Былинки

Юрий Каранин

Былинки — это «не пыль по ветру», это, как сказал папа, были местного значения. Кому-то они не так интересны, а кому-то — жизнь. Так бывает.Дизайнер обложки — Сара Ковтун, г. Вроцлав, Польша

4. Абориген

Потому как, возникло перед нами что-то в брезентовом дождевике. — А чего ее жалеть? Деревня давно уже неперспективная. — Мало того, что слова слышались из-под съехавшего на глаза капюшона, так и голос исходил от прошедшего мимо нас минут пять назад человека,… который ещё ни разу не возвращался назад так рано. И сгорбленную фигуру коего мы, если баба Саня не ошиблась, мы должны были через час примерно увидеть в отдалении на реке. И не часом раньше.

Не знаю, как по остальным, а по мне, так, прогулялась струя холодного ветра, никак, принесенная… слонихой.

«И с чего это?», — чтобы унять противную дрожь, спросил я сам себя.

А и правда, с чего бы это? Можно было удивиться, если бы этот выцветший от дождя и солнца дождевик не прошествовал бы мимо нас в один из дней. С привычными удочками на плече, и пластмассовым ведерком в левой руке.

Конечно, как я уже говорил, он никогда не возвращался назад. Но проходил всегда, и всегда бросал привычное: «Здорово, мелюзга». — Необидно, и, по-своему, почтительно так, бросал. И сегодня мы уже слышали это приветствие.

Только сейчас мы услышали от него нечто новое. — Нечего ее жалеть, говорю. Скоро ее и так и этак разнесут. Днем раньше, днем позже, какая разница? — А слышать такое от Аборигена — это уж извините. Аборигеном-то этого селянина прозвали за то, что он сам регулярно говаривал: «Я — абориген здесь. Старше меня здесь из мужицкого населения уже никого не сыскать. А это означает, что и меня вперед ногами должны увезти именно отсюда».

И то — правда. Уже и старушек-то можно по пальцам одной руки пересчитать. На таковых, конечно, и вторая рука понадобится, если летом считать. Но они — дачницы, — и, стало быть, городские теперь.

Не подумайте, что думку такую мне ветром навеяло. И не слонихой тоже. Голос ее от овина все еще доносится, но становится с каждой минутой тише и тише.

«Никак, слоненок нашелся?».

Нет, конечно. Толька, наверное, первым понял это, и незаметно, бочком, прошмыгнул в обход Аборигена.

А близнецы сначала назад попятились, и уже с безопасного расстояния «дуплетом», или нет, — «дуэтом», — спросили. — Дядя, вам что? Некогда нам лясы точить. — А это-то они любят, — услышат от кого-нибудь что-то заковыристое, — и вворачивают, куда ни попадя.

Но на этот раз они попали в самую «десятку», но только для Аборигена и это — «в молоко». Не сразу, конечно, но, задумчиво взирая, как обтекает его с обеих сторон «мелюзга», изловчился-таки в самый последний момент ухватить меня за рукав.

— Нечего ее жалеть, говорю. Скоро ее и так и этак разнесут. Днем раньше, днем позже, какая разница? — Повторил он три раза, как заведенный, — «даже уши начали увядать». — Вот это да! Абориген не боится, что и его изба может попасть «под раздачу»? Или он надеется, что до его дома слониха не доберется?

А, может, и не доберется? Далеко, однако, до его избы. Когда-то деревня была большой, — обязательно устанешь, пока из одного конца в другой идти, или бежать надо. «Чижика», или «попа» гонять. И, конечно, когда в магазин пошлют, например, или по воду — до вкусной воды, а это, как раз, до избы Аборигена.

Расстояния от начала до конца теми же остались, а деревни уже нет, — от одного ряда только шесть домов осталось, другой, — что ближе к реке, — еще держится, но и здесь каждые два из трех — временные дачи. Их, конечно, еще долго не снесут, потому что этот ряд — защитная зона для буферного водохранилища, но редко, кто тут сможет жить.

Папа, например, уже давно объявления изучает, где дачи продаются.

Я потянул, было, рукав из цепкого захвата, но Абориген еще крепче стиснул пальцы, — и мои уши, прямо-таки, заныли от предчувствия, что Абориген норовит уже и до них добраться. — А куда это вы таким кагалом, как нахлестанные?

— Дядя отпусти. Я и так от ребят отстал.

Я снова потянул к себе рукав. Бесполезно. — Чем быстрее скажешь, тем быстрее догонять побежишь. Что за спешка такая? Никак, опять чью-то дачу обнесли?

— Мы дачи не обносим.

Что греха таить? При царе Косаре это было. Один единственный раз. И, конечно же, мы попались. Точнее, не попались, — убежали, кто куда. Я тогда через ров с водой перепрыгнул, — с «олимпийским» рекордом. Больше я повторить его не мог. Конечно, за мной больше собака не гналась. Убежали, но нас, все равно, раскусили, и наказали, «естэсно».

И тогда мы поклялись «На сады и дачи — ни ногой», и хотя знали, где что всегда слаще, клятву свою держали до «последнего патрона».

— Допустим, я поверил. — Абориген, только что, глазами все карманы не обыскал. — А куда так бегете?

Честно сказать, я не совсем понимал, почему этого селянина все называли Аборигеном. Все, в том числе и он сам.

Аборигены, как я всю сознательную жизнь представлял, живут где-нибудь в Африке, а еще они — индейцы в Америке. А еще когда-то съели Кука. Однако наш Абориген ни на кого из них не походил, и Кука не съедал. А то, что в город не собирается переезжать, так немало здесь таких «аборигенов. Их всех тоже аборигенами звать,

— Слоненок пропал. — Я снова потянул рукав. — Не слышите что ли?

— Кого не слышу? — Он тут же — «ухо по ветру». — Слониха, никак?

— Слониха. — Торжествующе кивнул я головой. — Слоненка зовет. Я же говорю, что слоник пропал.

— Складнее врать не научился? Слоненок не иголка, — его в стогу не спрячешь.

«А что? Это хорошая подсказка». — Хотя деревню почти всю расселили, а точнее, вселили в две многоэтажки, но некоторые переселенные все еще держали в своих дворах скотину, — и потому кое-где можно было увидеть одинокие стожки. Туда и мог податься слоник.

— Чего замолчал? Что-то более умное придумал? Увезли ваших слонов, и все тут. Так что, не ври мне. Не посмотрю, что твой батька — начальник. Признавайся, чью дачу обнесли.… Молчишь? А вон и сварщик. Сейчас у него и спросим. Как жизнь, Петрович? Вагончик отремонтировал?

— Нет, еще. Позавчера пришлось срочно в Ярославль смотаться, — свата в больницу положили с инсультом. Мне, поди-ка, каждый час звонили, — с ремонтом торопили. Слонов-то уже на новом месте ждут. Так и не дождался, когда свату лучше станет. Вернулся час назад, — перекусил, и сразу к трейлеру.

— Выходит, не обманывает парень? — Обескураженно пробормотал Абориген, и отпустил рукав из горсти. — Говорит, что слоненок пропал.

— То-то, — слышу, — слониха тоскливо трубит. Пошли, посмотрим. — И, не дожидаясь согласия, сварщик направился к овину, однако заметил на плече Аборигена удочки. — А ты, никак, на рыбалку нацелился? — И тут же сменил тему. — Когда переезжать-то собираешься?

— Когда избенка в яму сползет, или пока дрова не закончатся, тут буду жить.

— Зря. Рыбалка, можно сказать, рядом. Печь топить, воду носить не надо. И не говори, что вода в городе — мертвая. Четыре колодца уже к середине лета в деревне опустели, — совсем мертвыми стали, да и на вашем краю вода уже не та стала.

— Предупредили уже. — Нехотя, согласился Абориген. — Я, пожалуй, в партизаны уйду. — И почему-то подмигнул мне левым глазом. — Сначала, все равно, дачников выкурят, и только потом до меня спрос дойдет.