Предсмертная исповедь дипломата

Юрий Ильин

Два близких друга по службе на флоте, окончив МГИМО, после ряда лет работы в разных странах за рубежом, оказались наконец рядом в Австралии. Туда они приехали на работу с семьями в советское посольство, были рады быть вместе. Работа у них ладилась, были планы, мечты и надежды. Однако в один субботний вечер старший из друзей по возрасту неожиданно покончил с собой практически на глазах у отдыхающего коллектива. Друг его, потрясённый событием, делал максимум для того, чтобы узнать причину. В реальностях той жизни ни ему, ни официальным властям сделать этого не удалось. Тогда друг стал искать причину в прошлом. Но и здесь он не преуспел, хотя и очень старался. Прошли долгие годы. Наш герой уже работал в советском посольстве в Риме, и там у него состоялась встреча с сотрудником ЦРУ. В беседе американец сообщил истинную версию самоубийства друга, но… лучше бы этой встречи не было.

Самострел

Суббота. Боже, ну до чего же хорош день субботний! Отродясь, по предкам своим, видим мы, что нет дня лучшего, чем тот, в который мы, завершив дела земные и тяжкие, начинаем отдых свой, понимая с радостью, что есть еще впереди день воскресный, который тоже отведён нам для отдыха и добрых дел. И у нас, в посольстве, день этот часто наполнен был событиями, приятными для души и тела. Каждый делал дела свои: или отдыхал, как мог, а иные семьи, разместившись по машинам, отъезжали на неблизкий, километров за восемьдесят, берег океана пропитаться морем и солнцем, тишиной и покоем, с удовольствием убежав от благ цивилизации.

Вот и сегодня у нас прекрасный весенний день суббота, когда весь коллектив сотрудников посольства и торгпредства, приятно утомив себя в первой половине дня тем, что на всех языках мира называется «шопингом», отдохнул во время обеденное, привел себя в подходящий вид для спортивного времени и разных других увлекательных дел и собрался на площадке спорта и развлечений на заднем дворе посольства. Все довольны, веселы и в прекрасном настроении, в том состоянии, когда хочется говорить только о хорошем, делать комплементы, а женщинам — обмениваться новостями о том, что нового можно увидеть и купить в волшебное время шопинга. Да, в Австралии в ушедшие в даль 60-е годы XX века купить можно было многое из того, о чем лишь мечталось на нашей великой, далекой, покрытой в это время года снегами Родине. И коллектив под вечер как-то сам собой раскалывался по интересам. Женщины собирались вокруг скамеек, были веселы, доброжелательны и вели оживленные разговоры о любимых темах — дети и новые покупки; а мужчины развлекались по своему: можно было попинать мяч в мини-футбол пять на пять, или сразиться в волейбол, настольный теннис, городки, а может быть, для интеллектуально продвинутых, постучать шарами на биллиардном столе. Но было вообще приятно собраться и увидеть друг друга, ибо всю неделю, занятую очень и очень плотно, возможностей для контактов и встреч между собой было немного. Это в больших посольствах, где коллективы сотрудников дотягивают до сотни, работы на всех явно не хватает, так что приходится даже делать вид, что работы невпроворот. А в Австралии, где число оперативных чиновников посольства едва перевалило за двадцать, работы было в избытке.

Сегодня здесь, в столице, в Канберре, субботний вечер был просто чудесен. На дворе ноябрь, весна, канун нашего национального праздника — день Великой октябрьской социалистической революции. День весенний прозрачный, что казалось воздух можно было пить, настолько он был чист, наполненный свежим запахом травы и цветов. Солнце идет к закату, его лучи теплы и мягки, что так и хочется стать, задрать голову к небу в неестественной позе и подставить им лицо.

И я, Павел Сергеевич Костин, 2-й секретарь посольства, это и сделал. Сделал с удовольствием настолько полным, что легкий говорок женщин и тяжелые удары волейболистов на соседней площадке удалились в какое-то небытие. Были только я, небо и где-то непостижимый Господь. Стоять лицом к солнцу — моя старая привычка, я делаю это и в холодные дни зимы в Москве. Солнце оно и есть солнце, — это дар Божий для нашего здоровья. Им, по здравому разумению, пренебрегать нельзя.

Итак, я, расслабив себя, стою, закрыв глаза, лицом к солнцу, ни о чем не думаю и чувствую лишь, что мне очень и очень хорошо. Слышу, кто-то подошел и стал рядом. Помолчали. Не открывая глаз бормочу: — «Ну чего там…?» — В ответ слышу: — «Ничего, тебе завидую, уже больно довольным ты кажешься. Зависть берет…».

Скосил глаза, вижу — это сотрудник торгпредства Василий Петрович Проклов. Человек добрый, привычный и исключительно вежливый. У нас с ним весьма приятельские отношения, поскольку мы вместе учились в одно время в МГИМО, он на факультете международных экономических отношений, я — на международном. Мы тогда, хотя и не были близки, но разделяли друг к другу общую симпатию. А здесь, уж так получилось, что нас судьба свела. Сблизились семьями. Приятно какое-то время мы вместе помолчали, ко мне вернулось присутствие мира. Слышу, у настольного тенниса раздались крики восторга, хлопки бурных аплодисментов.

Скосил глаза в ту сторону, вслух спрашиваю:

— Чего это они так сильно? — Вася в ответ:

— Радуются успехам твоей жены.

Любопытствую:

— А в чем успехи-то?

— Твоя Настя на спор уже вторую партию подряд выиграла у Кости Иванова. У них там какой-то принципиальный спор, в общем… проигравший в трех партиях залезет под стол и три раза прогавкает по-собачьи.

Здесь надо пояснить. Моя жена, Настя, в общем — то, человек спортивный, кандидат в мастера спорта (была смолоду), но… по гимнастике. Как и полагается в таком деле, она в спорте, в любом его виде, — человек на все руки, но особых достижений в настольном теннисе я за ней не наблюдал. А Константин Иванов весьма преуспел в волейболе, но, как я заметил, и это в колонии было известно, в настольный теннис он играл просто-таки отменно. Он числился в колонии даже неофициальным чемпионом. Между собой Настя и Костя играли часто, с успехом переменным, но все-таки больше в пользу Кости. Особенно, если он в данный момент придавал игре хоть какое-то значение. Другими словами, Настя ему была удачной парой для потехи, до момента пока он не «сжимал зубы». Выигрыш подряд двух партий в принципиальной игре мог для Насти (точнее для ее самолюбия) значить многое. По крайней мере, поскольку играются три партии, если она далее и проигрывает третью, ей не придется лаять под столом на потеху публике.

Наверное, для другого человека потеха вроде лая под столом не имела бы никакого значения, но не для Насти с ее гордым, независимым характером. Другое дело, что не следовало бы ей ввязываться в спор с Костей, зная его приличный класс игры и ограниченные собственные способности.

Я подошел к группе зрителей — шумных и оживленных — пристроился к ней сбоку. Играв третьей, решающей партии пока не начиналась и не оставалась ничего другого как внимательно взглянуть на игроков.

Настя была заметно в приподнятом настроении и духе, вся раскраснелась, дышала часто, но легко. Она радовалась, как ребенок, обнимала стоящую рядом дочь, которая очевидно тоже радовалась не меньше успехам мамы. Мне восторг Насти показался несколько наигранным, но понятным, поскольку любая победа, пусть даже малозначимая, для человека — бойца всегда дорога. Но мой некоторый скепсис не мешал наслаждаться видом собственной жены, которая, находясь на пике спортивного взлета, выглядела в настоящий момент явно прекрасно. И дело было не в ее природной милой симпатии и в прекрасной фигуре, а в том, что восторг ее сильно омолодил: в свои тридцать она смотрелась, пожалуй, на двадцать. Глаза ее блестели победной радостью. Но радость притухала, когда взгляд ее падал на соперника. В конце — концов, никто в поединке «корову не проигрывал», но Костя был как будто не в себе. Обычно подобное обстоятельство не могло оказать на него какое-либо серьезное воздействие, в душе он был выше подобных обстоятельств и негативных эмоций. Ему случалось проигрывать той же Насти, но казалось, его это даже развлекало. Я подозревал, что он в таких случаях слегка подыгрывает сопернице, казалось, ему это даже как — то нравится. Однако, сегодня в этих, общем — то обычных обстоятельствах, Константин выглядел несколько странно. Он привычно улыбался, отшучивался от тех, кто пугал его собачьим лаем под столом, как и от тех, кто его пытался взбодрить, ибо этого — бодрости — Кости явно не хватало, и именно поэтому он был не похож на самого себя. Мы встретились с ним глазами и, поскольку я знал его много лет, понял, что он уже в принципе разбит. Разбит не игрой, которая при любом исходе могла его лишь веселить, а чем-то другим, чего я не мог и даже в тот момент не пытался предположить. Я был уверен, что никаких тяжких проблем перед ним в это время жизни не стояло. Да, пару недель назад его жена с сыном уехали в Москву. Так мы обычно всегда делали, поскольку отпуск в один месяц был явно не достаточен, чтобы посетить родню с одной и с другой стороны. А так жена посещала сначала своих, а когда, скажем, через месяц появлялся в Москве супруг, можно было посетить его родственников, а возможно и выкроить какое-то время на отдых в Подмосковье. Как ни хорошо было в далекой Австралии, но всегда тянет в родные места и просторы.

Дела служебные у Кости были, как мне казалось, и как я знал, в полном порядке. Я, конечно, не мог знать всего, поскольку мы, хотя и служили в одном посольстве и числились дипломатами, происходили из разных ведомств. Если я проходил службу по линии МИД, то есть был, как говорится, «чистым дипломатом», то Константин, числясь формально дипломатом, работал на Министерство обороны, иначе говоря, он находился под «дипломатической крышей». Но Австралия не член НАТО, связь ее с нашей страной в военной сфере было около нуля и Костя вряд ли мог быть слишком загружен делами военными. Скорее он был во многом занят проблемами военной экономики. А сфера моей деятельности касалась внешней и колониальной политики Австралии, относясь, в том числе, к деятельности ее в блоке АНЗЮС (Австралия, Новая Зеландия и Соединенные Штаты). Именно эту деятельность мы и рассматривали вместе с Костей и очень внимательно: он как человек военный, а я — как дипломат. Как бы то ни было, состояние служебных дел Кости я знал совсем неплохо. Его личная жизнь проходила на моих глазах, поскольку мы жили в одном доме, хотя квартиры находились на разных этажах. Дружили мы семьями, что в нашем положении было весьма логичным и правильным. Это было тем боле так, поскольку сдружились наши жены, сыгрались дети — одного возраста — семь лет, а круг интересов не мог не совпасть, поскольку, честно говоря, в маленьком посольстве все вынуждены уметь сочетать свои личные интересы с интересами колонии. В противном случае ничего не остается, кроме как исполнения расхожей фразы: «чемодан — самолет — домой» — с перспективой подыскать иную работу по своему характеру.

С отъездом жены и сына в отпуск Константин много времени проводил в нашей семье, по крайней мере, ужинал он всегда вместе с нами. Много времени мы проводили в беседах и, если бы в его жизни что-то было не так, он бы скрывать не стал.

Итак, Константин отвел от меня свой печальный взгляд и пошел к игральному столу. Он стоял у него, несколько сутулясь, и это было вместо обычной для него решительной боевой позы и строевой выправки. «Что с ним?» — подумал я и перевел взгляд на Настю, всю, как говорится, полную задора и огня, донельзя стройную и собранную. Она с нетерпением ждала подачи противника, взгляд ее стал цепким, даже как бы суровым. Я не мог ею не любоваться. Это для меня был не столь частый радостный момент любования женой, момент, возможно, радостный потому, что задерганные повседневными делами, устав от всяческих проблем, нам, мужчинам, редко случается так вот, просто и искренне любоваться своими женами, любоваться так, как это делается в самом начале брака. Любоваться с любовью? Да-да, с любовью, которая с течением совместной жизни отходит куда-то на обочину семейных личных отношений, прячется под ворохом проблем, настоящих или надуманных. Спросить: ты жену любишь? Да. А ты её любишь? Посмотрят на тебя, как на недоумка. Правда, пожав плечами, ответят: ну да! Ответят почему — то нехотя и вяло.

В сложившейся ситуации ждать окончательного результата пришлось недолго. Настя буквально летала вокруг стола. Она столь ловко вытаскивала даже очень сложные шарики, что зрители ей охотно и весело аплодировали. Когда нанесла последний завершающий удар, несокрушимый и победный, она запрыгала от радости и восторга. Болельщики весело загалдели, высыпали в адрес Насти комплементы и замолкли в ожидании исполнения уговора по условию спора. Ожидание было искренним и добрым, еще одним поводом потешить себя смущенным видом проигравшего. А последний, весь действительно смущенный и такой покорный, подошел к столу и внимательно посмотрел на Настю, в ее веселые торжествующие глаза. Мне показалось, что он что-то хочет сказать, об этом говорили его глаза, но он лишь пробормотал не совсем кстати: «Береженного Бог бережет!» — и нагнулся, чтобы лезть под стол. В этот момент в посольстве на первом этаже в приоткрытом окне показалась голова дежурного, и он крикнул: «Константин Иванович, вас кличут к телефону!».

Костя распрямился, оглянулся вокруг, остановил сосредоточенный взгляд на Насте, потом на мне, пожал плечами и медленно, совсем не своей обычной спортивной походкой, а как приговоренный, поплелся к входной двери в посольство, приостановился там, взялся за косяк и, постояв пару секунд, как бы поколебавшись, исчез за дверью. Телефонный звонок, который ему предстояло принять, явно не был для него желанным, хотя, похоже, и не был неожиданностью. По крайней мере, мне так тогда показалось.

Уход Константина вызвал справедливое разочарование болельщиков, а я подошел к жене и к дочери, которая сразу, мило и доверчиво, тесно ко мне прижалась сбоку. Тягостный образ Кости меня покинул, а вместо этого охватила радость общения с самыми близкими мне людьми. Я искренне и от души поздравил Настю с победой, не мог не сказать, что горжусь ею и ею любуюсь. Мне очень хотелось обнять её и поцеловать, но было как-то неловко это сделать на публике, хотя к себе я её крепко на краткое мгновение привлек, и сделал это с большим внутренним удовольствием, волнением даже. А у Насти в глазах сияло довольство собой и восторг победы. Люди вокруг, быстро остыв от остроты поединка, переключились на темы, им более близкие, а в целом дело шло к тому, что пора пришла заканчивать веселые спортивные дела, ибо следующим по программе дня был ужин, а за ним в 20.00, как обычно, приятно ожидаемый киносеанс. Были, конечно, предложения дождаться Константина Ивановича и в полной мере потешиться над его неловким положением, но предлагавших было немного, а большинство уже двинулось в сторону домов. Наша семья, несколько поколебавшись, пошла туда же. Мы поравнялись с посольством, когда услышали внутри него выстрел. Выстрел в вечерней тишине был какой-то особенно громкий. Мы, естественно, опешили, замерли, не зная и не понимая толком, что бы всё это могло значить? Остановилась и та группа, которая шла впереди нас. Все мы в какой-то тревоге уставились на здание посольства. Молчали все. И тут, вдруг, распахнулось крайнее окно нижнего этажа, из него по пояс высунулся перепуганный донельзя дежурный и заорал:

— Люди! Беда, большая беда! Константин Иванович… — он на секунду замолк, перевел дух и на чей-то вскрик: «Что там с Константином Ивановичем?!» — сказал, как выдохнул, — он погиб…

Я был рядом с посольской дверью и, еще не услышав конец фразы дежурного, но поняв, что произошло что-то страшное, непоправимое, рванулся внутрь здания и побежал к кабинету Константина Ивановича. Остальной народ побежал вслед. Распахнув дверь кабинета, я в ужасе замер. Друг мой лежал на полу, как-то неестественно сжавшись. С правой стороны его головы текла кровь. Пистолет был отброшен в сторону. Я кинулся к телу Кости, но и просто на взгляд было ясно, что он мертв. Выстрел был сделан в висок. Кабинет наполнился людьми, но было как-то очень и очень тихо. Тихо от случившейся неожиданно трагедии и от полного незнания, что же теперь надо делать. Я этого тоже не знал. Лишь беспомощно смотрел на окружающих людей и понимал, что в этой группе я вроде бы по служебному положению старший, а значит, мне и нужно решать. Дежурному сказал: — Звони на виллу послу. Призови сюда также советника — посланника и, конечно же, консула.