я ведь даже съездить собирался в Мордовию, в Саранск, повидаться с ним. Да какой там, разве с моей работой вырвешься… В Венецию проще доехать, чем в Саранск, — Никанор Иванович рассмеялся.

— Вы знаете, дорогой Никанор Иванович, а я съезжу! — очень серьезно сказал Вилен.

— Я почему-то так и подумал, — тоже серьезно сказал директор. — Тогда поступим следующим образом. Я позвоню Ивану Силычу и попрошу его, чтоб он организовал вам встречу с Яшкой, — Никанор Иванович запнулся. — Хотя какой он теперь Яшка, такой же старик, как и я. С Яковом. А вы, пожалуйста, передайте ему поклон от меня и спросите: не помнит ли он, почему «на Сухаревском ваши не пляшут»?

— А что это означает? — с интересом спросил Вилен.

Никанор Иванович махнул рукой:

— Не забивайте себе голову, молодой человек. Это из нашей с ним игровой юности. Если это он, тогда поймет, о чем идет речь. Для него это будет вроде некоего пароля и весточкой из прошлого, — Никанор Иванович загадочно улыбнулся. — Когда вы, товарищ Сикорский, собираетесь ехать?

— Сразу после Нового года, — ответил Вилен.

— Тогда я сегодня вечером позвоню Ивану и предупрежу о вашем приезде. Он будет вас ждать и все устроит, — Никанор Иванович быстро что-то записал на листке бумага и протянул его Вилену: — Вот, молодой человек, держите его телефон.

— Спасибо большое за помощь, Никанор Иванович! — Вилен засунул листок во внутренний карман пиджака.

— Удачи вам, молодой человек! Как вернетесь, милости прошу в гости, все мне подробно расскажете и, надеюсь, привезете привет от Яшки Шапито, — и они пожали друг другу руки.

Никанор Иванович чуть придержал руку Вилена, внимательно посмотрел ему в глаза и сказал:

— А вы ведь сами не в милиции работаете, товарищ Сикорский, верно?

— Верно, Никанор Иванович, не в милиции, — улыбнулся Вилен.

— Я так и подумал. Удачи вам, молодой человек, и будьте осторожны! — почти по-отечески произнес Никанор Иванович.