Дети золота, дети песка

Янина Волкова, 2022

Продолжение истории Ренэйст Белолунной, воительницы и юной наследницы северных земель. На этот раз ей придется пойти на примирение с давним врагом, ведуном Радомиром, вместе с которым они попали в плен к жестокому султану Саиду. Чтобы выжить в неволе, в незнакомом крае золотых песков, Рена и Радомир должны объединиться и поддерживать друг друга. Тем временем на севере, в Чертоге Зимы, в погоне за властью назревает политический конфликт… Потрясающий авторский слог, обилие мифологических отсылок, детализированная проработка характеров персонажей, а также новые герои ждут нас в продолжении истории о детях Луны и Солнца! Чудесная оригинальная иллюстрация от Марины Козинаки! «Если первая часть заворожила меня языком старинных од и суровостью, схожей с извилистыми северными фьордами, то вторая часть вышла более надрывной. Автор приготовила семье конунга еще больше испытаний. Справятся ли дети вождя с судьбой, что соткали для них Норны, или владычица Хель заберет их в свое царство одного за другим, как их старшего брата?», – @olka.bookконфликт. Для поклокнников Ульяны Черкасовой («Сокол и ворон») и Дарины Стрельченко («Земли семи имен»).

Глава 2. Паутина снов

Ритуал окончен, им следует продолжить свой путь.

Из обломка мачты сооружают костыль, чтобы ведуну не пришлось опираться на больную ногу. Глядя на спину идущей впереди него девушки, которую собственные раны словно бы не тревожат, Радомир хмурится. Ее упрямство, столь схожее с его собственным, только злит его. Как смеет она не показывать боль? Злясь, ведун то и дело пытается ускорить шаг, идти с воительницей на равных, но рана, будь трижды она проклята, вынуждает его стремительно выдыхаться, возвращаясь к медленному темпу.

Иногда она украдкой смотрит на него, считая, верно, что он не замечает. Оглядывается через плечо, проверяет, не слишком ли ведун отстал, но не торопится замедлять свой ход, давая тем самым хоть малейшую поблажку. Он сам хоть и пытается идти рядом, но под руку забраться не стремится. Радомир помнит о ноже, скрытом в голенище ее сапога, затаившемся подобно змее. Хоть и не сможет она воспользоваться им против него, никогда не стоит забывать об опасности.

Особенно когда ты заперт наедине с волком.

В иных обстоятельствах Радомир никогда бы не пошел на этот шаг. Связать себя узами крови с северянкой — кто добровольно согласится на это? Они ведут свой род от зверей, оттого и кутаются в их шкуры, стремясь вновь обрести свои корни. Но сейчас Радомир видит ее перед собой, и ей столько же лет, сколько и ему. Она не кажется дикой и жестокой, разве что по-звериному осторожной и любопытной. Может ли он судить о ней по делам, которые она не совершала? Разве то, кем были их предки, может предрешить, кем будут они сами?

Снова и снова невольно возвращается он мыслями к словам, сказанным ею. Действительно ли просили северные воители помощи у его народа? Если так, то отчего же им не помогли? Не хочет Радомир признавать, что его предки могут быть ничуть не лучше, чем завоеватели, порабощающие и сжигающие их города. Столь яростно обвинял он их, а теперь что?

Как бы тошно ему от этого ни было, да только все равно Ренэйст права — одному ему не добраться до земель ночи. Он погибнет сразу же, как только ступит на холодный берег, тени вековых елей поглотят его, и навсегда пропадет ведун в глубоких снегах.

Океанская волна лижет подошвы сапог белой пеной, смывает следы с мокрого песка. Жажда кажется невыносимой, губы трескаются и кровоточат, покрытые коркой. Ренэйст облизывается, но язык ее сух, и ничто не приносит ей облегчения. Длинные волосы собраны в высокую и небрежную прическу, рубаха прилипает к мокрой от пота спине, а из-за жажды двоится в глазах. В самое пекло Муспельхейма привели ее боги, и нужно возвратиться волчьей тропою назад.

Думы о судьбе луннорожденных, что делили с ней хлеб и огонь, тревожным роем вьются в голове. Ни одного тела не видит она на песчаном берегу; лишь разломанные кости кнорра, как жуткое напоминание о произошедшем крушении. С тревогой заглядывает под каждый обломок, боясь увидеть за ним брата, отца или возлюбленного. До самого своего возвращения она будет пребывать в тревожном неведении.

Схожие мысли тревожат и Радомира. Второй раз в жизни видел он северян и впервые лицом к лицу столкнулся с их яростной мощью. Что будет с теми, кто остался у них в плену? Какая судьба их ждет? С самого детства был он уверен, что северяне убивают всех и каждого, кто попадается им на пути, а что же на самом деле? Они забирают их, но для чего? Можно спросить у Ренэйст, только гордость не позволяет. Желание знать правду куда слабее, чем немая ярость, которую вскормил он в себе годами.

Их путь долог, и ноги начинают болеть нестерпимо. В какой-то момент усталость становится настолько болезненной, что нет возможности даже согнуть колени. Весь вес своего тела переносит ведун на импровизированный костыль, шагает медленно, ощущая, как сбивается дыхание. Вскоре и воительница дает слабину, падает на одно колено, упираясь в песок, и ладони ее проваливаются в зыбкую глубину. Не спешит Радомир помогать, лишь наблюдает за тем, как упрямо она поднимается, извергая проклятия на родном языке.

Он не знает, что означают эти слова, но в том, что это проклятия, ничуть не сомневается.

Обессиленные, они останавливаются на привал, но держатся на расстоянии друг от друга. Несмотря на то, что прошли по берегу уже много лиг, обломки кораблей продолжают встречаться на их пути. Тонкие и узкие, на легких веслах и наоборот, ужасающе огромные, подобно костям гигантских рыб, они глядят в небеса обнаженными скелетами, и кладбище это простирается до самого горизонта. Никогда не видел Радомир ничего подобного и не сказать, что вовсе ожидал, что когда-то увидит. Даже видение, кое посылает ему разнообразные кошмары и чудеса в его снах, не даровало ему подобных картин.

Северянка смотрит в ту же сторону.

Она сидит на нагретом камне, снимает сапог и вытряхивает из него песок. Нож лежит возле ее бедра, до него вполне можно дотянуться, но Радомир не успеет схватить оружие быстрее, чем северянка заметит его маневр. Уловив его взгляд, Ренэйст смотрит подозрительно, и Радомиру приходится найти другой объект для наблюдения. Он переводит взгляд на переломанную мачту, раскинувшую над его головой трухлявые кости, с нее свисает выцветший парус. Ткань, наполовину погруженная в воду, покачивается из стороны в сторону, словно бы развеваясь на несуществующем ветру, и они оба наблюдают за этим, словно зачарованные.

Радомир зло пинает костылем кусок гнилой древесины прямо к ногам луннорожденной. Не глядя, наступает Ренэйст на него тяжелым сапогом, разламывая в щепки.

— Это не наши суда, — неожиданно говорит Ренэйст.

— Если не ваши, — спрашивает он, — то чьи?

Ренэйст не отвечает ему и только жмет плечом. Порез на ладони, грубо перевязанный куском ткани, оторванным от подола и без того порванной рубахи, обжигает болью. Это чувство напоминает о том, что она еще жива и ей нужно бороться. Мельком смотрит она на руку ведуна, на грязной ткани проглядывают кровавые пятна.

Замолчав, они слушают шум волн. Ренэйст отворачивается от своего спутника, глядя на звездное небо, мерцающее вдалеке холодным светом. Дом там, к северу от Солнца, и там должны лечь в снежный курган ее кости, когда сама она предстанет перед Всеотцом. Что же сейчас происходит в далеком ныне Чертоге Зимы? Как бы ни было тяжело это признать, но Белолунная понимает, что мертва на родине. Иные луннорожденные видели, как она упала в воду, видели, как ужасное морское чудовище увлекло на дно остатки их корабля.

С чего бы маленькой конунговой дочке оставаться живой?

Если она мертва, что будет делать отец? Конунг ни за что не назовет своим наследником Витарра, и все может кончиться междоусобицей, если только она не вернется раньше, чем это случится.

Или если Витарр не решится взять то, что положено ему по праву рождения. Слишком долго он терпел насмешки и издевательства, и теперь, когда остается единственным щенком в волчьем роду, станет ли и дальше прятаться, поджав хвост к животу?

Нет. Он станет зверем, способным и умеющим убивать. И каждый, кто встанет на его пути, пожалеет об этом.

От этих мыслей ее пробирает мелкая дрожь, приходится обнять себя за плечи. Ренэйст не может допустить подобный исход. Сама мысль об этом погружает рассудок ее в хаос, рисует ужасающие картины, полные страдания и боли. Северяне будут биться до конца, отстаивая свою правоту, и длиться это будет до тех пор, пока никого не останется. Видит Ренэйст, как горят поселения, тела родных своих на пепелище, и над всем этим — Витарр, сжимающий в беспалой руке окровавленный меч.

— Нам нужно идти.

Как не хочет он продолжать путь! Лечь бы на горячий песок, отдать тело свое волнам да раствориться в них, позабыв обо всех бедах, что выпали на его долю. Удел слабых бежать от Судьбы, а Радомир себя таковым не считает. Он делает глубокий вдох, удобнее перехватив костыль, и медленно поднимается на ноги, ухватившись за руку поднявшейся с камня северянки. С неохотой принимает ведун ее помощь, но понимает, что теперь, когда приходится она ему сестрой, должен постепенно привыкать к ней. Ренэйст и самой не легче, только хватает ей такта не высказывать столь явно свое недовольство.

Ее сдержанность только сильнее его злит.

За весь нелегкий путь они делают еще несколько остановок. Ни слова не звучит между ними, ни единым взглядом не обмениваются. Лишь движутся на север, оставляя за собой неровную цепочку следов на песке. Все сложнее после каждого нового привала вновь подниматься на ноги для того, чтобы продолжить идти. Когда жажда и голод лишают сил окончательно, больше не встают они с теплого песка. Усталость оказывается сильнее страха.

Океан лижет ему пальцы раскинутых в стороны рук, но Радомир так ослаб, что даже пошевелиться не может. Вода дарит лживое ощущение прохлады и облегчения, но никак не восстанавливает потерянные силы, не залечивает раны. Это мертвая вода, соленая, и воспользоваться ею для исцеления ведун не сможет при всем своем желании. Он смотрит в окрашенное алым заревом небо, где смешиваются день и ночь, и медленно выдыхает, закрывая глаза.

Если бы только словами можно было описать, насколько он обессилен. Кажется, словно проще и вовсе исчезнуть, чем продолжить ощущать подобное. Ведун закрывает глаза и отдает себя безмолвию.

— Не засыпай, — раздается возле уха слабый женский голос.

Он устал настолько, что вряд ли сможет подняться. Почему бы немного не отдохнуть? Они шли так долго, что удивительно, как это силы не покинули их много лиг назад.

Волосы Ренэйст разметались по песку. Скосив взгляд, Радомир видит солнечные блики, пляшущие на серебряных бусинах, что вплетены в тонкие косы. Это зрелище кажется ему удивительным; словно вблизи звезды, которых он никогда в своей жизни не видел. Могут ли звезды быть так близко? Может, северяне и вовсе собирают их, упавших с небосвода, в плетеные корзины, а затем используют вместо факелов?

Мысль эта заставляет его коротко улыбнуться. Он представляет суровых северных воинов, рыскающих в снегу в поиске звезд. Совсем не это он должен представлять, столкнувшись с ними на поле боя.

Северянка лежит на песке подле него, и если он совсем немного сдвинет руку в сторону, то сможет коснуться ее пальцев. Дочь снега и ночи, носящая морозную полночь в своих волосах, она, как говорят легенды, должна осыпаться кристаллами льда от малейшего его прикосновения.

Она, просящая его не засыпать, сама погружается в сон. Радомир замечает, как выравнивается ее дыхание, как трепещут белые ресницы. Сейчас Ренэйст совершенно не выглядит опасной и воинственной. Самая обыкновенная девчонка. Такая же, как и его Весна.

Ничего не происходит, когда он прикасается к ее пальцам. Кожа Ренэйст теплая, и, прислушавшись, Радомир может услышать, как бежит северная кровь в тонких ее венах. Утомленная, она никак не реагирует на его прикосновение, и, закрыв глаза, ведун проваливается в беспамятство следом за своей спутницей.

Она вдыхает так, как делает вдох утопающий, вынырнувший из мутной холодной воды — жадно, полной грудью. Над головой вместо неба — знакомый с детства кусок льняной ткани, прикрепленный к деревянной балке под потолком, играющий роль шатра. Сквозь крошечные дыры в ткани, образовавшиеся от старости, пробивается теплый оранжевый свет, отбрасывая причудливые тени на противоположную сторону. Будучи ребенком, она любила находить в этих таинственных узорах различные фигуры, проигрывая в голове сюжеты знакомых сказок. Ренэйст крепко жмурится и вжимается затылком в подушку, обхватив ладонями свое пылающее лицо.

Этого просто не может быть. Как она могла здесь оказаться? Кораблекрушение, Солнце и Луна на одном небе, горячая кровь, капающая с ладони на песок во время ритуала братания… Ведун с глазами злыми, но безумно одинокими.

Неужели сон?

Протянув руку, воительница ведет ладонью по легкой ткани, кожей ощущая линии вышитого на ней узора. Если бы это был сон, ощутила бы она хоть что-нибудь? У Ренэйст нет дара, которым обладают вельвы, чтобы сны ее обращались в видения, поэтому сном это быть не может. Уж слишком явно ощущает она мир вокруг себя.

Но тогда набег, в свою очередь, был излишне реальным сном? Жар сжигаемых деревень, чужая кровь на собственной коже, тяжесть меча, все это Ренэйст ощущала не менее явно, чем постель, на которой лежит.

От этих мыслей становится сложно дышать. Словно невидимые руки стискивают шею, давят на глотку, вынуждая сглатывать нервно, от чего становится только хуже. Этот невиданный доселе страх заставляет зажмуриться крепко, ощущая, как в уголках глаз застывают слезы.

Это все неправда. Неправда. Неправда. Не…

— Ренэйст? Ты проснулась?

Голос матери заставляет сесть и рывком отодвинуть в сторону полог шатра. Ужасное ощущение постепенно отступает, оставаясь легким осадком на коже, но сейчас оно вовсе не имеет никакого значения. Ренэйст видит кюну, сидящую подле пламени очага, и нет на ее лице болезненно знакомой печали. С радостной улыбкой смотрит Йорунн на свою дочь, продолжая скользить гребнем по своим золотистым волосам, и тихо смеется, заметив изумление в голубых глазах.

— Что с тобой, волчонок? — ласково спрашивает кюна. — Плохой сон увидела?

Мысли в голове путаются подобно клубку пряжи, упавшему с колен ткачихи и покатившемуся по полу. Не знает Ренэйст, что ответить, происходящее кажется ей сном. Все совсем не так, как она привыкла, не так, как жила она долгие годы. Разве все, через что прошла она, могло присниться?

Но сейчас она сидит на своей постели, в доме, в котором прошло ее детство. Чувствует жар очага, видит мать, движения ее рук, пока расчесывает она полотно своих волос, и теряется только больше. Ренэйст чувствует себя совсем как тогда, в далеком детстве, когда холодной ночью вышли они из дома и затерялись в лесу. Только теперь она одна, и вместо леса — ее собственные сны.

— Я…

Ее прерывает громкий мужской смех, доносящийся снаружи. Дверь конунгова дома распахивается, и внутрь вваливаются трое мужчин, закутанных в звериные шкуры с ног до головы. Они смеются, стряхивая с себя снег, и прежде, чем дверь закрывается, Рена успевает увидеть тушу крупного оленя, брошенную в сугробе. Сколько же длилась охота, раз удалось им найти живого оленя в мертвом лесу? Сейчас дичь в пищу вскармливают для них солнцерожденные рабы, оттого всегда есть мясо на их столах, но чтобы раздобыть дикого оленя… Чудеса, не иначе.

Один из них, смеясь, поворачивает к ней голову, и Ренэйст видит блестящие карие глаза в прорези между меховой шубой и шапкой. Этот взгляд кажется ей знакомым, но в то же время чужим, как и все в этом доме. Ренэйст напрягается, не зная, чего ей ожидать, и крепче стискивает пальцами край постели. Мужчина снимает перчатки, кидает их куда-то в сторону — кажется, на постель, — и громко говорит:

— Глядите-ка, проснулась! Сейчас будет обижаться, что мы на охоту без нее ушли!

Ренэйст смотрит на него огромными глазами, и в горле у нее встает ком. Она знает, кому принадлежит этот голос, но никогда не слышала его столь… радостным. Медленно опускает ноги со своей постели, но не спешит вставать, наблюдая за пришедшими.

Ее брат потерял всю свою радость на берегу рокового озера.

Но он снимает шапку, вешает на крюк тяжелую шубу, и Ренэйст видит перед собой Витарра. Брат пересекает широким шагом комнату и, положив ладонь на плечо матери, легко целует кюну в макушку, заставив ту тихо засмеяться. На левой руке у него пять пальцев, и словно бы не было той ужасной ночи, когда боги жестоко наказали их за непослушание. Ренэйст сжимает пальцами мех, коим укрывается во время сна, и не сводит с него дикого взгляда. Ловит тот на себе ее взгляд, смотрит внимательно глазами карими, отцовскими, и, улыбнувшись, подмигивает озорно, заставляя сестру вздрогнуть от неожиданности.

Этого не может быть. Витарр никогда не вел себя подобным образом по отношению к ней, он ни с кем таким не был! Нелюдимый, он держался стороной от людей, ходил тайными тропами, что ведомы только волкам. Лишился пальцев, почерневших от ледяной воды, был дик и груб. Ренэйст никогда не видела подобную улыбку, обращенную к ней.

Настолько она погружается в тяжелые свои размышления, что даже не замечает, как к ней приближаются. Грубые пальцы стискивают подбородок, мягко вынуждая поднять лицо, и Белолунная дергается, желая избежать чужого прикосновения. Над головой у нее звучит тихий смешок, крепкая ладонь опускается на плечо, а губы прижимаются к макушке так знакомо, что начинает щипать в глазах. В ноздри бьет терпкий мужской запах, смешенный с еловой смолой и кровью, запах войны и леса, и, подняв руки, она запускает пальцы в мех полушубка у него на груди, притягивая ближе к себе.

Она скучала. Она так безумно скучала, словно бы всю жизнь его не видела. Поднимает руки выше, обнимает за шею, чувствуя, как руки его сжимают ее в ответных объятиях. И больше ничто ей не нужно, Ренэйст готова замереть так до самой своей смерти. До тех самых пор, пока сердце ее не перестанет биться.

— Хакон…

— Что-то ты сама не своя, — Медведь опускается перед ней на одно колено, тревожно глядя голубыми глазами. — Тебе плохо, любовь моя?

Что ей сказать? Слова покидают распахнутые губы, обратившись черными птицами, и в голове у нее одна лишь пустота. Так сложно поверить, что ничего не было! Ни посвящения, ни ведуна. Она ведь столь ясно видела светлое небо, и огонь над городами солнцерожденных, и блестящую от воды изумрудную чешую морского змея…

Столь явно чувствовала, что тонет. Возможно ли такое?

Потому в ответ на его тревожный вопрос может она лишь покачать головой. Хакон не верит ей, слишком хорошо знает, когда волчица его лжет, и хмурит темные брови, оглаживая ладонями девичьи предплечья. Ренэйст в глаза ему не смотрит, все отводит взгляд, и столь это на нее не похоже, что волнуется он только сильнее.

Ренэйст ощущает его беспокойство. Чувство вины обжигает ей горло.

— Пóлно вам, — звучит глубокий мужской голос, знакомый и незнакомый одновременно, — она только проснулась. Сейчас пройдется со мной, чтобы проверить силки, и мигом придет в себя.

Голос этот сладок и терпок, окутывает и греет подобно мягкому меху в холодную ночь. Опираясь о руки своего возлюбленного, Ренэйст вытягивает шею, заглядывая за его плечо. Мужчина, которого видит она перед собой, ей незнаком, и стоит он так, что ей не видно лица. Словно намеренно скрывается, вынуждая воительницу поджимать губы от злости. Тянет с себя теплую шубу, разминает шею и оборачивается к очагу, позволяя его свету упасть на свое лицо.

Изумленная, Ренэйст смотрит на него едва ли не испуганно. Опираясь о плечи Хакона, конунгова дочь поднимается на ноги, проговорив сдавленно:

— Хэльвард…

Это действительно он, иначе и быть не может. Она видит голубые глаза, что достались им от матери, и темные волосы их отца. На вид ему чуть больше двадцати зим, а ведь столько бы ему было, если бы не оказался он на хрупком льду Зеркала Вар. Хэльвард выглядит абсолютно спокойным и таким живым, что Ренэйст отчаянно хочется верить в то, что долгие двенадцать зим были лишь ужасным сном. Ренэйст бежит к нему, ступая босыми ногами по деревянным доскам, и заключает в крепкие объятия. Великий Один, как сильно она хотела вновь прикоснуться к нему!..

— Неужели успела соскучиться так сильно за то время, что мы были на охоте, волчонок? — с усмешкой спрашивает он.

И Ренэйст отвечает:

— Ты не представляешь, как сильно.

Уткнувшись носом ему в грудь, Ренэйст не видит, как Хэльвард, Хакон и Витарр переглядываются. Последний, сидя на своей постели, лишь пожимает плечами, снимая сапоги; ему поведение сестры вовсе не кажется странным. Приснилось что-то плохое, что такого? Словно бы им страшные сны не снились. Зная, сколь сестра впечатлительна, Витарр не был бы удивлен, если бы Ренэйст встретила их в слезах. Белолунная только храбрится, вид делает, словно бесстрашна, а в душе-то она все тот же ребенок. Сделав глубокий вдох, Хэльвард мягко сжимает плечи сестры, отстраняя ее от себя, и с улыбкой говорит:

— Добыча не будет долго ждать в силках.

Он прав — добыча не будет ждать. Воодушевленная возможностью покинуть душный дом, Ренэйст отпрыгивает от Хэльварда, принимаясь одеваться. Торопясь, юрко скользит по дому, попутно собирая вещи. Обувает на ноги теплые сапоги, обитые мехом, прыгая на одной ноге под смех братьев, ищет свою рубаху, ругаясь под нос. Ренэйст не любит столь поспешные сборы. Она заплетает волосы в косу, позволяя отдельным прядям вольно падать на спину и подле лица, целует в макушку мать, пробегая за ее спиной, и закидывает поверх шубы колчан со стрелами. Брат распахивает двери, и одним прыжком выскакивает Волчица за порог, позволяя холоду окутать тело. В небесах над Чертогом Зимы все так же царствует Луна, и от света ее становится спокойнее.

Она дома. Плаванье, должно быть, привиделось ей.

Выходя следом, Хэльвард мягко хлопает сестру по плечу и шагает между заснеженных домов в сторону ворот. И, стоит ему пройти мимо, волнение вновь накрывает подобно штормовой волне. В последний раз, когда они вдвоем покидали безопасный очаг, случилась беда. Неприятное предчувствие накатывает на нее, остается комом в горле, заставляет колени подкашиваться. Рена сжимает пальцами крепление колчана у себя на груди, беспокойно смотря ему в спину. Не сразу делает конунгова дочь шаг, следуя за братом, но не рискует оглянуться и посмотреть на отчий дом. Словно бы тогда уж точно больше в него не вернется.

Чертог Зимы словно спит. От крыш редких домов поднимается дым, на снег из окон падает свет от огня, но они не видят людей. Скрипит снег под сапогами, пар мутными облачками срывается с губ, и стук сердца продолжает оглушать. Ренэйст кажется, словно бы голова идет кругом, но упрямо она продолжает шагать за братом, по щиколотку проваливаясь в снег.

Кажется ей, что в этот раз путь от дома до ворот проходит гораздо быстрее. Словно бы в пару шагов умещается, и от этого становится только беспокойнее. Насколько ей помнится, все совсем иначе, и через все поселение нужно пройти для того, чтобы оказаться здесь. Так почему же в этот раз путь занял так мало времени?

В отличие от нее, Хэльвард абсолютно спокоен. Он перешучивается со стражниками, пока они распахивают для них ворота, в то время как Волчица может выдавить из себя лишь неловкую улыбку, больше похожую на оскал.

Беспокойство плещется в ней, как море, по которому драккары добираются до солнечных берегов. Ренэйст старается утопить тревоги в этом море, но все выходит совершенно наоборот.

Это страхи топят ее.

Каждый шаг в сторону леса дается с трудом, словно бы ноги врастают в мерзлую землю, сокрытую под снегом. Дыхание сбивается, шум крови в ушах заглушает все звуки. Ренэйст кажется, что тысячи голодных глаз смотрят на нее из-за деревьев. Так страшно не было даже в ту роковую ночь, но ведь тогда она была ребенком, которому казалось, что ничто не может навредить ей, пока братья рядом. Сейчас же, познав всю жестокость мира, Ренэйст знает — ничто не сможет защитить, если беда действительно настигнет ее.

Да и была ли та ночь на самом деле?

— Ренэйст.

Остановившись, смотрит она на старшего брата, что глядит на нее ласково. Хэльвард улыбается, и его темные волосы, не заплетенные в косы, мягкими волнами падают вдоль лица, очерчивая острую линию нижней челюсти. В лунном свете голубые глаза кажутся почти прозрачными, околдовывающими, и Рена не может отвести от них свой взгляд.

Хэльвард кажется ненастоящим. Коснешься — и рассыплется хлопьями снега.

— Все в порядке, волчонок, — говорит он, — это просто лес.

«Просто лес, — повторяет она про себя. — Всего лишь лес».

Кажется, однажды она уже убеждала себя в подобном. Не в ту ли ночь, когда отроки вышли на испытания, Ренэйст говорила себе, что лес — это просто лес? «Не ходи в лес один, коль хочешь жить» — вот что с младенчества знают волчата, но ведь она не одна. Белолунная глубоко дышит и шагает за братом, позволяя ему увести себя в самую чащу. Хэльвард пропускает сестру вперед и идет следом, позволяя выбрать тропу.

Силки расставлены в тех же местах, в которых она сама их ставит; даже искать не приходится. Первые, которые встречаются им, пусты, добыча либо избежала ловушки, либо успела выбраться. Брат и сестра собирают их, складывают и убирают в сумки, не проронив ни слова, ощущая спинами пристальный взгляд леса. Между лопаток у нее словно бы загорается огонек свечи, который разрастается в самый настоящий костер. Ренэйст решает перейти в другой конец поля, сказав брату, что хочет проверить ловушки в тех местах.

Лес тих, словно бы спит. Ни шороха, ни шелеста. Даже редкие голоса зверей не доносятся из чащи, пока шагает она по снегу, пересекая поляну. Кажется Ренэйст, что тот даже и не скрипит под ее сапогами. Возможно ли это? Стволы деревьев бросают неровные тени на белоснежный покров, и кажется ей, словно бы те слегка покачиваются. Но ветра нет, и это невозможно. В остальном лес абсолютно спокоен.

Это спокойствие не кажется ей безопасным, но Ренэйст уверяет себя в том, что всему виной сон, который она видела. Дым над поселением солнцерожденных, кораблекрушение и, главное, смерть Хэльварда; все это ей лишь привиделось. У дочери конунга нет дара, коим обладает вельва, потому нет смысла считать, что сновидение вещее.

— Сестра!

Вздрогнув, оборачивается она, ожидая худшего, и с тревогой высматривает среди черных стволов деревьев силуэт брата. С победной усмешкой поднимает Хэльвард над головой тушку перепелки, сжимая сломанную шею в руке. Птицы редко попадаются в ловушки, на воле их осталось мало; тех птиц, что готовят к столу северян, солнцерожденные выращивают в Доме Солнца. Каждому ведомо, что вольная птица куда вкуснее домашней, и тот, кто поймает ее, обеспечит себя не только ужином, но и новой байкой, которую можно рассказать за столом. Довольный собой, за голову крепит он мертвую птицу к своему поясу, не решаясь разделывать тушу на морозе. Пух и перья хранят тело в тепле, и, если птицу ощипать, холод сразу повредит мясу, значительно испортив вкус.

Его радость заставляет Белолунную улыбнуться. Остатки тревоги покидают ее, и уже предвкушает она, каким вкусным будет птичье мясо. Перепелки той не то чтобы много, но урвать у Хэльварда кусочек ей по силам. Когда это он отказывал в чем-либо любимой младшей сестре?

Добравшись до противоположной стороны поляны, останавливается Ренэйст, взглядом стремясь найти поставленные Хэльвардом силки. Обычно сама она не использует место это для охоты. Лунный свет почти не касается заледенелых еловых ветвей, склоняющихся до самой земли, и добыче легко оказаться незамеченной. Удивительно, что Ганнарсон, великий и могучий охотник, выбрал подобное место.

Или, быть может, не такой уж он и умелый охотник?

Слегка слипшийся от инея белый мех она замечает лишь тогда, когда подходит к силкам совсем близко. Ловушка перехватила заячью шею, и тот сам задушил себя в попытках вырваться. Конечно, мясо куда нежнее, если добыча умерла без страха, да только в таких условиях охоты выбирать не приходится. Раньше охотники сворачивали зайцам шею еще до того, как те понимали, что попались, но на таком холоде вряд ли можно провести долгое время неподвижно, ожидая, когда кто-то попадется в твои силки. То, что в этих силках кто-то есть, — уже радость.

Ренэйст опускается на одно колено, протягивая руку, и проводит ладонью по покрытой тонким слоем льда шерстке. Когда ее стрела впервые пронзила мягкую плоть, она заливалась слезами, сжимая плечи лука в руках. Ганнар конунг стоял над ней, положив ладонь на сокрытую меховой шапкой макушку дочери, и сказал ей одно лишь короткое:

— Либо ты, волчонок, либо тебя.

Когда она выросла, оказалось, что это правило распространяется не только на охоту.

Сняв силки с шеи зайца, она убирает их в холщовую сумку, поднимая тушку за уши. Встав на ноги, Белолунная оборачивается, желая показать свою добычу брату, но едва не бьется носом о крепкую грудь Хэльварда. Она ведь даже не услышала, как он подошел так близко! Руки брата стискивают ее плечи с такой силой, словно бы он хочет сломать их. Ренэйст замирает под его взглядом, как добыча перед хищником, выдохнув:

— Хэльвард…

— Рэнейст, — произносит он, — ты должна проснуться.

Ворон, сидящий на верхушке дерева, пронзительно каркает, взмахнув крыльями. Он взлетает, и в ту же минуту остальные деревья осыпаются множеством кричащих черных птиц, затмевающих собой небо. Ренэйст хочет закрыть уши руками, лишь бы не слышать этих ужасных криков, но стоит последней звезде исчезнуть с небосвода, как наступает звенящая тишина. Нет больше ни добычи, ни силков, ни Луны, ни звезд. Только они с братом, окруженные непроглядной тьмой.

Крепко зажмурившись, Ренэйст стискивает зубы, вцепившись пальцами в рукава его теплой шубы, пытаясь убрать от себя руки Хэльварда, но он не отпускает. Волчица мечется, стремясь вырваться, чувствует себя загнанной в клетку, и юноша встряхивает ее с такой силой, что зубы девушки болезненно бьются друг о друга.

— Посмотри на меня, Ренэйст!

Ей не хочется. Ей совсем не хочется. Ренэйст боится настолько, что просто не может заставить себя сделать это. Только вот власть Хэльварда оказывается сильнее страха. Подчиняясь его словам, Рена медленно открывает глаза, поднимая взгляд на брата, и оглушительно ахает. Губы у него синие, под кожей виднеются темные вены, а в глазах бельмо. Волосы мокрые и покрыты инеем, словно бы он только что вышел из воды, и эта мысль пронзает ее подобно стреле.

Хэльвард утонул. Он мертв.

— Брат… — пораженно выдыхает она.

— Ты умираешь, и владычица Хель играет с тобой, Ренэйст. Она прядет паутину, заставляя тебя видеть то, чего ты так страстно желаешь, но это — обман. Когда силы покинут тебя, она увлечет тебя в свое царство, и тогда…

Он смотрит куда-то поверх ее головы, и его хватка лишь крепнет. Что бы ни видел он там, оно не радует его, даже пугает. В этой звенящей тишине Ренэйст слышит только собственное тяжелое дыхание. Она замирает, не в силах заставить себя обернуться, чтобы увидеть, что скрывается позади. Хэльвард поддается вперед, и его холодные губы касаются девичьего лба. Ренэйст закрывает глаза, чувствуя его дыхание на своей коже; оно пахнет смертью и тиной.

— Я люблю тебя.

Его руки толкают ее с такой силой, что у Ренэйст нет ни единого шанса, чтобы устоять на ногах. Она даже не вскрикивает, лишь откидывается назад, не сводя взгляда со своего брата. Хэльвард смотрит на нее с таким сочувствием, словно бы мертв вовсе не он, и медленно кивает головой. Спиной она проламывает крепкий лед, и зловещая тишина этого места наполняется предсмертным звоном разбитого зеркала.

Вновь это озеро.

Студеная вода заполняет ее нутро, стоит распахнуть губы для крика. Вязкая и тяжелая, она ощущается жидким железом, обжигающим кости. Собственные волосы мешают видеть, одежда тяжелеет, увлекая на дно. Самый страшный ночной кошмар ее становится явью, от него не сбежать, не скрыться. Ренэйст сопротивляется, рвется к свету, пытаясь дотянуться до тонких серебряных лучей, что пробиваются сквозь осколки льда, но все усилия ее тщетны. Ил станет для нее могилой.

Она не готова сдаваться так просто. Ренэйст связана долгом и не может погибнуть до тех пор, пока не исполнит его. Жмурится крепко, обнимает себя за плечи, тянется к жизни, что покидает ее, просачиваясь сквозь кожу.

Она должна проснуться, иначе умрет.

Должна проснуться, иначе умрет.

Проснуться, иначе умрет.

Иначе умрет.

Умрет.

Хлесткий удар приходится по левой щеке, и Ренэйст открывает глаза. Делает рваный вдох, закашлявшись, чувствует вкус озерного ила на своем языке и пробирающий до костей холод. Страх охватывает ее, только что вырвавшуюся из объятий самой владычицы Хель, когда чья-то ладонь накрывает рот. Она стискивает пальцами чужое запястье, царапая кожу короткими ногтями, желая вырваться, когда знакомый голос хрипло называет ее имя:

— Ренэйст.

Прекратив сопротивляться, Белолунная замирает и медленно открывает глаза, глядя на ведуна, что нависает над ней.

Это был сон. Все, что произошло с ней, было сном. Витарр никогда не был счастливым. Хэльвард не стал взрослым. Она не была свободной. Испытание, набег, происшествие на озере — вот что было горькой правдой с самого начала. Все, что она пыталась забыть, все, что не случилось в сладком дурмане, все это было правдой.

Их взгляды встречаются, и Радомир прижимает палец к своим иссохшим губам, велев молчать. Убирает руку от ее лица и, перехватив за запястье, помогает сесть на песке, кивком головы указав куда-то за спину северянки. Он напряжен, даже взволнован, и не знает Ренэйст, как вести себя сейчас. Взволнованный, ведун продолжает смотреть ей за спину, и холод проходит по хребту.

Хэльвард тоже так смотрел.

— У нас проблемы.

После столь ужасного сна ее мутит, но конунгова дочь с трудом берет себя в руки. Сейчас не время для слабости, уж вряд ли ведун был столь напуган, если бы ничего не грозило им. Обернувшись, она приподнимается и выглядывает из-за камня, ставшего им укрытием. Видимо, Радомир оттащил ее сюда, проснувшись первым.

— Одинова борода! — шепчет северянка, слегка пригнувшись, чтобы ее не было видно за камнем. — Кто это?

Всадников четверо. Их головы обтянуты плотными тканями, скрывающими лица, а под мощными копытами скакунов вздымается песок. Ренэйст видит оружие на их поясах, изогнутые клинки, пляшущие в свете Солнца; ее лук сейчас, должно быть, покоится на океанском дне, где должна была оказаться и она сама. Им, истощенным, не справиться с ними в бою. Переговариваясь на незнакомом языке, — или же она столь сильно ударилась головой, что не может узнать знакомую речь? — всадники осматривают обломки кораблей, и, догадавшись, что они делают, Белолунная с силой стискивает челюсти.

Если кто-то из богов еще жив, то они оба у него не на хорошем счету.

— Стервятники.

— Что? — переспрашивает Радомир, пристроившись рядом с ней.

— Стервятники, — повторяет Ренэйст, хмурясь. — Падальщики, ищущие наживы в потерпевших крушение кораблях.

В ее родных краях тоже есть подобные люди. Лишенные чести — как воинской, так и человеческой, — они грабят корабли, попавшие в ледяную ловушку, и упиваются своим бесчестием. Стервятниками становятся те, кто не прошел испытание, кто опозорил свой род. Те, у кого нет цели, нет жизни, нет имени. Такую судьбу пророчили и Витарру, пока лежал он в горячке после ледяных вод озера. Его называли падалью, гнилью, утверждали, что он не выживет, а даже если так, то нигде ему не будут рады.

Но сейчас нет времени на воспоминания о былом. Ей следует думать о собственной жизни. И Ренэйст достаточно умна для того, чтобы понимать, насколько бедственное их положение.

Им не убежать; больная нога не позволит ведуну передвигаться быстро, чтобы скрыться от всадников. Радомир и сам это понимает, наблюдая за тем, как постепенно вооруженные мужчины подбираются к ним. Столкновения не избежать, но ни он, ни она не смогут дать отпор. Ослабевшие, безоружные, что смогут они сделать?

Ведун кладет ладонь на затылок посестры, рывком заставляя опуститься вниз, скрываясь за острыми скалами, и сам прижимается спиной к нагретому Солнцем камню, закрывая глаза. Сердце бьется где-то в горле, от волнения потеют ладони. Он слишком слаб для того, чтобы использовать свой дар.

Но жить хочется им обоим.

— Нам нужно пройти мимо, — шепчет Ренэйст.

Заслышав ее, Радомир поворачивает голову и хмурит брови. Слегка приподнимается ведун, заглядывая за камень; четверо всадников в двух десятках локтей от них. Как Ренэйст собирается незаметно пройти мимо, если даже покрытая грязью она — белое пятно на песке? Они заметят ее сразу же, как только Волчица встанет на ноги, и сбежать не удастся.

Ренэйст не хочет сдаваться. Указывает северянка куда-то в сторону, ближе к скале, у подножия которой расположились острые пики. Коль добегут до тех скал — получат шанс на спасение, да куда Радомиру бежать с такой ногой?

Они должны хотя бы попытаться, пока есть даже крошечный шанс.

Их взгляды встречаются, и ведун кивает, соглашаясь. Медленно поднимается северянка с песка, пригнувшись, чтобы не было ее видно, и делает глубокий вдох, прикрыв глаза. Только даже если кажется, что остается незамеченной, для опытных следопытов это вовсе не так. Слышит она дикую, незнакомую речь совсем рядом и делает рывок вперед. Ренэйст спотыкается, ноги скользят по горячему песку, но она продолжает бежать. В одно мгновение весь мир исчезает, словно бы и нет никого больше, лишь она и песок. Даже Радомир прекращает существовать, след от ножа на ладони, оставшийся после ритуала, исчезает вместе с ним.

Она хочет жить. Она так сильно хочет жить.

Не смотрит по сторонам, лишь манят безопасные скалы, сулящие обманчивое спасение. Позади нее раздаются яростные крики схваченного Радомира, всадники подгоняют лошадей, победно улюлюкая. Скалы все ближе, силы покидают северянку. Дыхание становится тяжелым, кости ломит от боли, и, несмотря на упрямство, Ренэйст больше не может бежать. Тугая веревка с закрепленными на ее концах тяжелыми грузами крепко обхватывает лодыжки, лишая равновесия.

Ренэйст падает на песок, и склонившийся над ней всадник закрывает собой Солнце.