Пряники

Юрий Пыль

Пряники – это десерт, но с небольшой горчинкой. А в целом здесь и любовь, и авантюра, и приключения. Жизнь – одним словом. Это только кажется, что в обычной жизни нет места приключениям и авантюрам. Прочитайте и увидите в героях и действиях знакомых, соседей, друзей, а то и себя любимого.

Лапоть

Всё было как всегда по пятницам. Начальник отдела майор Трегубов перелистывал отчеты участковых, время от времени задавал вопросы присутствующим. Те отвечали, он листал дальше. Дошла очередь и до Лаптева.

— Что, капитан, как всегда? — Не поднимая глаз, спросил Трегубов.

— Что-то не так, господин майор? — В свою очередь спросил Лаптев.

— Всё не так, Лаптев, — майор так и не поднял взгляд на Лаптева, продолжая вчитываться в пункты отчета, — опять у вас административная практика на нуле. Что у вас на участке перестали пьянствовать, хулиганить, ссать за каждым углом?!

— А, вы об этом, — махнул рукой Лаптев, — я же вам уже сто раз объяснял…

— Ты погляди, объяснитель каков, — Трегубов наконец-то взглянул на Лаптева, поправив очки на носу, — ты кто такой, чтобы своему начальнику объяснять, да разъяснять? А?

Лаптеву, конечно, было смешно всё это, уж сотый раз по одному кругу с начальником ходят. У них просто подход разный к службе, у начальника служебный, а у него, Лаптева, человеческий. И где-то логичный. Чётко понимая, что в глубине души Трегубова сейчас закипает гнев, даже ненависть к нему, а у коллег по цеху растёт желание расхохотаться, Лаптев, тем не менее, не удержался и нудным голосом начал:

— Согласно приказам Министра, а также постановлениям Правительства и где-то даже Президента Российской Федерации, собственно, на основе которых, и рождаются приказы Министра внутренних дел, — он передохнул и с не меньшей занудливостью продолжил, — Первой, — он поднял палец, — наипервейшей задачей, стоящей перед сотрудниками органов внутренних дел, является задача сокращения преступности и повышения раскрываемости этой самой пресловутой преступности. Вот. — Он строго посмотрел на Трегубова. А почему бы на него строго не смотреть, он хоть и майор уже, а по возрасту Лаптеву в сыны годится. Ну, не в сыны, так в племянники. Начальником вот, правда, назначили.

— Вы, Лаптев, здесь демагогию не разводите. Я задал вам конкретные вопросы, так вы и ответьте конкретно.

— Хорошо, господин майор, — Лаптев устало вздохнул. — Должен сказать честно. Я работаю на своем участке столько лет, что каждую собаку знаю, не то, что человека. Так вот: уровень преступности на моём участке самый низкий по городу, посмотрите сводный отчет, так? Так. — В кармане завошкался мобильный, Лаптев, не теряя мысли, вынул телефон из кармана, мельком глянул на номер звонящего, тут же выключил звук и продолжил. — Теперь раскрываемость: девяносто девять и девять десятых процента. Не скажу, что это моя личная заслуга, опер у меня хороший за участком закреплен. Отличный опер.

Начальник сидел со скучающим видом, слыхивал, дескать…

— Мне кажется, что вам, товарищ начальник…

— Так всё-таки, товарищ или господин? — скучающе перебил его Трегубов.

— Что? — встряхнулся Лаптев. — А! Не привыкну никак. Раз полиция, стало быть, господин.

Все захихикали. Трегубов настойчиво смотрел в бумаги.

— Продолжайте, продолжайте, господин-товарищ Лаптев, — буркнул он.

— Так вот, — прокашлялся Лаптев, — Взгляните с точки зрения Министра, Правительства и Президента державы. Взгляните и увидите.

Народ в кабинете потихоньку хихикал, майор сидел молча, но теперь уже смотрел на Лаптева. И смотрел очень многозначительно.

— Да-а! — Протянул Лаптев. — А насчет, где кому ссать, у меня и, правда, такой проблемы нет, я с помощью органов местного самоуправления, прям за каждым углом, как вы выразились, и поставил биотуалеты. И они не закрыты на болты с гайкой, как во многих местах, а работают. — Он помолчал секунду. — Вы бы руководству намекнули, дескать, надо с мэрией этот вопрос решать, а то ведь скоро ступить негде будет, кроме моего участка. Да вы ведь и сами руководство. Поди…

— Да кто ж с нами разговаривать будет? — Махнул рукой начальник.

— А вы бы в депутаты подавались… — усмехнулся Лаптев. — Щас, как раз выборы намечаются.

Майор внимательно посмотрел на него, помолчал.

— Хорошие мысли вам иногда приходят в вашу… голову…

«Наверное, хотел сказать, в пустую голову» — подумал Лаптев.

Офицеры гурьбой вышли из кабинета начальника, потянулись на улицу, на ходу вытаскивая из карманов сигареты и зажигалки.

— А вот зря ты, Данилыч, — раскурив сигарету, сказал капитан Нартов, старый приятель и коллега Лаптева, — опытом древних участковых не поделился.

Коллеги стали подтягиваться к ветеранам. Лаптева остановила Валя из секретариата.

— Данилыч, зайди, тебе почта.

— Пошли в курилку, — сказал кто-то из офицеров, — а то зам по тылу опять ворчать будет.

Пошли в курилку. Лаптев, забежал в секретариат, получил письмо-жалобу на Горбача, мельком прочитал и присоединился к остальным. Двор управления был, в самом деле, чистенький, словно его только что умыл утренний дождик. Его каждое утро убирали «указники» — лица, осужденные на пятнадцать или меньше суток за мелкое хулиганство. Да ещё солнышко так светило, прям в глаза — окурок стыдно бросить, где попало.

— Чего ты там вспомнил-то, Лукич? — пробормотал Лаптев, — напомни.

— Да, помнишь, мы на сборах участковых были…

— Во, вспомнил! Тому уж четверть века прошло, — буркнул Лаптев.

— Короче, мужики, дело было так, — начал Лукич, — мы с Данилычем были на сборах в облцентре. Аж четыре месяца, — он повернулся к Лаптеву, — Может, ты сам расскажешь?

— Давай, давай, Лукич, у тебя здорово получается.

— Ладно. Значит, на втором месяце нас послали на практику. Мы ж кто были? Так, сосунки, ни бе, ни ме, ни кукареку. Пацаны, то есть.

— Ага, пацаны, — не сдержался Лаптев, — в армии уж отслужили…

— Ладно, тебе, — мы ж, главное, жизни ни хрена не знали, что там армия: подъём, отбой, столовая, плац, строевая… — Лукич задумался мечтательно. — Классно было, в общем-то. Не надо ни о чём думать, решения какие-то принимать. Тебе сказали — ты пошёл…

— Да пошёл ты, Лукич, — не выдержал кто-то из офицеров, — жизнь нашёл.

— Да я так, в порядке ностальгии, — улыбнулся Лукич.

— Короче, — начал Лаптев, — я понял и вспомнил о чём речь, — он помолчал, — гадкий случай. Мы практику проходили в райотделе, нас к участковому опытному приставили. Вот. — Он опять помолчал. — Пошли мы с ним по его участку, опыта набираться. Там пивнушка была, сейчас «Цыплята табака». Такая же рыгаловка, собственно, только название сменилось. Так сейчас хоть нужник в ней, в смысле, в рыгаловке, есть. А тогда ни хрена не было. Угол был. На улице. Ну, скажите, люди пиво пьют литрами, куда им деваться-то? За угол, конечно. Подходим к пивнушке, лейтенант, участковый, в смысле, опытный, заводит нас за этот самый угол, а там мужик в норковой шапке это самое, оправляется…

— Ссыт, то есть, — вставил кто-то из компании.

— Ага, — покосился Лаптев на сказавшего, — ты бы покультурней что ли.

— Как в том анекдоте что ли? — вставил вопрос Лукич.

— Короче, лейтенант этот подходит к мужику, снимает шапку у него с головы, норковую шапку-то, и прям под струю подставляет.

Лаптев даже замолчал от возмущения.

— Ага, — встрял Лукич, — а потом шапку на голову мужику одевает…

— Да ты чо! — Кто-то аж встал. — Ну, сволочь!

— Я ж и говорю, — мрачно сказал Лаптев. — Сволочь! А ты, — обернулся он к Лукичу, — пример! Говёный пример-то.

— Да я так, для начальства… — пробормотал Лукич. — А у тебя что за почта, может, помочь?..

— На Горбача опять жалоба, — буркнул Лаптев, — пьянка, дескать, бомжи ходят. Чего помогать-то, сам управлюсь.

— Смотри, — Нартов поднялся.

Подошло время расходиться по участкам, проверять благонадежность граждан, а также соблюдение паспортного режима, санитарно-гигиеническую обстановку, наличие номерных знаков на домах и ещё тысячу и одну вещь, за надлежащим состоянием которых надлежит надзирать участковому.

Лаптев шёл не спеша — не двадцать пять, поди, лет-то. Замечал всё: окурки, фантики, шелуху от семечек, брошенную, где попало. Смотрел хозяйским глазом на группки парней и девчонок, пьющих всякие там энергетические напитки, появившиеся в магазинах и киосках неизвестно откуда. Вот ведь беда: ничего в стране не было, а тут вдруг такое появилось, о чём раньше и знать не знали. Да, ладно, лишь бы не хулиганили.

Устал, естественно, к вечеру, никаких опять протоколов не составлял, никого в участок не тащил — не за что было, а все равно устал. Годы…

Позвонил домой.

— Мань, — сказал жене, — я скоро дома буду, к Горбачу заскочу вот…

— Да уж, ты без Горбача не можешь.

— Мань, порядок — есть порядок. Да буду я скоро.

Что ж Маня, она всё понимает: считай, тридцатник почти на участке отпахал, разное бывало. Бывало, и по двое суток пропадал, когда в какую-нибудь засаду отправят. Не в том, анекдотном милицейском смысле, что, дескать, где-то засаживал, а в прямом, в настоящей засаде на преступников сидел сутками. Всяко бывало.

Хоть и вечер, а лето же — светло, тепло, сейчас бы на речку с удочкой, в крайнем случае, с тем же Лукичом бутылочку взять, огурчиков малосольных, да на бережок. Э-хх! Идти надо. К Горбачу.

Горбач — это не просто содержатель притона, это личность, широко известная, как говорится, в узких кругах. Не авторитет, ясно, вор там, в законе или что иное, но к нему стекалась всякая шваль. Шваль-то шваль, конечно, но иногда появлялись и серьёзные фигуры, находящиеся, например, во всероссийском розыске. А то и в международном. А как с притонами бороться? Только каждодневным надоеданием, посещением, проверкой документов у присутствующих граждан, а то и вывезением этих самых граждан в околоток. Чтоб не тянуло, стало быть, опять в эту квартирку опасную.

Хотя сам Веня Горбач — человек безобидный, безвольный, потому — пьющий, а поскольку ни семьи, ни работы не имел, а жил на инвалидную пенсию, да на то, что посетители принесут, то сюда-то и повадились всякие бездомные граждане, либо любители выпить в тепле, да в безопасности. Вот эту безопасность и надо нарушить. Так, чтоб опасно стало сюда ходить — «замести» могут.

Двор здесь шикарный: газоны зелёные, детская площадка, спортивная, приспособления для выбивания пыли из ковров да матрасов. Люди говорят: здесь мэрова дочка живёт, потому и порядок. Что правда, то правда: жила здесь дочка мэра несколько лет назад. Так вот и не живёт уж сколько лет (в элитный дом по соседству переселилась), а в доме и во дворе — порядок. Может, по привычке…

Одна беда: общая, кстати, на сегодняшний день для всех российских дворов — машинами всё забито, каждый свободный пятачок, даже и на газоны кое-где залезают. Знал капитан Лаптев, что у многих автомобилистов гаражи имеются, да лень ходить туда-сюда каждый день: утром в гараж, вечером из гаража. Раньше жуликов боялись, так запирали своих «ласточек» под двадцать замков, да ещё сигнализацию включат. Все одно, правда, воровали, но все-таки сложнее было. Сейчас, благодаря бескомпромиссной борьбе органов правопорядка, вот и его, капитана Лаптева тоже, опасность угонов снизилась, водители стали вести себя смелее, а дворы оказались забитыми, мимо не пройдёшь, чтобы за какой-нибудь бампер не зацепиться.

Правда, с «гаражным синдромом» стало полегче. Раньше ведь как: соберутся мужики в гараже, выпьют по сотке-другой, побалагурят, да кто-нибудь ещё в магазин сбегает, добавят (как там у Высоцкого: «выпили, добавили ещё раза, тут нам истопник открыл глаза…»). Домой мужики идут, естественно, под градусом. А тут ведь не только семейные скандалы, а и по дороге может что случиться: иль на мужика кто наткнётся, иль он на кого. Потом разборки, штрафы, а то и «пятнашка» — те самые пресловутые пятнадцать суток за мелкое хулиганство. Сейчас хоть попроще стало, не колобродят эти «синдромные» по дворам и улицам. Не то, чтобы совсем, но всё-таки…

На дорожках, пересекающих двор по диагонали, стояли скамейки, на скамейках бабушки, на лужайках внуки резвятся, бабули лясы точат.

— Здорово, бабки! — Остановился он возле одной из лавочек.

— Сам такой, — не задумываясь, ответила одна — Ирина Германовна.

— Ага, молодой наш, — добавила вторая — Галина Николаевна.

Лаптев присел на краешек скамьи.

— Ну что новенького в вашем царстве? — Закуривая сигарету, спросил он.

— Ты чего это раскурился тут! — Возмутилась Ирина Германовна.

— Да я ж не в себя, — хихикнул Лаптев, — да урна рядом. Я же аккуратный.

— Ладно, кури уж, — милостиво сказала Галина Николаевна, — пока дети далеко.

Лукич рассказал пару свежих анекдотов, вместе посмеялись, женщины обрисовали оперативную обстановку во дворе и в доме. Ничего, особенного, не происходило, двор у них благонадежный, вот только у Веньки опять какие-то люди, из форточек вон дым табачный валит, да сивухой аж сюда доносит. Но не шумят.

Капитан уж встал, когда Ирина Германовна спросила:

— А ты, Данилыч, как-то бурчал чуть не на весь двор, что выселять надо Веньку-то. — Она строго посмотрела на Лаптева. — И что?! — Грозно добавила она.

— Ох, беда, бабоньки, — вздохнул Лаптев. — По Конституции все граждане имеют право на жилье, кроме определённых ситуаций, естественно. — И опережая возмущение собеседниц, добавил. — А ситуация… необходимая ещё не сложилась. Он, кстати, за жильё и коммуналку первый раз вовремя не уплатил…

— Эх, — махнула рукой Галина Николаевна, — нет у нас власти…

Капитан возражать не стал, тоже махнул рукой и пошел к Веньке Горбачу. Хорошо хоть, как ни странно, притоны все располагаются на первом этаже. В пятьдесят-то не шибко по лестницам побегаешь, особенно, если, к примеру, лифт не работает.

Дверь в подъезд была открыта, в замок вставлена щепочка.

«Вот, блин, и кодовые замки!», — горько подумал Данилыч.

А вот дверь в квартиру Горбача оказалась заперта. Как ни странно. Капитан настойчиво постучал, звонок не работал. Через минуту дверь открылась. На пороге стоял сам хозяин: маленький, взлохмаченный, перекошенный, ноги коленками вовнутрь — прям кузнечик. Из-за этой своей калечности Венька и получал инвалидную пенсию.

— У тебя топор есть? — Не здороваясь, спросил участковый.

— Какой топор? — безумно выпучил глаза Венька.

— Ну, подвесить к потолку… Дым-то у тебя из окон валит, сейчас пожарные подъедут… — Лаптев шагнул в квартиру, отодвинул Горбача, прошел в комнату.

В квартире стоял кислый запах, густо замешанный на табачно-махорочном дыму.

— Вы где махру-то нынче берете? — Поморщился капитан.

— Да не, Данилыч, — склонил голову набок Венька. — То не махра, сигареты дешёвые просто.

В кухне видны кучи пустых бутылок, на столе окурки в консервных банках, полиэтиленовые пакеты.

В комнате за столом мужичок в майке-тельняшке, руки в змеях и кинжалах, на пальцах перстни разной конфигурации и с разным количеством точек. Всё это, само собой, синего цвета, поскольку выколото. Качественно так выколото. Из дальней спальни раздаются женские стоны-всхлипывания и мужское рычание.

— Ну что, Веня, делать-то с тобой будем? — привычно спросил Лаптев, усаживаясь на более-менее чистую табуретку в стороне от стола.

— А что опять, старшой, — неожиданно густым басом вымолвил мужичок в тельняшке, — мы же не шумим, ведем себя скромно, если выпили, — он широким жестом провёл над столом, с недопитыми бутылками какой-то бормотухи, — так не в общественном же месте, а?

— Ты погляди, грамотные мы, какие! — Воскликнул капитан как бы изумленно. — Ты, кстати, кто такой будешь, сын отечества?

Ответ не успел последовать, поскольку из спальни раздался львиный рык, совмещённый с женским вскриком.

— Что там у тебя, Венька? — строго взглянул Лаптев на хозяина притона.

— Да-а, — протянул Горбач, — как тебе сказать…

— Говори, как есть, — нахмурил брови капитан.

На стене, прямо над столом висел большой кусок ватмана, а на нём чёткими мазками портрет мужчины. Лицо, изрезанное морщинами, благородное, как у какого-нибудь капитана дальнего плавания… Или — корсара. Тяжелый подбородок, синие глаза.

Горбач не успел ничего сказать. Из спальни, на ходу натягивая джинсы, вывалился здоровенный мужик лет тридцати.

Данилычу не требовалось времени, чтобы вытащить из планшета ориентировку, сравнить фотографию с лицом мужика, он его просто сразу узнал. Зорич. Человек, два месяца назад погрузивший город в страх своей бессмысленной, какой-то тупой садистской жестокостью. Тогда вся полиция города плюс прикомандированные из областного УВД оперативники разбрелись по районам в поисках этого человека. Патрулировали, переодевшись в цивильное и имея при себе табельное оружие, а также фотографии маньяка, железнодорожный и автовокзал, рынки, вино-водочные магазины, ну и, естественно, перешерстили все притоны, в том числе и квартиру Горбача, и всех, хотя бы шапочно, знакомых Зорича. Он тогда пропал, как в воду канул. Это тоже вызывало разные слухи и домыслы, более похожие на фантастику.

Не исключалось, что Зорич снова выйдет на тропу войны, на ежедневных рапортах наряду с другими новыми и старыми ориентировками прочитывалась и ориентировка по Зоричу. Руководитель непременно добавлял в конце инструктажа, что Зорич жив, очень опасен и может встретиться сотрудникам полиции в любой момент. Именно его физиономия была изображена на куске ватмана, висевшего на стене, облагороженная рукой художника, но не настолько, чтобы его не узнал капитан Лаптев. Кто-то ведь повесил, не Горбач же. Никак сам Зорич, подчеркивая свою крутизну и в целях запугивания собутыльников. Вот, дескать, я сам ничего не боюсь, а вы, сявки, бойтесь.

В ту жуткую для некоторых людей ночь Зорич, человек, дважды судимый за убийство и причинение тяжких телесных повреждений, просто пил. Пил в кампании таких же, ранее сидевших за решеткой людей, в такой же, примерно, квартире, что и у Горбача. Потом вдруг начал с ними скандал и ударил одного из собутыльников ножом в живот. На него кинулись, конечно, но кроме ножа он имел ещё и могучее телосложение, отличную реакцию, а главное, абсолютную безжалостность к противникам. Он был в кураже. В блатном таком, да ещё и кровавом кураже. Он увидел кровь, почувствовал её запах и, как зверь, уже не мог остановиться. В той малине он порезал троих, одного на смерть, двоим проломил головы табуреткой и ушёл на улицу. На улицы. Далеко за полночь забрёл в ещё одну малину, там долго издевался над хозяйкой, ханыжной женщиной, привязал её к двери, долго метал нож в дверь, истыкал женщину, не очень, правда, глубоко. До утра он бродил по городу, находил редких людей, резал ножом.

Его кореша полицию, естественно, не вызывали по причинам корпоративно-блатного характера, а те, что встречались на улицах, просто не успевали позвонить, сообщить, оповестить. Сообщали они о маньяке уже в больнице, кто до больницы дожил… Одним словом, тревогу подняли только утром, объявили «перехват» и все иные возможные операции, город взяли под контроль, но Зорича будто и след простыл. Исчез.

И вот — нарисовался. И как поступить капитану Лаптеву в такой ситуации — неизвестно. В голове закрутилось, завьюжило, мысли прыгали с одного на другое. Собственно, выбора-то особого не было. Брать надо Зорича. Как? Вот вопрос. Помощи от тех, кто сейчас в квартире, ждать не приходится. Наоборот, могут из страха тому помочь. Любить-то или даже уважать они его не могут, а вот боятся… Позвонить бы…

— Слушай, Зорич, — заговорилось само собой, не зависимо от воли Лаптева, — ты, что ли — югослав? Вон и Горбач тоже.

Одной фразой он показал, что узнал, с кем имеет дело, и одновременно — полное спокойствие.

Зорич с интересом рассматривал участкового, молчал, склонив голову набок, будто птица. Даже рот слегка приоткрыл. Может, от наглости этого полицейского, крепкого ещё на вид, но никак не конкурента могучему Зоричу, даже если с оружием. Оружием-то ещё воспользоваться суметь нужно.

— Сам ты — югослав, — буркнул Зорич и обратился к Веньке, — Вень, ты представь мне мента что-ли…

Лаптев тут же поправил бандюгана.

— Ты зря меня ментом зовёшь, Зорич, мы теперь полицейские.

— Тю-ю, — заулыбался Зорич, — какая разница, чем бутерброд мазать, маслом или икрой. Сиди уж…

— Это участковый наш, Толь, Пал Данилыч Лаптев, — промямлил Венька Горбач, — он человек не злой, так ты садись за стол-то…

— Ну, ты, Веничка, даёшь стране угля, — Зорич ощерился и шагнул к Лаптеву. — Может, и участкового со мной за стол позовёшь? Ты, Веничка, ссучился, похоже. По батюшке участкового кличешь, — он помолчал, посмотрел, сощурившись, куда-то мимо участкового, на скулах ходили желваки, — Лапоть он и есть Лапоть…

Было, похоже, что Зорич распаляет себя умышленно.

Капитан не пошевелился. Мысли, как блохи, прыгали в голове, ни одна не зацепилась ни за хоть что-нибудь толковое, поэтому, наверное, и члены оцепенели. Подумалось вдруг, что «Веничка» — это так классика алкогольной литературы звали — Венедикта Ерофеева. Надо же!

Зорич — мужик крепкий, на голову выше Лаптева, на двадцать с лишним лет моложе, говорят, когда-то спортом занимался, только каким — неизвестно, вернее, Лаптев забыл. Сам участковый тоже не лыком шит, хоть и пониже и пощуплее Зорича, да в молодости занимался борьбой, но классической, которую сейчас греко-римской кличут. Самостоятельно изучал самбо, потом в школе милиции занимался рукопашным боем. Но это ж когда было… А против лома, как говорится…

Сказать, что он испугался, наверное, было бы мало, у него даже коленка левая (почему-то только левая) стала подрагивать. Но вот показывать это никак нельзя: кто здесь вне закона — он или этот бандюган. Да и с Венькой дальше тоже работать придётся, а как работать, коли сейчас вот в штаны наложишь?

Получалось, что для себя он подсознательно решил: Зорича сейчас брать надо, да с достоинством, чтоб в глазах остальной бродяжной братии себя не уронить — с ними и дальше общаться придется. Общаться с позиции власти. Одним словом, надо и Зорича повязать и лицо сохранить. Живым ещё желательно остаться.

Зорич шагнул к Лаптеву решительно, а Лаптев также решительно выхватил из кобуры пистолет. Он бы, может, и выстрелить успел, ну, в смысле, снять с предохранителя, передернуть затвор, нажать на курок… На курок он нажимать не стал, поскольку это и не пистолет вовсе был, а так — зажигалка газовая. Напугать хотел бандита. Не получилось. Зорич не знал, что пистолет не всамделишный, тем не менее, прыгнул как лев, ударил капитана пудовым кулаком в голову.

Дальше Лаптев ничего не видел и не чувствовал. Очнулся связанный, вернее, привязанный к стулу кусками скотча, рот, хоть и небрежно, тоже залеплен тем же скотчем.

За столом сидели те же и Зорич. Он хватал руками квашеную капусту из фарфоровой тарелки, бросал в рот, работая челюстями так, будто не ел неделю. Мужичок в тельняшке покуривал «Приму», поглядывая в сторону спальни. Венька Горбач сидел понурый.

— Что, Юнга, — обратился к мужику в тельнике Зорич, — охота бабу-то? Давай, пока не поздно. Сейчас похаваем и за участкового возьмёмся. Ох, и оторвусь я сегодня. Благодарите его. Я бы на вас, может, отрывался, да на этой бляди сопливой, но вот нашелся же добрый человек, решил вас выручить, сам припёрся к нам в шалман.

Конец ознакомительного фрагмента.