У вас разве сердце от этого не болит? Сборник рассказов

Яна Павлова

Сборник коротких рассказов о жизни маленького человека. Узнаете ли себя в девочке, чей единственный друг – деревенская печка; в мужчине, стоящем перед постелью умирающей матери; в женщине, которую преследуют призраки минувшего? В каждом из них есть немного нас. И всех объединяет одно – стремление к счастью. Получится ли?

© Яна Павлова, 2018

ISBN 978-5-4493-8486-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мамань

— Мамань, — Петя замялся, — мамань, я тебе сказать хочу…

Женщина на постели вздрогнула. Её рот открылся, зашевелились губы, но слов не было слышно.

— Ты, мамань, руки-то соедини, — забеспокоился сын, — а то чего лежишь тут… как распятая. Давай, мамань, вот сюда, на грудь положи.

Глаза больной забегали.

— Знаю, знаю. Ненавидишь меня. Больше не трону.

Она замычала, хотела сказать, что в сердце нет больше места для ненависти. Только любовь.

— И думаешь, что я тебя ненавижу, — Петя присел на край койки. — А я тебя ненавижу.

Он смотрел в окно, отвернувшись от матери. Глядеть на неё, слышать стоны и полувздохи было невыносимо. В душу закралась гадливость.

— Ну, мамань, каково это, а? — сын пошёл в атаку. — Помирать одной? Небось, жалеешь, что меня выгнала? Хотя ты и жалеть-то не умеешь.

Петя сплюнул на пол.

— А знаешь, с чего началось всё? Что я тебя стал ненавидеть. Когда ты Муркиных котят утопила. В ведре, которое у меня в комнате стояло. Помнишь? Я ж на коленях тебя просил, я б нашёл, кому их сунуть, отдал бы, пристроил. Но нет, — Петя ухмыльнулся. — Ты не поверила. Куда мне, тупому, котят пристраивать. И утопила. А я в это ведро ходил тогда. И всё думал потом: а почему в моём ведре? Почему не в Машкином? И решил, что её ты любишь, а меня нет. Но кто ж тебя просил рожать, а, мамань? Зачем родила? А раз не нужен был я тебе, что ж не утопила? Разница невелика — что котёнок, что ребёнок. Бах в воду — и всё.

Петю захватила ярость. Что он говорит, о чём, зачем — всё было не важно. Гнев за погубленную жизнь шёл горлом.

— Теперь вот сама помираешь. Котята-то вспоминаются, нет? Я после того год слышал писки. Сплю, а тут мерещится, что пищат, я бегом на улицу — ищу, ищу. В крапиву по пояс сунусь — вдруг, думаю, спрятались. А потом понимаю: мёртвые ведь уже.

Сколько раз проговаривал он про себя историю с котятами, представлял, как станет бросать в лицо матери упрёки, как доведёт её — которая черствее хлеба — до слёз, как упьётся этими слезами, очистится через них.

Получалось нескладно и жалко. Петя чувствовал это и злился больше.

— Молчишь? Поделом. Наоралась уж за всю жизнь, — он тяжело вздохнул, сглотнул слюну, — ты погоди помирать-то. Не хочу я тебя хоронить.

Встал, смущённый неловкой лаской, вырвавшейся изо рта, и решительно подошёл к окну.

— Не хочу, — мотнул он головой и разозлился, — деньги, что ли, лишние? Ты обожди, я уйду, уеду, а потом помирай.

Нежданный всхлип взорвал больничную палату нежностью. По мужицкому рябому лицу катились слёзы.

— Я, мамань, не хотел так-то говорить тебе про котят. Про Машку. Она дочь твоя, тоже женщина — ясно, что к ней душа лежит. Я и не обижаюсь. Я жизнь прожил. А жизнь — она такая, всё по местам разложит, всё утрясёт. Мамань, — Петя вытер рукавом нос, резко вдохнул воздух и, боясь, что не сможет проговорить медленно, выпалил, — прости меня, мамань.

Комната наполнилась тишиной.

— Мамань? — позвал он. — Я ж люблю тебя. И всегда любил. Простишь, мамань?