Последняя фреска

Ярослав Кудлач, 2021

Пять с половиной веков наблюдали Семеро за спящим демоном. Пять с половиной столетий чудовище, скованное цепями нерушимого Договора, стерегло чистую воду и покой города Базеля. Но сегодня все изменится. Вода превратится в яд, сверкнет в полумраке нож, а багровый взгляд мстителя вспыхнет под карнавальной маской. Пустилась Смерть в последний пляс, она дремала пятьсот лет. Король Змей. Встречайте его Величество!

Глава первая

^{О том, что и в эпоху интернета не следует забывать о библиотеках}

Человеческая жизнь сравнима с полноводным потоком, капризным и неудержимым. Аналогия банальная, однако верная. Течёт, бурля водоворотами и перекатами, река нашего существования. Людские характеры можно уподобить предметам из её чрева или жителям водной стихии. Одни мечутся стайками на мелководье, напоминая очумелых мальков, так и не ставших взрослыми рыбами. Другие смахивают на камни, обросшие водорослями: никакое течение не сдвинет их с места, пока не опустится ковш экскаватора и не сковырнёт застывшие булыжники. Кое-кто хищной щукой прячется в зарослях, а иные щепками несутся вниз по течению, чтобы рано или поздно провалиться в омут небытия. Все судьбы разные в потоке жизни, и лишь одно объединяет пёстрых обитателей реки: никто не может войти в неё дважды.

Если и дальше пользоваться такими сравнениями, то охранника спецотдела университетской библиотеки следует уподобить опоре железнодорожного моста. И дело отнюдь не во внешности, хотя страж действительно напоминал пузатый каменный столб. Главным свойством его характера была незыблемая страсть к порядку. Именно этим он смахивал на могучего «быка», несущего груз железнодорожных путей. Глядя на двух сердитых студентов, охранник лишь весело топорщил седые усы. Нет допуска — нет доступа, и разговор кончен!

Но стоящие перед сторожем молодые люди заслуживают отдельного описания. Вот несколько цифровых снимков, ныне хранящихся на жёстком диске полицейского компьютера.

Первый парень малопримечателен. Возраст неопределённый, что-то около тридцати. Роста среднего, волосы тёмно-русые. Глаза серые, глубоко сидящие и расположены близко к переносице. Несмотря на грубые черты лица, приятная улыбка. Фигура коренастая, походка слегка косолапая. В одежде его интересует не изящество, а удобство. Джинсы, коричневая куртка с опушкой да кроссовки — вот и все изыски. Сейчас он стоит, широко расставив ноги, и сверлит глазами охранника, не понимая, что для воздействия на такую глыбу потребуется как минимум динамит.

Его спутник намного интереснее. Высокий брюнет, слегка сутулый и горбоносый, он похож на дрозда, вздумавшего прикинуться человеком. Сходство усиливается благодаря чёрному пальто и апельсиновому кашне. Он молод, не старше двадцати пяти, но щегольски вертит в руках тросточку и надвигает на лоб шляпу в духе Аль Капоне. Карие глаза насмешливо глядят из-за фотохромных стёкол в модной оправе. Бородка и усики аккуратно подстрижены, щёки гладко выбриты. Из кармана торчат замшевые перчатки.

— Нет, нельзя, — скрестил охранник руки на груди.

— Поймите, — наседал коренастый, — нам нужно поговорить с Магдаленой Ланц! Она мобильник выключила, невозможно дозвониться!

— Ни-ни! — пошевелил усами страж. — Если хотите, я её позову, вот и поговорите.

— Да знаю я Магду, — вздохнул парень в куртке и почесал подбородок. — Зарылась в архивах, теперь до вечера не вылезет. Трудоголичка!

— Ладно тебе, Лука! — отозвался пижон в пальто. — Имей терпение. Подождём, посидим в зале. Никуда она не денется.

— А письмо? — вскинулся коренастый. — Надо же передать!

— Так я могу передать, — вмешался охранник. — В чём проблема-то?

Оба посетителя уставились на него, словно увидели впервые.

— Эм-м-м… — протянул долговязый. — Вообще-то, она просила лично…

Пожилой здоровяк оскорбился.

— Не доверяете? — запыхтел он, краснея от обиды. — Я двадцать семь лет честно здесь служу! Меня все знают! Я…

— Ну хорошо, хорошо! — пижон вытащил измятый конверт. — Вот. А мы всё-таки подождём.

— Это пожалуйста, это сколько угодно, — сменил охранник гнев на милость.

Он взял письмо, запер за собой дверь и двинулся в глубь хранилища, насмешливо ворча про себя:

— Сидите хоть до утра, голубчики. Из хранилища можно и служебным выходом уйти, хе-хе…

Когда хранитель манускриптов удалился, визитёры переглянулись.

— Ну что, Йонас? — спросил тот, кого пижонистый спутник назвал Лукой. — Подождём здесь или у служебного выхода?

— Давай я здесь, а ты там, — предложил Йонас, поигрывая тросточкой, как Чарли Чаплин.

Лука рассмеялся и уставился Йонасу в переносицу:

— Ты будешь книжечки листать, а я в кустах топтаться? Дудки! Бросим жребий.

— Монетку?

— Идёт. На, вот один евро.

— Убери это к чертям. Что, наших денег нет?

— Есть пять франков.

— О’кей, бросай. Орёл — я остаюсь, решка — ты.

— Годится. Оп!

Монета взлетела под потолок. Длинный Йонас поймал её и хлопнул ладонью о тыльную сторону кисти. Лука вытянул шею.

— Ты сжульничал! — вскричал он, увидев орла. — Я бросал, мне и ловить!

Йонас ядовито улыбнулся:

— Проигрывать надо с достоинством. Мы не уговаривались, кто будет ловить. Ступай к служебному выходу и смотри не засни там.

— Трюкач! — буркнул Лука и вперевалочку направился к двери.

Но на полпути обернулся:

— Пять франков верни, ворюга!

— Жмот!

Пятифранковая монета полетела Луке в лицо. Крепыш еле успел её схватить. Затем, подражая Йонасу, хлопнул ладонью о тыльную сторону кисти.

— Тьфу, зараза! — каркнул он разочарованно. — Всё равно орёл!

Махнул рукой и вышел.

* * *

— Фрау Ланц!

Девушка оторвалась от лежащего перед ней пергамента и уставилась на охранника. Мысленно она ещё находилась в позднем Средневековье.

— Вам просили передать, — добавил сторож, подавая письмо.

Девушка окончательно пришла в себя.

— Кто? — поинтересовалась она и несколько раз крепко зажмурилась, чтобы стряхнуть наведённое манускриптом наваждение.

— Те самые, — подмигнул охранник. — Точь-в-точь как вы описывали.

Магдалена потянулась, выпятив грудь, отчего честный вахтёр смущённо прокашлялся и пригладил усы.

— Вы их турнули, надеюсь, — рассеянно спросила она, вскрывая конверт.

Здоровяк вздохнул:

— Турнёшь их, как же. Будут ждать в холле.

— А меня через служебный выход не выпустят?

Охранник снова вздохнул:

— Съезжать вам надо из общежития, фрау Ланц, — произнёс он сочувственно. — Эти двое совсем обнаглели. Впору заявлять в полицию.

Магда с горящими глазами поглощала содержимое письма:

— Леон, милый! Знаете, что это такое?

— Нет, — толстяк с интересом придвинулся.

— Ответ из архива Брюгге! Насчёт письма Конрада Витца Яну ван Эйку! Представляете, они даже прислали снимок оригинала и расшифрованный текст!

Охранник присвистнул:

— Неужели вы правы, фрау Ланц? — спросил он с уважением.

— А вот сейчас узнаем, — ответила Магдалена и углубилась в чтение.

Впоследствии, глядя на фотографии Магдалены Ланц, комиссар полиции Штефан Райнерт пытался убедить себя, что приложил все усилия и ни в чём не виноват. Но дело о василиске так и осталось занозой, намертво засевшей в глубине души…

Среднего роста блондинка с прямыми волосами до лопаток. Возраст — двадцать три года. Лоб высокий, глаза голубые с прозеленью. Судя по носу картошкой, молодая особа явно не благородных кровей. Небольшой белый шрам, вздёрнувший верхнюю губу, нисколько не портит милую улыбку. И фигура у фрау Ланц выше всяких похвал — крепкая, спортивная, с высокой грудью и широкими бёдрами. Одета барышня просто: светло-синие джинсы и нарочито небрежно застёгнутая блуза. Видно, что она знает себе цену и не стоит ухажёрам переходить известные границы. Тогда украшенная шрамом губа презрительно приподнимается, ясный взор темнеет и очаровательная мадемуазель превращается в разъярённую кошку. Походка Магдалены решительная, целеустремлённая, движения плавные, женственные.

— Ну, что там? — сгорал от любопытства охранник Леон.

— Судите сами.

Магда склонилась над письмом:

Любезный собрат мой по кисти, достославный мастер Ян! Едва прибыв на родину и почти не отдохнув после долгой поездки, я вновь приступаю к работе. Как я уже писал, мои помыслы устремлены на создание произведения, должного затмить все творения, вышедшие из моей мастерской. Ты знаешь, что начало положено, первая фреска закончена и мои ученики готовят стену церковного кладбища для дальнейшей росписи. В своих странствиях я неоднократно задумывался, каким сюжетом следует завершить «Пляски Смерти», дабы придать им особое значение, упущенное в работах других мастеров. Полагаю, наилучшим окончанием может стать преображение Смерти под влиянием Великой Любви. Мы с тобой немало спорили о связи этих двух противоположностей, так и не придя к окончательным выводам, но я по-прежнему смею утверждать, что Любовь если и не побеждает Смерть, то способна в корне изменить её сущность. Поэтому я решил воспользоваться образом чудовища в качестве символа, чтобы изменить распространённое представление о безысходности человеческого бытия. Пусть же ядовитый гад послужит укреплению веры в душах людей и поможет отринуть страх перед неизбежной гибелью. Мне известно, что ты отрицаешь подобное толкование по причине расхождения оного с постулатом, говорящим о необходимости бояться Страшного суда. Позволю напомнить, что обречены лишь закоренелые грешники, а люди честные живут любовью сына Господня и знают, что Великая Любовь не оставит их и в тот ужасный миг, когда сверкнёт лезвие косы в руках Тёмного Посланца. И да потеряет отвратительный образ своё первоначальное значение, и да станет он символом непреходящей чистоты Любви!

На этом я прощаюсь, о друг Ян, и, в ожидании известий от тебя, пользуюсь случаем, чтобы засвидетельствовать моё нижайшее почтение и безграничное уважение.

Твой брат-живописец Конрад Витц.

Базель, восьмое июня тысяча четыреста сорок первого года от Рождества Христова.

Выслушав послание, Леон напустил на себя важный вид и заявил:

— А ведь нигде не сказано, что мастер Конрад написал фреску про любовь. Может, её и вовсе нету!

В глазах Магды сверкнуло торжество:

— Я не зря два месяца рылась в архивах. В своей рукописи доминиканец отец Иеронимус пересказывает набившую оскомину легенду о василиске. Сам текст малоинтересен, разве что любителям сказок и мифов. Но вот эти строчки решают всё! «…и сбылось пророчество живописца, силою кисти сказавшего, что покорившийся прекрасной деве призрак Смерти станет непреходящим символом чистоты…» Речь идёт о последней фреске Конрада Витца! Она существовала, клянусь!

Леон хмыкнул в усы:

— Так, значит, диссертации быть?

— Быть и не миновать! — торжественно, хотя и нескладно заявила Магда, встала и ещё раз потянулась, аж суставы хрустнули. — Леон, пожалуйста, проводите меня до служебного выхода. Неохота попадаться моим кавалерам. Вы правы: надо съезжать из общежития. Я, кстати, уже подыскала маленькую квартирку…

* * *

— Батюшки, кого я вижу!

Застигнутый врасплох Лука уронил сигарету. Перед ним стоял невесть откуда взявшийся неопрятный, тощий бородач с лоскутным беретом на голове. На ногах красовались нечищеные ботинки с разноцветными шнурками, на плече болталась треугольная сумка.

— Великий фармацевт Лука Рюттингер! — не унималось развесёлое чучело, скаля гнилые зубы. — Разве вас не учат, что курить вредно?

— Отвали! — пробурчал Лука и полез за новой сигаретой.

— Друг Лука, я ведь любя пока! — радостно закричал бородач. — А вот выйдет срок, соберу оброк, наведу на город яд, пусть все люди тихо спят, пусть ползёт крылатый гад, кто тут будет виноват?

Изумлённый Лука поднял голову, и ему в лицо брызнула вспышка.

— Ах ты фотограф хренов! — Рюттингер попытался схватить фотоаппарат, но бродяга отскочил. — Сотри сейчас же, слышишь?

— Ни за что, ни за что, ни за что! — затараторил бородач, пятясь. — Дома на стенку повешу, пыль стирать буду, мух отгонять!

— Камеру разобью! — прорычал Лука, пускаясь в погоню. — Немедленно сотри!

— А пять франков для бедного фотографа не пожалеешь? — заискивающе улыбнулся бродяга.

— Дьявол… — Лука извлёк всё ту же пятифранковую монету. — Не судьба, видать… Держи!

Псих попытался поймать деньги, но серебристый диск зазвенел по асфальту. Бородач упал на четвереньки и помчался, словно играющий кот.

— Вонючий пеннер^[2], — Лука трусцой устремился следом. — Навязался, кретин…

Катящуюся монету они настигли почти одновременно. Фотограф накрыл её ладонью, но на его руку опустилась кроссовка Луки.

— Ты чего, — заныл бродяга. — Больно же!

— Стирай снимок, подлец! — заорал Лука.

— Убери ногу, — проворчал бородач и стал тыкать корявым пальцем в экранчик цифрового фотоаппарата.

Лука увидел себя, ошарашенного, с сигаретой, прилипшей к нижней губе. Появилась надпись «сохранить/стереть». Бродяга подобострастно глянул снизу вверх:

— Смотри, какая классная фотка! Хоть сейчас в рамочку. Не жалко?

— Стирай! — рявкнул Лука.

— Пхе! — выдохнул фотограф. — Мне бы ваши проблемы, фрау Марианна…

Что-то мигнуло в недрах дигитального царства, и Лука, пытающийся закурить, прекратил своё существование.

— Теперь ваша душенька довольна? — осклабился чокнутый.

— Довольна, довольна, — Рюттингер присел на корточки. — Ты лучше скажи… Что ты там про ядовитого гада?

— И в мыслях не имел! — Фотограф отполз на несколько дюймов. — Ни сном, ни ухом, ни гнусным духом!

— Ты дурака-то выключи, — весомо заявил Лука. — Сам только что про крылатого бормотал.

Пеннер преисполнился достоинства.

— Не суть есть, что говорят, а истинно лишь то, что помимо выходит, — доложил он, встал и отряхнул грязнющие джинсы. — Нам и малого хватит, не будь я великий отображатель.

— Сколько?

Фотограф оживился:

— От погашения до воспроизводства с писком и визгом! Удвой ласку, получишь сказку!

— Удвоить… Десятку, стало быть… На, подавись! — Лука швырнул купюру. — А теперь трави, кретин с сумочкой…

Бродяга уставился на горизонт. Лука посмотрел туда же, но ничего интересного не обнаружил. Когда же перевёл взгляд на фотографа, то слегка испугался. Бородач трясся, словно припадочный. Треугольная сумка так и прыгала, смятая в кулаке.

— Что, мой друг Лука, жив ещё пока? — прошипел бродяга. — Аль не видишь ты, что цветут цветы, да течёт река, да идут века, всё от той ночи, где лежат ключи, где не виноват тот ползучий гад, что имеет власть, убивая всласть, где игра с огнём, где тот водоём, что кипит в долгах, навевая страх…

Рюттингер схватил пеннера за рукав, но фотограф вырвался и ткнул камерой Луке в лицо:

— Так зачем же ты на краю мечты думаешь, что Бог вам одним помог, и не будет он церкви перезвон заглушать в груди… В ад, Лука, иди!

Выпалив эту бессвязицу, фотограф побежал, словно за ним гнались черти.

— Вот гад, выманил десятку и смылся, — пробормотал Рюттингер, направляясь назад к библиотеке.

Тут его ждал неприятный сюрприз: дверь служебного помещения была приоткрыта. Луке всё стало ясно.

— Чтоб ты сдох! — простонал он и полез за мобильником. — Алло, Йонас! Слушай, такая ситуация… Улетела птичка. А вот так! Отвлекли меня… Не в этом дело. Чеши сюда, тут кое-что наклюнулось. Похоже, кудахталка просыпается… То, что слышал!

Не прошло и трёх минут, как Йонас появился из-за угла, придерживая на бегу шляпу.

— Что ты несёшь! — гаркнул он издалека. — Кто просыпается?

Лука рассеянно смотрел по сторонам. Взгляд его с деланым равнодушием скользил по прохожим и воркующим голубям. Йонас рысцой подбежал к приятелю.

— Ну? — потребовал он. — Рассказывай!

Лука рассказал. Поражённый Йонас молчал, постукивая себя по подбородку рукоятью трости.

— Вот такой опель-допель, господин Лаутенбах, — мрачно закончил Лука. — Похоже, настала пора стряхнуть пыль со старых свитков и наточить ржавые мечи.

Йонас огляделся точно так же, как перед этим его компаньон.

— Ничего не замечаю, — произнёс он. — Всё как и прежде…

Лука натянуто рассмеялся:

— А чего ты ждал? Зловещей музыки за кадром? Душераздирающих криков женщин? Мы не в голливудском ужастике, приятель.

— Где же его искать? — задумчиво спросил Йонас.

— Не знаю. Где угодно. В ком угодно. Ясно одно: лишь от нас зависит, чем кончится эта партия. Пойдём, Йонас. Настало время думать, если мы не хотим услышать окончательный приговор…

И две фигуры, смешавшись с людским потоком, растворились в лабиринте средневековых улочек. Тусклое февральское солнце отражалось в стёклах домов, нервно звенели трамваи, голуби кланялись и вертелись под ногами прохожих. Город жил своей жизнью, не зная, что первая порция древнего яда уже влилась в его пульсирующие вены…

Примечания

2

Penner (нем.) — бродяга, бомж, опустившийся человек.