Препараторы. Сердце Стужи

Яна Летт, 2023

Много веков континент Кьертания скован вечным льдом, а города обступает смертельная и манящая Стужа. В ней обитают только снитиры – необыкновенные звери, живущие сразу в двух слоях реальности, Мире и Душе. Части тел снитиров поддерживают жизнь на континенте. Их сердца бьются вместо моторов поездов и машин, а их глаза разрезают темноту вместо фонарей… Сорта стала одним из лучших препараторов. Почти каждый день она вместе со своим ястребом, Стромом, выходит в Стужу. Но главная их цель – вовсе не снитиры. А ставки высоки, как никогда. Тем временем Унельм расследует серию жестоких убийств, которые потрясают Кьертанию – ведь в них могут быть замешаны препараторы. Вторая книга самого загадочного и непредсказуемого цикла «Препараторы» от лауреата премии «Новая фантастика». Для широкого круга читателей.

Омилия. Сут-стук

Одиннадцатый месяц 724 г. от начала Стужи

Они вышли из дворца, когда Химмельборг окутала тьма, но ни мелкий дождь, ни мрачные предостережения Веделы не могли испортить Омилии настроения.

— Ладно, ладно, — сказала она, беспечно глядя по сторонам: ночные улицы Химмельборга не надоедали ей. Омилии казалось, что чем дальше от дворца — тем прекраснее они становились, хотя и теряли в лоске. — В следующий раз позову Ульма в гости, как тебе такая идея?

— Пресветлая шутит…

— Вовсе нет. А мы договаривались, что вне дворца ты называешь меня только «Мил» и никак иначе, забыла?

— Конечно, нет… Мил. Я просто думаю: не уверена, что у нас получится проворачивать это всё снова и снова. Рано или поздно кто-то заметит, и тогда…

— А мне вот кажется, что нет никакой разницы — делать что-то в первый раз или в сотый. Поймать или не поймать могут одинаково.

— Если и в сотый раз быть осторожной, как в первый, может быть… — Ведела натянула капюшон ещё ниже. Они надели одинаковые серые плащи — колючие, но тёплые.

— Мы осторожны. Всё будет в порядке. И давай не будем об этом, пожалуйста. Только настроение портишь.

— Хорошо… Мил.

Разумеется, права была служанка, а не госпожа. Омилия прекрасно это понимала — но отказаться от прогулок по ночному городу и встреч с Унельмом не могла.

Пока что им удавалось провернуть это всего несколько раз, но ей начало казаться, что они с Ульмом знакомы давным-давно, и она уже не могла понять, как до сих пор обходилась без него. Их разговоры совсем не были похожи на насторожённое кружение друг вокруг друга, которое когда-то так притягивало её во встречах со Стромом.

Нет, с Ульмом она говорила как с другом, которого у неё никогда прежде не было… Конечно, если не считать Биркера. Омилия подумала о нём, о том, что уже давно не разговаривала с ним — будто Унельм и книги, набранные ею вслед за братом в библиотеке, встали между ними — и, наверное, ощутила бы вину, не будь она так взволнована.

— Пришли?

— Да, это здесь. — Ведела тяжело вздохнула, пропуская её вперёд — туда, где шумная толпа вливалась в жаркое нутро «Красотки-охотницы».

Омилии ужасно хотелось хоть на минутку задержаться у стойки, послушать разговоры, посмотреть на лица людей, но не стоило лишний раз волновать Веделу.

Поэтому Омилия пошла прямо по лестнице — к двери с номером «3», где на этот раз они с Ульмом договорились встретиться.

Он был уже там — она чувствовала это, как если бы и в самом деле могла ощутить его присутствие, как мягкое тепло или золотистый свет, струящийся в коридор сквозь дверную щель.

И она поспешила туда, оставляя Веделу позади. Нужно будет предложить ей вознаграждение повесомее — ведь всё то время, что Омилия проведёт здесь, служанке придётся сидеть в соседней комнате, вздрагивая от каждого шороха.

Омилия не понимала, откуда в ней самой взялась эта смелость — смелость, граничащая с безрассудством.

А потом открыла дверь — и вспомнила.

Ульм порывисто поднялся ей навстречу, и его улыбка сияла ярче начищенного храмового гонга.

— Мил! Здравствуй! Как добралась?

— Ульм! — снова она не знала, как лучше поздороваться с ним. Метнулась ему навстречу, но в последний момент выучка, въевшаяся в плоть и кровь, погасила этот порыв — и Омилия протянула ему руку. Он снова улыбнулся — и едва коснулся кончиков её пальцев губами. Она зарделась — и, надеясь, что он не обратил внимание, заговорила:

— Добралась я хорошо… Что за погода! В дворцовом парке всегда тепло, но мне, оказывается, даже нравится, когда холодно…

— Тогда тебе непременно понравилось бы у меня дома, в Ильморе. Вот где холодрыга.

Она рассмеялась:

— Ну, может, это оказалось бы уже и чересчур. Гляди-ка!

Раньше она никогда не сказала бы ничего в этом роде — приходилось следить за собой, чтобы не выдать чего-то в этом роде при матери.

Омилия театрально взмахнула рукой, как делал это сам Унельм, отвлекая внимание перед очередным фокусом, а потом достала монету у него из-за уха — вот только пальцы соскользнули, и монета покатилась по полу.

— Неплохо! — сказал Ульм, подбирая её. — Скоро ученик превзойдёт учителя. Тебе нужно было только немного повернуть кисть. Тогда бы монета не упала.

— Я повернула.

— Если бы повернула, монета бы не упала. Давай-ка я покажу.

Любому другому Омилия велела бы катиться к дьяволам — но Унельму позволила бережно коснуться её руки. На сей раз монета появилась из небытия, как положено.

— Вот теперь идеально!

— Благодарю. Кстати… Пока я не забыла, хочу попросить об ещё одной услуге.

— Что угодно. Ты же практически моя владетельница.

— Хоть ты не напоминай, — вздохнула Омилия. — В общем… помнишь, я упоминала «Тень за троном» и другие книги, которые сейчас читаю? Я тогда ещё рассказывала о своих снах.

— Да, конечно. — Монета, как рыбка, мелькала, исчезая и появляясь вновь, между его пальцами. — Я помню все наши разговоры.

— Хорошо… В общем, я продолжила читать… И, кажется, поняла, что заинтересовало Биркера… Мой брат ведь брал в библиотеке эти же книжки. Советники, о которых идёт речь в «Тени»… Не все, но те, которые влияли сильнее прочих — прежде всего, на решения по добыче дравта и препараторам… Я выписала их имена и стала искать нечто общее. И нашла. Эти самые «тени за троном» — они даже не всегда были официальными членами совета, брались как будто из ниоткуда.

— Из ниоткуда?

— Ну… из простых семей. Я изучила трактаты о знатных семьях Кьертании, чтобы убедиться. Их имена там не упоминаются…

— Звучит так, как будто у них свой кружок или что-то вроде того.

— Может быть. Если они поддерживают друг друга, это объясняет, как новым советникам удаётся пробиться наверх. И я сразу подумала про Магнуса. Того самого, что написал тебе записку о том, что знает о нас.

Унельм нахмурился:

— Мы ведь не знаем наверняка, кто написал ту записку.

— Теперь знаем. Я полазила по материнским ящикам…

— Смотрю, скучать ты не любишь.

— Да уж. Если бы она меня поймала, думаю, не скоро бы мы с тобой увиделись. Так вот… Ты ведь показал мне ту записку в прошлый раз. Я запомнила почерк. Всё сходится. Ещё это «М.», как издёвка… Очень в его духе.

— Кажется, ты его недолюбливаешь.

— Вы, господин Гарт, как всегда проницательны. Мать и без него невыносима, но с ним… Он делает всё, чтобы перессорить родителей. А они и так никогда особо не ладили. А ещё… мне кажется, что некоторые из идей Кораделы о моём будущем… на самом деле идеи Магнуса. Он ведёт свою игру. А я не желаю в ней участвовать.

— Всё это странно. — Унельм потёр лоб над шрамом, как делал часто, когда задумывался. — Раз всё это так — почему он не рассказал никому обо мне, о том, что мы видимся?

— Думаю, ему нравится держать меня на крючке. Знать, что я догадываюсь… Но ему меня не запугать. Я подумала: у него есть на меня кое-что, так? Нужно, чтобы и у меня было на него что-то. У тебя ведь есть доступ к архивам охранителей? Ты можешь поискать там что-то о Магнусе? Если я права, и он один из членов этого странного кружка «теней за троном», он тоже — из простонародья. А стать своим человеком во дворце, выйдя из низов… У него руки должны быть по локоть в крови. Мы наверняка что-то узнаем, если начнём искать. А когда найдём, может, я придумаю, как от него избавиться. Советников можно заменить. Наследниц — нет.

— Да ты опасная девушка, — Унельм ухмыльнулся, но в его голосе она услышала ещё и восхищение. — Я это сразу понял.

— Если бы ты это действительно понял, мы бы больше не встретились.

Ей стало грустно, и, кажется, Ульм это почувствовал.

— Запретная тема! — сказал он, улыбаясь теперь немного напряжённо. — Но у меня есть кое-что, чтобы её сменить. Архивы я посмотрю, раз ты этого хочешь, но пока… Я ведь обещал каждый раз приносить что-то, чего ты не пробовала, так?

— Вовсе не нужно…

— Что за ерунда? Сперва посмотри, а потом отказывайся. — Он покопался в сумке и торжественно извлёк на свет небольшой кожаный мешочек.

— Что это?

— Программа сегодняшнего вечера. В прошлый раз ты сказала, что ни разу не играла в сут-стук…

— А ты говорил, что сут-стук — это детская игра.

— Так и есть. Поэтому обычно взрослые играют в неё тайком. В атмосфере строжайшей секретности. Так что нам подойдёт. Поверь, ты должна это попробовать.

Она сдалась:

— Ладно. Я тоже кое-что принесла. — Омилия передала ему сумку, и на свет явились бутылка пунша, окорок из рагадского кабана, авденалийский сыр, хлеб и коробка печенья из Вуан-Фо. — Ты любишь путешествия, поэтому я подумала, что мы можем попутешествовать вот так… Едой. Ты пробовал авденалийский сыр?

Она думала, Унельм обрадуется, но он почему-то помрачнел.

— Что-то не так? Тебе не нравится зелёный сыр? Мне он тоже не особенно по вкусу, но я подумала…

— Нет-нет, извини, всё отлично. — Лицо его снова разгладилось. — Всё отлично, просто мне самому надо было о еде подумать. Я думал заказать здесь, но у них вряд ли есть авденалийский сыр… В другой раз что-нибудь придумаю. Словом, следующий ужин — с меня, ладно?

— Ладно. — Омилия растерялась. Ей и в голову не приходило, что Унельм может почувствовать себя обязанным из-за еды, которую Ведела утащила для них с кухни.

— Итак, сут-стук! Правила простые. — Ульм опустился на колени и расчертил мелком на квадраты не самый чистый деревянный пол. — У тебя белые фишки — вот, отбери их отсюда. Я возьму чёрные. Это бита. Тебе нужно попасть своими фишками в мои дома… Дома — это вот эти квадраты. Мне — надо попасть в твои. Но если ты выстраиваешь прямую линию…

Правила и вправду оказались несложными, и Омилия начала игру, уверенная, что быстро выиграет.

Но уже через несколько ходов оказалось, что всё не так просто. Бита Унельма отправляла фишки точно в цель — а вот её деревянные кружки то и дело вылетали за пределы поля.

— Сут-стук! — крикнул Унельм, когда его фишки выстроились в ряд, и довольно улыбнулся.

— Давай ещё разок, — сказала она, чувствуя себя до смешного уязвлённой.

Они сидели на коленях прямо на полу, фишки летали под ударами биты с сочным щёлканьем. Плащ у Омилии запачкался, волосы растрепались… Она, должно быть, выглядела нелепо — но чувствовала себя как никогда счастливой.

Наигравшись, они пили и ели, разложив яства прямо на гостиничной кровати, роняя на пол крошки от печенья. Унельм показал ей несколько новых фокусов — ни один из них, даже после десятка попыток, ей не удалось повторить.

— Что ж, — сказал Ульм, расправляясь с последним куском сыра, — кажется, у меня только что появилось ещё несколько причин для того, чтобы однажды отправиться во все эти страны.

— А я была в Авденалии. И в Вуан-Фо тоже.

— Серьёзно? — глаза его загорелись. — Расскажешь? Там красиво? Что ты видела?

— Да особо нечего рассказывать. Я была совсем маленькой… Кроме того, мне не разрешали никуда выходить. Так что я видела только сады Рондана — там стоит дворец императора в Вуан-Фо, ну и наше посольство в Авденалии. Меня даже на встречи тогда не брали. А дворцы… Что дворцы, они везде одинаковые.

— А паритель? Ведь ты летела туда на парителе. Каково это?

По крайней мере, об этом ей было что рассказать.

— Это удивительно, — сказала она честно. — Ни на что не похоже. Мир внизу — совсем маленький, и всё как будто на квадраты расчерчено… Реки точно змеи… Или изморозь. А иногда, когда летишь над облаками, не видно ничего. Один раз — тогда мы летели в Вуан-Фо — я видела грозу. Мы огибали её, чтобы она не попала в паритель. Всё вокруг было чёрным, а снизу постоянно вспыхивало серебром, подсвечивало облака… Я подумала, что паритель вот-вот упадёт… Но было так красиво, что даже это меня не заботило. Я только смотрела на это серебро в черноте и думала: «Как красиво. Как красиво». И больше ни о чём.

Некоторое время Унельм молчал, а потом улыбнулся:

— Спасибо. Я как будто сам это увидел.

— Когда ты расследуешь то дело, — сказала Омилия, чтобы порадовать его, — ты наверняка сможешь полететь куда захочешь. На несколько недель… Я уверена, детективу с наградой третьей степени они дадут разрешение.

— «Когда» расследую, — пробормотал Ульм, — пока всё не очень хорошо идёт. Этот убийца… Даже Олке говорит, что никогда не видел ничего подобного. В смысле… Он видел преступников, которые хорошо заметали следы. Но этот не оставляет следов вовсе.

Омилия поёжилась:

— Жуть. Я ведь неплохо знала Аллеми.

— Мне жаль.

— Мне он не слишком нравился… Но уж точно он не заслужил быть убитым сумасшедшим маньяком. Ещё и… так.

— Такого никто не заслужил. Мил… Ты ведь наверняка знаешь эти семьи, так? Аллеми, Селли, теперь ещё и Рамсоны. Они ведь наверняка бывали во дворце, и не раз. Я пытался понять, что у них было общего, но ничего не нашёл. Во всяком случае, пока.

Она честно задумалась.

— Селли владеют дравтовой скважиной, а ещё занимаются разведением оленей. У Аллеми большие сады под Тюром; они выращивают фрукты. И, кажется, рыбные фермы? Или рыбоконсервный завод? Не уверена… Рамсоны, Рамсоны… Они из каменных.

— Каменные?

— Да, это группа диннов… Они собрались вокруг Усели. Папин друг… Ну, можно сказать, что друг. В основном занимаются добычей камня, но почти у всех есть другие источники дохода.

— Другие источники?

— Я не уверена, что даже отец знает всё. Благородные динны постоянно пытаются прятать часть сделок, доходов… От большинства, кстати, ты бы ничего не узнал, даже если бы довелось расспрашивать.

— Почему? С детства всех диннов учат выдерживать даже самых надоедливых сыщиков?

— Не в этом дело… Просто многие динны не управляют делами самостоятельно. Такие, как Усели или Рамрик Ассели, например, — скорее исключение. И уж точно… Уж точно те, кого он убил, ничего не решали сами. Они были наследниками… А наследники, поверь моему опыту… Полностью во власти родителей в том, что касается ведения дел.

— Ведения дел, — медленно повторил Ульм. — Ведения дел — возможно, да. Но ведь есть что-то, чем ребята вроде тебя занимаются, да?

Омилия хмыкнула:

— Ребята «вроде меня»?

— Ты понимаешь, о чём я. Богатые ребята. Те, кто бывает у тебя в гостях. Чем они занимаются? Интересуются?

— Танцуют на балах. Ездят на охоту. Сражаются на поединках чести. Увиваются за девушками. Учатся. Занимаются благотворительностью. Иногда, да… — Омилия помедлила, — делами Кьертании…

— Политикой?

— Иногда. Рамсон и Аллеми точно ей интересовались… Я слышала даже, что они хотели войти в совет — но старшие, конечно, их не пропустили. А вот Селли я с ними никогда не видела. Мне кажется, кроме девчонок и вульгарных развлечений его ничто не занимало.

— «Вульгарных»? Это каких, например?

Омилия фыркнула, раздосадованная — вечно не ко времени, так или иначе голос Кораделы начинал звучать в ней:

— Ну, пробраться в Нижний город под прикрытием. Крутить романы с местными девчонками… Играть в азартные игры…

— Хм. — Унельм нахмурился, а потом повторил, загибая пальцы. — «Пробраться под прикрытием», «романы с местными», «азартные игры»… Мил, у меня для тебя плохие новости. Ты вульгарна.

— Мы не в Нижнем городе, сут-стук — не азартная игра, а у нас нет никакого романа, — буркнула она, но Унельм засмеялся:

— Ну, в одном ты точно кривишь душой. Я следил за тобой, как положено сыщику… — Он сделал многозначительную паузу. — …Не видел ни одного человека, которого бы настолько увлёк сут-стук.

Она не выдержала и засмеялась тоже. Вот, что отличало Унельма от других. Её неосторожные шпильки не ранили его — он их словно не замечал…

И умел её рассмешить.

— А эти двое — Аллеми и Рамсон… Они тоже были любителями… «вульгарных» развлечений?

— Не знаю. — Омилия отщипнула кусочек окорока. — Аллеми — скорее всего, нет. Он был очень религиозен, почти как его сухарь-отец. Из тех, кто ходит проповедовать вместе со служителями Мира и Души… Ну, знаешь, нести свет веры и всё такое. Ещё он, кажется, очень любил природу — иногда месяцами пропадал в усадьбе, пропускал даже самые важные мероприятия…

— Проповедовать… Значит, он мог ходить в бедные районы? Вроде Нижнего города?

Омилия пожала плечами.

— Думаю, это возможно.

— А что насчёт Рамсона? О нём ты что-нибудь знаешь?

— Из того, что может иметь значение… Пожалуй, нет. Хотя… подожди. Знаю, что с его участием был какой-то скандал, и отец даже грозился лишить его наследства. Но это было давно, с год назад. Я думала, может, у него была тайная подружка или что-то вроде того. Динн Рамсон хотел, чтобы он женился на младшей дочке Усели, но всё сорвалось.

— А девушка — ну, та, из-за которой всё сорвалось… Она могла быть низкого происхождения, как думаешь?

— Даже наверняка. Если бы она была из наших, все бы наверняка узнали. Секретов во дворце не бывает…

Унельм снова потёр лоб над шрамом.

— Спасибо, Мил.

— Хотела бы я помочь больше…

В дверь мягко постучали — один, два, три раза.

И сразу в сердце, ещё мгновение назад гревшем её тепло, ровно, стало пусто и темно.

— Дьяволы, — пробормотал Ульм. — Вечно на самом интересном месте, верно?

— У нас есть ещё несколько минут. — Омилия стукнула кулаком по кровати, и в воздух взвилось лёгкое облачко пыли. — Что толку вообще быть наследницей, если никогда не можешь делать что хочешь?

Унельм поймал её руку.

— Если тебя это утешит, Мил, мало кто может делать, что хочет. Разве что наш маньяк. Но я надеюсь, что и ему недолго осталось. Так что, наверное, оно и к лучшему.

Омилия шевельнула рукой, и их пальцы переплелись.

— Я постараюсь узнать что-то о Магнусе, Мил… К нашей следующей встрече. Я буду ждать.

— Я тебе напишу. — Ведела будет не в восторге. — И ещё, Унельм, я подумала… Когда-нибудь, если это будет безопасно. Например, если родители соберутся в Летний дворец, а я останусь… Может, это ты мог бы прийти ко мне в гости? Если не боишься. И если хочешь…

— Хочу ли я прийти в гости в прекраснейший дворец Кьертании к прекраснейшей девушке Кьертании? Даже не знаю, надо подумать.

Их пальцы сплелись теснее.

Стук повторился — тихий, но настойчивый. Унельм вздохнул.

— Я столько не успел тебе рассказать. И о стольком — спросить.

— Мы что-нибудь придумаем, — пробормотала она, сама в это не веря.

— Мил… — вдруг сказал он, и тепло скользнуло по её пальцам вверх — к сердцу. — Можно мне поцеловать тебя на прощание? Это не будет оскорблением страны или предательством родины, как думаешь?

— Даже не знаю. Надо подумать. — Сердце в груди сорвалось вниз. Ни разу за все их встречи он не целовал её. И она сама — не раз целовавшая других — отчего-то трепетала от одной мысли о том, чтобы поцеловать его первой.

Он приблизился к ней, и она почувствовала его запах — как будто они знали друг друга тысячу лет.

Синие глаза и светлый широкий шрам на лбу — так близко. Она вздрогнула, подумав: никто не узнает об их встречах, об этом поцелуе, но сейчас, через мгновенье, обратной дороги не будет.

Она подалась вперёд, навстречу этому теплу, свету, запаху — а потом ощутила мягкое, мимолётное прикосновение его губ к щеке.

— До свидания, — прошептал Унельм, и она подалась вперёд… Но он уже отступил, улыбаясь, — а потом вышел из комнаты, навстречу красной от волнения Веделе.

* * *

Омилия вернулась домой с рассветом и, само собой, чувствовала себя так, как будто вовсе не ложилась, когда служанка вошла в её покои, чтобы разбудить.

— Мне нездоровится. Я встану позже.

— Жаль это слышать, пресветлая госпожа, — сказала служанка — не Ведела, другая, — робко улыбаясь и приседая, — но ваша матушка, она…

— Доброе утро.

Никогда прежде Корадела не врывалась к ней в покои вот так, и Омилия почувствовала, как кожу, будто озёрную гладь, сковывает холод. Даже когда она была совсем ребёнком, ей надлежало пройти через десяток чужих рук, которые укладывали ей волосы, сервировали завтрак, помогали вымыться и одеться — только после всего этого она удостаивалась аудиенции у собственной матери.

Корадела, несмотря на ранний час, была одета в парадное платье — тёмно-синее, как вечернее небо. Копна золотых волос была убрана в высокую причёску, и Омилия — ненавидя себя за это — против воли залюбовалась матерью. Как она умудряется всегда быть такой безупречной, такой прекрасной, такой ледяной?

Сидя перед ней на смятой постели в ночной рубашке со сбитым воротником, Омилия почувствовала себя голой и повыше натянула одеяло.

Зачем её мать пришла сюда?

«Если и в сотый раз быть осторожной, как в первый»…

Омилия ощутила дыхание животного ужаса за спиной, но заставила себя улыбнуться и сесть прямо.

— Матушка. Какой приятный сюрприз. Доброе утро. Ты не подождёшь? Я не одета.

Корадела, не отвечая, кивнула служанке:

— Оставь нас.

Девушка тут же исчезла за дверью. Омилия позавидовала ей всем сердцем.

Её мать пересекла комнату несколькими длинными шагами — и вдруг упала в кресло из золота и кости, стоявшее у постели, спрятала лицо в ладонях.

— Матушка?.. — Омилия медлила, ожидая подвоха. Но подвоха, кажется, не было. Плечи Кораделы вздрагивали, идеальная причёска тряслась. Неужели она и вправду плакала?

До сих пор Омилия была уверена, что её мать не умеет плакать.

— Мама. Что случилось?

Корадела резко отняла ладони от лица. Её глаза были сухими, но на бледных щеках, покрытых костной пылью, пылал румянец.

— «Что случилось»… Твой отец, Омилия. Твой отец! Я больше не могу этого выносить. Смирение смирением, но любым человеческим силам есть предел — думаю, даже служитель Харстед со мной бы согласился.

Омилия подтянула одеяло ещё выше. Конечно, её мать постоянно говорила с ней об отцовских просчётах и ошибках — но никогда её речи не походили на жалобы, как сейчас.

— Он что-то сделал? Он… обидел тебя? — Омилия помедлила, прежде чем задать этот последний вопрос, потому что ей, по правде сказать, слишком сложно было представить, что её мать возможно было обидеть. Её отец — молчаливый, закрытый, хмурый — судя по тому, что Омилия знала о нём — привык замыкаться в себе, когда говорила жена, чтобы после сделать по-своему и нанести удар косвенно, чужими руками. Интриги давно были единственным языком, на котором её родители говорили друг с другом. Во всяком случае, до сих пор Омилия была в этом убеждена.

— Обидел меня? — Кажется, Кораделу такое предположение тоже рассмешило. — Дорогая моя дочь, твой отец давно уже не может меня обидеть. И что такое любая обида по сравнению с той катастрофой, к которой твой отец может привести тебя, меня, всех нас?

Итак, дело было не в Унельме — хорошая новость. Но при одной мысли про очередной разговор о судьбах Кьертании Омилию снова заклонило в сон. Она до боли прикусила язык, чтобы мать не заметила.

— Он собирается отправиться за границу. Сам, лично. Понимаешь ли ты, что это значит?

— Отец хочет встретиться с главами иных государств, — осторожно произнесла Омилия. — Он говорил, что…

— Омилия. — Корадела закатила глаза, поморщилась, как от зубной боли. — Как много раз я говорила тебе, дитя: не слушай, что тебе говорят. Думай о том, что стоит за каждым словом. Пришла пора повзрослеть, Омилия. У твоего отца новая блестящая идея — и он, как всегда, заручился поддержкой Усели и остальных каменных. Само собой… Все они — мужчины, а мужчины склонны верить в ерунду.

— «Новая блестящая идея», — повторила Омилия. — Что за идея?

— Внедрение иноземных технологий в добычу дравта — а может быть, и препаратов. Как тебе такое, дорогая дочь?

Это и в самом деле было неожиданно. По временам, когда они с отцом ещё были близки, Омилия помнила, что изобретения иных земель его увлекали… Но позволять иноземцам проникнуть в секреты Кьертании — а это неизбежно случится, если они будут работать со Стужей…

— Должно быть, этому есть объяснение? — осторожно спросила она. — Может быть, отец надеется узнать что-то полезное для нас, и у него есть идея, как избежать…

— О, Омилия. Ты ещё так юна. Как ты будешь справляться без меня? Хорошо, что подумать об этом нам придётся ещё нескоро…

Лицо Омилии осталось невозмутимым — она думала о каждом, даже мельчайшем движении мышц, и давно привыкла не позволять себе ничего, что могло бы выдать матери её истинные чувства.

— У него нет никакой идеи, дорогая дочь. Жизнь во дворце не могла не приучить тебя повсюду искать скрытые мотивы… Но иногда человеческая глупость — это просто глупость. Твой отец загнал Химмельнов в тупик. Я хотела оградить тебя от разговора об этом, но… Денежное положение нашего дома давно уже не такое прочное, как хотелось бы.

— Что? — тупо переспросила Омилия. — Как это возможно? То есть… мы ведь владетели Кьертании.

— Даже владетели могут влезть в долги, если во главе дома стоит идиот. — Корадела по-разному говорила о муже, но никогда прежде не позволяла себе при Омилии быть настолько грубой. — Твой отец не только злоупотреблял казной — в последние годы он много пользовался помощью Усели и остальных… Годами они оказывали ему услуги, поддерживали на всех советах. Результат плачевен. Твоему отцу приходится идти до конца, чтобы, в конце концов, его славные друзья не повернулись против него и не растерзали на части.

— Ты говоришь о… перевороте, — прошептала Омилия. — Неужели такое возможно?

— Всё зашло слишком далеко, чтобы рассуждать о возможном и невозможном. Мы должны опираться на факты, Омилия. Твой отец заигрывает с Вуан-Фо, Авденалией, Рамашем… Возможно, планирует союз с кем-то из них — как думаешь, с помощью кого, моя пресветлая наследница? Усели и другие вряд ли отказались бы от возможности женить на тебе кого-то из своих отпрысков, если бы не надеялись заработать огромные деньги на иноземных… гостях. Смешно. Ни одна из этих стран понятия не имеет, что такое Кьертания. Ни одной не нужно ничего, кроме наших сокровищ. Они и каменные растащат Кьертанию на части — вот когда твой отец будет, наверно, доволен.

Омилия молчала.

— Я не позволю этому случиться, Омилия, — сказала Корадела, и голос её зазвучал вкрадчиво. — Но ты должна мне верить. Я не говорю тебе всего, моя дорогая, но над нами может нависать угроза ещё серьёзнее глупостей твоего отца и каменных. В любой момент может потребоваться вся твоя решимость… Решимость и жертвенность — две главные добродетели, доступные женщине. Ты, моя драгоценная дочь, так юна… И всё же. Решимость и жертвенность, Омилия. Ты чувствуешь их в себе? Ты готова довериться мне, когда придёт время?

Стены сжались, когда Омилия сказала:

— Конечно, мама, — как говорила всегда.

ДНЕВНИК МАЛЬЧИКА

Из тетради III

1

Не мог написать раньше, да и сейчас…

Мамы нет уже третий день. Сначала я думал, что это какая-то шутка, как тогда, давно, когда она спряталась в центре.

Папа места себе не находит. Он говорит, что охранители ищут целыми днями, но я всё равно решил ночью уйти и тоже искать её.

Я знаю, куда она любит ходить больше всего. Я пойду в библиотеку, Шагающие сады, Верхний город. Я весь город обойду, если понадобится, но я её найду, и мы все снова будем вместе.

2

Прошло уже три недели.

Я один. Папа пошёл в центр, и после этого его нет уже два дня. Я не могу спать, и иногда звёзды приходят ко мне как будто наяву — наверное, не хотят ждать, пока я всё-таки решу уснуть.

Пришла Лорна. Она принесла ужин. Я ничего не хотел, но она сказала, что не уйдёт, пока не поем.

Сказала, папа скоро вернётся, а я не должен волноваться.

Я сказал, что не буду есть, пока она не расскажет, где он.

Она долго не хотела говорить, но потом всё-таки сказала, что папа пошёл в центр. Говорит, он кричал, вёл себя ужасно. Лишился рассудка от горя, так она сказала. В центре все старались говорить с ним по-доброму, но потом пришлось вызвать охранителей, потому что он что-то разбил.

Я не мог в это поверить. Все эти дни папа говорил, что всё будет хорошо, что мама не могла пропасть надолго. Что Химмельборг — её родной город, что она никогда не пошла бы куда-то, где опасно. Что все здесь её друзья. Он ничего не говорил про центр.

Правда, он запретил мне туда ходить, пока она не вернётся. Но он и в Верхний город запрещал ходить после того, как я ушёл туда без спросу.

Я сказал ему, что хотел быть смелым, хотел спасти маму. Но папа сказал, что иногда самое большое мужество — это принять, что нужно оставаться на месте, а не идти неизвестно куда.

В день, когда он ушёл, он выглядел, как обычно. Позавтракал и выпил кофе, почитал газету. Там снова не было про маму никаких новостей.

Лорна сказала, я должен поспать. Она говорит, папу никто не будет наказывать за то, что он испугался. Что я должен ей верить и ни о чём не волноваться.

Я ненавижу взрослых. Иногда, кажется, даже папу.

Взрослые всё время говорят, что волноваться не о чем, а в это время твоя жизнь ломается на куски.

3

Лорна опять приходила. Сказала, что папа уже завтра вернётся домой.

Спросила, не хочу ли я сходить в центр, пока жду, потому что мне, наверное, надоело сидеть дома. Сказала, все очень переживают за меня и хотят поддержать.

Я действительно очень устал от того, что ничего не знаю о маме, сижу здесь один и ничего не могу сделать.

Папа был бы против, но я злился на него.

В общем, я пошёл.

В центре было как-то странно. Людей меньше, чем обычно, а разговоров, наоборот, больше. Каждый раз, когда мы с Лорной подходили ближе, они как будто затихали, а за нашими спинами начинали опять.

Лорна отвела меня в зал, в котором я раньше не был. В нём было несколько больших рамок. Они были похожи на дверные проёмы, только никуда не вели и стояли друг за другом. Она сказала, это какое-то новое изобретение. Должно читать мысли, но пока ничего не получается.

Чем-то эти рамки напомнили мне Арки на Шествии, но только они квадратные и сделаны из дерева, а не из кости.

Она угостила меня яблочным пирогом и чаем, а потом спросила, не хочу ли я попробовать. Я сомневался. Подумал, что папе бы это не понравилось. Но Лорна спросила, не боюсь ли я, и я подумал, что ещё больше папе не понравилось бы, что кто-то посчитает меня трусом.

Лорна сказала, что нужно пройти под рамками и громко думать о чём-нибудь одном, например, о кролике или капусте. Неважно, о чём, только сосредоточиться на образе. Она включила маленький аппарат с кнопкой, надела наушники и сказала, что попробует услышать, о чём я думаю, а я должен буду сказать, угадала она или нет.

Мне стало интересно — первый раз с тех пор, как мама пропала.

Я стал думать про Малку. Изо всех сил представлял себе её лапы, хвост колечком, язык, который всё время вываливался набок.

Но когда я ступил под рамки, думать о Малке стало труднее. Да и вообще о чём бы то ни было. В ушах загудело, и голова заболела, но не сильно, а как будто эта боль только приближалась издалека. Но Лорна улыбалась мне, и я пошёл дальше.

Дальше… Произошло что-то странное. Я шёл дальше, а голова болела сильнее. И я увидел что-то… как будто сон.

Сначала — что-то вроде большого щита, и этот щит развалился на куски. Он был одновременно как будто льдом, и прямо посреди него шла огромная глубокая трещина. Как будто мир разваливался пополам. Я заглянул в эту трещину, и увидел жидкий огонь и кровь. Кровь с огнём смешивались, они были похожи на смолу с яблони, но отчего-то я твёрдо знал, что это такое на самом деле.

Потом я услышал гул, отдалённый, как будто где-то переговаривалось много-много людей. Но я не видел их и оставался от них далеко. Мне стало одиноко. Так одиноко, как будто я был последним человеком на свете. Я стоял посреди снега, холода, у меня под ногами, под толстым слоем прозрачного льда, пульсировало золотое и красное, и я был один; не было в мире ни Химмельборга, ни Тюра, ни мамы, ни папы, ни Малки.

А потом я увидел мужчину — взрослого, но чем-то он был похож на меня самого. Он шёл вдоль трещины, над огнём и кровью, как будто ему до них и дела не было. Потом остановился, запрокинул голову — и вдруг со всех сторон к нему полетели как будто прозрачные сияющие нити… Мне стало страшно. А он улыбался.

Потом я вдруг почувствовал, что за мной наблюдают. Обернулся и увидел — что-то бесформенное, полупрозрачное… А затем голова как будто пополам раскололась, а под носом стало мокро и горячо.

Очнулся я от того, что Лорна сунула мне под нос ватку, которая жутко пахла.

Она сказала, что изобретение её, к сожалению, опять не сработало.

Потом она поила меня кофе и долго спрашивала, что я чувствовал.

Я выпил три чашки и почти не почувствовал вкуса, хотя высыпал туда, наверно, половину сахарницы. Голова болела. То мокрое и горячее оказалось кровью из носа.

Сам не знаю почему… я не рассказал ей о том, что видел. Подумал, какая разница, если всё равно всё это мне привиделось…

Вернулся домой и почти сразу лёг спать, и спал очень долго и крепко. Никаких звёзд мне больше не снилось.

4

Они её нашли. То есть не нашли, но сказали, что…

Не могу писать. Больше никогда не буду…

(На этом обрываются записи в тетради III.)