Время собирать камни

Юрий Теплов

Это роман-исповедь. Жизнь его персонажей тесно переплелась с историей страны: Великая Отечественная война, события в Венгрии 1956 года, перестройка и ельцинское безвременье. И через все это тонкой нитью, иногда рвущейся, проходит первая любовь главного героя романа.Жанр романа – историческая проза с детективным сюжетом.

Годы 1955—1956.

Украина

Лейтенанты

Штаб Прикарпатского военного округа находился во Львове, куда мы с Сергеем и прибыли. Город нам показался необычным, особенно островерхие крыши зданий. Люди на улицах одеты модно. А девицы — одна краше другой.

— Если во Львове служить оставят, — сказал Серега, — выберу кралю с хатой.

Однако свободных должностей в городах Прикарпатья для лейтенантов с Урала не нашлось. В управлении кадров нам выдали предписание убыть до станции Лугины Житомирской области.

Однако полк дислоцировался не в Лугинах, а в нескольких километрах от станции, недалеко от деревни Лугинки. Прямо за околицей начиналось поле, затем бугор и опять поле. И уж потом глазу открывалось двухэтажное здание — штаб полка. Поодаль от него параллельными рядами стояли приземистые казармы в стиле барака. Серегины и мои подчиненные располагались в разных казармах.

Меня распределили в батарею управления и назначили начальником станции кругового обзора. Я называл ее ласково «Мостушкой». Было у нее похожее условное наименование: «МОСТ-2». Предназначалась она для ведения воздушной разведки и целеуказания.

В кабине станции были установлены индикатор кругового обзора и индикатор для определения угла места цели. Они давали возможность отследить самолет противника на расстоянии 140 километров. Мелочь, конечно, по сравнению с нынешними локаторами. Но ведь и скорости были иными. Мостушки давно устарели, их заменили локационные станции новой и новейшей конструкции. Чужой летательный объект они могли зафиксировать на экранах не за сотни, а за тысячи километров. Но тогда наша Мостушка считалась вполне на уровне.

Расчет станции был подразделением взвода разведки. Раньше взводом командовал старший лейтенант из фронтовиков. Месяц назад он уволился в запас, а нового не прислали. Временно исполнять его обязанности приказали мне, потому что по штатному расписанию командовать взводом должен офицер. Впрочем, реальной нужды в этом не было. С взводом успешно справлялся сверхсрочник из фронтовиков старший сержант Заречный.

Мне хватало забот и со станцией кругового обзора.

«Мостушка» представляла собой зеленую коробку на колесах с выброшенной вверх ромбовидной антенной. Если на позицию шел самолет противника, на экранах появлялась отметка от цели. Оператор считывал ее дальность и азимут и передавал на станции орудийной наводки. Конечно, цель надо было сначала поймать. А уж это целиком зависело от расчета, то есть от нас.

Так я и сказал при знакомстве подчиненными, выстроившимися возле станции. Речь свою я приготовил заранее, и получилось как будто неплохо. Потому, высказавшись, стал всматриваться в лица. Хотел определить, какое впечатление произвело мое ораторство.

Ничего не определил. Лица как лица, глаза как глаза.

На правом фланге сержант Марченко, сутуловатый и длинноногий. На левом — щупленький, белобрысый, с морщинками на лбу солдатик. Что-то в нем мне не понравилось. Вроде бы и ремень затянут, как положено, подворотничок чистый, пилотка на месте…

Снова вернулся взглядом к Марченко. Спросил:

— Вопросы есть?

— Так точно, — сразу же откликнулся белобрысый левофланговый.

— Представьтесь, как положено по уставу, — потребовал я.

— Рядовой Гапоненко, оператор станции кругового обзора.

— Слушаю вас.

— Разрешите узнать, вы женаты?

Я мог ожидать любого вопроса, только не этого. Вместо того, чтобы внушительно ответить: «К службе это не относится», я буркнул:

— Никак нет.

И сразу же понял, чем этот Гапоненко мне не понравился: нахалинкой. Она сквозила во всем его облике: как стоял, как смотрел, как держал руки…

После знакомства мы прошли в кабину станции. Я включил питание, щелкнул тумблером, сделал все, что полагалось по инструкции. Но на экране вместо знакомой развертки закаруселила вьюга.

— Так-с, — сказал я, — посмотрим, в чем тут загвоздка.

Открыл один блок, второй, третий. Пробормотал: «Н-да, дело нешуточное». Достал схемы, разложил на полу станции и вслух стал рассуждать, куда и откуда поступает сигнал от имитатора цели. Гапоненко сочувственно поддакивал. А незадолго до обеда произнес с ощутимой ехидцей:

— Разрешите, я посмотрю?

— Попытайтесь, — великодушно разрешил я.

Он выдвинул один из блоков, ткнул отверткой туда-сюда.

— Можно включать, товарищ лейтенант.

Скорее механически я защелкал тумблерами, нисколько не веря, что неисправность устранена. Однако по круглому индикатору побежал тонкий лучик, высвечивая воздушную обстановку.

Станция работала нормально.

Хорошо, что в кабине было темно, и никто не видел мою растерянность.

Не сразу я узнал, что он заранее подстроил неисправность, чтобы проверить салагу-лейтенанта. В училище нас с этим типом станций лишь ознакомили. Даня Бикбаев сам вызубрил всю теорию по «Мостушкам». Я же предпочел увольнения в город. Теперь пришлось доучиваться.

Целыми сутками я торчал в кабине, уткнувшись в схемы и переплетения проводов. Обратиться бы за помощью к тому же Гапоненко — он не просто знал станцию, а был с ней чуть ли не в любовных отношениях. Но я сухо попросил его не вмешиваться, когда он однажды сам попытался что-то мне подсказать. Впрочем, произошло это не только из-за моего самолюбия.

Наши отношения к тому времени успели настолько осложниться, что я просто не мог принять его снисходительную помощь.

Через неделю после нашего первого общения он подошел ко мне, доложился по форме и объявил, что собирается жениться. Как поступать в таких случаях, я понятия не имел. Потому торжественно произнес:

— Желаю вам счастья!

— Мне бы сначала увольнительную, — скромно улыбнулся Гапоненко.

— Да-да, — сказал я и сунул руку в карман.

Командир батареи дал мне два бланка увольнительных записок, которые я мог использовать в особых случаях. Вот и появился особый случай.

— В общем-то, я еще не в загс, — сказал Гапоненко. — Пока родителям ее представиться. Они специально для этого приехали.

— До отбоя хватит? — спросил я.

— Так точно…

Когда прошла вечерняя поверка, и до отбоя оставалось пятнадцать минут, старшина-сверхсрочник из фронтовиков спросил меня:

— У вас Гапоненко не жениться отпрашивался?

— Жениться. А что?

— Готовьтесь к ОВ, товарищ лейтенант, — сочувственно произнес он, имея в виду «очередной втык».

— За что ОВ? — спросил я

— Прошлый раз он тоже наврал про женитьбу и про тетку невесты из Чернигова.

У старшины было четыре класса образования, четыре фронтовых ордена и четверо детей. Он любил непонятные умные слова и частенько вставлял их в разговор невпопад. Звали его Павел Павлович. Офицеры и комбат обращались к нему по отчеству — Палыч. Солдаты между собой тоже называли его Палычем. И частенько цитировали его крылатые выражения: «Грязный подворотничок — это источник заразы и венерических болезней», «Эти тумбочки и кровати, и еще перловую кашу вам придется любить три года».

На солдат Палыч никогда не орал. Провинившихся не распекал, а поучал. Да и лейтенантов мог подправить советом. Если бы такие старшины-сверхсрочники сохранились до наших дней, не было бы в армии ни дедовщины, ни плутовской демократии, что расплодились позже.

— Что же делать? — спросил я старшину.

— Ждать. Авось явится вовремя. Из беспризорников Гапоненко — скидку на это надо. Не дай Бог, подполковник Хаченков узнает, тогда и вам, и мне взыскание.

Хаченков был командиром полка. Мы называли его между собой Хач. Я спросил:

— Давно он полком командует?

— Второй год. После академии назначили. Пороха на фронте не нюхал, вот и не знает, как к подчиненным относиться.

Я пригорюнился, не зная, как поступить.

— Не вешай нос, лейтенант! Если твой солдатик не явится, экстро доложи комбату, — все-таки ввернул словечко старшина. — Он мужик тертый, скажет, что делать.

Трубач сыграл «отбой», а моего подчиненного все не было. И я о его отсутствии доложил комбату. Гапоненко опоздал на полчаса. Командир батареи управления капитан Шаттар Асадуллин прибыл разбираться самолично.

Пожалуй, с комбатом мне повезло. Мало того, что по пустякам не придирался, так еще и земляком оказался: тоже из Башкирии. Он успел захватить войну, получить медаль «За отвагу». Отличившегося в боях сержанта послали на краткосрочные офицерские курсы. Через три месяца сержант стал лейтенантом. До вывода войск служил в Австрии. Я попал под его начало, когда он был в звании капитана.

По-житейски мудрым был наш комбат. Подчиненных в обиду не давал. Сам казнил и миловал. Втык от него я, понятно, схлопотал. Устный и частный. Докладывать начальству о ЧП он не стал, и нам велел молчать в тряпочку.

Жили мы с Серегой на частной квартире у колхозного конюха тети Маруси. Сельчане относились к нам прекрасно. Они еще помнили войну и оккупацию.

Разве могли мы тогда предположить (а кто бы мог?), что через тридцать пять лет Украина станет самостийной, и это приведет страну к гражданской войне? Украинцы станут убивать друг друга. Возродится бандеровщина, а бывших карателей, воевавших на стороне Гитлера, киевская власть объявит национальными героями. А москали, то бишь такие, как мы, станут главными врагами Киева…

Со службы мы приходили поздно. Тетя Маруся доставала из подпола бутылку вонючего чемергеса из бураков, ставила на стол чугунок с картошкой в мундире и миску с солеными огурцами. Мы принимали на грудь по неполному стакану, заедали хозяйским угощением. Я садился готовиться к завтрашним занятиям. Серега продолжал начемергесиваться.

Занятия он ухитрялся проводить и без предварительной подготовки. Прилично выпив, он изрек однажды:

— Дурака мы сваляли, Лёнька. Изменили синим зайцам! Там, понимаешь, хоть тайга и сопки. А тут голый чер-рнозем.

«Чернозем» прозвучало у него как ругательство.

В свой лейтенантский отпуск я тоже сказал Дине, что ошибся, выбрав Прикарпатье. Надо было ехать с Данькой на Дальний восток.

— Вовсе не ошибся, — возразила она. — И близко, и тепло.

Моросил мелкий дождь. Мы сидели, укрывшись моей плащ-накидкой, на скамейке, на спинке которой я вырезал «Не уходи».

— Все равно три года ждать, пока ты институт кончишь, — через паузу произнес я.

— Зато я смогу приезжать к тебе на летние каникулы.

— Приедешь? — обрадовался я.

— Приеду.

Ее родители, все же смирились с тем, что я есть. Даже брали меня на дачу. А куда им деваться? Дочь все равно поступит по-своему. Хорошо хоть, что согласилась отложить замужество до окончания вуза.

Маманя тоже согласилась с моей будущей женитьбой. Только сказала:

— За три года много воды утечет…

За трое суток до конца отпуска мы с Диной оказались в дачной комнате совсем одни. Как она сумела уговорить мать, мне неведомо. Наверно, Дамир помог.

Факт остается фактом, субботним вечером мы втроем прикатили автобусом на дачу. Дождя в тот день не было. За горизонт уползало тусклое солнце.

Дамир затопил печь, хотя термометр в столовой показывал плюс пятнадцать. Каминов на дачах тогда не заводили. Они вошли в моду позже, когда началось расслоение общества на богатых и бедных…

После ужина Дамир попросил меня разбудить его с рассветом и скрылся в своей комнате, чтобы подготовиться к рыбалке. Мы с Диной вышли на крыльцо. На улице уже стемнело. И впервые после дождей на небе появились крохотные звездочки и размытая кособокая луна. Затем вспыхнул фонарь на столбе.

— Идем спать, — сказала Дина.

Свет в ее спаленке мы включать не стали. Сквозь тюлевые занавеси на окнах просачивался отсвет горевшего во дворе фонаря. Разделись до белья и улеглись на простыни. На белой подушке ее лицо в обрамлении темных волос выглядело загадочным, как у Моны Лизы.

— Ты ведь можешь потерпеть? — шепотом спросила она.

— А ты? — тоже шепотом произнес я.

— Побереги меня, Лёня. Для себя побереги.

Мы не спали всю ночь. Лежали, тесно прижавшись друг к дружке. Мучились и истязали себя, испытывая желание полной близости. Ну, не глупцы ли?..

Ранним утром я разбудил Дамира. Он убежал на речку. Через пару часов мы тоже вылезли на свет божий. Скоро должны были приехать родители, и нельзя, чтобы они застали нас в постели. Когда мы брели вдоль речки в поисках Дамира, Дина задумчиво произнесла:

— Глупые мы оба.

— Да.

— Можно ведь предохраняться, чтобы не забеременеть.

Я остановил ее, повернул к себе.

— Ты точно приедешь ко мне следующим летом?

— Приеду.

Я уехал из отпуска с надеждой на ее будущие каникулы…

Жизнь в полку катилась своим чередом. Была суббота, когда в полночь за мной примчался посыльный. Я вернулся со службы всего-то час назад, все старался подружиться с «Мостушкой». А тут — нате! — посыльный. Меня вызывают, а Сергея — нет! Он успокоил:

— ОВ тебе светит, Ленька.

Едва я проскочил КПП, как наткнулся на старшину.

— Хаченков в штабе, — сообщил он.

Командир полка сидел за столом в своем кабинете. Низенький, плотно спрессованный, он держал фуражку в руках. Это был сигнал опасности. Фуражку он снимал лишь в минуту крайнего раздражения, так что мне представилась возможность разглядеть аккуратный зачёс, прикрывающий раннюю лысину и округлые уши — локаторы.

— Рассказывайте, Дегтярев, как вы воспитываете своих подчиненных! — рыкнул Хач.

Азы службы я уже усвоил. Пялясь ему в глаза, громко выпалил:

— Виноват, товарищ подполковник!

Это смягчило его. Но фуражку он еще не надел.

— Распустили личный состав! К девкам со службы торопитесь!

— Так точно! — выкрикнул я.

Хач надел фуражку, и мне полегчало.

— Садитесь в мою машину и за Гапоненко! Найти и привезти! Сорок минут сроку!

Я вспомнил, что утром Гапоненко подходил ко мне и просился в увольнение. «Не жениться ли?» — ехидно спросил я. И, конечно же, отказал.

— Спасибо, товарищ лейтенант, — проговорил он с кривой усмешкой…

Искать Гапоненко я отправился в Лугинки. Подъехал сначала к клубу, но на дверях висел амбарный замок. Какая-то пара шарахнулась от автомобильных фар. Мы остановились, и я крикнул в их сторону:

Конец ознакомительного фрагмента.