«Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только. Том V. Для кого – Вторая Польская кампания, а кому – «Гроза 1812 года!», причем без приукрас…

Яков Николаевич Нерсесов

Посвящается грядущему 200-летию со дня смерти (5 мая 1821 г.) Наполеона Бонапарта и совсем недавно прошедшему 250-летию со дня его рождения – то ли 15 августа 1769 г., то ли… годом позже!?

Глава 13. Смоленск — «ключ» к Москве?

Ходило много разговоров о желании Бонапарта (и еще большем и явным в его ближайшем окруженим, вплоть до маршалата!) закончить кампанию из-за отсутствия реально ощутимых результатов и призрачности перспектив еще в… Витебске! Дело в том, что он сильно сомневался в необходимости дальше углубляться в необъятные просторы России. Но, в тоже время, Наполеон уже никак не мог остановиться, пока не одержит любой ценой решительную победу над русскими.

Если уставшая от тягот и неопределенности русского похода Великая армия уже начала по-тихоньку роптать, то среди русского генералитета, особенно у среднего звена, явно прослеживался подъем. Очень многим казалось, что обеим русским армиям, теперь следовало перейти в наступление, поскольку Наполеон взял паузу, остановившись под Витебском и, появилась возможность перехватить стратегическую инициативу. Чуть ли не весь офицерский корпус рвался в решительное сражение, с начавшим топтаться на месте, агрессором.

…Между прочим, Барклай полагал, что если армия Багратиона достигнет Смоленска, то именно она прикроет московское направление. Тогда как его войска переместятся вправо для сближения с частями Витгенштейна для создания угрозы коммуникациям противника с севера…

21 июля (2 августа) состоялась личная встреча командующих армиями М. Б. Барклая де Толли и П. И. Багратиона, которые обсуждали — как быть дальше!?

Багратион, напомним, хотя и был старшим в чине, но добровольно подчинил себя Барклаю, как военному министру, которому лучше известны мысли императора и меры для обороны государства, а также как военачальнику, командовавшему значительно большей (в два раза) по численности армией. Правда, подчинение его было весьма условным, поскольку нигде не было зафиксировано документально и князь Петр Иванович лишь в письме к самодержцу вскользь коснулся этой щекотливой темы: «…о готовности моей быть в команде, кому благоугодно будет подчинить меня».

Символично, что оба командующих совершенно по разному смотрели на дальнейшее ведение войны.

Багратион (не в меру порывистый «суворовец» по духу и манере ведения войны, легкомысленно заявлявший, что неприятеля можно и нужно «…шапками закидать!»), например, активно ратовал за скорейшее продвижение вперед соединенными силами с задачей нанести рассредоточенному противнику ряд ударов.

…Между прочим, чрезмерно горячий грузин Петр Иванович в своих наступательных «стратегмах» договорится до того, что попытается обвинить в военных неудачах российского… самодержца — «…Барклай говорит, что государь запретил давать решительные сражения, и все убегает. По-моему видно государю угодно, чтобы вся Россия была занята неприятелем. Я же думаю, русский и природный царь должен наступательный быть, а не оборонительный». Это высказывание, естественно, не было признаком большого ума Петра Ивановича: «непрозрачному» царю, у которого везде и всюду были свои «глаза и уши», особенно среди генералитета (кто знает: куда они возьмут и… повернут в один прекрасный момент свои пушки-штыки-сабли!?) и вообще он весь был «одно большое сплошное ухо», конечно, сообщили об излишней «говорливости» объекта вожделения его амбициозно-сексуальной сестренки Катиш. Естественно, что «русский» Гольштейн-Готторп («Романов») еще больше скорректирует свое отношение к потомку грузинского царского дома Багратиони (Багратидов), правившего Грузией или ее частями с IX по начало XIX вв…

Барклай (методичный, обширно образованный, хладнокровный стратег, стремившийся воевать с самым грозным противником той поры по принципу «семь раз отмерь — один раз отрежь») не являлся сторонником перехода в наступление. Он резонно полагал, что противник все еще превосходит русских численно, а также помнил об умении Наполеона мгновенно собирать все свои силы в нужный момент в ударный кулак. Тем более, что противостоять ему (повторимся опять!) в правильном сражении было очень трудно.

Собравшийся в Смоленске 25 июля (6 августа) военный совет (помимо командующих армиями, на нем присутствовали Великий князь Константин Павлович, генералы А. П. Ермолов, Э. Ф. Сен—При, М. С. Вистицкий, полковники К. Ф. Толь и Л. А. Вольцоген) рассмотрел уже разработанный генерал—квартирмейстером 1-й Западной армии Толем план предстоявшей операции, горячо, кстати, поддержанный азартным Багратионом. Совет высказался за немедленное наступление в направлении Рудня — Витебск, т.е. на центр вражеских сил. Обоснованием такого решения служили разбросанность/рассредоточенность сил Наполеона (Витебск—Половичи—Сураж—Лиозно—Рудня—Орша—Расасны—Могилев) и выигрыш времени для вооружения в тылу формирующихся русских войск. Предполагался обход левого фланга противника, а в случае неудачи — возможное отступление.

Победила точка зрения Багратиона, поддержанная большинством голосов. Барклай подчинился с явной неохотой, но, будучи формальным главнокомандующим объединенными силами, оговорил это решение запретом отдаляться от Смоленска более чем на три перехода. Наступление могло втянуть русские войска в большое сражение и Барклай, сумел-таки противопоставить мнению военного совета «высочайшую волю»: «продлить сколь можно более кампанию, не подвергая опасности Обе Армии», чтобы дать время для сформирования резервов внутри государства.

В конце концов, ему, несмотря на всю нервность ситуации (такие видные русские генералы, как Ермолов, Раевский, Дохтуров, Платов, а также с иноземными фамилиями, уже подспудно «точили сабли и штыки» против «чухонца» и «немца» Барклая) удасться склонить азартного грузинского князя Багратиона к необходимости затягивания войны.

Но произойдет это чуть позже, а пока…

А пока не подготовленные в должной мере разведкой, 26 июля (7 августа) российские войска направились к Рудне, нацелившись на три кавалерийских корпуса Мюрата и если повезет, то и на стоявший в 20 км за ним в Лиозне III-й корпус Нея. В авангарде у них шли казаки Платова. Но в ночь на 27 июля (8 августа) было получено ложное известие о сосредоточении к северу от Смоленска крупных сил неприятеля в районе Поречья. В этой обстановке приказ о движении на Рудню был сразу же отменен.

По плану Барклая его войска стали перемещаться на дорогу к Поречью, тогда как армии Багратиона следовало занять их место. И только Платов, до которого не дошел вовремя приказ о перемене планов движения, продолжил идти вперед и на рассвете 27 июля (8 августа) сходу налетел на авангард маршала Мюрата у д. Молево Болото. Кавалерийская дивизия генерала О. Себастиани, стоявшая без должного охранения, была опрокинута и, преследуемая казаками, отступила на несколько верст, а ободренные большим успехом удалые донцы — как-никак разбитой у врага оказалась его знаменитая регулярная кавалерия — вернулись прикрывать маневры основных сил обеих русских армий.

Скажем сразу, что решение Барклая о движении в сторону Поречья не нашло поддержки среди генералитета обеих российских армий и борьба мнений по поводу способа ведения войны очень быстро переросла в столкновение амбициозных личностей и группировок. Из—за опасения обходного маневра со стороны неприятеля и по причине отсутствия точных сведений о состоянии его сил, движение русских армий в течение нескольких дней [29 июля (10 августа) — 2 (14) августа] превратилось в серию не связанных логически (стратегически) маршей и контрмаршей (бесполезных «дерганий» туда-сюда) в «бермудском» треугольнике Смоленск — Рудня — Поречье. Все это по емкому выражению В. М. Безотосного «броуновское движение» отрицательно сказалось на моральном состоянии войск и привело к активизации генеральской оппозиции по отношению к Барклаю де Толли. А уважаемый биограф П. И. Багратиона Е. А. Анисимов при всех своих симпатиях к герою арьергарных боев, и вовсе полагает, что Петр Иванович «вышел из повиновения Барклаю».

Хотя Багратион не поддерживал решения Барклая об отмене движения на Рудню и предлагал продолжить наступление в этом направлении, но явно опасался за свой левый фланг. Об этом говорят его пять писем Барклаю от 27 июля (8 августа). Впрочем, Петр Иванович так и не проявил должной настойчивости в защите своего мнения, сделав приписку к письму от 27 июля: «Впрочем, делайте, как вы знаете».

Такая позиция Багратиона облегчила Барклаю принятие решения. В письме от 29 июля он повторил Багратиону свой предыдущий план действий: «Генеральный план наших теперешних операций должен быть следующим: 2-я армия прикроет дорогу, ведущую в Москву, а 1-я армия действиями своими остановит сколько возможно будет неприятельские силы, поражая его левый фланг, и содержит коммуникацию между обеими армиями». В случае если превосходящие силы Наполеона двинутся на Смоленск, то его следовало оставить и продолжить отступление, стремясь сохранить армии для продолжения войны.

Правда, плану Барклая так и не суждено было реализоваться.

Дело в том, что к тому времени борьба мнений по поводу способа ведения войны уже во многом переросла в личный конфликт двух командующих, что, конечно, не способствовало выработке окончательного решения. Тем более, что из-за все еще имевшего место превосходства регулярной французской кавалерии над аналогичной русской, в условиях плотной неприятельской кавалерийской завесы армейской разведке русских было трудно собрать нужные сведения о противнике.

…В тоже время, следует признать, что во всей этой крайне запутанной ситуации Барклай, в первую очередь, проявил чрезвычайную (чрезмерную?) осторожность. Впрочем, его можно и нужно понять: многозначительное царское «поручаю вам свою армию; не забудьте, что у меня второй нет; эта мысль не должна покидать вас» продолжало давить на него. Своим возвышением Барклай был обязан не только своим дарованиям, но и воле Александра I и всем в ту пору (как, впрочем, и во все времена!) полагалось никогда об этом не забывать…

Любопытно, что и находившийся в Витебске Бонапарт, тоже не имел четкой информации о намерениях русского командования, не располагал он и точными сведениями о расположении основных сил Барклая. Но он посчитал, что после того, как русские армии соединились, опираясь на укрепления Смоленска, они, наконец, могут решиться оказать сплоченное сопротивление наполеоновской армии. Следовательно, рассчитывал Бонапарт, можно будет рассчитывать на генеральное сражение — столь для него желательное.

Это, а также, вышеупомянутые потери, дезертирство, конский падеж и… «партизанское» движение (вернее, диверсии мобильных конных армейских отрядов) в тылу Великой армии в Литве и Беларуси заставляли Наполеона начать действовать «засучив рукава».

И вот, пока обе русские армии, «переминались с ноги на ногу»/«шаг вперед-два назад» в направлении Рудня — Витебск, Наполеон решил преподнести противнику тактический сюрприз: обойти левый фланг русских войск. Наведя у сел Расасны и Хомино через Днепр мосты, французский император собирался перебросить главные силы на левый берег этой крупной водной преграды и, тем самым, неожиданно переменить фронт, быстро захватить Смоленск, зайти в тыл русским войскам и отрезать их от прямого пути движения на Москву.

Опираясь на данные своей разведки, Наполеон полагал, что на левом берегу Днепра находились значительные силы 2-й Западной армии. Поэтому по началу он собирался уничтожить эти части, а потом навязать русским у Смоленска генеральное сражение с перевернутым фронтом (тылом — на запад, а не на восток), так как главные русские силы тогда находились к северу от этого города. 25 июля (6 августа) Бонапарт писал своему пасынку Э. Богарне: «Мое намерение двинуться на противника по левому берегу Днепра, захватить Смоленск и дать сражение русской армии, если она постарается удержать за собой занятые позиции».

Такое направление определялось еще и тем, что разведчики Великой армии получили искаженные сведения о приближении частей Дунайской армии Чичагова к Чернигову. В результате Бонапарт стремился не допустить ее соединения с двумя другими русскими армиями и отбросить войска Барклая на север. Получив донесения о жарком деле под Молевым Болотом (неожиданном налете казаков Платова на опростоволосившийся авангард Мюрата) и, убедившись, что это всего лишь рекогносцировка, Наполеон продолжил подготовку к переправе через Днепр.

2 (14) августа по трем наведенным мостам войска Великой армии форсировали Днепр и двинулись через Ляды на г. Красный, имея в авангарде кавалерию Мюрата (три корпуса кавалерийского резерва) при поддержки пехоты III-го корпуса Нея.

А ведь у Красного, что на подступах к Смоленску, (по данным В. М. Безотосного) П. И. Багратионом (в тоже время встречаются упоминания о роли Барклая в этом решении, но тогда это был бы приказ через голову командующего 2-й Западной армии Багратиона?) был оставлен только заслонный отряд генерала Д. П. Неверовского [от 6 до 7,2 — 7,5 тыс. (данные разнятся) в основном новобранцев, и всего лишь 14 орудий].

Под этим селом 2 (14) августа русские совершили подвиг, узнав о котором вздрогнула вся Россия.

На его пехотную дивизию (6 полков), драгунский и три казачьих полка (или, все же, эскадрона? данные разнятся) навалилась многочисленная кавалерия самого Мюрата — то ли более 8 тыс., то ли целых 15 тыс. всадников (сведения очень сильно расходятся). Правда, первой же атакой французы выбивают русскую кавалерию и егерей из Красного, лишившихся при этом 9 орудий. Не потеряв духа после первой неудачи, перестроив войска, Неверовский начал (по словам В. М. Безотосного — практически «в виде толпы»), двигаться по дороге на Смоленск. Благодаря отменной выучке в залповой стрельбе (темп и плотность огня поддерживались за счет быстрой перезарядки ружей задними шеренгами и своевременной передачи их в первые ряды), коллективной работе штыком и высокому моральному духу ему удавалось отражать постоянные (всего несколько десятков раз?) атаки мюратовской конницы.

Хотя русские и понесли немалые потери (порядка 2 тыс. чел. или 5/6 своего состава?), но, все же, они устояли. После многочасового боя полкам Неверовского в полном окружении удалось отойти к Смоленску.

…Кстати сказать, участник боя генерал И. Ф. Паскевич потом признавал один интересный нюанс того боя под Красным. Крепко знавший свое кровавое ремесло, будущий фельдмаршал российской империи во времена Николая I, Иван Федорович считал, что если бы не самонадеянность Мюрата, без толку бросавшего в бой «волнами» прямо с марша прибывавшие один за другим конные полки, а не всю кавалерию сразу, а также если бы Мюрат послушал совета Нея, предлагавшего подождать застрявшие по пути конные артиллерийские роты, то Неверовский бы не выпутался. (Бывший гусар Ней, кстати, постоянно конфликтовал с Мюратом, которого он обзывал «императорским петухом с плюмажем», из-за того что его нейевская пехота уже была до предела изнурена, пытаясь обеспечить безопасность постоянно рвущейся вперед мюратовской конницы.) Иван Федорович писал: «Если б они имели с собою всю артиллерию, тогда бы Неверовский погиб. Немного также чести их кавалерии, что 15 тысяч в сорок атак не смогли истребить 6 тыс. пехоты». Сказалась и предусмотрительность Неверовского, который заранее подготовил позицию для решительного боя в самом узком месте, у моста через реку. «Я сие предвидел, писал потом Неверовский, — и меня спасло, что я послал один батальон и две пушки и казачий полк занять дефилею и отретировался к сей дефилеи, где и лес был. Далее неприятель не смел меня преследовать». Действия французского маршала в том жарком деле принято критиковать, вплоть до того, что именно его просчеты не дали французам взять сходу Смоленск…

Бои под Красным уже были в полном разгаре, а Барклай и Багратион, не ведая об этом, все еще наступали на Великую армию. Но если 1-я Западная армия уже была примерно в 35 верстах от Смоленска по дороге на Рудню, а 8-й пехотный корпус 2-й Западной армии уже дошел до Надвы, удалившись от Смоленска почти на такое же расстояние, то 7-й пехотный корпус генерала Н. Н. Раевского по ряду причин задержался в пути и успел отойти от города лишь на 12 км. Получив тревожное известие о движении крупных сил противника на Красный, Багратион 3 (15) августа вернул в Смоленск войска Раевского, которые находились от города в лишь одном переходе, а затем к ним присоединился отошедший отряд Неверовского.

Приято считать, что именно героическое сопротивление отступающей пехоты Неверовского не позволило наполеоновским частям внезапно, сходу ворваться в Смоленск, а затем ударить по русским армиям с тыла. Оно дало время Багратиону перебросить в город корпус Раевского, так как, кроме одного пехотного полка, оставленного в городе, других войск для обороны там не было.

Пораженные массовым героизмом русских солдат и офицеров, французы позднее признавали, что Неверовский и его подчиненные дрались как львы!

«Я никогда до этого не видел пехоту, действовавшую с такою неустрашимостью и решительностью». (В другом переводе с французского — «Никогда не видел большего мужества со стороны неприятеля»), — сказал о его действиях в этих арьергардных боях, знавший толк в лихой рубке, Мюрат — одна из самых знаменитых «сорви-голов» в наполеоновский кавалерии, 40 (?) раз безуспешно водивший свои эскадроны против неверовских пехотинцев. Рассказывали, что и сам Наполеон был серьезно озадачен результатом этого боя: «Я ожидал гибели всей дивизии русских, а не девяти отбитых у них пушек!?» Получалось, что всего-навсего одна пехотная дивизия приостановила движение всей Великой армии!? Многие из окружения Бонапарта (Бертье, Коленкур, Сегюр и др.) потом отмечали, что Наполеон после этого «дела под Красным» надолго впал в мрачное и раздраженное состояние: «Умом Россию не понять… Аршином общим не измерить…» не об этом ли задумался лучший полководец той поры, чей блестящий кавалерийский командир положил кучу народу, но «зеленую дорогу» на Москву так и не прорубил!?

«Неверовский защищался превосходно, геройски, что неприятель умел оценить выше, нежели он сам. Отступление его было не поражение, а победа, судя по несоразмерности сил неприятеля относительно к его силам, невзирая на то, он находился в отчаянии» — писал потом Н. Н. Раевский. «Нельзя довольно похвалить храбрости и твердости, с какою дивизия, совершенно новая, дралась против чрезмерно превосходных сил неприятельских» — писал затем царю П. И. Багратион. Этот подвиг «бессмертную славу ему делает», — сказал впечатленный Александр I. За Красный Неверовского наградили ор. Св. Георгия 4-й ст. (26.11.1812)

Тем временем, другие войска Багратиона и Барклая также начали подходить к городу. Таким образом, наступление врага оказалось задержано, русские смогли начать концентрацию своих сил под Смоленском — «ключом к Москве» — для прикрытия Московской дороги.

«Зеленый свет» на Москву оказался перекрыт…

Подступившая к Смоленску кавалерия Мюрата в тот день не решилась атаковать город без поддержки отставшей пехоты. В результате в силу ряда причин план Наполеона беспрепятственно овладеть Смоленском оказался 3 (15) августа сорван.

Хорошо известно, что командующие русскими армиями не исключали возможности обходного маневра со стороны ударной группировки Наполеона. Правда, каждый из них больше опасался за «себя любимого». Барклаю это движение Наполеона дало «большой повод к удивлению». Для Багратиона этот маневр также был неожиданным, так как он предвидел наступление французов на Красный лишь со стороны Орши и Мстиславля.

Вот так 1-я и 2-я Западные армии оказались в очень опасном положении, поскольку возникла реальная угроза занятия Смоленска неприятелем и его выхода в тыл российским войскам. Багратион, пока не узнал, что главные силы врага идут на Смоленск, собирался оставить для защиты Смоленска 7-й корпус, а 8-й корпус переправить у Катани через Днепр для атаки противника на марше. Но после опроса пленных, взятых Неверовским, когда выяснилось, что во главе идущих к городу войск находится сам Наполеон, уже обе армии русских поспешили к Смоленску.

Чем сильнее разгоралась «диверсионно-партизанская» война в тылу у Великой армии, чем дальше отдалялась конечная цель — разгромить русских в одной битве и решить исход войны — тем настойчивее стремился Бонапарт к генеральному сражению. Двинувшись на Смоленск, французский император не без оснований полагал, что сдача древнейшего города России без боя была бы воспринята как национальный позор, а значит, Барклай вынужден будет дать генеральное сражение под Смоленском. Эта уверенность послужила одной из причин, почему Наполеон отказался от переправы через Днепр с целью угрозы одному из флангов противника и решил взять город штурмом, надеясь втянуть Барклая в большое сражение.

Для обороны Смоленска Раевский имел под рукой 4 (16) августа примерно 15 тыс. человек с 76 орудиями и избрал тактику активной обороны, используя в качестве прикрытия башни и полуразрушенные городские крепостные стены ХVI — ХVII столетий.

Утром три пехотные колонны из корпуса Нея атаковали Королевский бастион и Рославльское предместье. Пехоте Нея дважды удавалось ворваться на Королевский бастион, но оба раза подоспевшие русские резервы отбрасывали ее. После второй неудачи она прекратила атаки, ограничившись перестрелкой. Решено было отложить штурм города до следующего дня. Таким образом, войска Раевского смогли удержать свои позиции и сам город, а Ней упустил в тот день возможность взять город малой кровью.

Наконец к Смоленску подошли войска обеих российских армий и сосредоточились на правом берегу Днепра.

Рассказывали, что на военном совете русских о судьбе Смоленска — «ключа не только к Москве, но и к… России!» — все участвовавшие в нем генералы высказались за генеральное сражение. Но Барклай, видя не подготовленность города к обороне, не считал возможным рисковать судьбой армии, численно явно уступавшей противнику. Он твердо стоял на своем: «Пусть каждый выполняет свой долг, а я выполняю свой». Ситуация усугубилась тем, что по слухам и сам Александр I в это время уже начал высказываться за прекращение отступления.

Правда, уже к 5 (17) августа, получив ложные сведения, что вражеские части видели на Ельнинской дороге, командующие решили, что Багратион прикроет Московскую дорогу, отойдя к Соловьевой переправе, а Смоленск будет оборонять лишь Барклай, причем, силами лишь одного из своих корпусов.

В течение ночи корпус Раевского заменили 6-м пехотным корпусом генерала Д. С. Дохтурова, усиленным к тому же 3-й пехотной дивизией генерала П. П. Коновницына, потрепанной 27-й пехотной дивизией генерала Неверовского и другими частями (всего от 20 до 30 тыс. чел. — данные сильно разнятся — с 180 пушками). Основные силы армии Барклая оставались на правом берегу Днепра, а армия Багратиона начала движение на 12 верст вверх по течению реки, чтобы контролировать переправы и прикрыть Московскую дорогу на Елань — Дорогобуж — Москву. Причем, Барклай обещал Багратиону без нужды не оставлять город, но, скорее всего, сам для себя уже принял решение о продолжении ретирады.

Скажем сразу, что обходной маневр через Красный, предпринятый Наполеоном, сделал длительную оборону Смоленска бесперспективной, поскольку русские уже давно были «заряжены» на стратегическое отступление. Другое дело, что от Смоленска уже было недалеко и до Москвы…

Войска Наполеона расположились вокруг Смоленска полукругом на левом берегу Днепра: всего — 146 тыс. чел. с 300 оруд., но в сражении приняло участие не более 45 тыс. Правда, на подходе были еще два корпуса: IV-й Э. Богарне и VIII-й генерала Ж. А. Жюно — что-то около 44 тыс. чел.

С утра 5 (17) августа началась ружейная и артиллерийская перестрелка, не стихавшая до 14 часов. Наполеон в начале испытывал иллюзии, что русские попытаются выйти на открытую позицию перед городом и не спешил начинать штурм, надеясь наконец-то втянуть неприятеля в большое сражение. По ходу перестрелки он понял, что они вновь отступают: ему уже доложили о движении Багратиона на перекрытие московского направления. Тогда он решил взять Смоленск обходным маневром и попытаться разъединить русские армии.

…Однако солдаты корпуса Жюно не смогли быстро найти броды на Днепре и поэтому им пришлось атаковать с фронта, теряя силы и время. Штурм начался только ок. 16 часов. Вперед пошли: Ней — в лоб с запада, Даву обходил с юга, а поляки Понятовского заходили с востока. Сначала они вытеснили русских из укрепленных Красненского, Мстиславского и Рославльского предместий, затем, несмотря на яростные русские контратаки, к 18 часам полностью захватили все предместья левого берега, но им пришлось отвоевывать в них каждый дом.

Центр города был обнесен старинной 12-метровой толстой (до 4 саженей) каменной стеной длиной в 5 км, перед которой располагался широкий ров. Целых 17 башен позволяли вести эффективный продольный обстрел.

Наполеоновские солдаты лезли на стены, ломились в ворота, бросались на валы и бесчисленными рядами теснились около них. Но взять город полностью не смогли: русские не отступали ни на шаг, дрались как львы.

И это при том, что особо напористо атаковали поляки Понятовского, стремившиеся на правом фланге первыми ворваться в Смоленск. Обе стороны несли тяжелые потери, особенно поляки. Для них взятие этого древнерусского города было делом чести — не раз и не два Смоленск оказывался у них на пути в Москву: вспомним хотя бы Смутное Время в истории Руси в начале XVII века со всеми его ужасами, активными участниками которых были именно поляки.

Массивные стены Смоленска оказались не по зубам гладкоствольной артиллерии того времени, общий приступ тоже потерпел неудачу и раздосадованный Бонапарт приказал зажечь город огнем всех имевшихся у него под рукой трех сотен орудий, включая три батареи тяжелых гаубиц. Такого шквала огня древний Смоленск не знал за всю свою почти тысячелетнюю историю.

Невиданный по интенсивности обстрел города привел к многочисленным пожарам. Все, что могло гореть, запылало…

Но все последующие попытки возобновить приступ, в том числе, свежими силами, оказались безрезультатными!

К 22 часам сражение прекратилось…

…Между прочим, потом ходили разговоры, что еще задолго до окончания битвы за Смоленск, вроде бы в 5 часов вечера Наполеон неожиданно покинул свой командный пункт и отправился… отдыхать!? Якобы он устал, т.е. это уже был не тот блестящий полководец с безграничной энергией, как в прошлые годы? Нездоровье и накопившаяся за долгие годы невероятного напряжения усталость все тяжелее сказывались на нем? Когда-то он философски изрек что-то типа: «На войне нельзя без здоровья»/«Для войны есть свой срок!» — либо нечто похожее. И действительно, прогрессировавшая мочекаменная болезнь (и не одна она!) делала его раздражительным и чрезмерно осторожным. Если все это — так, то получается, что, не доведя дела до конца, Наполеон, никого не предупредив, «вышел из игры», оставив своих маршалов и генералов и дальше «ломиться в закрытые ворота» древних смоленских укреплений!? Так или иначе, но взять Смоленск 5 (17) августа его, все еще, Великой армии так и не удалось…

В ночь на 6 (18) августа войска Дохтурова и Раевского вместе с частью смоленского населения покинули горящий город.

…Кстати сказать, трагедия русской армии, оставлявшей «ключ» к Москве, заключалась еще и в том, что именно сюда эвакуировались тяжелораненые русские воины в ходе предыдущих боев, в том числе, из отрядов Неверовского, Раевского, Коновницына. Когда город загорелся, в пламени пожара погибли оставшиеся лежать в госпиталях и бараках, медленно умиравшие солдаты русской армии… Впрочем, озвучивание этой «темы» вызывает агрессивный «визг» со стороны «ура-патриотов» в духе «мы за ценой не постоим…»…

Наполеон 6 (18) августа готовился к новому штурму, однако уже рано утром узнал, что русские покинули Смоленск, разрушив мост через Днепр, и в 4 часа утра его части вошли в разрушенный город, в котором (по некоторым данным) из 2.250 домов уцелело ок. 350 зданий. Взорам его солдат предстала жуткая картина: кучи обугленных, дымящихся… тел, чьи позы указывали сколь ужасные муки они испытывали, уходя из жизни, которую отдали, защищая отечество. Якобы тогда их император изрек цинично-философскую фразу, что-то типа: «Труп врага всегда пахнет хорошо!»

В ходе борьбы за Смоленск 4 — 5 (16 — 17) августа обе стороны понесли серьезные потери. У русских полегло то ли 11 тыс., то ли даже 14 тыс. чел. (данные сильно разнятся), причем, среди убитых оказались два генерал—майора — А. А. Скалон и А. И. Балла.

…Между прочим, оба российских генерала погибли геройски! Адам Иванович Балла (1764 г. рожд., Морея, Греция), выходец из греков, в России с 1774 г., кавалер ор. Св. Георгия IV-го кл., отличившийся еще в ходе русс.-тур. войны 1787—91 гг. при штурме Очакова, Измаила, Бабадага, а затем и в очередной войне с турками в 1806—12 гг. (снова брал Измаил), вместе со своей бригадой отражал врага между Мстиславским и Красненским предместьями, будучи в передней цепи стрелков, был трижды ранен и скончался от этого. Под стать ему был и Антон Антонович Скалон (6.9.1767 г. рожд., г. Бийск, Тобольская пров., Сибирская губ.), по происхождению из французов, сын генерал-поручика А. Д. Скалона, выходец из двух лейб-гвардейских полков (Преображенского и Семеновского), то же — кавалер ор. Св. Георгия IV-го кл., на 2-й день Смоленского сражения, желая упредить кавалерийскую атаку французов, бросился на них со своей кавбригадой, был убит наповал картечной пулей и похоронен французами после взятия Смоленска со всеми подобающими его чину почестями в Королевском бастионе в присутствии самого Бонапарта…

В Великой армии недосчитались: то ли чуть ли не 14 тыс. чел., то ли не менее 19—20 тыс. чел. (это по русским данным), то ли лишь 6 — 7 тыс. чел. (это по французским сведениям). Среди убитых оказался и один генерал — польский бригадный генерал Михал Грабовский, бретёр и ухажер, по прозвищу «Любимец дам» (1773—17.8.1812) — ветеран Всепольского восстания Тадеуша Костюшко в 1794 г.

Зато сильно повезло командующему Молодой гвардией маршалу Мортье: ядро ударило прямо в его штаб, крыша провалилась, придавив его офицеров, тогда как сам маршал-здоровяк остался невредим и громогласно хохотнул, что — дескать эти стервецы опять по нему промахнулись. Впрочем, насильственная смерть все же настигнет его, но очень нескоро и отнюдь не на поле боя и, к тому же, в совсем другую эпоху.

Главный итог боев за Смоленск снова оказался для французского императора неутешителен: все его надежды на генеральное сражение опять сорвались — русские в очередной раз успели ретироваться, но не все в этом отступлении проходило гладко…