Далекий светлый терем (сборник)

Юрий Никитин

Эта книга – сборник повестей и рассказов Юрия Никитина. Их герои совсем не похожи друг на друга, их действие происходит в прошлом и будущем, на Земле и в далеком космосе, но собранные вместе, под одной обложкой, они напоминают горсть драгоценных камней, любовно ограненных опытной рукой Мастера. Содержание: По законам природы Мое вечное море Абсолютный развод Уцелеть бы Ахилл В операционной Далекий светлый терем Колдуны и воины Санитарные врачи Безопасность вторжения Пигмалион Сизиф Завтра будет новый день Совершенные слова На груманте Глубокий поиск Компенсация Москва, 2000-й Псевдоним Десант центурионов Оппант принимает бой

В операционной

В операционную медсестра ввела, придерживая сзади за локти, молоденькую женщину в непомерно длинном больничном халате. Я машинально скользнул по ней взглядом, вздрогнул, всмотрелся. Таня, насмешливая Таня с нашего двора, самая яркая девчонка улицы?.. Когда по утрам шла в институт, я вычислял, когда вернется, выскакивал навстречу, а когда она поняла эти нехитрые маневры сопляка, каким я был в сравнении с провожавшими ее верзилами, то посмотрела так выразительно, что я, сгорая со стыда, спрятался в дом, чтобы с тех пор следить за ее возвращениями только из-за занавески.

Ребята с нашей улицы тоже жадно следили за ней из окон… Но жизнь не стоит на месте: я получил квартиру в дальнем микрорайоне, пошли хлопоты по переезду, появились новые знакомые и новые соседи, после учебы меня неожиданно взяли ассистентом психоаналитика — еще год-два, и доверят самостоятельные операции, и Таня отошла на задний план, хотя горькое чувство утраты осталось, даже разрослось, и я за эти годы так и не женился, почти не встречался с женщинами, за исключением совсем уж случайных знакомств…

Сестра усадила Таню возле операционного стола, со вздохом села заполнять карточку. Таня, бледная и сильно исхудавшая — одни трагические глаза, — безучастно смотрела перед собой. Я ощутил, как меня покидает мудрое спокойствие и понимание психоаналитика. До меня доходили слухи о некоем Викторе, я его однажды даже видел с нею, когда они усаживались в новенькую «Волгу»: красавец с пухлыми губами, высокий, статный, мускулистый, хорошо одет. И ты, насмешливая и проницательная, умевшая видеть нас, твоих дворовых поклонников, насквозь, не рассмотрела это ничтожество, которому и рост, и мускулы, и красивое лицо дали родители, как и фирмовую одежду и личную «Волгу»!

— Что с ней? — спросил Мальцев безучастно.

Он чувствовал себя неважно, а еще предстоит собрание после работы, какой-то обязательный треп о ежеквартальности, докладывать ему, успеть бы приготовиться в обеденный перерыв, а пока хоть основные тезисы обдумать…

— Не реагирует ни на какие раздражители, — ответила медсестра. Она была новенькая, наших терминов еще не усвоила, говорила так, как понимала. — Хоть говори ей что, хоть не говори, хоть плачь — ей все равно!.. Венский говорит, что она зациклилась на чем-то для нее сверхважном, и теперь ее мысли ходят по кругу.

— Зондаж делал? — поинтересовался Мальцев отрывисто. Я видел, что он придвинул листок и сделал первую запись. Почерк корявый, но я разобрал, что речь шла о подшефной свиноферме.

— Да, он сделал два психозондажа, — ответила медсестра послушно, как школьница. — Медикаментозное лечение результатов не дало, показана операция…

Мальцев вздохнул, потер ладонью лоб. На листике под пунктами вторым и третьим было еще пусто.

— Зовите, — сказал он хмуро. — Начнем, работы еще много.

Сестра метнулась за дверь, только халат мелькнул. Слышен был ее звонкий голосок, когда она созывала хирургов, помощников, техников. Они медленно стягивались в операционную, а я еще во все глаза рассматривал Таню. Теперь смотреть можно. Теперь взглядом не обжигает.

На операционный стол ей взобраться помогла медсестра. Таня все выполняла безучастно, как кукла. Где ее мысли, где ее сознание теперь? Ее мир для нас закрыт, она сейчас даже боли бы не почувствовала.

Ее закрепили на столе специальными захватами, техники уже приклеивали свои датчики. ЭВМ оживала по мере их подключения: две стены из блоков в семь миллионов каждый, треть ближайшей стены занимают пять экранов, где уже потянулись пульсирующие белые линии, побежали первые цифры…

Хирурги сходились к столу. Мальцев со вздохом сбросил халат, намереваясь вскарабкаться на соседний стол, как вдруг я, неожиданно даже для себя, сказал громко:

— Прошу разрешить операцию мне!

На меня оглянулись с таким видом, словно у них в операционной неожиданно появилась буриданова или еще чья-то там ослица и запела. Ассистент, да еще младший! Тебе еще пять лет только авторучку подавать хирургу, не раскрывая пасти!

— Я знаю эту девушку, — сказал я торопливо. — Вернее, знал ее здоровой. Подонок, в которого она верила, как в бога — такие хрупкие ранимые натуры, как она, еще на это способны, — в чем-то разочаровал ее. По моему глубокому убеждению, это и стало причиной болезни. Она очень хрупкая! У нее в семье одни скрипачи, лингвисты, художники…

— Гм, — сказал один из хирургов, самый пожилой, — хрупкую натуру повредить легко, вылечить трудно.

— Мне кажется, — сказал я, запоздало понимая, что нельзя так говорить с опытными психохирургами, нужно опускать «мне кажется», — считаю, она зациклилась на противоречии.

Мальцев поморщился, открыл рот, явно собираясь поставить меня на место, а старый хирург спросил с интересом:

— Ну-ну, каком?

— Он, дескать, идеал, но поступил мерзко, и вот она день и ночь ежечасно и ежеминутно пытается найти объяснение, оправдать его…

— Найдет? — спросил кто-то.

— Вряд ли, — ответил я. — Довелось видеть этого героя. Как она влипла, не понимаю.

— Тогда операция неизбежна, — сказал главврач. — Ну а вы, юноша, уверены… э-э… в себе? Что вы умеете делать?

— Я прошел специальные тренировки, — отчеканил я, глядя ему преданно в глаза. — Я с отличием сдал экзамены по психозондажу и погружению, я полгода ассистирую…

— Я, я, — прервал меня главный. Он несколько мгновений молчал, глядя, как я покрываюсь краской, затем договорил уже другим тоном: — Впрочем, для психохирурга — это не порок… Для человека…. э-э… порок, а для хирурга нашего профиля — достоинство. Кроме того, коллеги, нам пора выдвигать молодую смену… Да и сверху напоминают, что мало работаем с кадрами.

— Василь Леонидович, — сказал самый пожилой, — конечно, это поможет, если молодой че-эк знает эту девушку. Он знает ее слабости, достоинства, в чем-то знаком с внутренним миром. К тому же начинать самостоятельно все равно когда-то придется… Но как бы не увлекся! Понимаете?.. У этих юных девушек бывают, скажем, такие глубины, такие отклонения, что… гм… как бы этот юный Дон Кихот не ринулся исправлять все немедленно.

Я вскинулся от обиды:

— Вы меня принимаете за мальчишку с улицы? Мы изучали именно глубинную психологию, не беспокойтесь. А здесь, как вы догадываетесь, это основная наша работа.

Кто-то хихикнул, услышав такой отпор, главный же нетерпеливо взглянул на часы, сказал:

— К делу, товарищи.

Мальцев с облегчением уступил мне место. Техники закрепили меня на столе, я не мог шевельнуть и пальцем, десятки датчиков усеяли мое тело.

Справа и слева на экранах я видел стремительно бегущие линии, дескать, у объекта номер два пока все в порядке.

Подошел главный. Глаза были внимательные, пронизывающие.

— Запомните, — сказал он неожиданно жестким голосом с примесью металла, — погружение в психику больного всегда огромнейший риск даже для специально подготовленного психиатра! При малейшей ошибке лишается разума сам хирург. Зачастую безвозвратно. Запомнили?

— Я это твердо помню с первого курса, — ответил я, чувствуя, что моя дерзость сейчас к месту.

— И еще. Вам разрешаем только кратковременное погружение. Ясно? Всего на пять-шесть минут. Посмотрите, оцените — и сразу же назад. Запомнили?

Я кивнул. Погружаются всегда по многу раз, от двух-трех секунд и, в случае абсолютной безопасности, все больше увеличивая интервалы. Но даже при психохирургическом вмешательстве излечение наступает не всегда…

— Готово? — послышался нетерпеливый голос одного из техников.

— Начинайте, — прошептал я, — вхожу в резонанс…

Я сосредоточился, сжал волю и чувства в пучок, собрал все то, что так называется, хотя это не совсем правильно, старался прочувствовать, ощутить хаос, что наполняет сознание девушки, увидеть своими глазами мрак, что заполнил ее душу, прочувствовать ее состояние, погрузиться в глубины ее изломанного неверного мира, найти ее в развалинах, исправить, связать разорванные нити…

Стены ушли, окружающее растворилось, только неумолимые глаза главного еще долго гипнотически висели надо мной, и я читал в них, что, если задержусь хоть на несколько минут, о работе психохирурга-аналитика можно забыть…

Я опускался в темно-красные волны, что накатывались из пространства. Они шли сверху и с боков, мне стало тепло, я уже был в невесомости, приятной невесомости, естественной, более естественной, чем жизнь под тяжестью веса. Над головой нависали тяжелые красные складки, похожие на живой красный бархат, но я все опускался, опускался, на миг шевельнулся страх, но я подавил его. Волны накатывались вязкие, плотные, я продавливал их, погружался; вокруг красный рассеянный свет; иногда проплывают более темные сгущения; я опускался ниже, волны оказывались вверху, а снизу возникали другие, словно бы я смотрел из окна самолета на подкрашенный кровавым закатом облачный кисель, и я, вывалившись из самолета, замедленно падал на эти облака, погружался… Уже жарко и влажно, а я все падал в напряженном ожидании, на миг вспомнил глаза главного, пора возвращаться, но впереди и немного левее вспыхнул свет, я напрягся, но падение пронесло мимо, затем свет вспыхнул еще раз, но опять мимо, затем еще несколько раз — иногда слабый, иногда сильнее, но падение всякий раз увлекало мимо, и я заставил себя забыть грозные глаза, надо же увидеть хоть что-то, розовый кисель — этого мало, но вот впереди вспыхнула еще светлая точка, и уж ее в падении не миновать…

Навстречу мне поднимались скелеты высотных домов с черными провалами окон, с пробитыми крышами. Некоторые дома разрушены до основания, кое-где в развалины превратились только наполовину…

Я опускался все ниже и видел обугленные столбы, черный пепел на месте деревьев. Справа и слева домов красный туман или красная плоть: обломок мира окружен красными гигантскими волнами, даже покачивается, и эти волны медленно накатываются со всех сторон, поглощая странное образование.

Опустившись на груду развалин, я ощутил привычную тяжесть. Камни горячие, из-под ступней взвилось облако сухой пыли. Я нерешительно сделал пару шагов. В этом мертвом мире делать нечего, нужно возвращаться: вышло время, да и для предварительных выводов материала уже достаточно — очень уж странные и жутковатые эти высотные дома, сквозь которые просматриваются яркие темно-красные волны, словно складки занавеса! Очередь за диагностиками с их мощными ЭВМ, а потом снова погружение…

Сзади послышался треск. Огромное здание медленно разваливалось, с той стороны наползал туман. Куски здания, еще не долетев до земли, растворялись в тяжелых красных волнах забвения, и те медленно катили через развалины, подминая их, растворяя.

Чуть левее высилось почти целое здание, и когда волна лениво накатила, оно даже не рассыпалось… Я с ужасом видел, что красное продавливается через пустые окна, перекатывается через крышу, и здание — осмысленный обломок реальности! — бесследно растворяется в бессознательном, уходит, остается только красный туман беспамятства, глубинных рефлексов, которые по природе своей лишены начисто контактов с внешним миром…

Туман накатывался со всех сторон. Я оказался на пятачке реального мира, в последний раз топнул по обломкам, ушиб палец, провел ладонью по шероховатой поверхности бетонной стены, на которой еще виднелась надпись: «Вовка — дебил», и тут волна накатила, подхватила, я снова оказался в купели тумана; начал проваливаться вниз, со страхом понимая, что в это же время бессознательное теснит и растворяет остатки реального мира всюду, где те еще остались, обрывает последние связи с внешним миром…

Вторая встреча была с берегом моря, пустынным и неприветливым. Дул холодный ветер, по волнам бежали белые барашки, я сразу озяб, хотя совсем недалеко из моря вставала красная жаркая стена, что приближалась неумолимо, превращая осмысленное в хаос.

Сзади тоже надвигалась стена уничтожения. С моря была ближе, и я пошел ей навстречу по мелководью. Ноги сковало холодом, но дно понижалось медленно, и я долго брел по щиколотку, пару раз оступился в неглубокие ямки, но стена уже близко, я не успел погрузиться и до пояса, когда хаос навалился, попытался подмять, но панический страх помогал сохранить свое, и когда твердое дно внезапно растворилось, я пошел вниз, вниз, вниз…

Еще дважды я натыкался на обломки реальных представлений, но все чаще меня окружал кровавый туман. Там ворочалось, ухало, булькало, я держался изо всех сил, нервничал, уже совсем было решил возвращаться, представляя, какой разгон получу за задержку, как вдруг внизу показался рассеянный свет, что выглядел не точкой, а вытянутым овалом, и я видел, что это пока что самый большой участок еще уцелевшего сознания.

Я опускался, не понимая, почему так тревожно сжимается сердце: ведь деревья, дома и все-все выглядят обыкновенно — обычный городской квартал, и, лишь заметив зловещие кровавые отсветы на стенах, понял причину. На горизонте вспыхивали плазменно-белые сполохи, но само небо нависало над крышами домов. Солнца нет, только дымящаяся кровь, разлитая по всему небосводу.

Ноги коснулись земли, тело отяжелело. Город выглядит пустым. Тротуары тоже пустые, зато по проезжей части несутся потоком машины, автобусы, троллейбусы.

Я медленно и настороженно пошел вдоль зданий, гнетущее чувство не оставляло. Тротуар по-прежнему пуст. Я отодвинулся к проезжей части, на ходу заглядывал в окна. Плотные занавески, а если где и есть щели, то не рассмотреть — в комнате сумрак.

Внезапно по ногам ударило грязью. У самого бордюра пронеслась элегантная «Волга», за рулем высокий красивый парень в кожанке. Одной рукой небрежно крутил баранку, другой как раз стряхивал с сигареты пепел.

Я оцепенел, позабыв про грязь. Тот красавец, с которым Таня садилась в машину! Виктор. Характерное имя — победитель. Как он лихо победил эту тонкокожую девчонку…

Наконец я заставил себя двигаться. Впереди в шезлонге развалился — на втором этаже! — еще один красавец. У меня по нервам пробежала дрожь: Виктор. В модной тенниске, тугих шортах, загорелый, мускулистый. Он скучающе переворачивал страницы газеты, бегло скользил взглядом наискось по полосам.

Внизу из подъезда вышел элегантно одетый мужчина. Правая кисть обмотана поводком, следом выскочил замешкавшийся эрдель, резво потянул к ближайшему дереву. Оба холеные, породистые, но я ощутил шок: снова Виктор.

Я в панике поднял голову. Виктор на балконе нетерпеливо перевернул последнюю страницу, отшвырнул раздраженно, а внизу на асфальте эрдель резво утаскивал за поводок другого Виктора.

Впереди остановилось маршрутное такси. Дверца распахнулась, выбрался мужчина, низко пригибаясь на выходе, а когда разогнулся, я узнал Виктора. Он толкнул дверцу обратно, но я успел рассмотреть другого пассажира, который, положив «дипломат» на колени, красиво и мужественно смотрел вдаль…

Я с усилием взял себя в руки, пошел вперед, Викторы уже появлялись везде: в окнах домов, на балконах, за рулем легковых машин, часто — иностранных марок, не было их только в магазинах ни по ту, ни по эту сторону прилавка: очевидно, для него это выглядело унизительно, как оказаться за рулем автобуса или троллейбуса, да и среди дорожных рабочих, что ремонтировали трамвайный путь, я тоже не увидел картинного красавца.

По дороге попался кинотеатр, затем театр, но я прошел мимо, понимая, что и там наверняка встречу его: на экране — в роли благородного героя, в театре — в лучшей ложе…

Впереди на дорогу упала тень. Из-за угла вышел широкоплечий атлет, остановился, расставив ноги и заложив руки за спину. Лицо его было в тени.

Я замедлил шаг, тогда он качнулся вперед и тоже пошел тем же медленным шагом. Мы сходились, словно ковбои перед началом стрельбы, и он был похож на киноковбоя: мгновенного стрелка и быстрого на удар. Я же видел, что его глаза держали меня, следили за каждым движением. Он был высок, широкоплеч, лицо грубовато-мужественное, в поясе его перехватывал широкий кожаный ремень.

Когда между нами оставалось шага четыре, я остановился. Остановился и он.

— Ты вытеснил людей, — сказал я. — Это правильно?

— Количество не переходит в качество, — ответил он.

Говорил он уверенно, голос был сильный, красивый, богатый оттенками.

— Другие люди… всегда помогут, — сказал я. — Мы не зря живем среди людей. Другого пути нет.

— Есть, — ответил он четко. — Лучшие уходили от них. Уходили в себя! Уходили в пустыни, горы, тайгу, чтобы иметь возможность по-настоящему уйти в себя.

— Лучшие возвращались, — возразил я. — Они несли людям то, что отыскали в раздумьях. Только их имена хранит наша память.

— Мы, — ответил он раздраженно и с нажимом, — прекрасно обходимся без людей.

— Ты страшишься их, — сказал я. — Они раскусят тебя быстро.

— Что? — спросил он свирепо.

— Они раскусят тебя, — повторил я громко. — Ты дутый герой…

Он мгновенно оказался передо мною. Я увидел бешеное лицо, мелькнул кулак, я не успел уклониться, подбородок обожгло, пронеслась стена здания, затылком я грохнулся еще обо что-то, в глазах вспыхнуло, как на экране выключаемого телевизора, а дальше был мрак, затемнение, которое вскоре рассеялось, и я увидел прямо перед глазами бугристую поверхность асфальта. В сотне шагов медленно и красиво удалялась фигура с прямой спиной и развернутыми плечами.

Я оторвал щеку от асфальта, медленно сел. Голова кружилась, во рту солоно. Поспешил… Ишь, сразу правой в челюсть! Без колебаний и раздумий, без рефлексии. Такие решительные парни нравятся даже одухотворенным скрипачкам.

Кровь бежала изо рта, саднило лицо. Я потрогал щеку, на ладони осталась кровь. Рассек лицо, когда грохнулся…

Зажав ранку, поднялся. Ноги как ватные, но я побрел вперед, постепенно приходя в себя. Скоро кровь во рту перестала скапливаться, хотя солоноватый вкус держался долго, а по щеке еще бежала струйка, постепенно засыхая, и я отдирал шелушащуюся корочку.

Когда я поднял голову, города уже не было. Я шел по унылой пустынной местности, над головой по-прежнему висело жуткое красное небо, под ногами попадались белые обглоданные кости, встречался чахлый кустарник, и я шел, глядя под ноги, стараясь не провалиться в норку хомяка или суслика, и когда снова поднял голову, впереди на близком холме возвышался рыцарский замок.

По стене между зубцами прохаживались часовые: в доспехах, с копьями и щитами, на верхушке башни развевался флаг с гербом, который я не рассмотрел, далеко, вокруг замка ров, переброшен подъемный мост.

К замку ведет широкая дорога, мощенная грубым булыжником. Я шел медленно, настороженно оглядываясь. Двое простолюдинов, что повстречались на дороге, не обратили на меня внимания, и я понял, я вне этого мира, пока сам не вмешаюсь.

Мост был опущен, и я шел через него, пугливо посматривая на ров, заполненный водой, где торчали острые колья. Перил у моста нет, толстые доски поскрипывают… Каково здесь будет в час схватки?

Стражники на входе играли в кости. Я удержался от желания поздороваться, попросить разрешения войти — именно тогда бы они обнаружили меня.

Двор я пересечь не рискнул, но и в комнате для стражи лежали копья, мечи, боевые топоры. Один из стражников тут же точил длинный кривой кинжал. Я выбрал тяжелый боевой топор с узким лезвием и маленький круглый щит.

Замок я покинул тем же путем, как и пришел. В сторонке от мощеной дороги была еще одна, даже не дорога, а хорошо утоптанная тропинка. Ее пересекала широкая трещина, но я прикинул на глаз и решил, что перепрыгнуть сумею.

Как я и ожидал, вскоре запели боевые трубы. Стражники на стене ударили в щиты, ворота в главной башне стали подниматься. Там стоял сверкающий доспехами всадник, конь поверх лат покрыт попоной, напоминал закованную в сталь башню. Даже фаланги пальцев у него закрыты стальными перчатками, забрало опущено, сквозь узкую прорезь в шлеме нельзя было увидеть даже глаз.

Снова пропели трубы. Всадник лихо отсалютовал копьем, конь легко понес его через подъемный мост. Гулкий грохот копыт сменился сухим стуком по камням, конь и рыцарь неслись, как одно существо из мускулов и железа.

Я ступил из зарослей.

— Эй, доблестный рыцарь! Тебе не говорили, что ты подонок? А надо бы!

Он придержал коня, тот красиво взвился на дыбы, заржал.

— Что за холоп… А, это ты, мерзавец! Ну теперь-то я сотру тебя в порошок. Это не город асфальта, законов и ханжества!

— Сила есть, ума и чести не надо, — ответил я.

Все его гордые повороты головы, орлиный взгляд, прямая посадка — позы, только позы, как и чужие афоризмы, произносимые небрежненько и выдаваемые за свои. Нужно показать его смешным, сорвать маску гордого красавца и смельчака, только тогда смогу на что-то надеяться….

Он пришпорил животное и галопом понесся на меня, склонив голову к гриве коня и выставив копье. Это неслась закованная в сталь башня, нечего и думать выдержать напор сверкающей смерти. Я отпрыгнул, острие копья ударило возле щеки, конь пронесся рядом, больно задев меня сбруей.

Пока он останавливал коня и разворачивался, я, положив клевец и щит на траву, дразнил его, растягивая рот обеими руками и высунув язык. Пусть выгляжу как клоун, но и он, бла-а-ародный рыцарь, сражается с клоуном!

Снова он пронесся, как смерч из металла и ярости, развернулся в двух десятках шагов, пришпорил коня… Я уворачивался, отскакивал, скоро конь уже выбился из сил и скакал, хрипя и покрываясь потом, с удил капала пена, всадник уже гневно сыпал проклятиями, но все еще держался красиво и ух как благородно, мне никак не удавалось его приземлить. Наконец он в ярости отшвырнул копье, легко вытащил из ножен двуручный меч.

Он поехал ко мне шагом. Лунный свет холодно и мертво играл на широком лезвии. Всадник зловеще улыбался, я каким-то образом видел это сквозь узкую щель забрала.

Я похолодел, собрался. Он приблизился, левая рука привычно закрыла грудь щитом, правая начала заносить меч для разящего удара…

— Это как раз в твоей манере, — сказал я громко. — Конным на пешего!

— Трус, — сказал он высокомерно.

— Почему? Разве я бегу? Просто я обращаю твое внимание, что трус — ты, ибо пользуешься преимуществом.

Он задержал меч, затем очень медленно, словно его вела чужая сила, слез с коня, бросил повод. Конь заржал и отпрянул, а Виктор пошел на меня.

Огромный двуручный меч он держал одной рукой, держал легко, и я отразил первый пробный удар с трудом. Он понял, что сокрушить меня нетрудно, заулыбался зло и победно.

— Ты подонок, сволочь и трус, — сказал я громко и убежденно, — и я докажу это, хоть ты и сильнее меня…

— Каким образом? — спросил он зло.

— А вот каким…

Я плюнул ему в глаза. Он инстинктивно отшатнулся, на миг закрыл глаза, и я ударил его ногой по пальцам, что сжимали меч.

Он опомнился, хотел рвануться за оружием, но я стерег каждое движение, и боевой топор в моей руке был наготове.

— Ты бы убил меня, — сказал я, — я знаю… Но ты позер и трус, и я убью тебя тем, что покажу тебя таким, какой ты есть… А пока — живи!

Я кивнул в сторону меча, что лежал в сторонке на траве, Виктор бочком отступил, прыгнул к оружию, и я быстро разбежался, и пока он поднимал меч, с силой оттолкнулся, птицей взлетел в воздух, мелькнула внизу россыпь мокрых камней, я упал на той стороне у самого края, на четвереньках отбежал, ибо земля начала осыпаться, в безопасном месте поднялся на ноги и обернулся.

Он стоял на той стороне и потрясал мечом. Железный рыцарь, красивая металлическая статуя, ожившая и грозная!

— Смерд! Холоп!.. Грязный виллан! Низкорожденный раб!

— Помолчи о низости, — крикнул я. — Ты мастер по этой части, тут я соперничать не берусь.

— Ты поплатишься, — сказал он, задыхаясь от ярости. — Раб, свинья! Ты поплатишься очень скоро!

Он повернулся, быстро пошел прочь от обрыва. Я наблюдал, как он поймал коня, взгромоздился с трудом и вломился в заросли.

Я шагнул было по тропинке, оглянулся, повинуясь импульсу, рыцарский замок уже исчез с горизонта, хотя я сделал всего несколько шагов.

Дорогу загораживали кусты. Я с усилием раздвигал ветки — слишком высокий, чтобы мчаться на четвереньках, как пользовались тропкой лесные обитатели. Земля вытоптана, через плотные заросли пробит туннель, словно здесь постоянно носится стадо диких кабанов.

Я ощутил тепло и запах гари раньше, чем увидел огонь. Расстилалась большая поляна, в середине пылал огромный костер, вокруг сидели десятка три полуобнаженных звероватых мужчин. Все с палицами, некоторые с примитивными копьями.

Колеблясь, я осторожно отступил в кусты, чтобы успеть разобраться, понять, чем вызвана именно такая проекция, как вдруг сильные руки схватили меня сзади за шею. Я рванулся, но острая боль скрутила тело, я бессильно повис, ощутил удар в поясницу и упал плашмя.

Меня ухватили за ноги и поволокли. Я пытался закрыть лицо, выворачивался, оберегая глаза от сучьев на земле. Боль несколько раз кольнула ладони, видно, разодрал о камни.

Голоса приближались. Костер дохнул теплом, я видел отсветы жаркого пламени на деревьях. Меня швырнули возле огня, я с трудом приподнялся, сел. В спину жгло, но дикари смотрели с жутким интересом, и я опасался шевелиться.

— Поймали? — раздался за моей спиной сильный голос. — В жертву Мардуху его!

Из-за костра вышел молодой загорелый красавец огромного роста, мускулистый, широкий в плечах и тонкий в поясе. На нем была лишь набедренная повязка из шкуры леопарда, на бронзовой коже проступала татуировка, характерная, как отметил я автоматически, для древних славян и германцев в пору их этнической общности.

Я смотрел в глаза Виктору, не отрывая взгляда, а в его глазах насмешливое торжество уступало место раздражению.

— Сейчас ты узнаешь, что такое быть зажаренным заживо, — процедил он. — Мои воины на аппетит не жалуются! От тебя останутся только косточки, да и то не больше спички.

— Мардух — бог богов, а не людоедов, — сказал я отчетливо. — Мар, мор — смерть, в переводе не нуждается. Мор-дух… Мардух — верховный бог просвещенного Вавилона. Ты опять передергиваешь, позер и шулер!

— К столбу его! — крикнул он яростно.

— Трус!

— Быстрее!

— И подонок!

Меня схватили, рывком поставили на ноги. В трех шагах появился вкопанный в землю столб, и меня швырнули вперед. В тело врезались сухожилия крупного животного, острая боль рванула руки. Я не мог даже дергаться, туго привязанный к столбу, а дикари уже начали медленный танец, что все ускорялся и ускорялся.

Виктор взял три копья, остановился в трех шагах напротив меня. Дикари плясали, глаза горели, зубы в пламени костров блестели багровым, словно по ним уже бежала моя кровь.

— Лови свою смерть, ничтожество!

Он размахнулся, швырнул копье. Я видел, как выскользнула смерть из его руки, но не уклонился: шла битва за Таню, а мускулами и мечами ее не выиграть.

Копье ударило, сорвав клок кожи с левого бока, вонзилось в столб. Стало больно и горячо, теплота потекла вниз по бедру, начала скапливаться в обуви.

Виктор рассматривал меня насмешливо, лицо его было красивым и жестоким.

— Трус, — сказал я. — Ты же сильнее! Развяжи меня. Мы сразимся, если ты не совсем мерзавец.

Он усмехнулся, переложил другое копье в правую руку.

— Зачем? — спросил он. — Честь, правила… Это для слабых. Сверхчеловек не нуждается в общепринятой морали. Это для толпы. Сильные стоят вне морали.

— Сверхчеловек — значит сверхдикарь? — спросил я. — Но даже у дикарей есть нормы морали. Только у животных их нет…

— А мне плевать, — прервал он и размахнулся.

На этот раз он целился мне прямо в лицо. Не в грудь, не в сердце, а чтобы каменное острие сокрушило кости, выбило глаза, чтобы насладиться уничтожением вставшего на пути, это я видел на его лице.

Мне показалось, что почва качнулась, хотя, может быть, это качнулся мир перед глазами из-за потери крови и слабости. Острая боль ударила в правый бок, я ощутил себя пригвожденным к столбу и с этой стороны.

Виктор свирепо выругался, лицо его исказилось. Третье копье он подбросил на ладони, мстительно взглянул мне в глаза.

Почва дрогнула, донесся глухой гул. Вдали блеснуло багровым, словно проснулся вулкан, на горизонте плюнуло в небо огнем.

Дикари закричали, стали разбегаться. Виктор рявкнул, удерживая их, но почва уже ходила ходуном, он даже не мог бросить копье. Меня шатало вместе со столбом, землетрясение свалило нас, я ударился лицом о твердую землю, тут же задергался в путах, тщетно искал острый камень, чтобы перетереть о него сухожилия, но камней не было, однако же рука выскользнула, и я догадался, что путы от усилий растянулись…

Через минуту я освободился уже полностью. Кровь стекала по бокам, раны неглубокие, но голова закружилась от страха и отвращения.

Я успел увидеть Виктора, что наносил удар копьем, успел отшатнуться, и мы сцепились врукопашную, покатились по земле. Он бил жестоко, я задыхался от боли, неумело тыкал кулаками, но страшные удары вышибали дух, и когда сознание прояснилось, я лежал распростертый, окровавленный и избитый, а он быстрым шагом уходил в темноту.

— Стой, сволочь! — прошептал я.

Собрав все силы, я поднялся на четвереньки, с трудом встал и бросился на подкашивающихся ногах в погоню. Виктор пробирался через завалы и огромные камни. Я догнал его не скоро, он в изумлении остановился, выпятил нижнюю челюсть. Огромный кулак встретил меня, во рту хрустнуло, и когда я снова пришел в себя, то лежал на камнях, и кровь бежала изо рта.

Подняться стоило нечеловеческих усилий, но я пошел за ним снова. Виктор уходил быстро, я задыхался от усталости и потери крови, все силы уходили на то, чтобы заставить себя двигаться.

Виктор остановился, лицо его изменилось. Его глаза встретились с моими, и он отступил, повернулся и стал быстро уходить.

Мы забирались все выше. Луна вышла из-за облака и осветила мрачные горы. Мы карабкались по узкой тропинке, слева отвесная скала, справа пропасть. Виктор обеспокоенно оглядывался, но я карабкался изо всех сил, падал от усталости, поднимался, шатаясь, снова брел, не выпуская из виду ненавистную спину. Кровь капала изо рта. Засохшая было на боках кровь снова пошла струйками, и в туфлях хлюпало.

Внезапно Виктор остановился. Я шагнул еще, он обернулся, его руки угрожающе растопырились. Я шагнул ближе и увидел, что дальше тропки нет: обрыв и пропасть в три-четыре метра. Архары могли бы еще отсюда прыгнуть на соседнюю скалу, но только архары.

— Ты пришел за смертью, — процедил Виктор.

— Да, но вместе с тобой, — ответил я хрипло. Кровь заливала глаза, я плохо видел и боялся, что потеряю сознание.

Виктор заколебался, сказал:

— Черт с тобой. Дай мне пройти или возвращайся сам. Нет нужды погибать здесь.

— Одним подонком станет меньше.

Он криво ухмыльнулся:

— Но и одним святошей, не так ли? Ты благороден, признаю. Но жизнь благородного человека ведь ценнее, чем моя? Какая обществу польза, если сцепимся и рухнем в пропасть оба? Подонков много, да и не стоят они того, чтобы из-за них погибали такие идеалисты, как ты…

— Подонки трусы, — сказал я хрипло. — Когда увидят, что с ними борются даже ценой жизней, то сами умолкнут, сойдут со сцены.

Я пошел на него, выставив руки, собрав всю волю в едином желании ухватиться за врага и сделать шаг в пропасть. Виктор отступил на шаг, красивое мужественное лицо посерело. Он отступил еще, вдруг пошатнулся, отчаянно взмахнул руками…

Невольно я ступил вперед и протянул ему руку, он сделал попытку ухватиться за мои вытянутые пальцы, но уже потерял равновесие, нога соскользнула, он страшно крикнул и замедленно начал падать…

Слабость навалилась с такой силой, что я опустился тут же, прижался лицом к холодному камню. Губы коснулись тепло-соленого, и я не сразу понял, что это моя кровь.

Голова сильно кружилась, я поднял глаза, чтобы удержать блекнущее сознание, смутно удивился голубому небу: было же кроваво-красное, грозное! — и сквозь скалы, сквозь темноту стали проступать стены операционной.

Я лежал на столе, голова раскалывалась от боли. В поле зрения мелькнуло белое лицо Мальцева. Я попробовал улыбнуться, но щеку стянул огромный пластырь. Я лежал голый, но от груди до бедер был забинтован так, что едва дышал.

— Очнулся? — спросил Мальцев встревоженно. — Фу, напугал… Идиот сопливый!

Надо мной, отстранив его, появилось лицо главного.

— Тержов, — сказал он жестко, — от психохирургии отстраняетесь! Вы только что доказали полную неспособность.

Он повернулся и быстро вышел. Мальцев подмигнул мне, дескать, главный у нас зверь, но мужик отходчивый, и заговорил быстро, путаясь в словах. В его руках дрожал шприц, которым он тыкал мне в руку и все никак не мог попасть в вену.

— Все сроки прошли, а ты не возвращаешься! Ну, думаем, крышка молодой смене… Тут тебя начало корчить. Все перепугались, на дисплеях кривые с ума сошли! Тут у тебя еще начали вскрываться раны — ну, скажу тебе, зрелище! Шеф побелел, не придумал ничего лучшего, как вкатить тебе лошадиную дозу кофеина. Тряхнуло тебя, но вроде бы полегчало. Добавили еще, смотрим — выкарабкиваешься…

— Да уж совсем полегчало, — простонал я. — Так выкарабкиваться…

— Ничего, — сказал он бодро. — Красивый шрам на лице, ну и что? Остальные под рубашкой. Мужчину шрамы не портят, я так полагаю.

Движение на соседнем столе прервало его слова. Таня, уже освобожденная от захватов, приподнялась на локте, ее бледное лицо было обращено к нам. Мы затаили дыхание.

— Не портят, — сказала Таня еще слабым, но уже чистым и ясным голосом. — Еще как не портят.